Альтер Эго. Обретение любви

Глава 23. Прошлое

Сергей проснулся часа через полтора и долго смотрел на Сашу. Во сне тот выглядел ещё более незащищенным. Саша спал на боку в неудобной позе, подложив локоть под голову, и при этом блаженно улыбался. Губы были приоткрыты, волосы спутались и торчали во все стороны вихрами, веки плотно сомкнуты, тени от длинных ресниц лежат на щеках.

«Теперь он мой, — думал Сергей, — и я могу быть с ним всегда? Вот так просто? И вся моя жизнь переменится, потому что Саша не такой, как другие. Милый, обидчивый, ревнивый малыш, он похож на тепличный цветок, который надо беречь от жестокостей внешнего мира. Он гораздо больше нуждается в этом, чем женщина».

Саша крепко спал, он устал и был потрясен всем, что случилось. Сергей по себе знал, как это бывает в первый раз. Он помнил.

Яков Михайлович. Сейчас это имя как удар под дых. Тогда Сергей был уверен, что это и есть любовь. И некому было удержать его, предостеречь, сказать правду. Залесского просто купили, как игрушку.

Что мог знать Саша о той жизни, которая никогда не касалась его? Когда постоянно надо думать о деньгах, и родители только об этом говорят, ссорятся, решают бесконечные проблемы. Дома витает уныние, связанное с бедностью. Она определяет существование во всём, от большого до малого, а главное, убивает мечты. Все они заканчиваются горестным вздохом безнадёжности: «У нас на это нет средств».

Сергей не мечтал ни о чём особенном, вернее, мечтал, конечно, как и все ребята. И об игрушках, и о технике, о хорошем велосипеде, а может быть, о мотоцикле, о красивой одежде, но главное — о том, чтобы не стыдиться самого себя.

В училище Сергея всё время тыкали носом в его бедность, случалось, что ненамеренно, просто так получалось.

Другой стороной этого положения была постоянная нервозность матери, которая без ума любила Сергея, но любовь эта проявлялась у неё в желании видеть его первым во всем. Она твердила, что он должен выбиться в люди и «жить по-другому», а для этого надо быть лучше всех.

Любая неудача в учёбе сопровождалась упрёками и сетованиями матери, её слезами. Она не наказывала Сергея, но слёзы были хуже побоев. И он занимался и занимался до седьмого пота, он так уставал, что дома мог только упасть в постель и спать. Да и дома-то он бывал мало — занятия в училище забирали всё время.

Училище Вагановой, специализация, изматывающая душу. Почему мать решила, что это прямой и верный путь к успеху? Балет она видела только по телевизору, а что у Сережи способности, ей сказала классная руководительница в школе, когда его отобрали для просмотра. Сложилась бы иначе судьба, если бы в тот день педагог-репетитор из «Вагановки» зашел не в Сережин, а в другой класс?

Да какая теперь разница! Судьбу он сам себе выбрал, а мог бы танцевать в Мариинском театре, все бы имел и с легкостью. Если бы не любовь, черт ее дери. Подставила подножку, паршивка, и все псу под хвост, все детские труды.

В Вагановском учиться было тяжело — кроме обычных предметов, каждый день классика у палки. Монотонные квадраты музыкальных фраз, изо дня в день повторяемые концертмейстером, и под эту музыку «и раз-два-три… пор де бра… глаза на пальчики…подбородок выше… тянем носочки, тянем, тянем…»

Носок правой ноги чертит круг, не отрываясь от влажных дощечек паркета, в большие окна льётся свет, а в ушах шумит от голода, и где-то далеко голос педагога: «en dedans, и-раз- два — три… полупальцы, поворот, emboite…» Теперь носок левой ноги чертит круг. Надо держать спину и подтягивать колени, надо улыбаться…

Упражнения у палки, упражнения на середине зала. А потом прыжки до изнеможения. Вверх, вверх, вверх… как можно выше и собранней, и снова тянуть носки… в глазах золотые пятна, они плывут по стенам и потолку.

Перерыв пять минут, можно лечь на пол и подышать.

Первые годы обучения тело сопротивлялось, не слушалось и болело. Потом начало подчиняться воле Сергея, и однажды он понял, что суть его — танец. Что он МОЖЕТ танцевать и в этом воплощать мечты и обретать свободу. В танце не было ничего от безысходного быта, многочасового труда, зато были полёт и свет.

В танце Сергей становился героем, принцем, высшим существом. Он мог, преодолевая языковой барьер, любому человеку мира рассказать историю, воплощенную в движениях и позах. Слово «хореография» стало для него тем же, что и «жизнь».

Тогда Сергей уже и сам начал стремиться к первенству. Ему было непросто, высокий рост и скорее атлетическая, чем утонченная фигура делали его прыжок не таким воздушным, более мужественным, но это окупалось долгим баллоном, позволяющим спокойно сделать антраша, пластичностью и мягкостью рук, музыкальностью и безупречным чувством ритма. Главными же достоинствами Сергея были его сила и точность в дуэтном танце, он становился лучшим партнёром в классе, чувствовал балерину как никто другой.

На сцене Сергей жил образом, а не просто надежно поддерживал партнершу. Не техника ради техники, но ради души, он перевоплощался полностью, и это завораживало зрителей. Он умел так много рассказать танцем, что его понимали даже совершенно далёкие от балета люди.

К выпускному курсу Сергей стал лучшим учеником в классе, ему открылся путь в Мариинский театр. На концертах училища с девочкой-стажеркой, которая уже работала в театре, он танцевал па-де-де из Жизели — это было невероятно, редко кто справлялся в выпускном классе с таким сложным номером.

В танце Сергей любил, он боготворил Жизель, Одетту, Машу из «Щелкунчика», но не Вику Звягинцеву, которая танцевала с ним. Вика была партнершей, а не женщиной. Она воплощала образы.

К концу выпускного курса Сергей уже знал партию Альберта и мог бы станцевать весь спектакль, но никому в голову не приходило доверить ему это. Для выпуска Сергей готовил Щелкунчика, а дальше — театр. Уже было известно, в какие спектакли он станет вводиться, в мастерских шили на него костюмы.

В театре Сергея ждали с интересом, один шаг отделял его от того, чтобы стать «звездой».

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍И всё это рухнуло, рассыпалось в прах, когда пришла странная любовь. Сергей даже не мог припомнить, как именно он познакомился с Яковом Михайловичем. Яшей… Тот возник в его жизни. Наверно, они встретились в театре после репетиции.

Яков Михайлович был уже немолод, но казался моложе своих лет. Импозантность и достоинство отличали его. Большая, с годами отяжелевшая фигура, красивая седина, благородные черты лица и удивительно бархатный низкий голос. Яков умел расположить к себе, в компании всегда становился центром внимания и душой общества, а Сергей был застенчив. Он вообще редко проводил время вместе с друзьями, стыдился всего того, чего у него не было. Нет, не завидовал, а именно стыдился. И жизнь его ограничивалась домом и балетным классом. Даже больше балетным классом — дома он только ночевал.

У Якова Михайловича было всё. Машина, квартира, связи в мире бизнеса, но больше — в мире спорта. Как-то сразу и неожиданно Сергей оказался втянут в другую незнакомую, манкую жизнь, оглушен, подавлен, изумлен доступностью всего, что раньше казалось ему недосягаемым.

Яков делал подарки, покупал одежду, но это выглядело необидно, не оскорбляло гордости. Дома Сергей не рассказывал о своём новом друге. Он ещё больше замкнулся и отдалился от родителей, особенно от отца, который и раньше не приветствовал его будущей профессии.

«А если он сломает ногу, что тогда?» — спрашивал отец и недовольно крутил головой, когда мать с гордостью рассказывала об очередном успехе сына. «Будет без куска хлеба, лучше бы не отрывался от простого», — мрачно пророчествовал отец. Сам он работал шофёром, за свою жизнь много раз переменил место: был и водителем автобуса, и такси, работал в охране и на перевозке грузов, на стройке, и дальнобойщиком. Только одно оставалось неизменным — вот уже сорок лет он не выпускал из рук баранку руля, имел все водительские категории — не было машины, которую он не смог бы подчинить себе.

Танцы, театральные костюмы, грим, совершенно другой образ жизни казались отцу диким и непонятным. Он презрительно смотрел на «балетную» фигуру сына, смеялся над тем, как Сергей ограничивал себя в еде, чтобы не набрать вес, осуждал постоянные тренировки тела и мытьё в душе.

Из-за балета отец и мать часто ссорились, отец так и не был ни на одном спектакле с участием сына, а когда узнал о его связи с Яковом, то на удивление спокойно заявил, что всегда этого ждал от того, «кто выставляет напоказ задницу и мажется красками-косметиками, как баба». Он не возмущался, не пытался удержать, просто предупредил Сергея, что «не потерпит в доме пидора», и предложил выбирать — семья или любовник.

Сергей ушел из дома, потом бросил и училище. Перед самым выпускным. До этого он уже стал пропускать занятия, волна первой влюбленности захлестнула его. Он переехал на квартиру, которую снял Яков Михайлович. Это было так удивительно! Дорогая обстановка, полная свобода тратить деньги, всеобщее восхищение. Яков уговорил Сергея уйти в спорт, в легкую атлетику. И снова тренировки, казалось, всё получится, но танец на спорт поменять не вышло. А шанс, так легко данный судьбой, окончи Сергей академию, ускользнул.

Сергей не сожалел. Да и о чём было, когда всё рисовалось в новом свете. Весь мир! Пока однажды не раскрылось, что у Яши есть постоянный друг и они живут семьёй.

Новость эта как гром среди ясного неба обрушилась на Сергея. Он даже осознать не успел. И ведь простил бы, как прощал Якову странные просьбы быть любезным с многочисленными друзьями, поездки на дачу, разнузданные оттяжки Яшиной компании. Подиум. То, о чем Сергей не хотел вспоминать, открещивался, заталкивал глубоко, а оно вылезало и вылезало. И все-таки Сергей все еще верил в любовь. Макса жалко — с ним уже не верил, не смог. Хотел! Пытался. Максим много сделал для Сергея, да чего там, не выжить было бы, когда Залесский оказался на улице, без средств к существованию и без работы.

Тут его и подхватил бы и вобрал в себя особый мир, о котором большинство людей предпочитают не знать. Тот мир, о котором говорят с нехорошей улыбкой или широко раскрыв глаза от возмущения. В этом боятся испачкаться и всегда ненавидят.

Этот мир — каста, он закрыт для посторонних, в нём есть и высшие ступени, и клоака, он строго иерархичен и подчинен одному — альтернативному образу жизни. В нём свои законы и представления о красоте, любви, дружбе, деловом партнерстве. Многие сильные мира сего открыто признают свою принадлежность к этому кругу, они там, высоко на Олимпе. Другие служат им, ползают у подножия. Не вывернуться было бы Сергею без Макса.

Нет, Залесский бы не погиб, раздавленный колесом Фортуны. Он был молод, красив, неопытен и представлял собой замечательный «товар». Сведущие в подобной торговле люди сейчас же подобрали бы его, и Сергей пошел бы по рукам. Он стал бы циничен, жесток, любовь пересчитал на баксы и евро. Он пробился бы наверх, как и хотела его мать, но только не там, не в том мире, где она жила в нищете.

Он вплотную подошел к тому, чтобы «сесть на иглу», но остановился, последнего шага не сделал глубоко внутри оставалось чистое, нерастраченное, сокрытый свет. В Сергее всё ещё жил танец. Залесский тосковал по балету и, ни на что не рассчитывая, просто для себя вставал к палке и до изнеможения тренировался, возвращал себе прежнюю гибкость и владение балетной техникой.

Максим встал между Залесским и враждебным миром, оберегал и защищал. Взамен хотел любви, но Сергей ничего не мог дать. Все в нем выгорело, растратилось или застыло. Кроме стремления к танцу. А Макс был рядом. Может, и не получалось любви, но дружба-то была!

Залесский мечтал о театре, знал, что и теперь это может быть реально — иначе, чем по окончании училища, но реально. А Максим не отставал, убеждал и подталкивал к действию. Да, возможно и выгоду преследовал, так тратили же вместе. В обидах Сергея все-таки ревность рулила, в оба уха нашептывала, первой скрипкой разливалась. Позволяя себя любить, Сергей требовал верности. А Макс её не соблюдал, еще и махинацию с квартирой провернул. Пусть и в пользу Залесского, так ведь не спросил, умнее всех, юрист хренов. Тогда надолго разошлись, Сергей думал — совсем, но нет, Максим опять нашел его и потащил в танец. Через год Сергей поступил в балетный коллектив Ефима Манфея.

Слава пришла к Залесскому сразу. И опять он жил как в тумане, всецело отдаваясь своей мечте. В любовь он больше не верил, но у него был друг, с которым Сергей мог создать хотя бы видимость любви. Главной же любовью стал театр. Необычные постановки, смешение балета и пластики, которое перечёркивало все классические нормы, труд до седьмого пота, перегрузки и напряжение. Но потом свет рампы, слепящие софиты, затаённое дыхание зрительного зала, овации, цветы, слава.

Восхищение публики сторицей окупало все трудности. Сергею казалось, что он достиг своей мечты, что именно к этому и стремился.

Гастроли по всему миру на некоторое время вообще стёрли из мыслей Сергея его родной Питер. Он не скучал по городу, да и некогда было.

О родных, особенно об отце, он старался не думать. Но слова, сказанные невзначай, оказались пророческими — Сергей сломал ногу на репетиции, он серьёзно повредил колено и вынужден был надолго отказаться от танца. Конечно, травмы случаются у танцовщиков любого репертуара, можно просто идти по улице, упасть на ровном месте и поломаться. И всё-таки дыма без огня не случается — в коллективе Ефима Манфея травматизм был высокий. Именно потому, что новации, которые так нравились публике, обеспечивали зрелищность без особой заботы о безопасности. Смешение балета и гимнастики давало замечательный сценический эффект, но ставило под угрозу людей, так как превышало технические возможности танцовщиков. Как делать то, что требовал Манфей, в балетных классах не учили. И, наверно, вообще нигде не учили. Если у человека хватало смелости и умения, он выходил невредимым, но стоило один раз оступиться, в прямом смысле этого слова, и можно было проститься с профессией.

Сергею не повезло, к тому же он поторопился и раньше времени попытался вернуться к работе. Последовали новые осложнения. Одна операция следовала за другой. Он перестал бояться боли. Полгода пришлось лечиться только для того, чтобы иметь возможность ходить без палочки. Но лёгкая хромота всё-таки осталась. Сергей перенёс двенадцать операций, от тринадцатой он отказался — не по суеверию, но потому что перестал верить в эффективность такого лечения. Сбережения таяли.

Танцевать Сергей всё ещё мог, но уже не ведущие партии. У Ефима Манфея инвалидов не держали, не было и приличной компенсации, ни пенсии или пособия за травму, полученную на рабочем месте, — с социальной защитой в этом коллективе считались так же мало, как и с техникой безопасности.

Конечно, Сергей через своих влиятельных друзей, которые у него ещё оставались, мог бы просить статичных партий, но он не хотел. Решившись порвать с коллективом, он сделал это и ушел не оглядываясь. Уехал в деревню к знахарю, и тот за четыре месяца вылечил ему ногу. Насчет танцев знахарь поручиться не мог, но хромота стала почти незаметна, отпустили и мучительные приступы боли в колене.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Сергей снова вернулся в Петербург. Надо было ещё раз начинать всё заново, искать работу, людей, готовых помочь, и тех, кто стал бы его миром.

К этому времени он уже не верил в любовь и мирился с деловым партнерством и совместной жизнью по принципу выгоды и удовольствия.

Он не гнушался никакой работы, если она приносила хорошие деньги. Его обаятельная улыбка, открытый взгляд, славянские черты лица — притягивали и запоминались. Сергей умел нравиться людям и знал, как пользоваться благоприятным первым впечатлением. Вопреки всем тем неприятностям, которые посылала ему Судьба, он был удачлив, и пусть с классическим и даже с современным балетом ничего не вышло, но он не оставил танца.

После лечения Сергей продолжал заниматься, он не терял форму, хотя нигде по специальности не работал. Разве что если считать работу в ночных клубах стриптизёром. В этой области он достиг истинных высот и умел показать своё тело как никто. На него приходили смотреть и платили большие деньги, чтобы не только смотреть.

Сказать, что он себя презирал? Нет, он относился к тому, как изменилась его жизнь, равнодушно. Ему было всё равно. Он сказал себе, что НЕ БУДЕТ больше жить в нищете, считать копейки, ходить в обносках из секонд-хэнда. Не будет, как отец, усыхать на изматывающей душу работе, сокрушаясь, что сколько ни ишачь, а всё равно денег на семью не хватает.

Денег Сергею теперь хватало на всё. Он снимал дорогую квартиру, мог позволить себе любые удовольствия. Он знал, что всё это не вечно, но пока ещё мог дорого продать себя — продавал. Впрочем, он не разгульничал на эти деньги, большую их часть откладывал.

Мечтой Сергея теперь стало своё дело. Он мог бы заняться, и весьма прибыльно, всё тем же древним промыслом, от которого и сам кормился. Связи в театрально-богемной среде, особый дар подать товар «шикарно», как любили выражаться его друзья, открывали радужные горизонты. Но устраивать публичный дом на широкую ногу ему не хотелось, он все ещё мечтал о театре.

Сергей решил попробовать из показа обнаженного тела сделать не дешевое шоу, а спектакль. И привлечь настоящую публику, а не завсегдатаев ночных стриптиз-клубов, и чтобы представления имели сюжет, не были единичными, чтобы они повторялись, как спектакли. А для этого сначала надо было попытаться создать особый театр.

Сергей называл его про себя «Театр эротики и пластики». И главным выразительным средством здесь должны были бы стать не обнаженная натура и непристойные позы Камасутры, не танцы у шеста, а иной танец, который соединил бы первозданные и классические движения обнаженного тела.

Возвращая этому искусству право встать в ряд с другими, воспевающими красоту человека, Сергей хотел дать возможность артисту без всякого стыда, не отводя взгляд смотреть в зрительный зал. Позволить танцевать с вдохновением, а не с защитным равнодушием, и не бежать после представления от служебного подъезда, прячась за высоко поднятым воротником куртки, надвинутой по самые брови шапкой и тёмными очками.

Постепенно он обрёл единомышленников, и его стремления начали переходить из области мечты в реальность.

В жизнь Сергея вернулся Макс. Встреча не была случайной — Максим искал её и сделал всё, чтобы она не стала единственной. Нельзя сказать, что их связывала любовь, но и не сухое партнёрство. Слишком много они пережили вместе, Сергею бы очень хотелось думать, что да — есть у них нечто похожее на любовь, но, во-первых, за годы, проведённые волком-одиночкой, перестал верить людям, а во-вторых, слишком холоден и рассудочен был для искренней дружбы Макс. И ещё слишком жесток. Во всяком случае Сергею так казалось.

В их отношениях не было нежности, хотя для всех они составляли счастливую устойчивую пару. Им даже завидовали, потому что дела у Сергея с Максом пошли в гору и очень быстро достигли такого уровня, когда прочие остались где-то далеко внизу. Нашлись и спонсоры предприятия — Макс оказался убедителен в среде финансистов, в своё время он закончил ФИНЭК и имел связи по обе стороны меча Правосудия.

Сергей не вникал в его дела, но всегда был уверен, что Макс не подставит их, с юридической точки зрения всё будет прозрачно и законно.

Сергей оставил свой прежний образ жизни, друзей старого круга, богатых благодетелей. Он больше не нуждался в том, чтобы кто-то платил за него — сам мог бы платить за других. Но и этого Сергей не делал, с Максом они жили «семьёй». Впрочем, Макс часто искал новизны, а Сергей не ставил целью смену впечатлений. Он стремился к стабильности и покою, что и обеспечивала ему дружба с Максом.

Они открыли театр, работали, как и многие подобные коллективы, за границей и только изредка в Петербурге, в Москву не совались — там были конкуренты. Негласно территорию гастролей по России они поделили, но зарубежных поездок всё равно было больше. Сергей хотел ставить настоящий спектакль, но Макс всё тянул и убеждал, что надо сначала набрать обороты, чтобы в случае провала не обанкротиться и не прогореть. Как человека, более сведущего в финансах, Сергей слушал его, хотя и не был доволен таким поворотом дела.

Ему казалось — и может быть, не без причин, — что Макс постепенно забирает в свои руки их общее предприятие. И Сергей из партнёра становится исполнителем. Но было и ещё одно — сцена. Сергей танцевал, он мог выразить своё сокровенное там, в слепящем луче прожектора, в свете рампы, которая отделяла его от мира людей.

Он нашел себе хорошую партнёршу, и они танцевали хореографические миниатюры «Скульптуры Родена» Якобсона. Это был настоящий балет и настоящая эротика в танце, по этому пути Сергей хотел бы идти и дальше. Он пытался пробовать себя как постановщик, и у него получалось. Казалось бы, судьба повернулась к нему с приветливой улыбкой и подарила широкую светлую полосу жизни.

Но тут Макс стал тяготиться их союзом. Ему не нравилось, что Сергей так спокоен. Он привык к изнеженным истеричным мальчикам, готовым ударяться в слёзы по любому поводу, а Сергей был сильным и «непрошибаемым», как осуждающе замечал Максим. Это не добавляло чувственности в их отношения.

Но партнёрство уже так крепко повязало их, что разойтись они не могли. Общее дело оказалось важнее постели и быта. Тогда начались ссоры по мелочам.

В разгар одной особенно крупной из ссор Сергей и познакомился с Алекс.

Да, вот так всё и было. Только в колее оглобли назад не развернешь.

Сергей тихо встал, оделся и собрал одежду, разбросанную по комнате.

Не получится сказки, Щелкунчик не превратится в Принца. И не выйдет счастья за счёт наивного ребёнка, совесть замучает. Нельзя — как бы ни хотелось, как бы ни казалось допустимым. Сегодня же он отправит Сашу домой и поставит на этом точку.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Сергей изо всех сил убеждал себя, что ещё не поздно. Только один раз ничего не решает, все забудется. Он отодвигал подальше мысли о том, что перед этим одним разом было четыпе месяца переписки, ожидание встречи, надежды. Да, надежды встретиться с несуществующей Алекс. Что за идиотский бред?! А реальность вот она — Саша.

Сергей выключил светильник, присел на диван, тыльной стороной ладони коснулся Сашиной щеки, наклонился и шепнул:

— Малыш, идём в спальню, а то ты замёрз.

— М-м-м-м… — отвечал Саша, не открывая глаз.

Сергей тихо засмеялся и легонько потянул Сашу за ухо.

— Не просыпайся, просто идём в спальню, там хорошая кровать и тёплое одеяло. Пошли-пошли… Вот так, вставай и шагай за мной.

Саша встал, он и правда замёрз, и тело его покрылось пупырышками гусиной кожи.

— Вот дурачок, идём скорей, — тянул его за собой Сергей.

На полдороге к спальне Саша совсем проснулся и вдруг страшно смутился своего обнаженного тела. Сергей был одет.

— А ты? Разве не будешь спать?

— Буду… я приду… покурю только на кухне и поставлю чай, я пить хочу. А ты поспи ещё… я приду, — Сергей, позабыв о принятом решении, обнял Сашу, прижался к нему бёдрами. Желание сейчас же поднялось изнутри горячей волной, но он справился с собой и только мягко тронул губами Сашины губы и повторил: — Приду.