Америка, которую никто не открывал (СИ)

Глава 7

Вообще-то Америка стала меньше пить. За два месяца после попытки самоубийства я видел ее с бутылкой коньяка всего три раза. Прогресс.

Радость Криса по поводу того, что я теперь встречаюсь с Америкой выплеснулась на «дружеской» вечеринке у все того же Тони. Был я, Америка, Крис, Тони, его подружка Элен и кузина Криса Джойс. Всех этих людей я очень хорошо знал— и Америку я знал лучше всех. Мы сидели тесным полукругом и потягивали пиво из железных банок. Америка сидела по-турецки и ее колено практически соприкасалось с моим бедром. Крис не мог упустить это из виду, и стоило мне отлучиться в туалет, как он поймал меня у выхода.

— Поздравляю с долгожданной победой! — Крис обнял меня. — Мне кажется, или за последнюю неделю вы очень сблизились?

И я рассказал ему продуманную до мелочей ложь— как я пошел к Америке за диском, она угостила меня кофе, полотенцо упало из ее рук, мы одновременно наклонились за ним, а когда распрямили спины выяснилось, что наши губы и так почти соприкасаются. И как-то все так произошло, и в общем кончилось очень бурно.

— Да! Да, детка! Да! Я знал, что когда-то у тебя появится нормальная девчонка! Да!

А когда вечеринка закончилась (было около одиннадцати) мы с Америкой пошли ко мне домой. Влезли на чердак…

Словом— все было именно так, как было нужно. И чем лучше дела были у меня, тем хреновее они становились у Локи. Кончилось все тем, что его, Канье и еще парочку парней посадили на два года за торговлю наркотиками.

— Так ему и надо, мрази, — вынесла вердикт Америка. Я был полностью с ней согласен.

Но ничего не могло длиться долго— и спустя два месяца и четыре дня после ее попытки самоубийства, произошел страшный поворот событий.

Мы сидели у нее дома. Америка была весь день какой-то встревоженной— я научился определять ее настроение. Я не выдержал и спросил:

— Америка, что с тобой такое? Ты весь день какая-то напуганная ходишь.

Она пожала плечами, но от ответа увиливать не стала.

— В последнее время с папой что-то не то. Он постоянно пьет какие-то таблетки, но не говорит, от чего они. Я не знаю, это очень странно… В последнее время он осунулся и весь постарел…

— Ты должна узнать, что с ним.

— Для меня с ним всегда все хорошо. Он в жизни мне ни на что не пожалуется. Но нужно узнать, что это за таблетки.

— Где он их хранит?

— Ты серьезно? Ты хочешь, чтобы я обыскала собственного отца?.. Извини, Джеймс, я не смогу.

— Если ты мне разрешишь и откроешь спальню, я сделаю это за тебя.

— Разрешаю. Уж лучше так.

Мне было чрезвычайно неприятно копаться в чужих вещах. Фу, черт, я был непривычен к этому. Америка стояла в дверях.

Я запустил руку в кучу деловых бумаг Зака Джонса. Я шарил там, не глядя— воспитание. Да уж, мне никогда не стать полицейским, это уж точно.

И вдруг мне в руку попалась баночка. Я ощупал ее, не доставая— да, в таких продаются таблетки и капсулы.

Я достал ее, извлек на Свет Божий. Прочитав название я почувствовал, как кубик льда скользнул в желудок.

Я вам уже говорил о моей кузине Гретте— так вот, она страдает от острой сердечной недостаточности. И вы знаете, недавно она ходила к врачу. Гретте восемнадцать, но она в любой момент может умереть. И чтобы хоть как-то оттянуть этот момент, она пьет точно такие же таблетки.

— Ну что? — Америка подлетела ко мне. Я сжался.

— Вот…

— Да, я видела у него этот пузырек!

Она вырвала его из моих ослабевших рук. Пока она читала о лекарстве, я все думал о Гретте— о ее жизнерадостным красивом лице и о том, как однажды она заплакала. По телевизору показывали фильм, в котором кто-то из главных героев покончил жизнь самоубийством. Гретта вдруг резко закричала, толкнула телевизор— он упал и разбился, — и принялась дико орать и плакать.

— Идиоты! Паршивые избалованные идиоты! Им дана жизнь, и они лишают ее себя сами! Придурки! В то время как кто-то хочет жить, но его дни сочтены!

Моя мама и ее сестра, мама Гретты, сначала ее успокаивали, а потом сами заплакали.

Гретта еще жива, но кто знает…

Звук упавшего предмета вырвал меня из ореола страха и воспоминаний. Америка выронила злополучную баночку. Я схватил ее за руку. Она бессильно опустилась на кровать. Взгляд ее был прикован к все той же баночке.

— И он молчал… — просипела Америка. Я вздохнул, сел рядом, сжал ее руку.

— Он молчал… Молчал… ОН ВСЕ ЭТО ГРЕБАНОЕ ВРЕМЯ МОЛЧАЛ!!!

Она выдернула руку из моей ладони. И тогда, посмотрев в ее безумные, затуманенные болью глаза, я понял— все начинается сначала. Снова будет виски и коньяк, депрессии, попытки суицида и безумные поступки.

Она кинулась в сторону. Я подхватил ее и крепко сжал в объятиях. Я знал— сейчас может случится что угодно.

— Не держи меня! Отпусти!

Но потом ее тело обмякло, она положила голову мне на плечо.

— Ну… Это же не так и страшно, правда? Это же не рак, я думаю, это лечится…

Я молчал. Я был у врача, когда он сказал Гретте:

— Дорогая моя… Нет, все что мы можем сделать— отодвигать вашу смерть, пока все возможные сроки не кончатся.

Но я не говорил это Америке.

— Все будет хорошо? — она посмотрела мне в глаза. Я не смог себя пересилить и отрицательно покачал головой.

Через две недели я был благодарен самому себе за то, что не дал Америке лишней надежды. Одним промозглым декабрьским утром я не увидел ее в школе. И это объяснило мне все— что-то с ее отцом.

На перемене я выкроил минутку и позвонил ей— отключен. Холодный пот струился у меня по шее пока я бежал после уроков к ней домой.

Я не успел подняться по ступенькам к двери, когда она сама мне позвонила. Дрожащим, спокойным (такой спокойный голос всегда бывает у людей, которые вот-вот начнут биться в истерике) она сообщила, что теперь сирота. Я сглотнул, выдохнул. Я промямлил что-то про соболезнования и спросил, где она сейчас.

— Я… В больнице… Наверное. Джеймс, я приеду домой, сейчас… Я могу сказать много ложного…

И бросила трубку.

Следующий месяц был ужасным. Оглядываясь на события того года, я все думал, как мне удалось не сойти с ума в тот призрачно серебристый декабрь. Мысли лились потоком двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Похороны состоялись прямо в сочельник и мама долго была против. Она не хотела, чтобы я портил себе настроение перед Рождеством. Но я должен был.

Церемония была красивая, но я не мог по достоинству оценить происходящее. Виновой всему послужила Америка. Она не пила, но стала очень много курить (до этого я видел ее с сигаретой всего три-четыре раза). Да и кроме того… Взгляд. Вот основная причина того, что декабрь две тысячи первого я считаю самым ужасным месяцем своей жизни. Ее глаза стали значительно темнее, уж не знаю из-за чего. Она смотрела на все безучастно, так, словно хотела сказать: мне неинтересно жить. И помните, наш (то есть мой) первый раз на полу в ванной? Когда она засмеялась в ответ на мой вопрос? Это было не согласие. На самом деле та боль, которую она получала в течении трех лет глубоко засела в ее душе. А сейчас она лишь больше усилилась. И если тогда Америка еще могла подавлять ее алкоголем, то сейчас эта боль захватила ее всю. Разум, тело, душу— боль управляла всей Америкой, и это было столь же ужасно, как если бы она сошла с ума.

Мне было страшно признавать тот факт, что до психиатрической больницы Америку отделяет всего лишь еще одна попытка самоубийства.

Она жила у меня. Почему— я уже сказал. Это могло произойти с ней в любой момент— чуть сильнее почувствовать боль, чуть более сильный импульс— и я могу не успеть.

Мама была против всего. Сам факт существования Америки заставлял ее поджимать губы. Отцу тоже не нравилась Америка, но если мама чувствовала интуитивно, то папа, как бывший психолог, объяснил:

— Глубочайшая депрессия. Склонность к суициду. Все симптомы на лицо. Знаешь, лучше тебе оставить эту девушку. Ей уже шестнадцать, в таком возрасте человек переносит беды очень тяжело. Кроме того, после депрессии у нее могут начаться приступы агрессии. Тебе же не хочется, чтобы…

— Я люблю ее, — перебил отца я. Он устало потер свою тонкую переносицу.

— Иногда мы влюбляемся не в тех людей. Я не запрещаю, конечно, но вскоре ты сам все поймешь.

После каникул я отвез Америку домой. Меня встретила Эмили. Америка отшатнулась от нее и молча медленно пошла к себе в комнату.

— Девочке нужно лечение в специальной клинике, — с презрением отозвалась Эмили. Я внимательно оглядел ее с головы до ног. Я начал понимать, кто передо мной стоит.

Тот, кто поселил в Америке грусть.

— Вы уже оформили опекунские бумаги? — спросил я строго. Эмили была ниже меня примерно на голову. Она усмехнулась.

— Зачем? Не удивлюсь, если через неделю девчонка отправится вслед за папочкой.

Я замер. Она смотрела на меня пустыми глазами. Пустая, вот какая она. Пустышка.

— Как вы смеете?! — вскричал я. Дикие эмоции хлынули наружу. Я две недели держал это в себе.

— Как вы смеете?! Вы врываетесь в чужую семью, рушите жизнь трех людей, притворяетесь, что любите Зака… Во имя чего?!

— Денег, — пожала плечами Эмили. В отрешенности Америки и то было больше жизни, чем в Эмили в нормальном состоянии.

— Денег?! Денег?! А вы знаете, кто готов на все, ради денег?!

— Ну-ка прикуси язык, малец! — рявкнула Эмили. Но я был в гневе и она меня не напугала.

— Такие же шлюхи, как вы!

Я плюнул ей в лицо. Не знаю, куда я там попал. Я побежал на верх к Америке, вслед мне неслись вопли Эмили.

Я забежал в комнату, ожидая увидеть Америку, сидящую на кровати и смотрящую в одну точку. Нет. Она курила. При чем ее глаза блестели такой жизнью, какой не было в них до смерти ее отца.

— Джеймс, я завязываю с этой депрессией. Мне просто нельзя сейчас раскисать. Либо я провороню свой шанс на жизнь, либо ухвачу его.

Я молчал. Я чувствовал радость, гордость, легкость.

— Тварь захочет от меня избавится, — неторопливо продолжила Америка. — Но у нее не выйдет. Я тот еще таракан. Выживу. А сука сдохнет. Ну не сдохнет… Но остаток жизни я ей точно отравлю.

Она выкинула сигарету в окно и принялась с оживлением раскладывать вещи.

На следующий день в школе все бросали на Америку многозначительные взгляды— новость облетела школу. Но она держалась молодцом. Гордая, спокойная, словом такая, какой должна быть Америка Джонс.

Крис ни о чем не спрашивал— наоборот очень деликатно обошел тему о родителях, когда наш разговор случайно ее затронул.

За две недели я все-таки привык к обществу Америки. Ночью моя рука по привычке упала, чтобы обнять ее тело, но наткнулась на воздух. Я вздохнул и лег спать.

Не тут-то было. Прошло от силы два часа, как я услышал стук в окно. Я мнгновенно понял, кто это. Я отдернул штору и увидел не только Америку, но и Криса рядом с ней. Оба широко заговорщески мне улыбались.

— Вы что? — я открыл дверь. Америка усмехнулась, Они с Крисом мельком переглянулись.

— Вылезай, — тихо сказала Америка. Тем не менее я услышал «сейчас будет приключение».

И оказался прав.