Артефаки. Часть 3 (СИ)

Глава 3

Поезд эпилептически трясся и бренчал так, будто детали на его днище были склеены соплями. Я хмуро разглядывала светящуюся точку под кожей — идентификационный чип. Всматривалась в ожоги на некогда нежной коже. Болючие красные пятна теперь символизировали перемены, остро чувствовалось: как раньше уже не будет никогда.

За время моего отсутствия изменился даже Акамар.

По вагонам проходились контролёры — похоже, электронной системе вновь перестали доверять. Эластичная чёрно-белая ткань плотно облегала их фигуру, шлемы с чёрными стёклами защищали лица от неадекватных безбилетников. Система оплаты изменилась. Я узнала об этом, когда по старой привычке подошла к кассе за билетом, а касса оказалась закрыта. Навсегда.

Контролёр замер, глядя на мой песчано-черномазый вид, затем вытянул руку, я поднесла свою. Оплата прошла.

Мы двигались вперёд.

И не то что бы поезд ехал дальше, хотя и он тоже, но в целом, город стремительно подстраивался под новые условия. Буквально несколько дней понадобилось, чтобы полностью перевести работников транспорта на новые стандарты.

Так, как раньше, уже не будет никогда.

— Станция «Синяя»!

Я неохотно поднялась, покачиваясь, доковыляла к дверям. Пока поезд тормозил, скосила глаза в сторону и в очередной раз зацепилась взглядом за двух влюблённых, они ехали со мной от зелёной ветки. У них были золотые часы с фигуристой «Б». Интересно, какие эмоции они купили? Счастье? Страсть?

Двери открылись, я вышла на платформу, прокручивая в голове зудящие мысли: зачем было делать эти артефакты? Неужели так важно воздействовать на удовольствие? Неужели Берлингеру с Юргесом было важнее поднять мужчинам член, вместо того, чтобы поднять на ноги инвалидов? Вдохнуть жизнь в коматозников? Почему они ударились в изготовление тех артефактов, без которых человечество вполне может обойтись? Почему не захотели настоящей революции? Почему не усовершенствовали «Виту»?

Я ступала тоненькими подошвами кед по ребристой платформе, собственные шаги барабанами отзывались в ушах.

Ну неужели существовали бы «антиартефаки», если бы все знали, насколько важны артефакты? Неужели кто-то пытался бы противостоять единственному способу вернуть человеку жизнь? Те артефакты, что есть сейчас, не справляются с этой задачей.

Но если бы артефакты стали лекарством?

Разве хоть кто-то покусился бы на их значение в истории? Разве хоть кто-нибудь стал бы отрицать их необходимость?

Я утопала в этих мыслях всю дорогу и сама не заметила, как оказалась перед домом, к которому когда-то поклялась больше не возвращаться. Дни сменялись днями, мысли — другими мыслями, обида притуплялась, тяжёлые воспоминания зарастали беспощадным мхом времени. Это был один из тех тяжёлых дней, когда чувствуешь себя совершенно беззащитным перед огромным, страшным миром.

Это было странно и нерационально, но единственным человеком, к которому мне хотелось прижаться — оказалась мама. Когда я вернулась в Акамар, первым же делом задумалась: где ночевать? Где мой дом?

Ответ был очевиден. Хоть и горько было это признавать.

Она открыла не сразу. Видимо, даже подумать не могла, что на порог кто-то заявится в такое позднее время суток. Она очень удивилась. Обвела меня недоверчивым, но трезвым взглядом от макушки до мысков кед.

— Что, нахлебалась от своего папаши?

Я поджала губы, глуша ответную резкость.

— Мне можно зайти? — Остро почувствовала себя пятилетней нашкодившей девчонкой.

— Ну, входи. — «Сделала одолжение».

Я медленно переступила порог, обводя заинтересованным взглядом прихожую. Ничего не изменилось. Абсолютно. Менялась я, менялось моё окружение, даже Акамар менялся, но только не этот дом.

Пахло странно, будто тухлыми яйцами. Оказавшись на кухне, поняла, что мама наготовила салатов, и такая удушающая смесь запахов как раз от них.

— Ого, какие люди и без охраны, — присвистнул отчим. — И как сюда блудную дочь занесло?

Я хмыкнула, поражаясь, как Рэм смог составить два таких сложных предложения без единого матерного слова.

— Да не говори, — поддакнула за моей спиной мама. — А я ведь говорила, что этому козлу нельзя верить. Козёл — он козёл и есть. Он меня бросил, её бросил, и насрать ему на семью, на детей, на всё, только он в этом мире важен!

— Выглядит аппетитно, — тихо заметила я, приглядываясь к салатам.

— Ешь, потом сходи в душ, дышать из-за тебя уже нечем! — Она была и возмущена, и рада. — Он тебя не кормил даже, да? Ну, вот, а ты меня слушать не хотела. А я говорила вообще-то. Я предупреждала!

Я степенно наложила себе разной еды, до краёв заполнив тарелку, уселась на высокий стул и принялась жадно засовывать всё в рот. С меня в тарелку сыпался песок, но сейчас это казалось такой мелочью.

— Нет, ну вот представляешь, ещё и ребёнка бросил! Второй раз! — не унималась мама, выбрав себе в качестве податливых слушателей меня и Рэма. — Одно слово — мужик! Как обрюхатить, так он первый! Как позаботиться о своей же дочери — тут же свалил! У неё же мать есть! А то что мать работает вообще-то, в отличие от него, это ничего! У матери и личной жизни быть не может, и мужа, и детей, только его ребёнок, конечно!

Я покосилась на Рэма. Тот увлечённо пялился в маленький, тихо играющий головизор. Программа была про оружие, картинки показывали в таких подробностях, что отчим пялился, не отрываясь, даже про еду забыл. А уж до маминых разговоров ему и подавно не было дела.

— А моя комната свободна? — уточнила я, когда мама прервалась на возмущённый вздох и замолчала.

— Нет. Ты же выбрала своего папашу.

— И вы отдали мою комнату Кайлу?

Это было неудивительно, но всё равно обидно.

— А что ты хотела?! Ты тут не жила!

— Просто спросила, — тихо успокоила её.

— Чё там в столице щас? — вклинился Рэм, пока накладывал себе добавку.

— Суматоха, — кратко ответила я, забыв, что он может не знать такого слова.

— А чё с терактом?

Я глупо моргнула.

— Прошёл, — не придумала ничего вразумительнее.

— Ну а как там вообще это?

— Нормально.

— А этот… купол?

— Открыли.

— Норм.

— Ну да.

— А там типа… ну, люди пострадали?

— Да, много.

— Крови?

— И крови тоже.

— Во прикол, — хохотнул отчим, скашивая взгляд к головизору. — Ну это вообще, конечно.

— Да.

— Ну вы там это, рассказали чё надо?

— Да.

— Супер.

— Да.

Рэм уставился в головизор, окончательно выпадая из бессмысленной беседы. Я тупо рассматривала салаты в тарелке. Тишина прилипла к горлу, хотелось прокашляться, лишь бы разбавить это молчание. Велик был соблазн начать болтать о всякой ерунде, делая вид, что в моей жизни ничего не изменилось так же, как в этом доме. Я посмотрела на чуть сгорбленную маму, её тёмные волосы, удивительно тонкие руки при шарообразной фигуре. Вспомнила, как она выгоняла меня из дома, орала вслед, что я порчу ей жизнь, как она замахивалась полотенцем этими самыми изящными руками.

Мне не хотелось болтать о ерунде.

— Извини, что я ушла.

Мама едва заметно вздрогнула, удивлённо посмотрела на меня.

— Иногда я веду себя как подросток, — словно пыталась оправдаться. Откровенные слова давались тяжело.

Мама подошла к столу, рассеянным движением схватила тарелку, покрутила её в руках и поставила обратно.

— Да ну, я тоже иногда как начну орать, — отмахнулась она.

Меня буквально прошибло молнией. Я ожидала чего угодно, — признания своего превосходства, намеренного унижения, ухода от темы, — но только не такой открытости. Я вдруг поняла, что за всё время, что она орала на меня, у неё была только одна претензия — она потратила на меня столько сил, а я веду себя, как неблагодарная тварь. Это было жестоко. Мне всегда казалось, что мамы не должны говорить такое детям. А что тогда дети должны говорить мамам? Есть ли какой-то регламент?

Я сглотнула вязкий ком из накопленных обид и решила сказать ей, наконец, то, что она так сильно хотела от меня услышать всё это время:

— Спасибо, что впустила меня обратно. — Замолчала. Перевела дух. Это оказалось слишком тяжело. — Ты всегда была рядом, когда мне было плохо. Спасибо. И вообще… я… не описать словами, как я благодарна, что ты сделала из меня ту, кто я есть сейчас.

Всё. Больше не получалось. Слова сквасились, не успев вырваться наружу. Вновь повисло тяжёлое молчание.

Мама покусала губы, пытаясь справиться с несвойственной растерянностью.

— Ну, ты сильная, — запинаясь, ответила она, — всегда была сильной и упёртой. Это в меня. Хотя я тоже, знаешь, иногда могу перегнуть палку… пойду постелю тебе постель, — резко захлопнула она дверь откровенности.

Развернулась и быстро удалилась с кухни.

Я перевела взгляд на Рэма. Хотелось спросить у него, что он думает о нашем странном разговоре, но отчим зомбированным взглядом пялился на экран и вряд ли что-то слышал.

Жаль, что мама часто кричала на меня, незаслуженно обвиняла во всех грехах, в моём рождении, которое испортило ей жизнь. Жаль, что не верила в меня, отправляла на те секции, где попроще, выбирала специальность «моего уровня», не хотела, чтобы я пыталась попасть в университет. Мне было жаль очень многого. Оно копилось долго и упорно. Мама жила в своей вселенной, я в своей. И они не пересекались.

До сегодняшнего дня.

Я вдруг подумала, почему я за всё это время только обвиняла её в ответ, вместо того, чтобы сделать шаг навстречу? Она хотела от меня благодарности. И я сказала «спасибо». Это было так просто, и так тяжело одновременно.

Этой ночью я ночевала дома. В маленькой, тесной, душной комнатке Кайла с навесным потолком, из-за которого передвигаться в полный рост было просто невозможно.

Думала о том, как же всё-таки неистова и необъяснима наша любовь к матерям. Это было что-то за гранью человеческого понимания. Какими бы ни были наши мамы, мы всё равно будем тянуться к ним. Детей могут бить, унижать, топить в извращениях, злости, обиде, комплексах, но стоит лишь маминой любви показаться на горизонте, как дети буду стремиться туда, поближе к маме.

Необъяснимо. Нерационально. Неудобно. И болезненно правдиво.

Утро было солнечным, прогревающим сырую местность синей ветки, но не обжигающим. Я осторожно отклеила защитную плёнку, выглянула наружу. Увидела мусорку и сбежавшихся к ней котов, вздохнула и отправилась завтракать.

Мама уже суетилась у плиты.

— Печёные яблоки? — удивилась я.

Вот уж не ожидала, что она сделает мою любимую дешёвую еду, когда было нечего или лениво готовить.

— Печёные яблоки, яичница, салаты ещё остались со вчерашнего дня, курица вроде была. Кашу не бери, это Кайлу.

— Кайл ест кашу? — удивилась ещё сильнее.

— У него проблемы с желудком, так что его никто не спрашивал, — огрызнулась мама.

— Что-то серьёзное?

— Гадостей всяких надо меньше есть! — ответила она тоном «с этими детьми вечно какие-то проблемы!»

Я вогнала вилку в печёное яблоко, застыла на секунду и перевела взгляд на маму. Из души так и рвался вопрос, зачем она всё это время врала отцу, что я учусь в ГАУ, а рот будто заклеили скотчем.

— Ну? Чего не ешь? — заметила она моё замешательство.

— Хотела спросить, — выдавила с трудом.

— Что?

— Эм…

За секунду до того, как вопрос сорвался с губ, я вдруг поняла, что не хочу знать ответ. Она сделала этот выбор давно, и наверняка на то были причины. Теперь мы будем разбираться с последствиями вместе.

— Ты должна знать, что скоро Руперту расскажут, что я не училась в ГАУ, и он узнает, что всё это время ты мошенничала с деньгами. Будь готова.

Она смотрела на меня, не моргая.

Я дёрнула уголками губ, будто пыталась ободряюще улыбнуться, и принялась ковырять яблоко.

Было очень удобно перекладывать ответственность на родителей за свою жизнь, свои психологические проблемы, винить их в недостатке ласки и любви, в ошибках, вранье, подлости. Кто-то всегда виноват, кроме тебя. Кто-то всегда должен что-то делать, только не ты.

Но я уже взрослая девочка.

— А где у Рэма инструменты сейчас лежат? — задала вопрос неожиданно бодрым голосом. — Меня ужасно раздражает эта наша ступенька. Надо с ней уже что-то сделать.

Начать решила с малого.