Аслан и Людмила

1914 год. Галиция

Немцы смеялись над русскими в 1905 году. Позиционная, окопная война казалась им нелепицей, бессмыслицей. Ведь так можно было сидеть годами, зарываясь в землю все глубже — кто кого пересидит. Чего сидеть? Чего ждать? Может, революции в тылу противника? Немцы считали, что война должна быть быстрой, маневренной, с обязательным заходом во фланг противнику и последующим его разгромом. Но вот через десять лет они и их союзники австрийцы сами были глубоко закопаны в землю, огорожены сетью колючей проволоки, от одного моря до другого. Сидели и ждали.

В местечке Усте-Прясто фронтовая жизнь и вовсе утвердилась, как гипс на раненой конечности. Позиции противников здесь отстояли друг от друга на значительном расстоянии. Австрийцы окопались на краю плато, склон опутали колючей проволокой. Их пулеметы господствовали над равниной. Трудно было представить более выгодную оборонительную линию.

Венгерские гусары, которых австрийское командование перебрасывало южнее, так как в Усте-Прясто им делать было совершенно нечего, бросали монетки в местную речушку, чтобы вернуться сюда еще раз, как на любимый курорт.

Русские окопы тянулись параллельно совершенно прямой дороге, обсаженной с двух сторон лиственными деревьями. Офицерам иногда казалось, что вот-вот на аллее покажется мирный экипаж, и хорошенькое женское личико выглянет в нашу, а не австрийцев, разумеется, сторону. Но все это были только фронтовые мечты.

Но однажды на аллее появился всадник в меховой шапке и бурке, на вороном коне. Он медленно, прогулочной рысью, поехал по аллее, даже не глядя в сторону противника. Он ехал до того буднично и лениво, что когда австрийцы его заметили, то не сразу сообразили, что это значит. На конец, до них дошло, что их попросту дразнят. Раздались несколько винтовочных выстрелов, хохотнул над смелым чудаком пулемет. Пули сбивали не успевшие опасть листья, застревали во влажных стволах деревьев, но не причиняли всаднику никакого вреда. Когда ухнуло орудие и снаряд улетел в поле позади русских окопов, всадник по вернул коня и также медленно поехал в обратном направлении.

С этого дня среди младших офицеров утвердилась эта странная мода — по утрам совершать конные прогулки по аллее вдоль русских позиций, выводя из себя австрийцев. Через неделю поручик Свиридов во время этого странного моциона получил пулевое ранение в плечо, а прапорщик Неустроев был убит наповал. Командир 12-го корпуса генерал Кутайсов издал специальный приказ, запрещающий бессмысленные прогулки на виду у противника под угрозой ареста.

Позиции противников соединяла река, та самая, в которую венгерские гусары бросали монеты. Она несла на себе от русских к австрийцам опавшие листья, мирную переписку, намекавшую убивающим друг друга людям, что хотя жизнь и скоротечна, но лучше дождаться осени жизни и умереть спокойно, торжественно, под Христову молитву, а не в суете атаки или отступления, катаясь от боли под колесами и копытами, с проклятиями на губах.

Этот день на Юго-Западном фронте был обычным, из скучной череды пасмурных октябрьских. Такой же серый, как австрийская форма, с редкими солнечными проблесками на рассвете, будто это мелькали на фланге красные фески их союзников — боснийцев. Все обещало очередной окопный день, возможно, с мелким, моросящим дождиком, с шальными пулями, пристрелочными одиночными выстрелами артиллерии. Но, как часто бывает на войне, обещаниям верить было нельзя.

Действительно, закапал мелкий дождик, но тут же на аллее появился красавец-всадник на высоком белом коне. Одет он был на горский манер, но по-европейски богато. Регалии его прикрывала изысканная белая бурка. Он поехал вдоль аллеи, перед русскими окопами, как перед строем на смотре или параде. За ним выехали на дорогу еще три всадника и поехали в отдалении, с опаской поглядывая на белого всадника и австрийские позиции. А те уже палили, как никогда оживленно, по такой богатой мишени.

Один из следовавших позади адъютантов хотел было заехать сбоку, чтобы прикрыть белого всадника от австрийских пуль, но тот остановил его жестом.

— Ваше высочество, позвольте мне рядом поехать, — почти заканючил адъютант. — Мне Яков Давыдович голову намылит за вас…

Но белый всадник продолжил жест рукой, то есть поднял ее над головой и махнул туда, за поворот аллеи, где оголенная по-осеннему роща темнела людьми и лошадьми. В ответ на движение его руки роща зашевелилась и пошла на рысях в поле множеством тонких лошадиных ног. Над ухоженным, постриженным под ниточку европейским ландшафтом пронесся забубенный, залихватский посвист. Молчаливая масса всадников подалась вперед, перекатилась через аллею и быстро развернулась полудугой, как будто огромная хищная птица расправила крылья. Птица закричала, заклекотала и полетела, едва касаясь земли, на позиции австрийцев.

Австрийцы словно не верили, что конница русских осмелится атаковать без артподготовки, прямо во фронт неприступных позиций, через проволочные заграждения, поддерживаемая только диким воем и топотом копыт. Пулеметы ударили с опозданием, картечь разорвалась там, где конная масса промчалась уже минуту назад. Но скорректированная смерть уже неслась навстречу дерзкой атаке. Вот уже споткнулись о невидимую преграду несколько лошадей и грянулись оземь, ломая изящные, так высоко ценимые знатоками, тонкие ноги. Сбитый пулеметной очередью гнедой хрипел, лежа на боку, таращился кровавым глазом на мелькающие перед ним копыта братьев и скакал, все еще скакал куда-то, перебирая ногами в воздухе.

Расстояние сократилось, теперь единая орущая лава распалась в глазах изумленных австрийцев на отдельных всадников. Но это оказалось еще страшнее безликой темной массы. Мохнатые шапки, черные бурки, перекошенные злобой жуткие лица дикарей, леденящий душу вой и пляшущая в их руках холодным, белым пламенем сталь. Перед ними была та самая азиатская конница, про которую рассказывали ужасающие вещи. Будто бы они перерубают человека пополам одним ударом шашки, что они не берут пленных, а вырезают до последнего человека даже мирных жителей. Еще ходили слухи, что они питаются человеческим мясом, а за особое лакомство почитают сердца, которые вырезают специальными кинжалами.

Эти нелепые, фантастические слухи упорно поддерживались как русским, так и австрийским командованием. Одними для того, чтобы запугать врага, другими, чтобы повысить волю к сопротивлению, заставить сражаться до последнего, не сдаваясь толпами в плен. Теперь вот австрийские офицеры кричали солдатам, что их позиции неприступны для конницы, что настало время сделать подарок императору Францу-Иосифу и положить на этом поле знаменитую дикую конницу русских. Ведь она уже замешкалась, сгрудилась перед заграждениями из колючей проволоки. Стреляй, как на стрельбище!

На самом деле перед австрийскими позициями осталась только часть азиатской конницы. Большая ее половина вслед за белым всадником понеслась вдоль линии фронта, въехала на всем скаку в реку и, взбивая копытами темную жижу, помчалась по обмелевшему осенью руслу. Они оказались в мертвой зоне для австрийских пулеметов, но дальнейшие их намерения были непонятны. Берег реки, на котором располагались позиции австрийцев, хотя и не защищался колючей проволокой, но был слишком крут даже для пехоты. Но как раз сюда вел своих азиатов белый всадник, хотя его уже обогнали несколько проворных абреков.

Первым помчался вверх по склону джигит небольшого роста, смотревшийся почти ребенком на спине разгоряченного, огромного коня. Припав к шее коня, он, казалось, предоставил свою судьбу умному животному. Конь несколькими судорожными прыжками достиг гребня и встал на него передними копытами, завис на мгновение над обрывом и вдруг последним отчаянным прыжком выскочил на берег. Маленький всадник скользнул набок, словно сбитый пулей, но тут же выправился, завизжал высоким голосом, крикнул кому-то, следовавшему за ним:

— Айда, Аслан! Айда!

За ним уже взбирались следующие. На краю обрыва серый в яблоках конь с отчаянно вопящим всадником на спине съехал вниз, по дороге он сбил еще одного. Скатываясь, кони грызлись между собой. Казалось, в реке творилась полная неразбериха, крутились, орали, палили в воздух. Но самое странное, что эта хаотично снующая масса всадников, похожая на комариный рой, словно относимая ветром, двигалась в нужном направлении. На склоне берега уже отчаянно рубились первые храбрецы. Их было слишком мало и им приходилось вращаться волчком в окружении серых австрийских мундиров.

Среди беспорядочных криков в реке послышалось с разных сторон «Наш Михаиле! Наш Михаиле!..» Белый всадник взбирался по круче. Он выбрал не самое лучшее место, не то, уже проверенное первыми джигитами, а вверх по течению реки. За ним следовали несколько человек. Конь и всадник были великолепны, но тяжеловаты. Зацепившись передними ногами за гребень, конь повис в рискованном положении. Всадник резким движением сбросил бурку, и конь почти выбрался наверх. Но к нему уже скакали несколько австрийских уланов, целясь пиками в широкую грудь с золотыми газырями.

Адъютанты отстали, они слишком спешили за командиром, торопили коней, и те оступались, проваливались.

— Наш Михаиле! — выдохнула конная толпа единой глоткой.

Несколько джигитов, мешая друг другу, бросились на помощь, но раньше всех, послав коня по склону наискось, карабкался всадник на вороном, словно просмоленном коне. Как на крыльях он вылетел наверх, оказавшись перед уланами раньше командира. Первую пику он перерубил, вторая запуталась в его бурке, но он уже не обращал внимания на этих противников. Загораживая командира, джигит съехался с еще одним австрийцем, зашедшим сбоку, и невидимым глазу ударом шашки сшиб его на землю.

— Золото-джигит! Благодарю! — крикнул ему белый всадник, рассекая шлем австрийского улана.

Рядом уже вертелся на коне тот самый маленький джигит, прикрывая их обоих, посылая одну за другой меткие пули из кавалерийского карабина в контратакующих австрийцев. Но азиатская конница уже краешком лавы зацепилась за бережок. Первая сотня уже визжала и неслась по австрийским позициям, к удивлению австрийских солдат не трогая поднявших руки и бросивших оружие.

А передняя траншея уже была в руках русских. Это атаковавшие во фронт джигиты спешились, по буркам перебежали через проволочные заграждения, а после без единого выстрела, на одних кинжалах, взяли первую укрепленную линию врага.

2003 год. Москва

— Люда, у вас болезнь какая-то заразная! Мне ваши демоны теперь по ночам снятся. — Левшинов сокрушенно покачал головой. — Настя, вам еще не снились, нет? Ничего. Все впереди…

Пока что его впечатляло только количество Милиных эскизов. А она мечтала о том, чтобы он оценил качество.

— Столько этюдов, Люда, я вам точно говорю — либо болезнь, либо заявка на большое полотно. Вам уже картину два на два давно писать пора. Что ж, все коту под хвост?

— Что это за картина такая «Два на два»? — спросила с невинным видом Настя.

Он цыкнул на нее:

— Рисуй давай!

— Может, и начну, Сергей Иванович. Сил бы только хватило.

— Да что там сил, Людочка… Краски бы хватило! — и хищно улыбнулся по своему обыкновению.

— Я тут знаете, Сергей Иванович, все думаю, пока рисую. Почему-то династия Романовых началась с Михаила и закончилась Михаилом. И всех, кто нечистой силой вдохновлялся, тоже Михаилами звали. Михаил Лермонтов, Михаил Врубель, Михаил Булгаков. Странно, да?

— Гениальная теория! — похвалил Левшинов. — Особенно если учесть, как здорово в нее вписываются Михаил Гете и Михаил Гоголь.

— Ломоносова забыли. Он философский камень искал, — не отрываясь от рисунка, пробормотала Настя.

— А вы бы все-таки поменьше думали, когда рисуете, Люда. Заносит вас капитально…Что я папе вашему потом скажу?..

После урока Сергей Иванович Милу огорчил. И радость от творческого полета снизилась на опасную высоту. А все потому, что он подошел к Насте и сказал:

— Настасья, посидите у второкурсников натурщицей? Много денег не обещаю, но лояльность при вступительных экзаменах — сколько угодно. Устраивает?

— А долго сидеть-то надо, не замерзну? — Настю интересовали технические детали. А значит, с основной частью предложения она была согласна.

— Так мы вам обогреватель поставим. И термос принесем. У нас натурщица в декрет ушла. — Он развел руками. И отвечая на Настин удивленный взгляд, сказал: — Все натурщицы, Настя, туда уходят. Как джентльмен, должен вас предупредить. Ну, а студенту без обнаженного женского тела — никак. Да и потом, сами посудите, где ж они его еще, бедные, увидят!

И Настя согласилась. А когда они выходили, Мила задержалась.

— Сергей Иванович, а мне вы этого не предлагаете по какой причине? Мне лояльность при вступительных тоже не помешает.

— Уж чего-чего, а лояльности этой вам за глаза и за уши хватит, — проворчал Левшинов, тряпкой вытирая руки от краски. А потом добавил как-то сдержано: — А сидеть в чем мама родила не предлагаю, потому что вам это не к лицу.

Ей сделалось ужасно стыдно. И опять непонятно. Почему ей нельзя? Почему ей ничего нельзя? Она присела на край стола, опустила голову и отвернулась от него.

— Да не переживайте вы так! Ну! Плакать только не вздумайте! — он глубоко вздохнул, как перед тяжелой работой, которую все равно придется делать. — Люда! Вы не там ищете… Не там ищете решения ваших проблем. Вы поймите, я не предлагаю вам в натурщицы не потому, что вы для этого недостаточно хороши. Вы слишком хороши. А там нужен нейтральный материал. Иначе они же рисовать не будут. У них головы свихнутся.

— Почему же Насте можно…Что она, не хороша, что ли? — Мила капризно шмыгнула носом.

— Настя — чудесная девушка. Но она типичная. А типичная красота, извините, не возбуждает. Она в каждом журнале. На каждом календаре. Ими сейчас все киоски обложены. Тиражированный образ не воспринимается обнаженным. Понимаете? Для работы самое то. А вас сажать — ножом по нервам.

— Вы извините, Сергей Иванович, что я на вас все это выливаю. — Она покачала головой и горестно вздохнула. — Просто в последнее время все что-то не так. Я ужасно от этого устала. Мне, знаете, так надоело это слышать… Ужасно. Ты слишком хороша для этого… для этого… я тебя не достоин… Может, мне похуже стать? Устроить распродажу со скидкой?

— Не продешевите, Люда. — Он серьезно на нее посмотрел. — Ступайте. Вас Настя, наверное, ждет.

Ей тяжело давалось это решение. Но как она ни старалась, а другого ей в голову не приходило. Это было так очевидно, как дважды два. Будь проще, и народ к тебе потянется. А сейчас она слишком сложна со всеми своими неоспоримыми достоинствами. Сложна и хлопотна.

Родители уехали в командировку на целую неделю. У них были съемки в Прибалтике. А значит, дело надо было провернуть именно сейчас. И было в этом деле два пункта, исполнение каждого из которых требовало денег.

Нельзя сказать, что Мила нуждалась в деньгах. Никаких материальных мечтаний у нее давно уже не было. Одежду мама покупала ей за границей, куда они с отцом часто уезжали. А игрушки, вроде нового мобильного, сиди-плейера или голографического блеска для губ, ей дарили по первому намеку любимые родственники. Из материальных ценностей, которые были ей недоступны, оставались такие мелочи, как открытая красная машина, «Харлей-Дэвидсон» вместе с серебряным шлемом и собственная художественная мастерская где-нибудь в мансарде, подальше от родителей. А банального норкового манто ей вовсе не хотелось. К счастью, никто покупать его ей не собирался. Список ненужных вещей мог бы занять слишком много места. Она была убеждена, что способна довольствоваться малым, И гордилась этим. Однако личных сбережений у нее не было и быть не могло.

Воровать ей не приходилось никогда, Потому что, если уж и случалось что-то такое, то внутренний арбитр называл это — брать без спросу. Такое случалось, когда она еще только вылупливалась из подростковой скорлупы. Ей запомнилось электрическое напряжение, когда тапочки крепко схвачены одной рукой, индейская нога тихо ступает в родительскую спальню, а верная рука нашаривает вожделенную мамину косметичку. Без спросу брала. Но возвращала на прежнее место практически с тем же удельным весом. И совесть была отягчена грешком ровно на полмиллиграмма украденной туши для ресниц. Был этот грех почти виртуальным.

С деньгами так не поступишь. Кусочек не оторвешь. Брать придется целиком. А потом отдавать. Иначе она себе этот трюк не представляла.

Где брать — вопроса не возникало. Естественно, в «тумбочке». Мама никогда не прикрывала своим телом место, где уютно располагался конвертик с надписью «Шуба». Шуба как таковая была уже давно мамой куплена, а все мечты, на которые в этот конверт откладывались деньги, так по традиции и носили кодовое название «шуба».

Оставалось только взять. А вот как эту «шубу» отдавать, Мила представляла себе смутно, Вероятно, предстояло тихонько продать с Настиной помощью кое-что из вещей, пропажу которых родители вряд ли заметят.

Она лежала на диване и не могла не плакать. И плакала она от обиды. Ведь ей никто, кроме него, не нужен. И думать нечего. Все ясно. А он…

Представлять же себе, как было б здорово, когда бы все случилось так, как ей хотелось, было пустой тратой времени. Она уже выросла. И теперь решает проблемы по-взрослому. Как хирург. Болит? Это место удалить!

Она решительно села. Достала из ящика стола запрятанную туда газетку. Разгладила. И стала выбирать. А выбирать было из чего. Мальчиков по вызову расплодилось море. И все они в двух словах обещали небо в алмазах и исполнение любого желания. Вот только озадачивали цифры, которые плотной стеной стояли после имен мальчиков. Если у девочек они ограничивались тремя знакомыми, как собственный телефон окружностями девяносто-шестьдесят-девяносто, у мальчиков были замысловатыми. 182\78\18\5\23. На какие-то ориентиры в этом списке, безусловно, опереться можно было. Но далеко не на все.

Она набрала один из номеров. И замерла, боясь сказать хоть слово. Ответил мужской голос. Мила бросила трубку и уронила голову на руки. Не так-то это было просто.

«Я покупаю себе мужчину. И мне не надо ни о чем переживать. Я плачу деньги. А значит, я права».

Вопроса: «Зачем покупать то, что можно получить бесплатно?» перед ней уже не стояло. Значит, нельзя получить бесплатно, раз она так до сих пор и не получила. И потом, где-то в ее подсознании закрепился стереотип, что платная услуга качественнее. К стоматологу-то не пойдешь в районную поликлинику. Лучше заплатить. Так надежнее. Существовал, правда, еще один общепринятый вариант повышения качества услуги — «по знакомству». Но «по знакомству» у нее не выходило фатально. Сегодня она была в этом уверена окончательно и бесповоротно.

…В дверь позвонили. Она вскочила. И побежала открывать. В глазок решила не смотреть. Обратной дороги нет.

В дверях стоял обычный парень. Высокий и светловолосый. А главное — приветливо улыбающийся.

«Продажная улыбка», — это было первое, что подумала Мила.

— Привет! А я к тебе! Какая хорошенькая… Нет, черт возьми, есть все-таки плюсы в моей профессии! — начал он очень непрофессионально.

— Привет! Как тебя… Костик, — она рассматривала его придирчиво, все-таки купленная вещь. Она совсем его не боялась. Тот факт, что она его купила, делал его безобидным, как зайчика. И ей это понравилось. В конце концов, слово заказчика для него закон. Сидеть. Стоять. Лежать. Голос.

Он снял куртку, ботинки и вопросительно на нее посмотрел.

— Остальное пока не снимай, — сказала она тоном рабовладелицы и сама удивилась, как легко это у нее получилось.

Он был молодым и голубоглазым. И губы у него были продажными. Яркими и большими. Падшим он был ангелом, падшим.

— Ну, что стоишь? Пойдем!

— Деньги, пожалуйста, вперед. — Он кашлянул и кротко на нее посмотрел.

— Так сколько же ты стоишь? — спросила она, хотя прекрасно знала. Побеспокоилась об этом заранее. Хватит ли на такое удовольствие…

— Сто долларов в час, — сказал он быстро.

— А что, время уже пошло? Или будем стрелять из стартового пистолета? — Она скрестила руки на груди и чувствовала себя полноценной женщиной вамп.

— А у тебя есть стартовый? — с неожиданным интересом спросил он.

— Нет, — стервозно ответила она. — У меня настоящий.

— А-а-а, — улыбнулся он. — Так и у меня тоже. Только ты, кажется, не дуэль заказывала…

Ладно. Она дала ему деньги, которые уже были приготовлены у зеркала.

— Здесь сто. Надеюсь, больше не понадобится, — сказала Мила и поняла, что дальше своего стервозного тона к делу продвинуться не может. Надо было бы плавно перейти в комнату, где она разложила диван. Но тотальный контроль над ситуацией при этом как-то подозрительно таял. Все-таки, подумала она, мужчинам легче покупать женщин. Они остаются хозяевами положения.

— А ты чего так нервничаешь? — участливо спросил он и положил ей руки на плечи. — Ничего ж такого. Сплошной восторг!

И он обнял ее за талию. Начал целовать в шею, как школьник на дискотеке. Она попыталась отстраниться, но он присосался намертво. Она сморщилась и вырвалась. Это явно можно было получить бесплатно в другом месте.

Он вопросительно поднял брови.

— В душ сходить не хочешь? Профессионал…

— А я чистый, — парировал он с вызовом. — Тебе вообще повезло.

Потом он слегка стушевался:

— Понимаешь. Я в первый раз. — И посмотрел на нее затравленным взглядом. Думая, что по его глазам она скорее поймет, что именно он ей сообщает.

Она чуть не сказала ему «Я тоже». Но вовремя прикусила язык. С некоторым недоумением посмотрела на вполне востребованного, сильного парня с такой, гм, продажной рожей. И спросила:

— Так, что значит — в первый?

— Да вот, друг халтурку на выходные оставил… А я что? Как говорится, яйца встряхнул — и на работу!

— Боже… — простонала она. — Давай-ка разойдемся полюбовно. Мне твоего дебюта не надо.

— Что, прелюдия закончилась — люди могут уходить? — Он не очень то расстраивался. — Может, чаю хотя бы дашь…

Они сидели на кухне. Пили чай. Костик, не заморачиваясь стеснением, намазывал себе бутерброды с сыром. Сыр фатально уходил на Костика. Но это ничего…

Он с легкостью рассказывал ей о себе. Он был женат. Он был стеснен в средствах… И он был полон амбиций и потенций.

Но самое приятное в их беседе заключалось в том, что больше она его никогда не встретит. А потому он стал первым человеком, которому она рассказала все. Не особо трепетно. Не отдаваясь драме целиком, скорее отстраненно. Как будто бы говорила о какой-то своей одуревшей подруге.

Он ел, как будто его не кормили пять дней. Но суть ее печалей схватил на лету. И увлеченно начал втолковывать ей собственный взгляд на вещи.

— Любовь — не спирт. Она, как человек. Дурнеет, полнеет и делает, в конце концов, подтяжку. Или загибается совсем. А все кричат — куда ушла любовь? Она подохла! На коврике в прихожей.

Мила подпирала голову ладонью и слушала. А Костик сокрушался и не на шутку страдал, как Моцарт, сочиняющий симфонию.

— Любовь — байда. Слабые только любят. Обязательно надо за кого-нибудь зацепиться. И чтобы на всю жизнь и с гарантиями. Просто боятся умереть одни. А умирать-то все равно в одиночку. Так вот скажи мне, — при чем же здесь любовь?

А потом у него был тайм-аут. Он ел. И вновь кидался в бой. Теории рождались прямо у Милы на глазах. Она даже не замечала, что все они друг другу противоречат.

— Я знаю, в чем твоя беда. Когда любовь смешивают с чем не надо — получается извращение. Фетишизм! Ну, там, чужой носок нюхать и любить одновременно. Или, знаешь, боль терпеть и любить. Или мучить и любить. Точно так же, щи варить и любить — извращение. Все кругом извращенцы! Собирались бы лучше семейными артелями. Дежурная бы раз в неделю варила на всю компанию. График там. Общие деньги на питание. А мужчины, — он помахал рукой, — где то там. В номерах. Зачем все в дом тащить?..

— А у тебя и вовсе случай смертельный! — утешил он ее. — Будешь всю жизнь сидеть привязанная к батарее с небритыми ногами… С кавказцем-то. Порода у них такая… Вот у моих соседей есть — так без намордника и не выходят. Любовь нелепа! Как желание, чтобы тебе делала уколы одна и та же медсестра. Ну, не будешь же уходить из кабинета, если сегодня Оля, а не Аня. Уколы одинаковые. Шприцы, может, разного калибра. Но пусть укол делает кто угодно, лишь бы сделал стерильно и заразу не занес. А с медсестрой потом до смерти жить в этой ситуации — это как бы лишнее. Сечешь?

— Жизнь — это не стоп кадр. Ты мечтаешь о счастье? А как ты его представляешь? Ты видишь, вот вы, счастливые, смотрите, как двое детей едят йогурт и улыбаются. А загляни-ка до этого кадра, когда ты перла сумки на девятый этаж, а муж смотрел телевизор, закинув носки на люстру. И после йогурта — грязная посуда, подравшиеся дети и выпивший лишнего и не заработавший нужного муж. Ну, зачем, зачем тебе этот йогурт?!

— Мне не йогурт нужен. Мне он нужен. Он меня спас.

— Ну и? Спасибо сказала? Подарила коробку конфет и успокоилась. Он что, тебя шантажирует тем, что спас?

— Я ему вообще не нужна. Он говорит, что просто так спас, а не для себя. Чтоб жила.

— Вот и живи. И желательно регулярно.

Потом он явно наелся. Потянулся и зевнул.

— Вот такие дела, подруга. Я бы рад помочь — да грех на душу брать не хочется. — И он доверительно добавил, прикрыв рот ладонью, как будто их кто-то мог слышать: — Я тут анекдот один слышал. По твоей теме. У чеченца в брачную ночь с женой что-то не получилось. Ну, попереживали. И все вроде у них наладилось. А потом видит жена: все в туалете описано. Она его и спрашивает: что, мол, с тобой? А он говорит: кто меня раз подвел, тому руки не подам. Гы-гы-гы. Класс! Правда?

— Ну, это неправильный чеченец был. Правильный бы отрезал, — сказала она со знанием дела. Он чуть не подавился.

— А ты ничего… И куда мужики смотрят. Такой бабец. Но ты не переживай, скоро твой Букет Левкоев прочу хает, что к чему.

— Кто-кто?

— Ну, я ж не знаю, как его у тебя зовут. Может — Обвал Забоев или Улов Налимов? Рулон Обоев, Погром Евреев, а может быть, Угон Харлеев…

Через час ей казалось, что она знает Костика всю жизнь. У нее сводило живот от постоянных приступов смеха. Она уже три раза облилась чаем и два раза почти что падала под стол.

— Послушай, а у тебя есть комп? — Она кивнула. Он поднял палец. — Любую проблему в современном мире можно решить через Интернет.

И через две минуты, азартно стуча по клавишам, он говорил:

— Вот смотри, набираешь — дефлоратор. Ждем. Медленно как грузится… Во — целый сайт. Лишаем девственности — без страха, без боли. Ну, этот слоган он у зубного спер. Мастер международного класса. Написал бы еще: лечим трусливых пациентов. Расценки — девушки от тридцати до сорока — восемьсот рублей. В нетрезвом состоянии — сто рублей. Во… мастер! А в трезвом он им на семьсот наливает, что ли, прежде чем мастерить?

Милка стояла рядом и удивлялась, как много нового ей удалось узнать за этот незаметно пробежавший час. И хоть узнала она совсем не то, что собиралась, ей было весело. И на душе легко. После всего, что было сказано, она принимала его совсем за своего и поэтому вдруг призналась:

— Знаешь, а я ведь эти деньги у родителей взяла. Украла. И как отдавать теперь, не знаю. — Он заерзал на стуле, все еще глядя в монитор. — А мне ведь еще на парикмахерскую надо. Они мне на это точно не дадут. Они меня этой косой уже задушили.

— Что, стричь, что ли будешь? — Костик с ужасом на нее посмотрел. А потом неожиданно добавил: — Это ты молодец! Терпеть не могу длинные волосы.

— Почему терпеть не можешь? — Ей даже стало обидно. — Разве не красиво?

— Красиво. Но только в «Плейбое», — не смутился он. — Ни один мужик не знает, что с этими волосами в постели делать. На кулак, что ли, наматывать?.. Вот ты, например, любишь мороженое с волосами?.. Как-то не в тему, да? Сексом вообще надо заниматься в резиновой шапочке для бассейна. Секс должен быть безопасным! — отчеканил он. — Ну, не смотри на меня такими невинными глазами. — Он поднял обе руки, как пленный немец. — Все! Ничего больше не скажу!

А потом хлопнул себя ладонью по лбу.

— Ну, мы с тобой идиоты! То есть, я, конечно… Понимаешь, денег я с тебя не брать не могу. Все-таки, рабочее время потрачено. И потом — вызов принят, процент отдавать придется. Но волосы то твои можно продать! У тебя ж на парадной объява висит! Сама посуди, зачем тебе идти в парикмахерскую и там еще платить. Давай, я тебе помогу. Ты родительскую сотню оставляешь себе, а косу я тебе обрежу. И ты отдашь ее мне. Идет?

— Гениально! — искренне поразилась такому простому выходу из щекотливого положения Мила. О последствиях она не задумывалась. Слишком привлекательным было быстрое решение сразу двух проблем. — Давай! Сейчас только ножницы принесу.

— Да ты что, ножницами! Это ж не картон. Я еще в детстве от ножниц устал. У меня даже мозоли были. Самолетики стругал. — И он вынул из заднего кармана джинсов складной нож с крестиком на красном фоне. «Скорая помощь в негативе», — пронеслось в голове у Милы. — Тут уместнее был бы меч самурая. Но я так, по-швейцарски. Клади ее на стол.

Она встала на колени спиной к столу, выложив на него толстую свою медовую косу. Край стола уперся ей в шею. Костик натянул ее косу и резкими и точными движениями стал отсекать волосы острым лезвием швейцарского ножа.

— Как королева на эшафоте! — прошептал он с восхищением.

Но она не чувствовала себя королевой. Она чувствовала себя собакой. Собакой, перегрызшей, наконец, веревку, на которую ее привязали. Сопротивление волос ослабло. На плечах у нее осталась легкая, как воздушный шарик, голова.

— Ну что? Жить стало легче? — спросил он как Данила-мастер, гордясь своей чистой работой.

— Вроде бы да, — ответила она, прислушиваясь к новым ощущениям и с каким-то неприятным чувством, глядя на лежащую на столе часть своего тела. — Ну, грамм на пятьсот точно! Ну, Костик, ты даешь! Тебе надо в службу спасения идти работать.

— Меня вообще-то зовут Саша. Это дружбана моего Костиком звать. Так мы решили клиентуру не запутывать. Номер такой-то — Костик. Ну, а раз уж мы с тобой подружились, то по секрету скажу: я — Саша. Но, в общем, рояли не играет.

— Ты подожди. Я сейчас, — сказала она и с лихорадочно горящими щеками бросилась в ванную посмотреть в зеркало.

Все-таки в жизни ее произошло неслыханное событие. Медовая ее коса, как пуповина, связывала с детством. На самом ее завивающемся кончике были еще Люськины младенческие локоны. Потому что не стригли ее в жизни никогда. Косою ниже попы гордились мама с папой. Мила же считала, что носить на голове такую тяжесть нельзя просто из страха перед юношеским остеохондрозом. Да и шея у нее была литая, как у древнегреческой Артемиды. Попробуй такой тренажер на голове поноси. Это вроде и неплохо. Да вот купаться именно из-за косы своей она и не любила. И плавать в свое время не научилась. Намочишь волосы, потом весь день носишь на спине сырое бревно. Но что теперь об этом…

Все, что ты могла, коса моя, ты уже сделала. Теперь все будет иначе. Все.

То, что получилось, показалось ей недостаточно радикальным. Она взяла ножницы и стала срезать пряди почти у самых корней. Волосы красивые — и в стрижке будут ничего. Мила не знала, что волосы ее умеют на голове только стоять. Лечь им было решительно некуда, как невозможно человеку прилечь в толпе. Слишком много их у нее было. И теперь они торчали во все стороны не особо аккуратным цветочно-животным шаром. Тут же всплыл в голове зачитанный до дыр «Демон»:

Результат был неожиданным. Но со своей долей очарования и эпатажа. А это, в конечном итоге, было именно то, к чему ее художественное чутье стремилось. Облегченная голова болталась на шейке по-новому легко, как будто ее смазали машинным маслом.

— Ну вот. Смотри! — Она вышла из ванной и повертела перед Костиком-Сашей своим шаром.

— Класс! — сказал он с одобрением. И встал. — Ну, мне пора.

И уже в дверях, прощаясь, он отдал ей в руки стодолларовую купюру, взял пакет с ее косой и сказал:

— Скальп я забираю. А вообще — мальчики по вызову круглосуточно и бесплатно. 01 и 02. Запиши. Целую!

Она закрыла за ним дверь и прислонилась к ней спиной. Первый пункт программы с треском провалился. Зато второй был осуществлен. И тут вдруг до нее дошло. Глядя на деньги зажатые в кулаке, она подумала: «Я продаю себя за деньги? Я продажная женщина? Так кто же здесь кого купил?»

Как всегда не вовремя позвонил Юра Шамис…