Атлантия

Глава 10

Только-только я успеваю переодеться после заплыва, как колокола возвещают о закрытии Нижнего рынка.

– Что-то нынче рано, – говорю я вслух.

– Так ведь сегодня третья среда месяца, – откликается кто-то из соседней кабинки для переодевания.

А ведь и точно. Я совсем забыла. Потеряла счет дням. В третью среду каждого месяца по радио транслируют проповедь Верховного Жреца. Интересно, что Невио хочет нам поведать сегодня вечером?

Проповедь транслируется во всех школах и церквях Атлантии, но я всегда слушаю ее в храме. Поэтому я и сейчас отправляюсь туда на переполненной гондоле, от души надеясь, что теперь, когда за мной больше не закреплено место в первых рядах среди прислужников, я все-таки найду себе укромный уголок.

В храме народу полным-полно, как и всегда на таких проповедях. В воздухе какой-то странный, возбужденный гул, и такое ощущение, что он все нарастает. Я замечаю высоко на галерее пустое место и, пока пробираюсь туда, слышу, как Невио у меня за спиной начинает свою проповедь. Его голос усиливается установленными по всему храму динамиками.

– Я обращаюсь к вам от своего имени и от имени остальных жрецов, – говорит он. – Мы долго думали, как поступить в сложившейся ситуации, и наконец пришли к соглашению.

Голос у Невио красивый, глубокий, но в нем звучат стальные нотки, которые никогда мне не нравились. Я поднимаюсь на последнюю ступеньку, и кто-то, чтобы освободить мне место, перебирается на деревянную скамью повыше. Я еле-еле втискиваюсь. Вот уж правда, яблоку негде упасть.

– Речь идет о сиренах, – говорит Невио.

У меня сердце подпрыгивает в груди. Что он собирается сказать? Неужели это как-то связано с тем, что Майра проникла в шлюзовую камеру? Известно ли Верховному Жрецу, что я была с ней?

– Как некоторые из вас уже знают, – продолжает Невио, – время сирен подходит к концу. Последняя из них родилась двадцать лет назад.

Если это правда, то я – самая молодая из сирен. Последняя сирена. Мама никогда не говорила мне об этом.

– Сирены – это чудо, – говорит Невио, – но они – наше чудо, а потому их необходимо сдерживать и контролировать ради нашего же блага. Они принадлежат Атлантии. Так же как летучие мыши не могут летать, где хотят, и нуждаются в людях, которые их кормят, сирены нуждаются в надзирателях и должны находиться в надежном месте. Это необходимо как для их собственной, так и для всеобщей безопасности.

Невио обращается ко всем жителям Атлантии, но меня не отпускает странное чувство, будто он обращается лично ко мне. Словно бы он объявляет всем сиренам за стенами храма – интересно, есть ли здесь еще такие же, как я? – чтобы они пришли к нему, ибо это в их же собственных интересах. Верховный Жрец говорит, что мы способны на ужасные вещи. Мы можем причинить боль тем, кого любим. Мы можем встать на сторону зла.

Возможно, мне следует прислушаться к нему.

Но потом я смотрю в сторону кафедры, представляю на месте Невио маму и понимаю: именно от этого она всегда и старалась меня защитить. От жизни под контролем людей, которые не любят и не понимают меня.

– И раз уж время сирен на исходе, – заключает Верховный Жрец, – мы можем ждать нового чуда. Это будет третье чудо.

Люди поворачиваются друг к другу и перешептываются. Им подарили надежду. Они все готовы отказаться от странных и непонятных сирен ради чего-то нового и прекрасного.

– Вот о чем я хочу говорить с вами сегодня, – продолжает Невио. – Мы должны подготовиться к третьему чуду. Да, мы должны быть к нему готовы.

Он говорит о жертвенности, любви и долге, о связи между двумя мирами и о том, как важно следовать установленным Советом правилам. Я перестаю слушать, потому что уже слышала это от мамы и она говорила обо всем лучше Невио.

Меня занимает другое. Неужели я – последняя сирена в Атлантии? Что это означает?

Люди проталкиваются мимо меня к выходу из храма, оживленно обсуждая, где, когда и как им явится третье чудо. Я не двигаюсь. Невио занял место мамы. Это она должна была сегодня стоять за кафедрой проповедника. С тех пор как она умерла, все становится хуже и хуже.

Почему мама умерла?

А если ее и впрямь убили?

Но кто?

Может, Невио?

Или это сделала Майра?

Я не хочу так думать, но эта мысль неотвязно преследует меня.

И неужели я действительно последняя сирена?

Может ли Майра ответить на этот вопрос?

Я не знаю, кому верить.

Кто-то поднимается по ступенькам. Выходит на галерею. Джастус. Он подходит и садится рядом со мной. Вид у него усталый и печальный. Может, он тоже сейчас думает о моей маме?

– Можешь рассказать мне, как все происходило в шлюзовой камере? – прошу я. – Я имею в виду, когда ты был кандидатом в Верховные Жрецы и члены Совета привели сирен, чтобы проверить тебя?

– Я смог противостоять всем, кроме одной, – отвечает Джастус.

– Кроме Майры, – догадываюсь я.

Джастус зажмуривается.

– То, что она говорила, – шепчет он. – И то, как она это говорила. – Он открывает глаза. – Майра сделала так, что ее голос звучал как голос твоей матери. А то, о чем она говорила…

– Было ужасно?

– Наоборот, прекрасно. – Джастус погружается в воспоминания, и его лицо на секунду делается счастливым. – Но ничего из того, что она сказала, не было правдой. И когда я это понял, то заплакал. Члены Совета увидели, какое впечатление произвели на меня ее слова, и у меня не осталось ни единого шанса стать Верховным Жрецом.

Я от души сочувствую Джастусу. Он всегда любил нашу маму. Мы с Бэй знали об этом, и мама тоже знала, но не отвечала ему взаимностью. Интересно, о чем ему в тот день говорила Майра? В любом случае это было жестоко с ее стороны.

– Майра помешала мне стать Верховным Жрецом, – говорит Джастус. – А под конец она и Океанию сломала. Перед самой смертью ваша мама пыталась примириться с сестрой, и видишь, чем это для нее закончилось.

Джастус смотрит на меня, он явно не желает произносить это вслух, а хочет, чтобы я сама поняла, что он имеет в виду. Все чего-то недоговаривают, не только я одна. Все чего-то ждут и хотят, чтобы другие выслушали то немногое, что они способны сказать, а потом додумали все сами и сделали выводы.

Джастус думает, что мою маму убила Майра.

Я бы еще о многом хотела его расспросить, но внезапно чувствую, что мы не одни. Я поднимаю голову и вижу Невио. Верховный Жрец стоит рядом со мной, и у него на шее цепь с орденом, который раньше носила мама.

– Джастус, – говорит Невио, – тебе пора приступать к работе в башне. Уже темнеет.

Джастус покорно склоняет голову. Уходя, он кладет руку мне на плечо. Он делает это впервые с тех пор, как узнал, кто я, и я благодарна ему за этот жест и за то, что он рассказал мне правду. Джастус – слабый человек, слишком слабый по сравнению с моей мамой, но это не значит, что у него нет сердца. И он не выдал меня. Он никому не сказал, что я сирена и что меня следует немедленно отдать под контроль Совета.

Я тоже встаю, но Невио жестом предлагает мне сесть обратно. Я не подчиняюсь. Он выше меня на несколько дюймов, но я не хочу смотреть на него снизу вверх, а предпочитаю смотреть мимо него.

– Я знаю, Рио, что тебе через многое пришлось пройти, – мягко произносит Невио. – И я понимаю, что из-за смерти мамы и выбора сестры ты немного не в себе.

Тут он прав.

– Но теперь тебе придется со всем справляться самостоятельно и рассчитывать только на себя, – заключает Невио.

От этих его слов мне вдруг становится очень горько, потому что Верховный Жрец опять прав. Бэй и мама устранились от всего, бросили меня, так что теперь мне придется в одиночестве собирать осколки былой жизни, и кто знает, к чему это меня в конце концов приведет.

– Я полагаю, Джастус поделился с тобой своими предположениями, – вздыхает Невио. – Не стоило ему дважды повторять одну ошибку. Знаешь, он ведь и Бэй говорил, что считает, будто в смерти вашей матери повинна Майра.

Джастус говорил такое моей сестре?

– Так что меня не удивило, – заключает Верховный Жрец, – что Бэй решила сбежать от всего этого в мир Наверху.

А вот это неправда. Невио был тогда сильно удивлен, я видела выражение его лица в тот момент, когда Бэй сказала: «Я выбираю жертвенную жизнь Наверху». Интересно, зачем ему понадобилось меня обманывать?

И тут вдруг меня осеняет: Верховный Жрец Невио – сирениус, причем весьма необычный и очень коварный. Неужели такое возможно? Это выше моего понимания.

Верховный Жрец никак не может быть сирениусом. Это против правил.

И тем не менее это так. Я точно знаю. Сказав мне неправду, он сам себя выдал.

Невио говорил убедительно, он заставил меня почувствовать горечь и поверить – пусть не во все, но в то, что мама и Бэй бросили меня одну решать эту головоломку, – а потом допустил ошибку. Он сказал, что в тот памятный день не был удивлен. Верховный Жрец не знал, что я видела его в тот момент, когда Бэй сделала свой выбор.

Внезапно у меня в мозгу мелькает мысль, яркая и четкая, словно рыбка, что плавает между кораллами в морских садах.

«Когда Майра манипулирует тобой, она никогда этого не скрывает. Тетя смотрит тебе в глаза. Ты, даже если не в состоянии ей сопротивляться, понимаешь, что именно она делает, и ненавидишь ее за это. Невио не такой. Он не хочет, чтобы ты знала, что на тебя воздействуют».

Означает ли это, что Майра – честная сирена? Означает ли это, что я могу ей доверять?

– Мне пришлось на какое-то время изолировать твою тетю, – продолжает Невио. – Она проникла на запрещенную для сирен территорию. Один из охранников абсолютно уверен в том, что видел с ней кого-то еще, но задержали только ее одну. Ты, случайно, не знаешь, кто бы это мог быть?

– Нет. Но это точно была не я. Я боюсь свою тетю и всячески избегаю ее.

Невио какое-то время внимательно на меня смотрит. Не верит? Может, стоило добавить в порцию лжи побольше правды? Понял ли Верховный Жрец, что я узнала его секрет? Разгадал ли он мою собственную тайну?

– Ну что же, Рио, я рад это слышать.

После этого Невио оставляет меня и направляется по галерее к двери, которая ведет в башню, где работает Джастус. Я жду, когда дверь за ним закроется, и только потом перевожу дыхание.

Зачем кому-то понадобилось убивать нашу маму? Может, причина в том, что ей было что-то известно? Или она что-то сделала?

Похоже, я недостаточно хорошо знала собственную мать.

Вернувшись в свою комнату, я беру темную ракушку, которую мне дала Майра. Она твердая и бугристая на ощупь. Когда-то в ней обитал моллюск. А сейчас? Сейчас там опять есть что-то живое? Смогу ли я услышать голос тети?

Это похоже на магию. Я чувствую, что это опасно.

Но у меня накопилось столько вопросов.

Когда Невио показывал мне листок из маминого дневника, он не хотел, чтобы я прочитала записи на обороте. Там говорилось о сиренах. А еще она написала: «Спросить Майру».

Именно это я сейчас и сделаю.

– Ты можешь рассказать мне историю сирен? – говорю я в раковину. – С самого начала?

Я чувствую губами холод ракушки, потом подношу ее к уху и жду.

– Да.

Голос Майры звучит так, словно преодолевает огромное расстояние, хотя ведь это на самом деле так и есть: она говорит из тюремной камеры в квартале Совета, а я нахожусь в своей комнате при храме. Голос тети тихий и ясный, я не понимаю, как у нее получается слышать меня и отвечать с такого большого расстояния.

А потом Майра пересказывает мне историю сирен. Удивительно, но я ловлю себя на том, что мне смешно. Майра говорит совсем тихо, но при этом необычайно точно пародирует назидательные интонации, которые использует Невио во время своих проповедей. Она усиливает эти его интонации до гротеска. Я и не подозревала, что Майра может меня рассмешить.

– Великий Раздел был началом всего. Мир стал рушиться, и боги помогли инженерам и жрецам создать Атлантию. Но туда могли отправиться не все. Дабы новая система работала бесперебойно, решено было устроить так, чтобы у каждого, кто остался Наверху, обязательно был кто-то близкий или любимый Внизу. Многие согласились остаться, потому что хотели, чтобы дорогие их сердцу люди находились в безопасности. Для жизни в Атлантии, естественно, отобрали большое количество взрослых, ведь городу требовалось постоянное техническое обслуживание, да и вообще кто-то должен был решать все возникающие проблемы. Но также в Атлантию отправили и немало детей. Дети для мира Внизу отбирались очень тщательно, поскольку было необходимо, чтобы самые разные взрослые – родители, бабушки, дедушки, тети, дяди, учителя – решили бы остаться Наверху ради блага каждого конкретного ребенка. Так было вначале.

– Я все это знаю, – говорю я. – Можешь рассказать мне больше? – Я умолкаю и пытаюсь решить, что же в действительности хочу узнать, что именно тетя должна мне разъяснить. – Есть другая история?

– Да, – отвечает Майра. – Но чтобы рассказать тебе эту историю, мне придется поделиться с тобой одной тайной. А если ты кому-нибудь ее откроешь, это может уничтожить меня.

Я задерживаю дыхание. У Майры есть еще одна тайна? Я уже знаю, что она обладает невероятной силой и способна сохранять голоса в раковинах.

Тетя молчит, и я понимаю, что должна задать вопрос.

– Что это за тайна?

– Я могу слышать голоса тех, кого нет с нами, – говорит Майра. – Тех, кто умер сотни лет назад. Я также слышу голоса в стенах Атлантии, особенно голоса сирен. Они сохранились, остались замурованными в стенах города. Мертвые всегда говорят, но не все могут их услышать. Я могу, и, наверное, этот дар как-то связан с моей способностью сохранять голоса в раковинах.

Я раздумываю немного, а потом спрашиваю:

– Можешь мне сказать, о чем они говорят, эти голоса в стенах? Что они рассказали тебе об истории мира Внизу? О сиренах?

– Да, – отвечает Майра.

Ее голос меняется, теперь он как будто принадлежит кому-то другому.

– Великий Раздел стал концом всего. – Это не похоже на то, как она совсем недавно пародировала Невио. Кажется, что говорит реальный человек. Голос принадлежит женщине, очень старой, и женщина эта определенно не сирена.

– Мы, то есть те, кого выбрали для жизни Внизу, знали, что нам повезло, но наши сердца были разбиты. Мы оплакивали оставшихся Наверху. Мы бродили по улицам нашего прекрасного города, и нам было так холодно и одиноко. Нам хотелось вернуться обратно, хотя мы и понимали, что это означает смерть. Мы не верили, что наше место здесь, на такой глубине. Мы чувствовали, что если наш мир гибнет, то, возможно, будет более правильным погибнуть вместе с ним. Но жрецы и члены Совета утверждали, что мы не должны забывать о том, как нам повезло. Они утверждали, что мы обязаны жить, иначе самопожертвование других окажется напрасным. Когда они говорили нам об этом, по их щекам текли слезы, и мы не сомневались: они понимают, что мы чувствуем.

Мы очень старались жить. Но это было невыносимо тяжело. Все вокруг выглядело иначе и звучало не так, как Наверху. Вокруг было так много стен, отовсюду доносилось эхо. Сколько бы огней мы ни зажигали внутри Атлантии, мы все равно чувствовали темноту, которая окружала нас снаружи. Некоторые пробовали выбраться Наверх. Одни прятались в транспорте с продовольствием и задыхались в считаные минуты. Другие бежали через шахтные отсеки и тонули.

Даже некоторые дети пытались сбежать. Сюда ведь отправили так много ребятишек, разлучив их с родителями. Мы все очень старались согреть их своей любовью. Малышам было тяжелее всех. Они пытались быть счастливыми, поскольку им говорили, что этого хотят мама с папой. Дети беззвучно плакали и прятали свои слезы, пока учились, работали, взрослели. Они стали сильными, потому что дети быстро оправляются от горя, но я готова поклясться, что даже после того, как они перестали плакать открыто, их сердца продолжали обливаться слезами. Эти ребятишки научились быть сильными, но души их не ожесточились. Я никогда не перестану верить в то, что именно это сделало возможным первое чудо. Их сердца успокоились, однако при этом не превратились в камень.

А потом, когда эти дети стали взрослыми и у них появились свои дети, случилось чудо.

Я имею в виду сирен.

Они начали появляться на свет, когда я уже была очень старой, но я прожила достаточно, чтобы услышать их голоса. И я рада, что могла их слышать.

Своими песнями сирены подарили нам покой. Они напомнили нам, как звучит смех.

Дети-сирены были красивыми и жизнерадостными. Родители любили их. Мы все настолько сильно их любили, что наконец-то научились справляться с болью потери и уже не тосковали так безнадежно по тем, кого оставили Наверху.

Когда сирены говорили нам, что надо жить дальше, у нас получалось жить дальше. Они смотрели нам в глаза и просили быть счастливыми, и мы вдруг понимали, что хотим им подчиняться.

Летучие мыши появились вскоре после сирен. Теперь, оглядываясь назад, я думаю, что они, скорее всего, были здесь все это время, просто не показывались людям на глаза. А когда услышали, как дети-сирены поют в храме, перебрались во внутренние дворы. Летучие мыши любили ребятишек-сирен. Они кружили над ними, садились им на плечи и расправляли крылья, словно хотели защитить хрупкую красоту.

Сирены были так прекрасны, и в то же время они пугали жителей Атлантии. Прекрасными сирен делали их голоса. А страх они вызывали, потому что маленькие дети не могут нести такую огромную ответственность, какую несли они.

Но нет никаких сомнений в том, что своим спасением мы обязаны именно сиренам.

Майра замолкает.

А я думаю: «Что, если дети, которые не позволили ожесточиться своим сердцам, и были первым чудом? Тогда у нас уже есть все три чуда, и люди напрасно ждут того, что никогда не случится».

– Откуда ты все это знаешь? – спрашиваю я Майру. – Где ты отыскала этот голос?

– Я услышала его однажды в стенах Атлантии, – отвечает Майра. – Я думаю, когда-то очень давно сирены специально попросили стены сохранить его там, чтобы мы долгие годы спустя смогли узнать правду. Мне кажется, в прошлом многие сирены обладали этим даром. Но я не знаю никого, кто мог бы делать это сейчас.

– А как ты это услышала?

– Я слушала.

– Зачем?

– Затем, что это еще одна сторона нашей чудесной силы, – отвечает Мара. – Сейчас большинство сирен вообще не понимают этого. Но ты-то, Рио, понимаешь.

– Скажи, я – последняя сирена?

– Последняя, о которой мне известно, – говорит Майра. – Но я не знаю всего.

– Ты думаешь, есть еще сирены?

– Я надеюсь на это.

Меня все это порядком раздражает: ну почему для того, чтобы получить нужную информацию, я должна постоянно задавать наводящие вопросы? Моя тетушка вполне могла бы по собственной воле рассказать что-нибудь сверх того, о чем я спрашиваю. Я понимаю: Майра приняла такое решение с целью вызвать у меня доверие, и это сработало. Но мне все-таки интересно: что бы она рассказала, если бы сама не установила такие правила? И кстати, можно ли из этого заключить, что Майра способна себя ограничивать? А если сама я однажды дам кому-то обещание своим настоящим голосом, будет ли это означать, что я никогда и ни при каких условиях не смогу его нарушить?

«Не заглядывай так далеко вперед, – говорю я себе. – Ты справишься. Сейчас твоя задача заработать на сжатый воздух и выбраться Наверх».

И задаю следующий вопрос:

– Где я смогу достать сжатый воздух?

Воцаряется молчание. Представляю, что тете хочется мне ответить: «Рио, ты не сможешь выбраться в одиночку. Ты подорвешься на минах. Даже не пытайся сбежать через эти двери в „Комнате океана“».

Но у меня-то совсем другой план. Я повторяю вопрос:

– Где я могу достать полный баллон сжатого воздуха?

Видимо, Майра действительно не в силах нарушить установленные правила. Но когда она отвечает, такое впечатление, будто слова вырывают из нее чуть ли не с мясом:

– У Эннио на Нижнем рынке.

– А он не мошенник?

– Он продает качественный воздух. Не его вина, что все погибают.

Значит, Эннио. Я так и знала.

– Как убедить его продать мне баллон воздуха? – спрашиваю я. – Так, чтобы не использовать свой настоящий голос?

И снова тетя не может мне не ответить.

Я так думаю.

Я почти в этом уверена.

Хотя, когда дело касается Майры, ни в чем нельзя быть до конца уверенной.

– Скажи Эннио, – говорит она, – что он мой должник и я хочу, чтобы он вернул долг через тебя.

– А он мне поверит?

– Если назовешь одно имя, то поверит.

– Что за имя? – уточняю я.

– Аша, – отвечает Майра.

Я хочу спросить, кто такая Аша, но потом решаю, что лучше мне этого не знать.

– Спасибо, – благодарю я и задаю следующий вопрос: – Ты знаешь, зачем мне нужен воздух?

– Да, знаю.

Конечно знает. Она же не дура. Майра догадалась, что я хочу сделать. Но она понятия не имеет, как именно я собираюсь это сделать.

– А есть какой-нибудь способ получше? Ведь если мой голос достаточно сильный, я могла бы просто приказать членам Совета, чтобы они посадили меня на транспорт и отправили Наверх?

– Совет никогда не предавал это огласке, – говорит Майра, – но транспорт контролируется людьми из мира Наверху, он остается у них и погружается Вниз только с определенной целью.

– Тогда какой способ самый лучший?

Голос Майры слабеет, я едва ее слышу. Любая сила имеет свои пределы, и моя тетя начинает уставать.

Это может показаться странным, но подводные мины кажутся мне менее опасными, чем люди. Они сделаны с определенной целью, и они выполняют свою роль. Мины – не живые существа. С ними все просто и понятно, не то что с мамой, Майрой или Бэй.

Мне есть о чем еще спросить Майру. Например, кто убил мою маму и не она ли сама это сделала.

Но что-то меня останавливает. Возможно, я не хочу услышать правду. А может, боюсь обнаружить, что тетя меня обманывает. Или вдруг она обидится и вообще перестанет отвечать на мои вопросы, а мне еще очень многое надо узнать.

– Пожалуй, все, – помолчав, говорю я.

Это не вопрос, и поэтому Майра не отвечает. Раковина молчит, я слышу только извечный шум океана.

Я кладу на место раковину Майры и беру раковину Бэй. Я хорошо понимаю, что тетя передавала мне голос, который был сохранен когда-то давно, но сейчас мне так легко представить, что Бэй где-то совсем рядом поет для меня и скучает по мне.

Я шепчу в раковину вопрос для Бэй:

– Почему ты ушла?

Но сестра не отвечает. Она просто продолжает петь.

Я ложусь на спину, закрываю глаза и пытаюсь представить, на что способна Майра. Как и все сирены, она способна убеждать, но еще моя тетя отлично умеет подражать чужим голосам, может задавать вопросы людям из прошлого, которые ждут возможности на них ответить, и ухитряется помещать сказанные кем-то слова в маленький мир морской раковины.

А ведь та женщина из далекого прошлого права.

Быть сиреной действительно и прекрасно, и страшно одновременно.