8

Конец апреля.

Оставив Айю в спальне, Алекс принимает душ. Долго стоит под холодными струями, усмиряя вновь накатившее желание. Упершись ладонями в стеклянную стенку, опустив голову и прикрыв глаза, он просто стоит и старательно изгоняет из себя мысли о спящей на его кровати Синеглазке.

Смешная. Едва он уложил ее на постель, как она тут же спихнула на свою сторону подушки. Нащупала одеяло и, всунув между коленями уголок, засопела. При этом белое легкое платьице (вернее то, что от него осталось после их парковочного безумия) сбилось на уровне талии, обнажив затянутые в шелк чулок ноги и ничем не прикрытую упругую попку, на которой проступили отпечатки его пальцев.

Алекс довольно улыбнулся, любуясь следами собственных пальцев и вспоминая, при каких обстоятельствах они были оставлены. Он знал, к утру их не будет и кожа снова станет ровного молочного цвета. А пока…он наклонился к Айе и медленно, едва касаясь, поцеловал там, где кожа стала ярко-розовой от его неудержимой страсти. Слизал собственную метку, чтобы легким укусом поставить новую. Айя недовольно заерзала, чудным образом не отстраняясь, а едва не впечатываясь попкой в его губы. Алекс приглушенно рассмеялся, лизнув место укуса. И словно в ответ на его ласку она слегка потянулась, перевернулась на живот, заграбастав подушку, и только тогда затихла, ровно дыша. Алекс усмехнулся, наблюдая за Айей. Надо же, она даже засыпает в той же позе, что и он. Осторожно и почти не дыша, Алекс стянул с длинных ножек чулки, провел пальцами по покатым бедрам, опуская платье, а следом и одеяло. Пряча ее идеальное тело от самого себя, убрал с лица разметавшиеся русые волосы, с наслаждением пропуская шелковистые локоны сквозь пальцы. И еще долго сидел на краю кровати, нюхая собственную ладонь, на которой остался ее запах.

И только когда в кармане ожил мобильный телефон, торопливо ушел, тихо прикрыв за собой дверь.

— Да, Игнат, — ответил Алекс уже на кухне. Подошел к окну, за которым клубилась безлунная ночь.

— Слушай, — вздохнул, чем-то постукивая в трубке, и не зная, как продолжить. Алекс напрягся. Игнат Крушинин никогда не тушевался в разговорах и всегда был прямолинеен до безобразия. А тут вдруг засомневался, сопя в трубку.

— Игнат, в чем дело? Что-то с Асей?

— С Асей все в порядке, — раздраженно бросил он. Поссорились, что ли? Алекс покачал головой: милые бранятся, только тешатся. Впрочем, эти на памяти Алекса ссорились может пару раз, хотя вместе уже…

— Игнат, а сколько вы с Асей уже женаты?

— Десять лет…Да причем тут это?! Я звоню по поводу мотоциклиста.

— Какого мотоциклиста? — спросил и тут же вспомнил утреннего шумахера, едва не проехавшегося по капоту его джипа. — Ах, этого гребаного самоубийцу, — ухмыльнулся, ощущая, как здоровая и такая острая злость приглушила не угасающее желание. — Ну и?

— В общем… Не отдам я тебе ее.


— В смысле ее? — изумился Алекс. — Так за рулем девка, что ли, была?

— Угу, — как-то обреченно выдохнул друг и матерый мент. — И она уже все осознала и раскаялась.

— Прям-таки и раскаялась? — с насмешкой.

— Да хрен там, — фыркнул Игнат. — Дура малолетняя. Двадцать лет, а ума как у подростка. Но дочка приятеля, чтоб ее.

— Ммм, — протянул Алекс, довольно скалясь, — девочка в самом соку, а судя по утренней встрече — и горяча наверняка. Как раз…

— Облезешь. И не приведи…

— Игнат, — смеясь, перебил Алекс, наслаждаясь реакцией друга, который редко беспокоился за посторонних людей, значит, девушка ему дорога. Как он там сказал: дочка приятеля? Вот пусть и воспитывает. — Не кипятись. Не нужна мне твоя девочка. У меня своя в наличии.

— Да знаю я твоих, — заметно расслабившись, парировал Игнат, — их девочками даже с натяжкой не назовешь.

Маленькая, хрупкая, что бабочка. Кажется, сдавишь крепче и кости переломаешь. А так хочется сжать покрепче и не отпускать, пока не поймет, что она его и только. И чтобы всегда такой была, как сегодня: страстной, дикой и всегда готовой для него. Ох, мля…Выдохнул, ощущая, что еще пара таких мыслей и он пойдет проверять, как там его девочка без него.

— Алекс? — насторожился Игнат.

— Игнат, — глухо рыкнул Алекс, тяжело дыша. А член наливался кровью, норовя порвать трусы вместе со штанами, если он немедленно не избавится от мыслей о сексе с его маленькой горячей девочкой. — Иди…к жене.

И отключился. В душ! Холодный! И срочно!

И сколько он так уже стоит — непонятно. Наверное долго, потому что позвоночник успело свести дикой болью. Она выворачивает каждую косточку в его теле, натягивает до предела каждую связку. Рвет мышцы. А Алекс стоит, подрагивая от колких капель. Сцепив зубы и сжав кулаки. Сдерживая себя и свое неадекватное желание. Потому что понимает — с ней так нельзя. Нельзя тупо трахать ее, наплевав на ее потребности и желания. И даже тот факт, что она наверняка откликнется на его ласки, что вспыхнет от одного его поцелуя и будет сгорать вместе с ним, требуя, прося, моля и отдавая — не дает ему права вернуться в спальню, закинуть ее ножки себе на плечи и иметь всю ночь напролет. А еще беременность! Да, врач сказала — никаких патологий и запретов, но…

И это «но» разбивается о робкое, но такое обжигающее прикосновение. Он вздрагивает, ощущая, как раскаленная лавина накрывает его. Как острое желание сминается болью, вгрызающуюся в мышцы, превращается в яд, от которого нет антидота. Судороги скручивают ноги, раскаленным штырем протыкают каждый позвонок, вырывая приглушенный рык.

— Уйди, — хрипит он, сдерживаясь из последних сил, чтобы не рухнуть, взвыв от адской боли.

— Ты замерз, — уверенный голос Айи удерживает его от срыва. Сколько еще он продержится на таких качелях? Это же не жизнь — черте что, особенно последний месяц. На грани. Эмоции. Чувства. Боль. Как по острию ножа. Невыносимо, но будоражит опасностью. Притягивает, как Синеглазка, гладящая ладошками его закаменевшие плечи, сведенную спину.

Похоже, сегодня он, наконец, сорвался. Сцепив зубы, оборачивается, перехватывая хрупкие ладошки. Разворачивает Айю спиной и осторожно подталкивает к выходу.

— Уйди…пожалуйста…

Она кивает, подходит к двери и вдруг замирает, резко мотая головой. В несколько шагов оказывается совсем рядом, непозволительно, опасно. Черт, ну почему именно сегодня?

В глазах расцветает алое марево от боли. Ему бы прилечь на что-то твердое, ровное и по возможности холодное. А еще добраться до спасительного обезболивающего. Но видать не судьба. Не обращая внимания на упрямство Синеглазки, не сводящей с Алекса внимательного взгляда, он медленно, не сгибая спины, сползает на дно кабинки.

— Тебе больно, — изумляется она, опускаясь рядом с ним на колени. Краем глаза он замечает, как Айя порывается прикоснуться к нему и как отдергивает руку, словно боится сделать еще больнее.

— Прости, — выдыхает он, сипло дыша. — Я не хотел тебя пугать. Ты…ты не должна была этого видеть. Не…

— Туманов, — перебивает она строго, — ты — идиот.

У него хватает сил, чтобы коротко усмехнуться. А следом зарычать от новой волны судороги. И все, что остается в его сознании — жгучая, выжигающая внутренности боль.

— Что делать? — голос Айи доносится, как сквозь вату. Выдохнув и расцепив кулаки, Алекс переводит затуманенный мукой взгляд на жену. — Туманов, сукин ты сын, делать что? Говори!

— В спальне… — голос ломается, рвет связки, вдруг ссохшиеся намертво. — Чемо…

— Я поняла, — не позволяет договорить. — В спальне экстренный чемоданчик. В нем обезболивающее.

Алекс лишь опускает веки, соглашаясь. Потому что кивнуть — равносильно самоубийству.

— Я сейчас. Ты только потерпи, пожалуйста.

Что ему еще остается?

Айя возвращается быстро, шуршит упаковкой, чем-то звенит. Он не чувствует, только видит, как она ловко затягивает жгут, как медленно, но точно вводит иглу в вену, распускает узел жгута и впрыскивает ему в вену спасительное лекарство, а после сгибает его руку в локте и держит. Долго, пока Алекс не начинает чувствовать ее холодные пальчики на своей коже. Пока мышцы не расслабляются, передавая эстафетную палочку штырю в позвонках.


— Лечь…

— Что? — вскидывается Айя, заглядывая в его лицо подозрительно блестящими глазами.

— Лечь, — повторяет Алекс громче. Ему просто нужно полежать на спине. Недолго. Холод кафеля вкупе с анальгетиком притупит боль.

Айя помогает ему: поддерживая, едва ли не перетаскивает на пол. Тяжело дыша, он вытягивается на полу, сразу же ощущая колкий холод.

— Я…полежу немного…отпустит…а ты…иди спать.

— Туманов, — устало парирует она, — хватит на сегодня командовать, ладно.

Она не спрашивает, устраивается рядом, закутавшись в банный халат, и затихает, теплым дыханием щекоча его кожу. Боль откатывается медленно, изо всех сил цепляясь за травмированный позвоночник, не желая уступать, и все же стихает. Алекс осторожно потягивается, вытягивает руку и обнимает молчаливую Синеглазку. Она тут же вздрагивает и пытается встать, но Алекс прижимает ее к своему боку, довольно улыбаясь.

— Тебе уже лучше? — спрашивает, все-таки приподнявшись на локте и заглядывая в его лицо.

— Немного, — врет с легкостью, не желая ее выпускать из своих объятий, хоть и понимает, что она наверняка замерзла. И вообще ей вредно лежать на холодном кафеле, но, черт возьми, как же приятно ощущать кожей ее близость, ее легкий цветочный аромат и ее всю. Сейчас близкую как никогда.

— Это хорошо. Лекс, скажи…а давно у тебя боли?

— Очень, — не лукавит, но развивать тему не жаждет. Слишком личное. Слишком тяжело до сих пор.

— А как же ты оперируешь? — в ее голосе изумление пополам с восхищением. И тепло растекается по венам.

— Успешно по большей части, — снова уходя ответа. И Айя принимает его игру, кивает, давая ему свободу для маневров. Умная девочка.

— Тогда может, попробуем встать? — и в нерешительности закусывает губу.

— А еще недавно ты была храбрее, — не сдерживается, чтобы подтрунить.

Но Айя лишь дергает плечом и оказывается на ногах первее его. Алексу встать гораздо тяжелее, все-таки внезапный приступ отпечатался не только в мозгу, но и в каждой клетке его тела. Давно с ним не случалось ничего подобного. Прежде ему удавалось если не предотвращать, то быстро купировать приступ. Сегодня его контроль дал слабину. Не вовремя.

Сделав неудачную попытку сесть, чтобы потом осторожно, не сгибая спины, подняться, Алекс встает одним рывком. Вот лежит и уже на ногах. Глотая рык и вспыхнувшую далеким отголоском боль.

Айя не позволяет ему упасть, обнимает за плечи со спины, давая третью точку опоры…себя. Ее прикосновение обжигает, сшибает с ритма и без того рехнувшееся сердце. И хочется сжать ее ладони, но страшно, что сломает. Поэтому он перехватывает одну, раскрывает и касается губами, мягко, благодаря и присваивая. Ее ладонь пахнет мылом и лекарством.

Айя вздыхает за спиной и целует между лопаток. С такой настойчивостью и упоительной лаской, что, верь Алекс в чудеса, решил бы, что она забирает его боль, растворяющуюся в каждом ее прикосновении. И что-то странное скручивается в паху, непохожее на прежнее желание: что-то нежное, щемящее, сжавшее в тисках горло. Он оборачивается к замершей Синеглазке: щеки разрумянились, на искусанных губах улыбка, а в больших глазах цвета летнего неба беспокойство, — и вдруг четко и ясно понимает — он лучше сдохнет, чем позволит ей исчезнуть из своей жизни.

— Вижу, тебе лучше, — кивает она и вдруг одевает его в халат, как маленького ребенка, сначала один рукав, потом второй, затягивает потуже пояс. Проводит рукой по его волосам, которые уже давно высохли. Снова кивает задумчиво. — Идем, кормить тебя буду, — на вздохе.

— Я не ем ночью, — говорит ей в затылок, с осторожностью канатоходца двигаясь следом. Боли больше нет. И облегчение расслабляет мышцы.

— А я ем, — парирует Айя, доставая из холодильника мясо. На плиту ставит сковороду, выкладывает мясо. Пока то готовится, распространяя по кухне обалденные ароматы, Айя нарезает салат. Выставляет на стол две дымящиеся чашки, салат, вазочку с печеньем, две квадратные тарелки, раскладывает вилки, ножи. — Знаешь, у меня папа часто работал по ночам и всегда сытно ел. Он говорил, что голодный журналист вместо сенсации будет видеть бифштекс и быстро выйдет в тираж.

Алекс усмехается, вспоминая помешанного на своей работе Димку. Он действительно был полуночником и всегда жрать хотел, словно стая волков. А уж какими количествами поглощал пищу даже представлять страшно, потому что никто из его друзей не понимал, как в него влезает все то количество съедаемого. И при этом он всегда оставался в форме: поджарый, легкий на подъем, — и ни дня не провел в спортзале.

— И я привыкла, что мужчина должен хорошо питаться, — она выкладывает на тарелки ароматное мясо, садится за стол. — Но ты можешь не есть, а просто наблюдать за мной, — и отправляет в рот маленький кусочек, зажмурившись от удовольствия.

— Только ради тебя, Синеглазка, — вздыхает, поймав на себе вопросительный взгляд. — В конце концов, должен же я знать, как готовит моя жена.

— Синеглазка? — переспрашивает почему-то шепотом.

Алекс кивает, наслаждаясь нежнейшим мясом. Пожалуй, нечто такое же восхитительное он ел у еще одного помешанного на еде друга.

— Мне нравится, — вдруг выдает Айя. Алекс смотрит на ее улыбку, задорные искорки в синих-пресиних глазищах и тихо смеется, отложив вилку с ножом. Потому что ему вдруг кажется, что она совсем не о прозвище говорит. Или обо всем махом. Неважно. Ей нравится и это прекрасно.


Дальше они едят молча. А расправившись с поздним ужином укладываются спать. Айя на огромной широкой кровати, появившейся в его спальне всего неделю назад. Алекс — на полу.

Вернувшись из душа и застав Алекса не в постели, а практически на голом полу, Айя растеряна. А еще она пытается улечься рядом с ним, но сейчас Алекс остается непреклонен.

— Ты будешь спать на кровати и никаких возражений! Все, тема закрыта, — обрывает он, даже не дав и слова произнести. Айя кивает, закусив губу, и ныряет под одеяло. Затихает. Алекс еще долго прислушивается к ровному дыханию Синеглазки. Спит. Ага, вечером она тоже спала и вдруг появилась на пороге ванной. И очень вовремя, нужно признать.

Он заставляет себя подняться и проверить. Действительно спит: на животе, обняв руками подушку. Поправив одеяло, оголившее спину, Алекс возвращается на пол и вырубается сразу.

А утром просыпается от женского крика.

Загрузка...