Бабочки в жерновах

Глава 15

Граница между сном и явью тоньше паутинки и крепче танковой брони. Все, кто хоть раз мучился от бессонницы, знают это. Сколько придумано мудреных способов засыпания – от стакана теплого молока до счета кошачьих хвостов, а пока разум сам не перешагнет невидимый порог, ничего не выйдет. Верно же и обратное: никакая сила не вырвет сновидца из когтей ночного кошмара. Не проломить невидимой стены, которая запросто исчезает от комариного укуса или природного зова мочевого пузыря.

Одно плохо – в глубинах сновидений невозможно понять, спишь ты или бодрствуешь. Когда Ланс вдруг увидел поющую девушку, то усомнился, что всё происходит наяву. Она сидела на каменном полу, в длинной тунике, простоволосая, а со всех сторон её окружали глухие стены. Девушку замуровали заживо и обрекли на медленную смерть. Но пока еще она была жива и скрашивала последние часы существования незатейливой песней о глупой рыбке. Храбрая маленькая девочка, похожая… Ланс никак не мог вспомнить, кого же она ему напоминает. Кого-то знакомого, кого-то…

Он позвал узницу, но она не слышала. То ли потому что это и в самом деле был сон, то ли из-за той апатичной отрешенности, которая подчас охватывает приговоренных к смерти. Уже перешагнув через порог бытия, покидая мир живых, лишний раз оглядываться как-то не хочется.

И тогда Ланс Лэйгин пошел дальше, подгоняемый странным желанием успеть, посетившим его внезапно и неумолимо погнавшим вперед.

Вперед, вперед, по широким ступенькам, через дверь, забранную крепкой железной решеткой, в обширное помещение, в котором самый несведущий угадал бы тюрьму. Толстые решетки, массивные замки и даже кандалы - не самое узнаваемое, нет. Место, где у людей отнята свобода - этот единственный дар, положенный каждому от рождения, до тех пор, пока тот своими поступками не докажет обратного, отличается от любого иного человечьего обиталища одним – запахом. Его не спутаешь с другими и не забудешь. Как бы чисто не убирались камеры, сколь бы ни были гуманны законы и беззлобны стражи, но здесь всегда будет витать этот острый, режущий ноздри дух отчаяния. Хоть залей всё духами, но хрена с два ты спутаешь тюрьму с любой другой обителью печали. Вот и Лансов нос не ошибся. Да, собственно, его и глаза не подвели. Хотя пришлось сморгнуть пару раз, на всякий случай. Гораздо труднее пришлось мозгу, дабы до конца уверовать - женщина в кожаном доспехе поверх туники и огромная серая собака - Лив и Перец. К слову, охотника на оленей признать было проще всего.

В тюремной караулке пахло именно так, как должно пахнуть по утрам в маленьком помещении, где хранится снаряжение и оружие охраны. Кожа доспехов, мужской пот, поношенные сандалии, оливковое масло, пролитое на пол вино, пожалуй, слегка подкисшее, и залежавшийся кусок лепешки, судя по всему, уже заплесневевший. И песья шерсть, конечно. Просто праздник для чувствительного носа, если сравнивать с ароматами, царившими там, в коридорах и камерах узников, особенно же в пыточной. Собачья подстилка пустовала – Перец был единственным счастливчиком, который мог покинуть храмовую тюрьму до конца празднеств. И вернуться обратно.

- Еще одна бесконечная ночь? – пошутила Лив, затягивая ремешки на кожаном панцире.

- И две монеты в кошельке, когда все закончится и нас выпустят в город, - зевнул стражник, которого она сменила. – Душно как, заметила? Что-то сна ни в одном глазу. Пойду напьюсь – Исил угощает.

- Происшествия?

- А! Ведьмы умудрились покусать друг дружку – всё неймется им. Господин Тай со своими бабами затеяли оргию напоследок, хоть уши затыкай, но это его право. Остальные не бузили особенно, разве что Лазутчик распелся под утро, но сейчас притих. Тебя, что ли, чует?

- Может, и так… - женщина просмотрела ночной отчет, сложила таблички и оттиснула на воске свою печать. – Свободен. Иди отдыхать, я и без тебя всех обойду.

- Спокойной стражи, Лив, - охранник, уже успевший разоблачиться до туники и снять оружие, обернулся и добавил вполголоса: - Да, кстати… Что-то писарь наш мудрит в последнее время, да и серебришко у него завелось. Вчера кувшин красного поставил – с каких только шишей, а? Да разговоры вел мутные. Ты б присмотрела за ним.

- Думаешь, под меня роет? – она прищурилась, пристегивая ножны с коротким мечом к поясу по-сотницки, справа.

- Ну, тебе виднее, есть ли там, что откапывать, - осторожно ответил стражник. - Будь здорова!

- И ты, - отмахнулась Лив, отдаваясь мыслям о предстоящем обходе. Ничего нового, впрочем. Разве что…

Внезапное рычание Перца заставило женщину вздрогнуть. Пес, неведомо когда проскочивший в караулку, стоял напротив двери, вздыбив шерсть, и глухо ворчал, не отрывая взгляда от густых теней там, за порогом.

Лив прищурилась, вглядываясь. Контрастная пляска световых пятен в чернильной темноте коридора играет с усталыми глазами странные шутки. Морские и подземные, что может быть нелепей нового лица в этом царстве живых мертвецов!

- А, это ты! – выдохнула женщина с облегчением, признав свеженького стражника, по виду – полного недотепу. - Опаздываешь! Я уж хотела начинать обход без тебя. Ну, облачайся, и пойдем.

И как это часто бывает во сне, когда все происходящее, сколь бы бредовым оно не являлось, принимается как данность, удивление невесомой тенью мелькнуло где-то в глубинах сознания, и сразу же, не вызывая отторжения, исчезло без следа.

Значит, Лив видит его наяву, и призрачное хождение сквозь стены закончилось пробуждением? Или нет?

Кажется, женщина приняла его за стражника-новичка. Хорошо, пусть так.

- Я? Да... сейчас... а где... э... облачение? – запинаясь, пробормотал Ланс.

Чужая речь густой патокой текла с языка и горчила так, что перехватывало дыхание.

Потом глянул себе под ноги, а там… Коленки голые торчат смешно. И калиги надеты. Всамделишние, кожаные. Любимая обувка солдат – покорителей античных царств, которую любой археолог опознал бы в один миг. А это значило… Тут Лансу слегка подурнело, ибо выходило, что он каким-то немыслимым способом попал в прошлое. Или это все же сон?

- Ну, ты даешь, парень! – Лив расхохоталась, хлопнув себя по бедрам, и погрозила новичку пальцем: - Дело понятное, праздник, но нельзя же прямо с утра глаза заливать! Бери дубинку и таблички. Наверняка опять прошения будут, чтоб их... - и показала на стол, чтоб новобранец с перепугу чего не напутал: - Сначала в поварню, подгоним Эвита, чтоб не задерживался с кормежкой.

И, свистнув Перцу, потопала по коридору на запах вареных бобов, капусты и жареной рыбы. Дорога знакомая, и, хоть в переходы и не проникает дневной свет, не ошибешься, потому как на этот дух можно идти, не открывая глаз.

Внутри поварни, в пару и чаду возился Эвит – свеженький самоубийца и трехтысячелетний любитель ядреных ароматов в одном лице. Узкая, смуглая физиономия его блестела от жира, на щеках и лбу красовались грязные разводы, но никуда не денешься – тот самый.

- Пошевеливайся, крыса ленивая! – прорычала стражница слегка гундосо, потому что с привычно зажатыми ноздрям иначе не порычишь:

- Ворюга! Тебе волю дай, так ты, если голодом не заморишь моих злодеев, так перетравишь всех! Опять бобы? Снова капуста? У тебя совесть есть, кухарь?

Такого редкого ингредиента в кладовой у Эвита, само собой, отродясь не водилось, так что вопрос Лив был риторическим. Откуда у кухарей, интендантов и прочих кашеваров с зубодралами совесть, скажите на милость? Однако у Овчарки уже сундук ломился от жалоб узников и докладных стражников касательно убойной силы эвитовой кормежки. Да и жрецы намекали, что заключенные храмовой тюрьмы, вообще-то, предназначаются богам, а потому должны представать перед морскими и подземными в добром здравии, сытыми и довольными, а не бледными немочами, недужными животом. Эвита, конечно, даже перерождение не исправит, но гаркнуть-то надо для порядка.

Лансу оставалось покрепче зажать нос и осмотреться. Кухни в тюрьмах похожи, должно быть, во все времена. Черный потолок, прокопченные котлы и липкий пол, а уж «ароматнее» только отхожее место, и еще неизвестно, где запахи отвратительнее. От гнилого лука и капусты порой такой дух исходит – человека непривычного свалит наповал. А сладковатая нотка тухлятинки, от которой желудок скручивает судорога, довершает незабываемые впечатления. Но, как показывает практика, узники привыкают к эдакой отнюдь не изысканной кухне очень быстро. Сказано же, вкус воде и пище дает вовсе не соль, а свобода. Где её нет, там без разницы, чем брюхо набивать.

А Эвит, знай себе, ворчал, подтверждая каждым словом мысли Ланса:

- Разлаялась! Что есть в кладовке, то и варю! Чай, не князья! Сожрут и так. Им осталось-то - сегодня день, да ночь... - и уже миролюбиво добавил: - Госпожа стражница, так ведь подвоза не было нынче! Уж не побрезгуй! А для господ стражников я отдельно селедочки вот нажарил...

И эдак просительно поглядел на Ланса, дескать, замолви словечко перед этой стервью, будь человеком.

- Грузи свои помои, да поживее! – нетерпеливо постучала дубинкой по котлу Лив: - Эй ты, новичок! Помоги ему, а то мы до торжества не управимся.

И пока они выполняли приказ строгой начальницы, Лансу думалось об уникальном жизненном опыте. Обычно ведь как бывает? Сначала ты всегда знакомишься с живым человеком, а потом, если доведется, то хоронишь его. Только с Эвитом всё наоборот. Забавно! И страшно.

- Не трясись, парень. Ты ж не духа увидел! – прошептал кухарь и карим глазом подмигнул.

Как будто не только Лэйгина признал, но вообще прекрасно понимает, что происходит. Тут бы взять любителя селедочных хвостов за глотку и вытрясти всю правду. Но разве Лив-Стражница позволит отвлекаться? Ни в жизнь. И каждый окрик, как удар плетью. Никаких мыслей, только желание вжать голову в плечи.

В чем загадка природы власти? Нет, не той крохотной власти стражницы жертвенной тюрьмы, а истинной, той, которая по праву рождения проистекает прямиком от богов? Что заставляет Лив, женщину, в общем-то, неробкую и к священному трепету не склонную, замедлять шаги и приглушать ругательства при приближении к узилищу низложенного правителя провинции Эспит и повелителя крепости Тенар? Уж не осознание ли того, что даже приговоренный к жертвоприношению высокий господин Тай и в камере остается высоким господином? Пожалуй, что так!

Подсолнух поворачивает головку к солнцу, даже не видя его. Птица летит, ведомая недоступным человеку чутьем. Уроженец земли Калитар от одного рождения до другого знает предназначенное ему место. К чему цветку хотеть стать птицей, женщине – мужчиной, а стражнице – пытаться встать выше лорда? То, что высокий господин Тай проиграл войну с имперским наместником и оказался заключенным в тюрьме собственной столицы, никак не изменило отношения к его особе со стороны тюремной охраны. Господин остается господином. Именно поэтому тень от крыльев священной калитарской бабочки и закрывает сейчас большую часть известного мира. Потому что каждый знает свое место, вот почему.

Лив поправила перевязь, стряхнула с подола туники невидимые крошки, пригладила волосы и погрозила Эвиту кулаком, чтоб не вздумал снять крышку со своего котла и не оскорбил обоняние высокого господина Тая неуместными запахами. Хвала морским и подземным, приговоренному лорду и его женщинам пищу и вино присылали со стола наместника, и жулики вроде Эвита к этому касательства не имели!

Вроде бы все в порядке, да? Вот только этот новичок… Что ж он глаза вытаращил, словно вот-вот в обморок свалится? Впрочем, может, ему просто не доводилось встречать высоких господ?

А лорд Тай, ибо это был он, расположился в узилище, как у себя дома. С коврами, курильницами, широким ложем и теми, кто его на оном греет ночами. Табличка снаружи клетки гласила «Мятежник». Коротко и ясно.

Он стоял голый, и рабыня, в которой без труда узнавалась домоправительница Орва, обтирала его влажной мочалкой, а красотка Оливи сосредоточенно готовила благовония, чтоб умастить своего обожаемого господина. Оливи? Нет, о нет! Танет, и только так. Современное имя? Платье? Туфли с чулками? Чушь какая! Это грациозное создание явилось в этот мир нагим, и с тех пор только золото достойно спрятать от постороннего взгляда её бархатную кожу, только драгоценные камни - оттенить полночную темень шелковых волос.

Пришелец из времен более циничных даже не смутился своих мыслей. Какой к морским и подземным пафос, если эта женщина достойна самых возвышенных слов?

Наложница равнодушно скользнула взглядом по лицам вошедших и ничем не выделила Ланса. Но, голову можно давать на отсечение, узнала. И улыбнулась одними губами.

Лив же, не доходя нескольких шагов, смиренно опустилась перед лордом Таем на колени, молвив церемонно:

- Мой господин Тай, дозволишь ли ничтожной стражнице приблизиться к твоей милости?

Да, только так и должно быть. Потому как его род неизмеримо выше, и без дозволения к нему даже палач не подойдет. Опять же ритуал. Хоть и за решеткой, а отступить не моги.

- Дозволяю, - ответствовал эспитский лорд, не поворачивая головы.

Крайне надменно, но он в своем праве.

Лив, не поднимая глаз, отперла дверь камеры и быстро собрала пустые чаши, блюда и кувшины, сделав знак Эвиту, чтоб тот пока занес свежих опилок для отхожего места. К счастью, под тюрьмой проходила труба клоаки, и свойственных этой стороне заключения неудобств узники не испытывали, ни знатные, ни простолюдины.

- Я пришлю этого юношу с едой и вином для тебя, мой господин Тай, - осипнув от почтения, молвила Лив и робко показала на ложе: - Прикажешь ли сменить циновки?

Как истинный аристократ, лорд Тай с достоинством сносил лишения. Раз заключенным полагается спать на камышовых циновках, он так и будет спать. Ковры и шелка предназначались для пола и женщин, а потому не в счет.

- Да, она может побеспокоиться об этом, - лорд соизволил обратить на стражницу равнодушный взгляд. С высоты его рода и положения, ему что женщина заговори, что лавка или решетка – без разницы. Разве что говорящей лавке господин Тай уделил бы чуть больше внимания. И, возможно, обратился бы как к одушевленному существу, а не вдруг разболтавшемуся предмету обихода. - И пусть она велит давать моим женщинам больше воды.

- Воля моего господина – высший закон, - Лив замерла, склонившись в позе «достоинство покорности», без лишних слов давая понять, что пожелание лорда принято к сведению и будет исполнено непременно, ежели не вмешаются морские и подземные самолично.

Высокорожденный узник усмехнулся самым краешком губ и вдруг снизошел до прямого взгляда и милостивого кивка:

- Ты можешь более не обременять меня своим присутствием, женщина.

Суровая стражница просияла, как девчонка, внезапно одаренная цветком от предмета безнадежного обожания и, пятясь, удалилась. От волнения она даже ключом в скважину замка не сразу попала и дыхание смогла перевести только после того, как отошла от двери застенка господина Тая на десяток шагов.

Нет для тюремной стражи испытания суровей, чем высокий лорд в заключении!

Как такой знатный господин попал в тюрьму, догадаться несложно. В Калитаре или спустя тысячелетия после его исчезновения, по эту ли сторону экватора или по другую, люди везде и всегда одинаковы. Они алчут богатства и власти. И чем выше поднимается смертный, тем жарче разгорается его жажда. На вершине удерживаются единицы, остальные падают и разбиваются. Но и на самом глубоком дне властители остаются таковыми. Если, конечно же, они подлинные хозяева, а не самозванцы.

Вопрос в другом, что это за тюрьма такая? Неужели… Додумать Лансу не дал Эвит:

- Мда, не повезло господину Таю. Вот ведь судьба! Не открой лазутчик ворота крепости Тенар, не господина Тая ждали бы завтра морские и подземные! А теперь и сам лазутчик у нас же ж, рядышком сидит...

«Ждут морские и подземные? О! Вот оно что!». Разгадка оказалась проста.

Лив коротко и зло рявкнула:

- Заткнись, червь. Не тебе обсуждать судьбы высоких господ. И даже не мне.

И потопала вперед по коридору.

- Лазутчик? - насторожился мурранец, весь при том излучая любопытство.

Сплетник-Эвит сразу же воспользовался случаем.

- Дык, Рыжий Берт - известный проныра. Это он пустил войска наместника в крепость Тенар. Такой скользкий тип, доложу тебе, парень, а, гляди ты, на бабе попался!

Ланс решил поддержать разговор:

- Бабы, да. Это слабое место. Особенно, красивые.

- И ведь не кого-нибудь, а поющую жрицу соблазнил! По-хорошему, надо было и его вместе с девицей замуровать, однако ж нашлась у Берта даже и тут нежная ручка...

У Стражницы слух был, как у летучей мыши, а рык так и вовсе львиный.

- Я молчу, госпожа Лив! Молчу я! – взвизгнул болтливый кухарь.

Первая жизнь островитян. Так вот она какая! Грубая, суровая, сложная и одновременно простая, словно рыбацкая лодка. Знай себе греби веслами, пока она скользит по неспокойному морю древних времен. Дно еще не успело обрасти толстым слоем ракушек-условностей, да и управлять незамысловатым парусом несложно. А если настигнет буря, то жизнь эта оборвется быстро, без всяких затей. Если не считать случаев, когда смерть твоя угодна богам. Чем дольше Ланс провел в стенах тюрьмы, тем крепче становилась его уверенность, что здесь не простое узилище, а жертвенные застенки. Имя заключенного намеренно перечеркнуто мазком крови, а обвинение, напротив, подчеркнуто. Множество признаков, надо лишь вглядеться: и окна выходят только во внутренний двор, и одежда охранников вся расшита оберегами. Очень скоро догадки мурранского археолога подтвердились самым простым способом: об это сказали сами узники.

В следующей камере тоже сидели втроем: две женщины и мужчина с кое-как забинтованной ногой. Скованные вместе.

"Так это же ведьмы и Хил!" – едва не крикнул Ланс, но вовремя прикусил язык. Одной на вид было лет тридцать, второй – шестнадцать, обе с головы до ног покрыты накожными рисунками, но всё же это они – Дина и Лисэт, мать и дочь, вечные соперницы за сердце воина. И на табличке начертано «Кровосмесители».

«Все правильно, - мысленно согласился с приговором Лэйгин. – Если Хил сошелся с Диной, то обладание падчерицей-Лисэт такое же преступление, как разврат с родной дочерью. Древние законы были суровы!»

- Радуйтесь, любезные мои! Время завтрака! – объявила Лив, отпирая камеру.

Дерзкая Лисэт, в упор глядя на Ланса, рявкнула:

- А, и ты тут!

И едва удержалась на ногах, когда гневливая Дина дернула её за цепь:

- Не цепляйся, дура. Есть дела и поважней, чем всем мужикам вокруг строить глазки, - и обратилась к Лив уже смиренно. - Стражница, ты бы за стены нос высунула, а? Буря будет, сильная буря. Страшная буря! Я чую.

Насчет бури Лансу ничего известно не было, но пол под ногами иногда подрагивал. Где-то в недрах ворочались в предвкушении жертв морские и подземные? Или смещались континентальные плиты?

- Верю, - серьезно кивнула Стражница. – Только, когда та буря разразится, тебе до нее уже дела не будет, Дина. Мое дело маленькое, сама знаешь. Хил! Я пришлю Исила сменить повязку. Что-нибудь еще вам потребно?

Тот мрачно посмотрел сначала на одну ведьму, потом на вторую, и процедил сквозь зубы: - Скорее сдохнуть.

Лисэт недолго скулила от боли в расшибленной ноге, едва та отвлеклась, ловко пнула Дину в отместку.

- Это из-за тебя всё! Ты - ревнивая сволочь.

- А ты - ревнивая дура, - парировала старшая ведьма.

Хилу можно было только сочувствовать: сидеть на цепи между влюбленными женщинами, как сразу на двух кострах гореть. То один бок поджарится, то - другой. Даже Лив сопереживала несчастному в меру сил.

- Прости, воин, то не в моей власти. Дотерпи уж до завтра. Уверена, морские и подземные тебе это зачтут... А пока могу вина прислать. Эвит, шевелись!

«Значит, все они приговорены к смерти во славу богов. Ирония судьбы, ничего не скажешь», - подумал Ланс.

В это время фундамент здания ощутимо дрогнул, и с потолка просыпалась струйка песка. Лив посмотрела на нее и нахмурилась. Перец тихонько заскулил.

- Буря, говоришь... – протянула стражница и заторопила Эвита: - Давай-давай, у нас еще много осталось! И ты, новенький, не стой как столб придорожный, помоги ему!

Список злодеяний Дины и дочери ее Лисэт занимал целый свиток, однако ложных предсказаний там не значилось. И если старшая ведьма не только чуяла беду, но всерьез на этот счет беспокоилась, к предупреждению следовало прислушаться. Накануне казни по пустякам обычно не волнуются. Впрочем, буря там или землетрясение грядет – совершенно неважно, а важно другое: чтобы все заключенные получили свою порцию эвитовой бобово-капустной похлебки в положенный срок. Да рухнет мир, но восторжествует порядок.

- Эй, вина-то пусть принесут! – все-таки крикнул вслед Хил.

Стражница махнула рукой, дескать, поняла, распоряжусь, и чуть ли не пинками погнала свою команду дальше по коридору, не забыв пометить в табличках уже посещенную камеру. На очереди был… И тут Лив запнулась и в досаде хлопнула себя по лбу:

- Эх! Чуть не забыла! Надо же в пыточную заглянуть сначала!

То есть вернуться почти к самой кухарне, а потом еще и на пару десятков ступенек вниз спуститься. А что поделать? Не побледневшему же новичку доверять такое важное дело?

Какой цивилизованный человек не содрогнется от одного только слова «пыточная»? С одной стороны, Большая война снова доказала, что человеческая жестокость сохраняется в неизменном виде со времен каменного топора, а с другой – число тех, кто в обморок валится от мысли о зарезанной в суп курице только растет. Парадокс, как ни верти. Древние, конечно, были большими искусниками по части причинения боли, тут не поспоришь. Но, скажите на милость, чем колесование принципиально хуже, в смысле попрания основ гуманизма, окопов, доверху заполненных трупами? Чем дыба уродливее пулемета?

А пытка в Калитаре была делом строго регламентированным и рутинным, требующим высокого профессионализма. И перерыв на обед полагался не только палачам, но и пытуемому.

Сполоснув руки в тазу, Исил обрадованно потер ладони в предвкушении:

- О! Капустка! Молодец, Эвит! - и повернувшись к Кат, натирающей до блеска инструменты, добавил. - И нечего кривиться, женщина. Я имел много возможностей убедиться, что бобы и капуста - наиболее полезная пища в наших условиях!

На физиономии Кат было написано крайнее отвращение, которое она питала в равной степени и к бобам, и к капусте, и к Эвиту. Под ногами у женщины вертелась трехцветная ласковая кошечка, а когда Кат присела на лавку, тут же прыгнула на колени, подставив белую шейку, мол, чеши.

В углу пыточной Ланс приметил две мисочки: одну - с молоком, а другую – с чем-то окровавленным. Мурранцу стало немного не по себе.

А Исил неодобрительно покосился на громко мурлычущую тварюшку:

- Не забудь вымыть руки после животного! Еще не хватало заразить нашего подопечного кошачьей паршой!

- Коль завтра всё для него закончится, так не без разницы ли, кошачья у него парша, аль человечья? – подивился Эвит.

- Не положено – раз, морским и подземным не по вкусу наше пренебрежение – это два, - строго молвил тюремный палач.

И аккуратно отвязал пытуемого от дыбы.

- Писец, подсоби!

Лив заинтересованно заглянула в допросные записи:

- Ну что? Так и не вспомнил всех жертв?

Вопрос, в общем-то, принципиальным не был. Убийце, прозванному Мясником, что десять умерщвленных, освежеванных и съеденных, что сто десять – уже без разницы. Умирать ему все равно придется лишь единожды. Однако ж закон требовал по возможности дознаться от злодея истины, а как добиться такого без пытки?

Исил печально вздохнул и поскреб гладко выбритый подбородок.

- Еще даже и до середины списка не добрались... А время-то не ждет! Слышишь, голубчик мой Бру? Перекусим и продолжим. Надобно поторопиться!

Бру? Мясник Бру? Вот этот кусок скулящего окровавленного мяса через много веков превратился в довольного жизнью, вальяжного и нагловатого типа? Невозможно поверить!

- Ох, Исил, Исил! – покачала головой стражница: - Ты мне его к вечеру приведи в порядок. Дознание дознанием, а последнюю ночь заключенным положено в покое проводить и в довольстве. Там уж завтра морские и подземные разберутся, что к чему.

Палач согласно кивнул и принялся заботливо кормить подопечного:

- Кушай, дружок. Бобы, они, знаешь ли, весьма полезны как для скорейшего насыщения, так и для поддержания сил... И вообще, растительная пища умеряет кровожадность.

Будь у Исила еще дней этак двадцать для проведения чистого эксперимента, возможно, бобовая диета и сказалась бы на нраве Мясника. Хотя… Сумасшедший людоед – это одна статья, а вот людоед, деловито приторговывавший останками жертв – совсем другая. Бру, может, и рад был бы прикинуться безумцем и тем избежать пытки, однако под волшебными руками Исила долго притворяться не получилось. Пара часов – и разум становится ясен и тверд, как алмаз. Вот только память подводит. Хотя Мясник же не заботливый пастух, который по именам знает всех овечек в своем стаде. Бру резал, разделывал и вкушал людей, не спрашивая даже, были ли они гражданами счастливой земли Калитар или же заезжими варварами, а то и вовсе чьим-то двуногим имуществом.

Ланс только глаза таращил и поражался человеческой живучести. Ведь Бру этот едва дышит, руки-ноги его не слушаются, суставы растянуты, и жить ему осталось меньше суток, а жрет так, словно собрался до глубокой старости дотянуть. Исил же едва успевал подносить ложку ко рту Мясника и вовремя отдергивать, когда тот жадно смыкал челюсти.

- Тебя послушать, так, грызи он морковку, не польстился бы на человечинку? – съязвила Кат.

- Ну, будет вам, будет! – призвала распалившихся палачей к порядку Лив: - Писец, зайдешь, когда я закончу обход. И свитки свои прихвати.

Писец Гар, возрожденный ныне почтмейстером, ответил злобным взглядом, но покорно кивнул. Тут Лив хозяйкой была, ничего не попишешь. Сказала: «Топайте дальше, у меня дело еще есть», значит – делай и не рассуждай.

И дальше раздавать обед заключенным они с Эвитом пошли вдвоем. И, конечно же, Ланс встретил и узнал во всех калитарских злодеях нынешних эспитцев. Впрочем, они тоже признали мурранского гостя. Хотя до возникновения республики Мурран оставалось еще три тысячи лет. Забавно, да?

Кто-то отворачивался, увидев перед собой перекошенную физиономию Ланса, кто-то радовался, не скрывая злорадства или же, напротив, облегчения. Невесло было только самому Лэйгину. Выходило, что он научился языку Калитара, чтобы читать о преступлениях эспитцев – странных и жутких, жестоких и корыстных. Некоторые из которых цивилизованному человеку даже представить себе сложно. Госпожа Матэи, скажем, выстроила коммерцию на умерщвлении ненужных родителям младенчиков, ублюдков внебрачных или же просто лишних ртов в семье. Кого подушкой придушить, кого застудить, а кому, особо живучему, алебастра в молоко подмешать. Дама, разумеется, полагала себя невиновной и оболганной неблагодарными клиентами.

- Я, по крайней мере, старалась без мучений обойтись. Это ж не в лес волкам и бродячим собакам на съедение относить, верно?

- Ты, стервь, не юли, ты убыток казне причиняла, - фыркнул Эвит. – Скажешь, нет?

- Не каждый желает участи государственного раба для кровинушки своей, - огрызнулась преступница, но больше с речами в свою защиту выступать не стала.

Ланс Лэйгин, хоть ученых степеней не имел, но университет окончил, а потому совершенно не удивился причудам калитарского закона. Как и во всех прочих античных царствах, в Калитаре младенец-подкидыш, если не было доказано, что он рожден от свободных родителей, становился рабом. Практично и прибыльно. Зачем же разбрасываться имуществом? Поэтому промысел детоубийцы толковался, как весьма тяжкое преступление против государства, наравне с фальшивомонетничеством.

Впрочем, среди эспитцев сыскался и мошенник, промышлявший подделкой монет.

И всех их ждала казнь-жертвоприношение во славу морских и подземных – вечных и подлинных хозяев недр и пучин, не имеющих по традиции ни облика, ни пола. Умиротворить чудовищ могла только человеческая кровь и то лишь в дни Летнего Фестиваля, когда морские и подземные склонны внимать мольбам смертных.

И странное дело, Ланса грядущее действо ничуть не смутило и не ужаснуло жестокостью подробностей. Будто с каждой следующей минутой пребывания в темнице блестящий выпускник Саломийского университета отступал в тень, давая место калитарскому стражнику-новичку, чье образование заключалось лишь в знании грамоты.

Раздвоение личности, как известно, явление неприятное и определяется медицинской наукой как серьезное душевное расстройство. Но никакого раздвоения Ланс не чувствовал вовсе. Скорее это напоминало участие в хорошо выученной когда-то и не единожды сыгранной пьесе. Позабытые слова сами всплывали в памяти. Чудеса!

Вот бы еще увидеть не только калитарскую тюрьму, но и город, который за её стенами. Бесценным даром перемещения во времени и пространстве следовало воспользоваться, невзирая ни на что. Понятно же, что никто не поверит, если рассказать, но так хочется пройтись по древним улицам, зайти в храмы и просто заглянуть в глаза живых калитарцев.

- А можно я в город схожу? – весьма осторожно спросил Ланс, словно заранее подозревал, насколько неуместен вопрос.

- У тебя в одно ухо влетело, а в другое вылетело, парень? Забыл, что мы заперты снаружи. И до окончания праздника никто отсюда не выйдет, - раздраженно напомнил Эвит, а потом вдруг вспомнил, с кем говорит, и сменил гнев на милость: - У мертвых принято лежать в своих могилках смирнехонько и живых не беспокоить. Бабочки до срока из куколок носа не кажут. Так-то вот.

И верно! Мертвые не встают из своих могил, но душа рождается вновь, переждав положенный срок во тьме безвременья. Эвит же, дорвавшись до свободных ушей, болтал и болтал без умолку, открывая гостю из будущего маленькие тайны давным-давно сгинувшего мироустройства.

Они покончили с кормежкой и присели отдохнуть на лестнице. Заодно и свежим воздухом подышать, пока от вонищи глаза не вытекли.

- Позавчера еще обряд провели – объявили наших подопечных мертвецами. Вымарали имена, заменили на прозванья.

- Но мы-то ведь не считаемся покойниками?

- Что с того? Мы – могильщики, мы по эту сторону границы, хоть сами живы. Исил-Палач всю жизнь так живет и - ничего. Привык, кажись.

- А потом что будет?

- Как обычно. Ночью отдохнут, и как солнце взойдет, так Исил займется нашими постояльцами. Каждому своя «награда» по вине и закону. Чтоб, стал быть, искупили содеянное и отправились на новый круг с чистыми душами. Кому ж охота в новую жизнь тащить старые злодейства?

Ланс слушал завороженно, боясь пошевелиться и спугнуть внезапную догадку.

«Так может быть… Нет! Рано делать выводы», - сказал он себе.

А может, просто хотелось подольше оставаться пытливым исследователем, первооткрывателем. И когда бы стражница Лив позволила, то Ланс с огромным удовольствием облазил бы тюрьму сверху донизу, собирая малейшие доказательства существования Калитара. А эти штандарты с бабочками? О! Лэйгин успел придумать пять разных планов похищения одного из них. Лучшего свидетельства не найдешь. Он так загорелся идеей прихватить несколько сувенирчиков из прошлого, что уже приглядывал себе подходящий по размеру. И не видел ничего странного в том, что предыдущие жертвы островитян пропадали или сходили с ума. Если они оказывались в столь далеком прошлом, то обязательно воспринимали калитарскую тюрьму, как бред.

- Всякое бывало, - вздохнул неожиданно Эвит. – Но таких, как ты, еще ни разу не попадалось, парень.

- Вы читаете мысли?

- Делать мне больше нечего. Просто знаю.

Селедколюб вдруг подтолкнул Ланса локтем и лукаво подмигнул.

- Хочешь, покажу, что тут к чему? Покажу арену и остальное?

- Хочу! – охнул археолог, но вовремя вспомнил: - А Лив не хватится?

Отчего-то губы Эвита вдруг покривила глумливая ухмылка:

- Не хватится покамест. Не дрейфь. Тебе ж интересно?

- Ещё как!

- Так пойдем. Ходи за мной и не шуми. Тут местечко еще то, сам понимать должен, капище где ни попадя не ставят. Морские и подземные, почитай, под твоими ногами шевелются. Чуешь?

Пол и вправду подрагивал, иногда резко, но большей частью плавно приподнимаясь и оседая, словно кто-то исполинский плавал в глубине, а по земной тверди расходились волны. Кто-то свирепый, ненасытный, алчный до крови и беспощадный. Кто-то древний как этот мир, и такой же суровый к мелким смертным букашкам, ползающим по поверхности и тщащимся назвать свои нелепые трепыхания жизнью.

- Очень даже понимаю, - сочувственно молвил Эвит. – Сидишь тут, как мышь под горшком, и ждешь непонятно чего. Я ж говорю – мы в могиле.

Снаружи и в самом деле что-то происходило: гремел далекий гром и яростно гудел ветер.

- Нехорошая примета – землетрясение во время Летнего Фестиваля. Не к добру, - буркнул кухарь. – Вишь, туча какая?

Они стояли перед подъемной решеткой, закрывающей сейчас проход на небольшое пространство арены. Отсюда был виден краешек черной клубящейся тучи, которая медленно наползала на город.

- Ветер пока отгоняет в сторону, - заметил Ланс.

- А ну как направление переменится? Завалит нас, как пить дать. Или, чего доброго, зальет арену, тогда злодеюг наших топить придется. Исил будет недоволен. Да и Кат шибко осерчает. Не любит она своих зверей жертвенных топить. Жалеет всегда.

Сбоку от ворот мурранец увидел внушительных размеров колесо, с помощью которого решетка и поднималась. Ланс присмотрелся к ней повнимательнее.

- А в какую сторону крутить? Вправо или влево?

Эвит, не сдерживаясь, расхохотался в голос.

- Сразу видно, что ты раньше времени зашел. Уже б знал, что делать и куда крутить.

- Не понял…

- Ну, стал быть, оно тебе и не нужно понимать.

Над Эспитом сияло яркое солнце, но не радовало оно Верэн Раинер, совсем не радовало. Виной тому ночные кошмары, которые довели несчастную хадрийку до изнеможения. Сон дан человеку для отдыха – душевного и физического, но разве тут отдохнешь, когда всю ночь терзает удушье и слезы сами собой текут из глаз. А вспомнить, что снилось, нет никакой возможности. Но может, оно и к лучшему? Мало ли какие там, во сне, ужасы приключились.

Одним словом, проснулась Верэн с тяжелой головой и в мрачном настроении. Не порадовало её и отсутствие приставучего археолога ничуточки.

- А где господин Лэйгин? – спросила она у недружелюбной Лив, которая обихаживала козу.

- Пошел погулять.

- А когда вернется?

- Тебе-то до него какое дело? Он сюда приехал по делу, вот пусть и занимается, чем собирался.

Ответ Верэн не понравился, но она промолчала. Чрезмерно любопытных нигде не любят, ни на Эспите, ни в приснопамятном Озанне. Зато любят хозяйственных. Она деловито повязала фартук прямо поверх сорочки.

- Так мне пирог испечь или как?

- Да пеки свой пирог, раз я уже продуктов купила, - буркнула дама Тенар.

И пока Верэн растирала муку, сахар и масло, думалось ей о странном. Например о том, какая причуда заставила её сорваться с места и отправиться не в Дайон и даже не в столицу, а на крошечный остров, населенный не самыми добродетельными людьми. Ведь никаких побудительных причин, кроме ничем не обоснованного желания, не было. Разве не подозрительно? Очень и очень. Прямо мурашки по спине при мысли о непознанных силах, которые превыше человеческой воли.

- Ты дрожишь? Замерзла? Дать кофту?

Заботы в голосе эмиссарши имелась крошечная щепотка, но и её хватило, чтобы Верэн расчувствовалась и призналась:

- Страшновато у вас тут. Не знаешь от кого и чего ждать. В лицо тебе улыбаются, а за спиной словно нож держат.

Лив сложила руки на груди и покачала головой, не иначе как дивясь проницательности деревенской девушки. Лежавший до этого момента на пороге Перец сначала навострил уши, затем поднял голову, а потом и вовсе уселся на собственный хвост.

- Это ты точно заметила. На Эспите собрались не самые хорошие люди. Но, поверь, и не самые плохие. Но ты можешь их не бояться, тебе сейчас ничего дурного не сделают. Самое большее – под юбку залезет кое-кто, но только если сама сильно захочешь.

- Сейчас? А потом?

И видимо, было в барышне что-то располагающее к откровенности, потому что дама Тенар присела на стул и поведала хадрийке о вещах немыслимых. О неизбежном прозрении относительно прошлых жизней, которое случается со всеми, кто, как Верэн, рвется на Эспит. Иногда с другого конца света, как самоубийца Эвит, приехавший аж из Фергины, до которой на самом быстром пароходе плыть почти месяц.

- И когда же я вспомню? – дрожащим шепотом полюбопытствовала Верэн.

- На третий день Фестиваля.

- Завтра, что ли?

- Не обязательно. Если не в этот раз, то через год на очередном Летнем Фестивале.

Глаза у девчонки стали огромные и круглые, как у перепуганного мышонка. В своё время у Лив такие же были, надо думать.

- А ногти грызть тебе уже не по возрасту, прекращай! – рыкнула строгая эмиссарша.

- И кто же я? – пролепетала девушка.

- Без понятия. Может, Салда, а может, и Лунэт. По срокам очень подходит.

- Кто они… то есть, я… они такие?

Лив замялась на пару минут, словно решая, как бы поаккуратнее преподнести новость, но так ничего и не придумав, сказала напрямик:

- Стервы обе редкостные. - И увидев, что Верэн совершенно пала духом от такой новости, поспешила утешить. – Вообще-то, Салда очень талантливая художница. Гениальная в чем-то. Этого у неё не отнимешь. И нравом мягче Лунэт, добрее.

- А вторая?

- Лунэт прямодушная, камня за душой держать не станет, но злая.

- Злее, чем даже Фрэн… то есть, Лисэт?

- В три раза. Они с младшей Тэранс – заклятые подруги. Не хихикай так по-дурацки. Они в самом деле дружат. Всегда.

И тут выяснилось, что до момента, когда Верэн вспомнит и превратится в одну из эспитских вечных жительниц, местные не будут её узнавать. Зато потом сразу поймут, кто перед ними. Такая вот мистика.

Девушка специально сходила и посмотрела на себя в зеркало. Те же темные глаза, личико сердечком, невинный взгляд, задорная улыбка – никаких признаков изменений.

«Злая подружка злой ведьмы? Не может быть. Тогда – художница? Не знаю».

- Только не реви, ради морских и подземных. Судьбы ничем не хуже остальных. Так что, сделай милость, не действуй мне на нервы! Очень прошу, – приказала Лив.

То ли угадала, то ли почуяла, что Верэн вот-вот разрыдается от страха и предчувствий.

- Я понимаю, ты сейчас за локти себя кусаешь. Мол, зачем я на этот остров приехала, сидела бы дома.

- Я не хотела оставаться на ферме.

- Не думаю, что хоть где-нибудь тебя бы приняли так же, как на Эспите. Подумай хорошенько.

Верэн не вчера родилась и иллюзий по поводу добросердечия людского не питала. Без рекомендаций честной работы ей не светило, деньги кончились бы через неделю, а оставаться без гроша в кармане даже в Дайоне чревато.

- Но Салда ведь не очень плохая?

И было в несчастном девчоночьем голосишке столько надежды, что сердце Лив-Стражницы дрогнуло.

- Тебе понравится искусство. Салда всегда говорила, что бывает очень счастлива, когда рисует. При случае, полюбуйся на её картины в гостиной у лорда Эспита.

Утешила по-своему.

Сногсшибательная новость, тем не менее, не выбила у Верэн почву из-под ног. Салда или Лунэт еще неизвестно, а пирог допечь надо. Хотя яблоки из ведьминого сада и в руки-то брать боязно.

Все женщины знают: когда возишься с готовкой, то самые сумбурные мысли постепенно упорядочиваются, а растревоженные чувства притупляются. Отчего так происходит? Наверное, из-за монотонности и непрерывности процесса. Так что к моменту, когда знаменитый хадрийский пирог подрумянился, а посуда была перемыта, Верэн успела смириться с будущим превращением.

Маленький домик с садом, постоянная работа, община, готовая принять тебя без всяких предварительных условий, - это непреодолимый соблазн для здравого смысла.

И словно окончательно соглашаясь на будущее преображение, Верэн безропотно надела белое платье Куколки.

Лив, увидев подопечную подобающе облаченной и с пирогом, укутанным в полотенце, одобрительно хмыкнула, а Перец отвлекся от выкусывания блохи у корня хвоста и радостно гавкнул.

Весть о том, что Ланс Лэйгин сам отправился в подземелье, а значит, все ухищрения Фрэн и Мерерид в отношении мурранца оказались пустой тратой времени, Хила позабавила. Ну, и порадовала, конечно. Теперь от островитян уже ничего не зависит, «правые» добились своего, и не придется воевать с Лив – целых несколько поводов отметить окончание маленькой войны. И пока Фрэн шепталась с Исилом, а Мерерид за обе щеки уплетала хадрийский пирог, Рэджис удалился в заросли жимолости с бутылкой крепленого и копченой сардинкой.

После суеты последних дней так хотелось побыть в одиночестве. Без давящей на психику нервозности Фрэн и вдали от ехидства Мерерид. Имеет мужчина право просто помолчать и послушать тишину?

Хил расположился на ковре из разросшегося спорыша, сделал первый глоток и вдохнул пахнущий морем воздух. Морские и подземные, как же хорошо! Бутылка быстро нагрелась на солнце, но теплое вино лишь сильнее убаюкивало ветерана. Спать тоже хорошо. Спать и не видеть ничего, ни прошлого, ни будущего, забываясь и забывая всё и всех. А уж какое блаженство выныривать из уютных глубин-перин и еще несколько минут не помнить самого себя, никакими словами не передать.

- Ой! Прости…

Куколка, должно быть, отбежала в кустики по нужде, а на обратном пути наткнулась на разомлевшего, а потому добродушного Рэджиса.

- Хочешь вина, малышка?

Не то чтобы ему хотелось поболтать, вовсе нет. Но Хил считал, что обязан внести свой вклад в общее дело.

- Вообще-то я не пью, - замялась девушка.

Смущали её голые мужские коленки, тощие ноги бывшего солдата, покрытые синеватыми шрамами.

- Ну, тогда попробуй рыбки. Сам ловил, сам коптил. Уважь ветерана.

- Мой отец тоже воевал, - ни с того ни с сего брякнула Верэн.

- Не исключено, что мы с ним друг в дружку стреляли. Надо выпить за то, что не попали, - улыбнулся Хил и протянул бутылку. – За такое – не грех.

Куколка осторожно отхлебнула, не желая спорить. И уселась чуть в стороне. Такая смешная.

- Я еще не стала похожа на Салду или Лунэт? – спросила, не скрывая терзающего всё её существо любопытства. Даже заёрзала на месте от нетерпения.

- Значит, дама Тенар просветила?

Девчонка утвердительно вздохнула.

- Нет. Пока я тебя не узнаю, Куколка, - хмыкнул ветеран.

Затем перевернулся на живот и окинул Верэн снисходительным взглядом:

- Небось, аж нёбо чешется, так хочется узнать, кем быть доведется, да? Сам таким был. Оно как представишь, что вот-вот тебе откроется благодать. Прямо, как «мельники талдычат». Мозги через уши ветром уносит.

- А потом?

- Потом…

Хил зажмурился. Как же объяснить то, что можно только самому пережить?

- Память возвращается постепенно, исподволь, в снах, во всяких мелочах. То одно, то другое вдруг припомнится, потянет к одним людям, оттолкнет от других. И всё, что накопилось за многие жизни, плохое и хорошее, всколыхнется, снова оживет. Вот ты руку обжигала когда-нибудь? Как она заживает? Очень медленно, незаметно, тонкой пленочкой затягивает, поднывает к дождю, но с каждым днем боль утихает.

- Прямо-таки всё-всё вспомню? – изумилась девушка.

- Нет, - досадливо отмахнулся Хил. Он искал подходящий пример.

- О! Вот чем ты занималась в этот самый день, только четыре года назад?

Верэн напряглась, пытаясь воскресить в памяти первые июньские дни своего шестнадцатилетия.

- Жарко было, кажется…

- И не старайся, не получится. Если это был обычный день, то он забылся безвозвратно. Но есть множество моментов, которые ты помнишь в мельчайших деталях. Так во всех жизнях, у всех людей, и у нас, эспитцев, тоже.

Никогда раньше Хил не делал этого, не объяснял несведущему… Впрочем, однажды довелось. Больше ста лет назад накануне штурма Корентина, когда стало понятно, что их полк бросят на прорыв, он рассказал Дамиану – своему другу закадычному. Зачем? Наверное, чтобы подбодрить и внушить надежду. Мол, правду говорят «мельники», сущую правду глаголят мудрые болтуны: есть оно, перерождение души. Ничего не закончится, а напротив, сызнова начнется. Твоя бессмертная душа обязательно возродится в теле младенца, а значит, и смерти бояться не нужно. И ведь доказал прирожденному скептику – привел примеры из истории, подробности всякие. Дамиан поверил, во всяком случае, спал потом до рассвета мирно, как дитя.

Они оба тогда погибли при штурме – Дамиана картечью на куски разорвало на глазах у Хила Рэджиса, а потом и его шею нашел офицерский палаш.

- Потом, Куколка, тебе вдруг захочется рисовать. Получаться, конечно, начнет не всё и не сразу, но в итоге от твоих картин глаз невозможно будет отвести.

Ветеран задумчиво разгрыз травинку.

- Жаль, Эвит ушел. Обычно она его больше остальных наших любила. Ничего-ничего, наш Исил еще бодрячком держится, - молвил он, вгоняя целомудренную Верэн в краску. – Не верю я в то, что Эвит из-за Салды удавился. В прошлый раз они почти счастливы были.

До преображения называть человека эспитским именем не к добру и не принято. Ничего ж еще не известно.

- Почему почти? – прошептала девушка.

- Таланту развитие потребно, а какое на нашей скале развитие? А сбежишь на материк – быстро спятишь. Но есть еще чахотка и прочие лазейки.

- Ох!

- Но это только если твой приятель Ланс ничего не изменит, а я очень надеюсь, что именно у него всё и получится.

- Тогда я не стану ни Салдой, ни Лунэт?

- Эх, - Хил сделал несколько больших глотков, почти опустошив бутылку. – В этой жизни уже ничего не изменится, я полагаю, но в следующей – возможно.

Перспектива ждать так долго не показалась Верэн привлекательной. Как у всякого юного существа, помыслы и планы хадрийки не простирались далее собственного тридцатилетия.

- А Лунэт? Какая она была… будет… ?

- Честно? Она мне никогда не нравилась. Вечно подбивала Лисэт на всякие нехорошие вещи в отношении Дины. Потом подружка в тюрьму, а эта обязательно выкрутится. Не люблю я её. Одни неприятности от Лунэт.

Верэн осторожно отодвинулась в сторонку, так недружелюбно и холодно поглядел на неё Хил. Глаза у него серые, прозрачные, волосы светлые, и весь он какой-то ледяной, словно последний снежный сугроб с теневой стороны стены.

- А если я… она… Лунэт изменится? Люди же меняются.

- Мы пытались, Куколка. Много раз. Не получалось, - отрывисто сказал ветеран. – Это как болезнь, надо знать первопричину, чтобы вылечиться. Выяснить, что же случилось в самой первой жизни. И тогда…

- Ага! – догадалась хадрийка. - Ланс... то есть господин Лэйгин это выяснит. Он же ученый!

Девушка повеселела и протянула руку за бутылкой, собираясь выпить за внезапно обретенную надежду.

- Хотелось бы, Куколка, очень хотелось бы. Будем верить. Я, например, очень хочу.

Они по очереди пригубили дешевого и крепкого вина.

Если высокий господин Тай даже в темнице оставался воплощенной в благородной крови Властью, то рыжий, как закатный пламень на волнах Сонного моря, лазутчик Берт, по причине исключительной изворотливости прикованный не только за ногу, но и за шею, являл собою ходячее… хотя теперь уже, конечно, полусидячее Искушение. Темно-серые, как зимние штормовые тучи, глаза по-охотничьи зорко следили за каждым движением стражницы, твердые, подобно чеканному узору на бронзовой вазе, губы раздвигала приветственная улыбка, а игра мышц на полуобнаженном теле атлета, когда он чуть приподнялся навстречу вошедшей… Ах-х! Словно обухом жреческого топора по затылку! Лив пошатнулась, будто жертвенная корова перед алтарем, и разве что не замычала.

И, словно всего этого было мало, он еще и заговорил. А может, запел? С Бертом разве поймешь!

- Ли-ив, - протянул узник, и от этого долгого и сладкого «Ли-ив» в животе у стражницы заныло и затрепетало: - Жизнь моя. Здравствуй. Там, снаружи, похоже – чудесный летний день?

- Твой последний день, Лазутчик, - напомнила Лив намеренно грубо, чтобы стряхнуть чары. Вроде бы помогло… по крайней мере с дыханием справиться удалось!

- Не верится, что ты это допустишь, моя Лив, - узник обнажил белоснежные зубы в ухмылке. – Ни мне, ни, уверен, всем остальным. Они там уже сделали ставки? – он мотнул головой в сторону двери: - Как ты меня спасешь? Принесешь одежду охранника или укажешь тайный подземный ход, м-м-м?

- О, Берт, Берт! – она тоже показала зубы в невеселой усмешке: - Способен ли ты хоть на что-то без помощи женщин? Тебе нужно проникнуть в крепость – ты соблазняешь жрицу, нужно выбраться из тюрьмы – обольщаешь стражницу… Что бы ты делал, если б твоим тюремщиком был старый жирный толстяк, не склонный к мужеложству?

- Никто не ведает пределов своих возможностей, так что говорить о желаниях? – Берт пожал плечами, зазвенев своей цепью. – Особенно когда желание жить так велико. А оно велико, поверь.

Женщина помотала головой, отступив на шаг.

Остатки веселости сползли с лица Лазутчика, как утренний туман с утеса.

- Оно безмерно, моя Лив. Жить. Дышать. Любить! – и, видимо, чтобы столь жаркое признание было понято верно, уточнил: - Любить тебя, моя стражница. Вечно.

- Благодарю, но вот это уже лишнее.

- Не зарекайся, - Берт подмигнул. – И не спеши отказывать себе в такой малости. Тем паче, ты уже сделала один шаг. Я здесь и всё еще дышу.

- О да! – Стражница отшатнулась и побледнела, яростно раздувая ноздри. – Ты здесь, ты жив и все еще дышишь, хотя должен бы уже сдохнуть! Замурованным вместе с падшей жрицей. Неужто тебе ничуть не жаль Келсу?

- Прости… кого? – он недоуменно нахмурился. – Кого я должен жалеть, сидя здесь?

- Келса. Ее так звали, ту девушку. Поющая жрица. Келса.

- Келса-а… - протянул Берт. – Красивое имя. Я не спрашивал, как ее зовут. Благодарю, теперь я запомню.

- Лжешь! Забудешь, как и прежде. Ты всегда забываешь, Лазутчик, - скривила губы Лив и осторожно присела на циновку у самого входа, упершись спиной в решетку так, чтобы в случае нужды быстро вскочить. – Скажи мне, отчего ты сделал это с ней? Почему не пришел ко мне?

- К тебе? – Лазутчик рассмеялся. – К тебе, моя Лив? И ты – ты, стражница! – открыла бы мне ворота крепости?

И вдруг Лив словно бы накрыло с головой мутной волной прилива, потащило, закружило и затянуло в воронку темноты, прямо туда, к морским и подземным. И пока она задыхалась и барахталась, перед зажмуренными в ужасе глазами пролетели бесчисленными песчинками все те «Да!», которые срывались с ее губ прежде. Или так только казалось? Как отличить провиденье от бреда и как удержать слово, бьющее дротиком в подреберье?

- Нет.

Услышала и сама себя испугалась, а когда открыла глаза, взмокшая и растерянная, словно и впрямь окунулась в темный пруд неведомого, то ужаснулась еще больше растерянности в глазах Берта. Удивление билось в его зрачках и плясало отблесками факела на коже.

- Что?

Так он сказал это, будто до сего мига был совершенно уверен, что она должна, обязана ответить «Да». Будто она уже так отвечала.

- Нет, не открыла бы! – стражница с изумлением обнаружила, как легко ей удалось воскликнуть это, и вообще как легко, как невесомо стало ее тело, словно это на ней, а не на Берте, только что звенели цепи, и вдруг они исчезли в одночасье. – Я – стражница, а ты – лазутчик, изменник и предатель, и здесь тебе самое место. С чего вдруг я должна тебе помогать?

Однако лазутчик, которого так просто сбить с толку и заставить хлопать глазами – это, прямо скажем, никудышный лазутчик. Берт совладал с изумлением быстро.

- Мы с тобой повязаны, милая. Келса досталась богам, а я – тебе. Ну, и как? Нравлюсь я тебе таким, на цепи?

- Ничуть, - подумав, признала Лив. – Но мало ли что мне не нравится? Выпустить тебя и навлечь на себя кару морских и подземных? Но чем ты лучше всех прочих? Если уж рисковать, так ради кого-то действительно достойного, - она встала и, уже стоя в дверях, добавила: - Я еще зайду, Берт. Не скучай.

Нет худшего порока для стражника, чем сомнения. Вороватость поймут, пьянство и леность простят, а глупость вкупе с тупостью – это и не пороки вовсе, а напротив, достоинства. Но вот сомнения… Мало ли тех, кто начал с невинных размышлений о природе законов и справедливости, а кончил в канаве с клеймом «Неблагонадежный» или по другую сторону решетки с табличкой «Мятежник»? Ну, если по чести, то мало. Своя шкура дороже. Однако…

Шкура Берта, которую он так щедро предложил в обмен на свободу вместе с прочими частями тела и органами, а так же вечной любовью – она, в общем-то, тоже уже почти своя. Была. Еще вчера – да что там! – еще утром сомнений у Лив не было вовсе никаких. Стоило ли подделывать бумаги и спасать лазутчика от заслуженной кары – медленной смерти в наглухо замурованной камере, скованным вместе со жрицей, которую он погубил – чтобы теперь идти на попятную? Правильно, не стоило. Но перечить закону и красть у морских и подземных жертву – это значит навсегда связать себя с ним. В этом круге и в последующих. С предателем. С лазутчиком. С… Ну давай, Лив, скажи это! С подлецом, ибо как иначе зовется мужчина, который смеет продолжать дышать после того, как обманутая и использованная им девушка казнена так страшно?

Но… своими руками завтра отпереть камеру и отвести его, звенящего цепями, на арену, затем смотреть, как Исил делает свое дело, потом – убедиться, что приговоренный и вправду мертв, проследить, чтобы труп оттащили к остальным, надиктовать Гару отчет, подписать его и запечатать, а после всего – напиться в компании палача и Кат. А потом блевать на пол в пыточной. И что же будет после? Упасть на собственный меч, когда поймешь, что до завершения этого круга никогда, никогда больше не увидишь, не прикоснешься, не поцелуешь?

Маршируя по коридору, Лив страдала, сомневалась и не смотрела по сторонам, а потому чуть не споткнулась о парочку – новичка и Эвита – пристроившихся на порожке распить кувшин кислого вина и съесть по лепешке с видом на склон горы и кусок пронзительно-синего неба над нею. От неожиданности выругавшись, стражница мимоходом пнула Эвита, чтоб не расслаблялся, и протопала дальше. Время разобраться с Гаром. А то слишком обнаглел, крючок писарский!

Отсюда, со ступенек лестницы в высоко расположенное окошко можно было рассмотреть склон горы и немного неба. Небо постепенно хмурилось тучами, а гора недовольно ворчала и вздрагивала, точно лошадь, которой досаждают оводы.

Вино – редкостная кислятина – лилось в глотку, как вода. С другой стороны, пить обычную воду здесь было не принято. Но утолять жажду как-то же надо, верно? Вот и хлебали Эвит с Лансом на пару из кувшина, запивая лепешки с зеленью. А разговор вертелся вокруг Калитара. Лэйгина интересовало всё, начиная от государственного устройства, заканчивая всякими бытовыми мелочами. Раз уж нет никакой возможности выйти за стены темницы, то допросить живого калитарца сами морские и подземные велели.

- Странный ты тип, Новичок, - молвил задумчиво кухарь, когда у собеседника от вопросов язык заболел. – Другой бы искал возможности вернуться домой, вырваться, а ты присосался, как пиявка. Не отдерешь тебя, пока не насытишь любопытство.

Но объяснить простому тюремному кашевару, что кроме стен, решеток и пыточных причиндалов существует еще целый огромный мир, от которого через несколько тысяч лет останется несколько статуэток, горсть черепков и глиняная табличка со строчкой из песни, не так-то уж и просто. Ланс, между тем, отдал бы всё на свете, чтобы оказаться сейчас в городе.

- А может быть, есть какая-то потайная лазейка? – допытывался он.

- Нет, мил друг, исключено. Внутри можно почти всё, с Исилом, скажем, договориться и бабами попользоваться. За небольшую мзду.

Похоже, добрый кухарь решил, что кому-то неймется от вынужденного воздержания, но разочаровывать его Ланс не спешил.

- А с Лив? Наружу? Тоже за мзду?

- Против воли морских и подземных идти? – сощурился Эвит и невольно почесал ушибленное стражницей место. – Забудь, дружок. Да и к чему такая срочность? Чуешь, как трясет? Вот! Не самое лучшее время для свиданий. Денек потерпишь и - вперед. Никто не остановит.

Но что-то подсказывало Лансу, что послезавтра у них, у всех не будет. Наверное, тот удивительный факт, что он прямо сейчас разговаривает с коренным калитарцем, который одновременно умер и был похоронен через три тысячи лет. Странное чувство, не внушающее уверенности в будущем чувство.

- Ты ведь раб, Эвит? – осторожно спросил Лэйгин.

- Государственный, - с некоторым оттенком гордости уточнил кухарь. – Кто ж из свободнорожденных на такую работенку согласится? Я таких не знаю. Да и какая разница для будущего, для того, что с нами будет? Все оказались вровень.

- Но как же так получается… - голос мурранца упал до шепота. – Вы одновременно и там и тут?

- Лично я, дружок, сейчас целиком тут, - усмехнулся Эвит.

И, видимо в доказательство, сделал большой глоток из кувшина и громко отрыгнул. Мол, не сомневайся, залетный гость.

- А Лив, Исил, лорд Тай и остальные? Они ведь живы.

- Угу. Точно. И тут, и там. Но там я не помню ни этой тюрьмы, ни Калитара, а здесь я знаю, что проживу еще много жизней и в самый…эээ… крайний раз повешусь во внутреннем дворике эмиссариата. Кстати, достойно меня похоронили-то? По обряду?

Пришлось Лэйгину вкратце пересказать впечатления от похорон, хотя селедколюбивому самоубийце хотелось бы побольше мелких подробностей. И его любопытство, в общем-то, можно понять и объяснить.

- Зря они на Салду напраслину возводят, - искренне сокрушался Эвит. – Она всегда была такая ласковая девочка. И любила меня таким, как есть, со всеми привычками. Стал бы я вешаться из-за прошлой ссоры? Ну, поругались-подрались, ну, пырнула меня ножиком, так ведь от страсти же. И, к слову, не до смерти зарезала.

- Тогда почему?

Понятно же, что смерть для эпитцев вовсе не шаг в неизвестность, а лишь новая ступенька, но для того, чтобы затянуть на своей шее петлю, требуется определенная степень отчаяния, не так ли?

И тогда государственный раб, кухарь из тюремной поварни, хозяин магазинчика на крошечном островке в одном лице сбросил все маски и впервые заглянул Лансу глаза в глаза по-настоящему. В этих черных, как маслины, очах под тяжелыми веками в обрамлении девически изогнутых ресниц мурранец отразился, как в обсидиановых зеркалах. И то, что он увидел, Лансу совсем не понравилось.

- Я, в отличие от Лисэт, Дины, Кат и других, не хочу стать таким как все остальные, дружок, - отчеканил Эвит. – Не хочу брести по жизни вслепую и бояться смерти. Знакомая дорога может, конечно, наскучить, но зато с пути не собьешься. А раз за разом валиться в одни и те же ямы – не хочу.

- Да с чего ты взял, что мы точно так же ходим по кругу? – возмутился Лэйгин.

- А почему бы и нет? Докажи, что это не так, - азартно бросил кухарь. – Ага! Не можешь. Потому что не знаешь. А я знаю. Как думаешь, что лучше - знать или нет? Я предпочитаю первое. Потому и соскочил с этого круга. И правильно сделал, судя по тебе, красавчик. Шибко ты ушлый и ученый. «Правые» на тебя не зря ставку сделали. Но я, запомни, был против. Так что…

Эвит жестом изобразил повешение и даже смешно вывалил язык.

- Фьють! И я снова здесь, чтобы уйти на новый круг, таким, как и прежде.

Археолог даже слегка обиделся.

- А вдруг у меня получится?

- А ты в какую сторону колесо будешь крутить? – лукаво ухмыляясь, спросил калитарец, решив по какой-то тайной причине перевести разговор на другую тему.

- Что крутить?

-А! Так тебе не сказали? Вот ведь! Поворотное колесо, открывающее проход к арене, конечно. Ха-ха! – восторгу Эвита не было предела: он хлопал себя ладонями по ляжкам, запрокидывал голову и дрыгал ногами. - Тебе ничего не сказали ни «левые», ни «правые». Хитрюга Лив всех обошла! Все «жертвы», кто дотягивал до утра, обязательно пытались его крутить в разные стороны.

- А зачем? – изумился Ланс, но тут же всё понял и осекся.

Это же так символично – вращение огромного колеса изменяет ход будущего. Во всех сказках есть подобная штуковина. «Направо пойдешь – жену найдешь, налево пойдешь – коня потеряешь». Архетип, так сказать.

Эвит, знай себе, хихикал. То ли над фокусом Лив, загнавшей жертву в подземелье прежде положенного срока, то ли над традиционным пари, заключаемым жестокими островитянами – в какую сторону повернут в этот раз колесо.

- Мы так и поделились на «правых» и «левых». Так веселее коротать вечность.

- Это мне государственный раб говорит? – сыронизировал мурранец, слегка обиженный на то, что стал еще и объектом пари.

- Это тебе, дружок, говорит бессмертный, повидавший разные времена и знающий цену настоящему веселью, – кухарь покровительственно похлопал Ланса по плечу и сообщил доверительно. – И я всегда был за «левых». Так что когда до дела дойдет, поверни колесо в левую сторону. Тебе ничего не стоит, а мне будет приятно.

Отчего же не сделать одолжение хорошему человеку? Запросто!

- Э! Да тебе же пора обнести узников вином, - встрепенулся Эвит. – Заодно и сам не забудь приложиться. Хорошее вино нынче для смертников приготовлено. И не надо на меня так смотреть. Я греховодник знатный, но разбавлять хмельное для божественных жертв у меня рука не поднимется.

- Вынюхиваешь, сволочь?

Стражница не первый год имела дело с людьми, подобными тюремному писарю, да и его самого знала уже давно. А потому нарочно задержалась, притаившись в темном углу рядом с караулкой, чтоб дать Гару время нашкодить. Мышь не может устоять перед искушением и лезет в мышеловку, несмотря на опыт предыдущих товарок, а ушлый писарь, в одиночестве оставленный рядом с ведомостями, свитками и денежным ящиком, не мог в него не сунуться. И так увлекся, что не только про Лив забыл, но даже и про Перца. И зря.

- Крыса ты паршивая, Гар, - ласково молвила Лив, похлопав бдительного Перца по могучей холке. Пёс вильнул хвостом и убрал передние лапы с груди лежащего писаря. – Наглая крыса. А что делают с крысами, когда они слишком наглеют, а?

- Стражница…

- Вот именно. Стражница. Пока ты приворовывал по мелочи, я отворачивалась. Всем нам хочется жить, верно? Но ты вздумал доносы на меня писать, писец. Забыл свое место, червь? Так я напомню. Оно здесь, - подкованная сандалия стражницы прицельно врезалась в живот писаря. Без злобы, но и без жалости. – В дерьме.

Сорвав с него тубу со свитками, Лив отвернулась и вытряхнула содержимое на стол, а потом брезгливо поворошила дубинкой. Каждый из этих кусочков папируса насквозь пропитался кровью, потом, страхом и предательством. По-другому во владениях Исила не пахло.

- Где донос? – на первый взгляд не обнаружив искомого, спросила стражница.

В ответ Гар только тихонько заскулил.

- Я же все равно узнаю, червь, - напомнила женщина равнодушно. – Исил с радостью возьмется за тебя. Так что – где он?

- Ты не можешь, - буркнул писарь, отдышавшись и отплевавшись. – Не посмеешь отправить меня в пыточную.

- Да ладно! – Лив усмехнулась. – Кто же мне запретит? Государственный раб доносит на свободную; стража обязана разобраться, нет? Соблюсти закон. А закон здесь – это я, - она присела рядом на лавку и задумчиво попинала его концом дубинки: - Кстати, показания рабов считаются правдивыми, только если проверены пыткой. Ну? Идем к Исилу?

- Его… нет, - просипел Гар. – Уже нет. Я… отослал письмо перед тем, как запечатали ворота.

- Крыса, доносчик, да еще и трус, - вздохнув, резюмировала Лив. – Ты всегда был червем, Гар, и всегда будешь. Что написал-то?

- Всё… Ой! О тебе, и о лазутчике, и о господине Тае тоже… И…

- Но зачем? Ты не перестанешь быть рабом тут – и мелкой трусливой тварью там. Ты ведь это хотел изменить?

- По крайней мере, я пытался.

- Ну, может, оно и к лучшему, - пожала плечами стражница и, встав, подтолкнула его дубинкой. – Давай, поднимайся. За тобой порядочно грешков, Гар, но доносительство из них самый мерзостный. Значит, пора и тебе на собственной шкуре испытать, как оно, по ту сторону решетки. Ну, вперед.

- Что? – забывшись, он даже взвизгнул, на миг превратившись из калитарского раба Гара в эспитского почтмейстера Гаральта. Но только на миг. – Но ведь число жертв утверждено и священно!

- А это будет не жертва, а мой дар морским и подземным. Личный. Полагаю, они не станут его отвергать, - буркнула Лив и добавила язвительно: - Может, я тоже решила что-нибудь изменить? И вы, «правые», меня убедили… Ты счастлив?

Но в лице угрюмо зыркающего исподлобья и дергающего щекой писца особенного счастья почему-то не читалось. Странно, но кого здесь удивишь странностями?

Заперев Гара в свободной камере, Лив на обратном пути захватила корзину с едой и вином для господина Тая и лично понесла ее благороднорожденному узнику. Стражнице нужно было поговорить, а больше здесь откровенничать, в общем-то, не с кем. Не залетному же новичку-мотыльку изливать душу, верно? А Перец уже устал выслушивать излияния, да и помочь ничем не мог, даже советом.

- Мой господин Тай, - дождавшись, пока мятежный лорд утолит голод и воздаст должное вину, нерешительно начала Лив: - Не желаешь ли совершить моление богам, а если желаешь, то не дозволишь ли ничтожной стражнице сопроводить тебя к святилищу?

Лорд удостоил ее косого взгляда и небрежно толкнул в сторону женщин блюдо с остатками обеда, дескать, ешьте.

- Желаю, - коротко молвил господин Тай. – Сопроводи.

Лив заулыбалась и почтительно поднесла ему наручные кандалы, соединенные цепью. Не серебряной – еще одно унижение! – а всего лишь медной, зато начищенной так, что сияла не хуже золотой.

- Прости за эту дерзость, мой господин, - прошептала стражница, осторожно защелкивая браслеты и задвигая штырьки.

- Пустое, - хмыкнул лорд. – Ты можешь следовать за мной, стражница.

И вышел, словно из тронного зала, а Лив поспешила следом.

За ее спиной торопливо зачавкали женщины. Орва и Танет, пользуясь отсутствием господина, ели быстро и не слишком аккуратно. Впрочем, там, на блюде, оставалось еще столько, что и Хилу с ведьмами хватит.

- Итак? – совершив все положенные обряды, господин Тай повернулся к стражнице, почтительно ожидавшей поодаль. – У тебя есть вопросы, женщина. Можешь говорить.

- Я… отчаянно нуждаюсь в твоем совете, мой господин, - призналась Лив, холодея от собственной дерзости. – Ибо меня одолевают сомнения.

- А! – лорд оттаял и в одночасье превратился из ходячего изваяния во вполне живого обаятельного человека средних лет, может быть, не такого блестящего после проведенных в тюрьме месяцев, но вполне симпатичного. Именно такому господину Таю круг за кругом и доверяли свои судьбы обитатели крепости Тенар и всей провинции Эспит, именно его сейчас оплакивали. Все, и Лив тоже. – Сомнения – это не так уж плохо, Лив. Особенно здесь, - он повел скованными руками вокруг себя, - где ничто не меняется.

- Кое-что изменилось, - возразила стражница. – Этот новичок не похож на прежних. Во всяком случае, он до сих пор не спятил.

- Это твоя заслуга, моя дорогая, - усмехнулся господин Тай. – Точнее, той Лив, которая грезит сейчас на другой стороне. Если что-то изменилось там, может быть, и здесь пришло время перемен?

- Мои сомнения говорят твоим голосом, мой господин, - вздохнула женщина. – Но как мы можем знать?..

- Мы знаем, что наш Калитар погибнет, но нам неведомо, когда и как, - лорд стал загибать пальцы, перечисляя. – Мы знаем, что после каждого круга перерождений мы оказываемся здесь, возвращаясь в наше единственное настоящее и прошлое. Здесь наше время замыкается в кольцо и будущее сливается с прошлым. Но, просыпаясь там, на той стороне, мы не можем вспомнить ни этот день, ни эту жизнь. Нам нужен был свидетель – он у нас есть. Что еще тебе надобно, Лив?

- Гар написал на меня донос, - пожаловалась стражница.

- Паршивый пес укусил хозяйскую руку. Отдай его богам, - пожал плечами узник.

- Но это перемена! – воскликнула Лив. – Это против правил!

- А разве мы уже не мертвы? – вопросом ответил лорд и усмехнулся. – В царстве теней и правила становятся тенями, не так ли? Мы цепляемся за правила даже здесь, так, словно делаем вид, будто до сих пор живы. Но мы мертвы, Лив.

Женщина только горестно шмыгнула носом и отмахнулась. Тогда он продолжил:

- Здесь и сейчас сила и возможность что-то изменить есть только у тебя, стражница. Если тебе нужен был знак от богов, считай, что ты его получила. И действуй.

- Правда?

- Истинная.

Такой высокородный господин, как лорд Тай, конечно, был еще и жрецом, так что кому толковать знамения, как не ему? Лив оставалось только верить.

- Можешь сопроводить меня обратно в узилище, стражница, - молвил лорд после недолгого молчания. Лицо его каменело. Господин Тай вновь становился бронзовой статуей Несломленного Мятежника, с достоинством принимающего судьбу. А под ногами у стражницы и узника снова вздрогнула земля.

- Полагаю, это тоже следует расценивать как знамение, - ожив на мгновение, отстраненно заметил господин Тай и изящным жестом указал за очередную трещину, прошедшую по потолку. Лив проследила за его рукой и сглотнула, чтоб избавиться от комка во вдруг пересохшем горле.

Новый толчок, вроде бы несильный, - и трещина заветвилась уже по стене, словно причудливый растительный орнамент на расписной амфоре.

- Прости, мой господин, но я должна тебя покинуть! – почти выкрикнула стражница в нарушении всяческого этикета и едва удержалась, чтоб не подпихнуть в спину неторопливого аристократа, который величественно вплывал в свою камеру, будто груженая мрамором галера. Уф! Удалось!

Лив быстро пошла, почти побежала по коридору. Пусть даже со двора храмовой тюрьмы многого не увидишь, но можно попробовать вылезти на крышу… или хотя бы на небо взглянуть. Неспроста ведь так трясет? Или все же ничего страшного?

Вино, предназначенное жертвам, Ланс не стал бы пить, даже если бы им лично занялся палач… доктор Хамнет… Исил-Палач. Густое и темно-красное, оно успело нагреться и теперь лилось в простые деревянные чаши, как свежая венозная кровь, узники пили его жадно, и струйки, текущие по подбородку, навеивали Лансу неприятные ассоциации. Мертвецы по законам людей, уготованные для праздничного пиршества безымянных и безликих божеств, пили кровь виноградной лозы – что если так родились суеверия про покойников, восставших из могил и питающихся соками живых? С каждым глотком осунувшиеся щеки наливались здоровым румянцем, пустые глаза начинали светиться живым огнем, а на губах расцветали блаженные улыбки. И хотя Исил-Палач уверял, что ничего такого в вино не подмешивал, но проверять на себе Ланс не решился. Зато сполна воспользовался неожиданной откровенностью узников. Конечно же, его интересовала повседневная калитарская жизнь, такая, какая она без прикрас. Та информация, за которую бы отдал половину жизни любой историк, лилась из уст живых свидетелей просто под влиянием хмеля и радостного самоотречения. Все эти мужчины и женщины – закоренелые грешники, уже не принадлежали ни одному из миров. Так почему бы не поведать любопытному археологу о своей погубленной жизни? Почему не рассказать о том, о чем никто и никогда больше не узнает – о доме, родне, первой любви, первом преступлении? Еще больше, чем смотреть на горящий огонь и текущую воду, люди любят говорить о себе. Были бы внимательные уши рядом.

А потом Ланс оказался в одной клетке с Бертом.

- Вот теперь ты знаешь, Лэйгин. Только не забудь потом рассказать мне. Когда вернешься.

Мурранец вздрогнул всем телом. В очередной раз.

- Я никак не могу привыкнуть… понять, как всё это работает. Вы здесь, в прошлом, всё знаете про будущее, но не ведаете, что ждет вас завтра. Но и они там – это тоже вы. Как так может быть? Я не понимаю.

- Успокойся, Чужак. Никто, кроме морских и подземных, не понимает. Считай происходящее сном, если тебе так легче.

- Но это ведь не сон.

- Точно. Это явь, - ухмыльнулся Берт издевательски. – Дай еще глоточек.

- А как же правила? Тебе, как и всем, положена только одна чашка.

- А мне за двоих надо пить, за себя и за… Келсу. Её ведь замуровали заживо. Вряд ли бедняжку поили вином, хотя Исил добрая душа, мог и подмешать один из своих веселых порошочков. Чтобы малышка ушла не в ужасе, а дорогами радостных снов и видений.

Берт рассуждал столь здраво и спокойно, что даже самый пристрастный слушатель вряд ли уловил бы нотку раскаяния в его голосе.

Излишками милосердия Ланс Лэйгин тоже не страдал.

- Она умирает прямо сейчас.

- Я ничем не могу помочь, - пройдоха демонстративно покачал головой. – Ошейник шибко давит.

- Другие узники говорят, ты мог разделить её страдания, но предпочел отречься.

- Я слишком люблю жизнь, чтобы отказываться от еще одного дня. Никогда ведь не знаешь, что он тебе принесет, не так ли, Ланс Лэйгин?

- Хочешь показаться хуже, чем ты есть?

- Я уже три тысячи лет, как мертв, а мертвые, дружочек, сраму не имут, - жестко напомнил Берт-Лазутчик. – Не знаю, возможно, мы все сильно провинились перед морскими и подземными или были самыми большими грешниками Калитара. Посему, каким бы мерзавцем я себя не выказал, хуже уже никому не будет. Даже Келсе.

Быть замурованным заживо… А если быть честным перед собой, то много ли смельчаков встали бы рядом с Келсой?

- А теперь позови Лив, будь добр, - потребовал Берт. – Скажи, у меня для неё есть несколько слов. Очень важных.

Но не судилось Лансу исполнить просьбу Лазутчика. Стены задрожали, затряслись, как руки у запойного пьяницы, а потом и вовсе приключился с тюрьмой припадок падучей. И как оказалось, «божественная болезнь» началась у всего Калитара.

А со двора, как и всегда, была видна лишь часть горы да кусок неба. Гора дымилась. Хотя над косой, словно бы неровно срезанной тупым ножом вершиной дымок вился частенько, иногда густой, но обычно легкий, почти незаметный, так что ничего необычного в этом, в общем-то, не было… Разве что птицы. Они улетали прочь, и от пронзительных криков у Лив сразу же зазвенело в ушах. Может, потому она и не расслышала ничего снизу, из города. Конечно, оттуда вообще мудрено что-то услышать, кроме набата, однако и набат молчал.

Перец, вынырнувший из коридоров вслед за хозяйкой, вдруг сел, запрокинул морду к небу и завыл, чего за ним прежде не водилось. И в собачий жалобный плач тихонько вплелся еще один звук, сперва еле слышный. То ли шорох, то ли шелест, а может, и гудение – или все-таки плеск? Лив затрясла головой, пытаясь понять, где же источник этого непотребства, но как внимательно она ни прислушивалась, все равно пропустила момент, когда шепот окреп, взлетел и обрушился вниз ревом. Тесаные плиты дворика под ногами стражницы вздыбились и расступились, выпуская оттуда, из владений морских и подземных, струю дурного дыма. Лив упала, успев выставить перед собой руки, но все равно ободрала колени. Взметнувшейся пылью стражнице запорошило глаза, и она распласталась на земле, ослепшая и оглохшая, и только кожей щеки почувствовала, как рядом грузно упало что-то тяжелое.

Гора вдруг содрогнулась и взбрыкнула, совсем как ужаленная гадюкой лошадь. Ланс к этому моменту успел выскочить во внутренний дворик, чтобы своими глазами увидеть, как южный склон вулкана просто исчез в грохоте и пламени. Сначала из пролома вылетело огромное черное облако, а затем выплеснулся целый фонтан лавы. И её широкий жадный язык потек в сторону города. Туда, куда ветер унес смертоносное облако пепла. Солнечный свет померк, будто злодейка-ночь вдруг выпрыгнула из подворотни и вонзила нож в спину светлому дню. И не нужно быть пророком, чтобы понять – рассвета не наступит. Для Калитара, по крайней мере.

«Последний день!» - догадался Ланс. И ему стало вдруг легко-легко. Так, словно бы его уже подхватил ветер и унес в ревущее море.

Никто не знает своего последнего дня. Пока не закроются глаза, пока не оборвется дыхание и не остановится сердце, человек не знает о том, что это был последний час. Наверное, это правильно.

Пыль от потрескавшейся и посыпавшейся штукатурки заставила расчихаться не только Лэйгина, но и Лив. Как же было не помочь ей подняться на ноги? Перец рыкнул, конечно, но простил двуногому самцу грубейшее нарушение субординации.

- Весь Калитар гибнет, - сказал Ланс. – Это его последний день.

Лив коротко глянула на него и отвернулась, борясь с нестерпимым, прямо-таки всепоглощающим желанием придушить всезнайку вот прямо сейчас. Калитар гибнет, говоришь? Последний день, говоришь? Хрена с два он последний. Он повторится снова и снова, опять и опять, и как ни дергайся, как ни рвись, колесо все равно будет крутиться.

- И все-то ты знаешь, Лэйгин, - с тоскливым отвращением пробормотала она и огляделась, чтобы увидеть и в который раз узнать всю эту панораму Последнего Дня. - Вот, значит, как это было... Опять. Боги, опять! И стоило тебе лезть в лабиринт? Ради вот этого?

Гора снова сплюнула дымом и пеплом, земля мелко задрожала, будто весь остров затрясся в лихорадке. Качнулась и рухнула еще одна колонна.

Ничего нового. Это в первый раз наблюдать конец света жутко, а на втором десятке становится скучно. И тоскливо. Потому что все повторяется, как сотни раз пропетая песня, слова которой не только вызубрены наизусть, но словно выгравированы изнутри черепа. Вариаций нет. И нет сомнений в том, какая колонна упадет следующей. Вон та, третья справа. Она всегда падает.

Все повторяется, а боги – боги отвернулись. Кажется, Лив сказала это вслух. Впрочем, какая теперь разница?

Ах, морские и подземные, он и сам это знал! Да, да, да! Все повторяется, но…

- Но можно же что-то сделать? Хоть что-то? – отчаянно взвыл археолог. - Ну... ну выпусти всех! Пускай в этот раз мы умрем все вместе.

С неба уже начинал сыпаться пепел. Потихоньку так, совсем по чуть-чуть. Почти как меленький весенний дождичек. Там капелька, тут капелька. И стало вдруг так тихо-тихо. Даже земля перестала трястись, лишь из недр слышался глухой гул.

Мельтешащий и суетящийся чужак немного раздражал стражницу, но она все-таки попыталась объяснить новичку, что здесь и сейчас трепыхаться уже бессмысленно. Пусть хоть попробует умереть с достоинством. Уже недолго осталось, на самом-то деле. Немного боли – и полет сквозь темноту на новый круг. Всего лишь чуть-чуть потерпеть, а потом станет хорошо. Это как сходить к зубодралу. Нужно просто себя заставить.

- Ничего не сделать. Никого не спасти. Я могу только умереть вместе с ними. Как обычно, - и, обойдя застывшего на ее пути Лэйгина, поковыляла обратно в тюрьму. Можно еще успеть раздать узникам вина, прежде чем они все задохнутся. Под хмельком будет если не легче, так хоть быстрее.

Мурранец глазам своим не поверил. Она сдается? Снова сдается? Пришлось догнать упрямую женщину, схватить за плечи, развернуть к себе лицом и как следует встряхнуть.

- Лив! Мы ведь живы. Там, на острове Эспит, мы живы прямо сейчас. Там сейчас праздник, Летний Фестиваль. И даже Перец по-прежнему с тобой. Ничего не закончилось. Еще есть время для всего.

- Для чего? – подозрительно спросила стражница.

Неужели она не понимала? Ланс растерялся, вгляделся в глаза Лив и увидел в них такую обреченность, такую тоску, что выпалил на одном дыхании, то, чего никогда бы прежде не осмелился сказать:

- Для любви, например.

И сделал то, что давно хотел сделать. Поцеловал Лив в сухие, припорошенные пылью губы. А потом вдруг спросил:

- Спорим, в прошлый раз ничего такого не было?

Всю романтику мгновения разрушил Перец, цапнув Ланса за ногу. Пребольно, к слову.

- Странный ты все-таки тип, Лэйгин, - помолчав, отметила стражница и повела плечами, стряхивая его руки. А потом взглянула испытующе и слегка насмешливо: - Не боишься застрять с нами? Отрастить крылышки? - и потрепыхала кистями рук, изображая порхание: - Бессмертие, конечно, хорошая штука, но вечность – это очень долго, а жернова тяжелые, поверь.

- Когда ты, проходя мимо, одариваешь улыбкой меня, подобной последнему лучу солнца, я становлюсь сильнее в два раза.

Оно само вырвалось, правда! Такие маленькие, хрупкие, нежные, такие простые слова на мертвом языке. Слова о любви, пережившие века, оказавшиеся сильнее смерти. Эти слова, с которых всё началось, и теперь – всё закончится.

Сказал, и будто написал их на листочке, сложил его в «голубя» и запустил в темное небо, в пронзительную тишину. Чтобы он пролетел через пространство и время, приземлившись в кабинете саломийского профессора. Там, где смотрит в окно и улыбается Другая Лив. Письмо для Ланса Лэйгина. Лично в руки.

Лив уже приоткрыла рот, чтобы ответить чем-нибудь горестным и мудрым, дескать, и любовь поэты придумали, чтоб денег не платить, и не найдешь чувства глупее, чем бессмысленная надежда, но… Вместо этого губы женщины раздвинула какая-то совершенно неуместная бесшабашная улыбка. В конце концов, что им всем теперь терять? Жизнь, что ли?

- А-а, ладно! Попробуем! – и встряхнулась, превращаясь из тоскующей смертницы в живую и вполне деятельную Стражницу Эспита: - Бери ключ, - она сняла один из ключей со связки: - Выпусти Берта. Вдвоем вам хватит сил, чтобы разбить кладку - она же еще свежая. И вытащить Келсу. А я пока займусь остальными. Ну? Вперед!

Может, он и прав, думала Лив, вбегая в тюрьму. Может, все это неспроста. Может, боги вовсе не отвернулись и как раз сейчас на нас смотрят. Но есть только один способ проверить.

- Выходите! – кричала Лив, отпирая камеры и чуть ли не пинками выгоняя смертников в коридор. – Выходите! Быстрей!

- Думаешь, стоит? – заколебался Исил, выглянув из пыточной. – Задохнуться не так мучительно. Мы тут просто заснем, а там… Там и поджариться можно.

Но Кат, заразившись лихорадочным энтузиазмом, сильно пихнула его в спину, освобождая проход.

- Дай пройти! Попытка не пытка – это разве не твои слова, зануда?

Кто мог, тот выбегал на арену, а кто не мог, тот ковылял или полз. Но хотели все. Не нашлось никого, кто бы отказался. Последний день Калитара в этот раз выдался… необычным.

- Это против правил, - заметил господин Тай, с достоинством покидая камеру.

- К воронам правила! – отрезала Лив. – Не до них сейчас.

- Я всегда считал, что из стражников получаются самые лучшие мятежники, - одобрительно кивнул лорд и стряхнул известку со своей туники. – Нужно только дать им время дозреть, как хорошему вину. Ну, веди нас, Лив.

Берт не поверил ни ушам, ни глазам, когда Ланс открыл замок от ошейника и сообщил, чем им предстоит заняться. Вечный пройдоха осторожно потрогал грязную, зато свободную шею, и в его бедовой голове тут же зародился план побега.

- Даже не надейся, - ухмыльнулся Лэйгин. – Калитар гибнет и мы вместе с ним. Я бы на твоем месте задумал то же самое. Более подходящего момента не найти, но…

Не хотелось портить человеку маленькое удовольствие, однако долбить стену все же лучше вдвоем.

- Но?

- Тебе не уйти от смерти, никому из нас. А если мы поторопимся, то Келса хотя бы умрет по-другому.

Было видно, что участь несчастной жрицы Лазутчика не особо волновала, но и оставаться в клетке ему совсем не хотелось.

- А может быть, я попробую…

Ланс и дослушивать не стал. Что там про черных кобелей, которых не отмыть добела, говорится? Калитарец как был бесчестным негодяем, таким и остался спустя тысячелетия. Как такое может быть, а?

- Делай что хочешь, - бросил он через плечо. – Можешь бежать. А я займусь Келсой.

Но в одиночку мурранцу ковырять стену не пришлось. Очень скоро Берт вернулся с еще одним заступом.

- Компания, собравшаяся на арене, мне не слишком рада. Да и Келсе они тоже спасибо не скажут. Это же из-за неё мятеж был подавлен.

И ведь ни капли раскаяния в голосе. Что за бессовестная скотина?

- Из-за тебя, - уточнил Ланс.

- Я свою работу делал, между прочим.

- Скоро тебя отблагодарят за труды, - не удержался от насмешки археолог. – Поднажми-ка еще немного. Во-о-от так!

Кладка поддалась, и они оба радостно воскликнули. Кто бы мог подумать, что ожидание неминуемой гибели так замечательно скрашивает совместная работа?

«Надо будет запомнить этот метод борьбы со смертным ужасом», - решил Лэйгин.

- Келса?

Но девушка уже умерла, задохнулась совсем недавно. Еще теплая была, когда Ланс вытащил из ниши её маленькое скрюченное тельце. А может быть, просто не захотела оставаться в мире, где торжествует предательство? Такое несчастное выражение застыло на её детском чистом лице. Смерть вытерла живые краски, как комедиант снимает остатки грима после представления.

- Верэн?

Облик отчаянной девицы проступал с каждым мигом все отчетливее, не перепутаешь при всем желании.

- Вот, значит, кого ты привез на Эспит в этот раз, Берт. Свою вечную жертву. Бедняжка Верэн.

- У каждого своя судьба. - Пожал плечами Берт.

И снова тяжело с ним поспорить. С судьбой человек, носивший нынче фамилию Балгайр, был не просто на «ты». Он приходился ей если не сыном, то пасынком.

Мертвая жрица весила легче перышка, но Ланс все равно не отдал бы её в руки Берта. Хватит!

- Оставь её в покое, - зло буркнул он и отправился на арену.

Прошел мимо злополучного поворотного колеса, даже не поглядев на него. Не видать эспитцам победы в циничнейшем из пари, нет, не видать как своих ушей.

Тем временем Лив собрала всех обитателей тюрьмы на арене, на той самой, где завтра их ждала бы неминуемая гибель. Вот только на этот раз Смерть решила явиться раньше намеченного срока. Не иначе торопилась куда-то в другое, более важное место.

- Скажи нам что-нибудь мудрое, господин Тай, - попросила Лив, глядя на вулкан. В дымном плаще, в огненной короне, разгневанная гора была невыносимо прекрасна.

Лорд пожал плечами и сказал. Так сказал, что покраснела не только Лив, но и Кат, у которой Исил, пользуясь моментом, шарил под туникой.

- Издержки конца света, - ухмыльнулся мятежник. – Но ни слова лжи, так и знай. Ноги у тебя действительно красивые. А теперь давайте возьмемся за руки. Будет легче.

Ладонь у Эвита оказалась влажной и скользкой – видать, не оттер до конца жир после помывки котла. Маленькая мяконькая лапка госпожи Матэи мелко подрагивала. Лив стиснула их, вложивших руки в ее ладони, правую и левую, стиснула покрепче, чтоб не выскользнули. Чтоб не потеряться. Свои среди своих. Лорд Тай как всегда был прав. Так действительно легче.

Вершина рдела, словно маяк в ночи, накрывшей Калитар. А они, затерянные души, стояли на арене под взором богов и смотрели на этот огонь, не отрываясь, пока земля не расступилась и не взяла их, пока огненная река не выжгла дотла, пока гигантская волна, пришедшая с моря, не погасила ярость и не отхлынула, и пока пепел не засыпал то, что осталось.

В темноте, полной почти неразличимых шепотков, шорохов и отголосков то ли плача, то ли смеха, Лив, бесплотная и невесомая, привычно распахнула черно-синие крылья и полетела. Из ночи Калитара в утро Эспита