Баллада о неудачниках

Глава 57, в которой Марк рассуждает о границах ответственности

Я выплывал из сна медленно, как коряга из затоки. Сознание еще вяло ворочалось в полудреме, мысли были ленивые и неповоротливые, будто слизни. Я слушал и не слышал, голоса растекались мутной водой, и слова теряли смысл, превращаясь в неясный шум. Темно… Душно… Темно… Говорит Вилл… Почему Вилл?..

Почему Вилл?!

Я раскрыл глаза — и обнаружил, что дрыхну, откинувшись на оголовье высокого кресла. Шея затекла, задница окаменела, в левое плечо как будто забили гвоздь. Поморщившись, я медленно выпрямил руку и пошевелил пальцами. Ох, мать твою…

Вилл разговаривала, сидя в постели с ногами. На коленях она держала тщательно отполированный опаловый шар, отсвечивающий бледным голубовато-холодным светом. Ну надо же. А я думал, это украшение какое-то дурацкое. На нем пыли было — писать можно. Я посмотрел на стену, по которой растекалось пятно мутного света. Буквы MD были не то чтобы ясно видны, но вполне различимы. Вот дьявол. Сегодня же протру этот чертов шар. Обязательно протру.

Шар что-то требовательно нудил мужским голосом. Я прислушался. Не французский гундеж, не итальянская трескотня, даже не арабский — я встречал арабов, ничего общего. Никогда этого языка не слышал. Вилл качнула головой, ответила что-то коротко и резко.

Лицо у нее было собранное и напряженное, колышущиеся тени превратили полуулыбку в гримасу. Шар опять заговорил, уже громче, в голосе мужчины явственно слышалось раздражение. Вилл слушала, прикусив губу, босая нога раскачивалась, отбивая по полу бесшумный ритм. Раз-два, раз-два-три, раз-два, раз-два-три.

Мне это не нравилось. Не нравился странный ночной разговор, не нравился свет, синюшный, как пальцы покойника, не нравилось лицо Вилл.

Происходило что-то паршивое, и я даже не понимал, что.

Шар выплюнул еще пару фраз и погас. Темнота рухнула на комнату, и круглый глаз луны в окне казался тусклым, как бельмо слепца. Я прикинул время. Третий час ночи, не раньше. О чем можно говорить в три часа ночи? Женщине? С раздраженным мужчиной?

— Что случилось?

Вилл молчала, теперь я явственно слышал шлепки босой ноги о пол. Раз-два, раз-два-три. Раз-два, раз-два-три.

— Так плохо?

Шлепки затихли. В комнате вспыхнул свет — яркий, будто сотня свечей. Свет хлестнул по глазам, я взвыл и зажмурился, а под веками плясало багровое пламя.

— Предупреждать надо!

— Извини.

Кровать заскрипела, раздался тяжелый мягкий удар — кажется, Вилл швырнула шар на подушку. Может, инициалы эти дурацкие сотрутся — если повезет, конечно. Наверняка есть правило, запрещающее писать инициалы на загадочных и могущественных магических артефактах. Точно есть. Я осторожно открыл один глаз. Вилл уперлась здоровой ногой в пол и покрепче ухватилась за спинку кровати.

— Ты куда?

— На кухню.

— Позвольте вас сопроводить, миледи.

Я любезно протянул руку и выдернул Вилл из кровати, как репку из грядки.

— Знаешь, я думаю, мне надо купить клюку. У каждой уважающей себя ведьмы должна быть клюка. Я буду ковылять, скрючившись в три погибели, и громко кряхтеть.

— Отличная идея.

— А еще клюкой можно лупить мудаков, которые меня бесят.

— Запросто, — глубокомысленно кивнул я. — Кстати. Если просверлить в дереве дыру и влить туда свинец, ты их вообще поубиваешь.

— Гениально. Мне срочно нужна такая штука.

— Я закажу. А пока можешь просто назвать имена. Некоторые, знаешь ли, и без клюки справляются.

На кухне Вилл сходу двинулась к шкафу и извлекла из него квадратную прозрачную бутыль, в которой плескалось желтое и маслянистое.

— Будешь?

— Нет. И тебе не советую — на пустой желудок, — я решительно отобрал бутылку и переставил на полку повыше — так, чтобы Вилл не достала. — Хочешь — вина выпей.

Черт его знает, из чего они это желтое пойло делают. Оно жжет язык, смердит клопами и отшибает мозги с одного кубка. Иногда, конечно, полезное свойство — но точно не сейчас.

Вилл смотрела на меня, не мигая. Я смотрел на нее. И тоже не мигал. Как будто тот, кто первый моргнет, проиграет.

— Ладно, — сказала Вилл. — Пускай вино. Будешь?

— Давай.

Я выиграл. Ура-ура.

Вилл достала кувшин с вином, а я, осененный гениальной идеей, смотался в спальню и обнюхал остатки курицы. Вроде не прокисло. Видок, конечно, так себе — но лучше такая закуска, чем никакой.

— Вот, — гордо сказал я, выставляя на стол остатки былой роскоши. — Ешь давай.

Вилл поморщилась.

— Не кривись, я проверил, нормальное. Хочешь пить — пей по-человечески.

Покачав кубок в руках, Вилл сделала большой глоток, потом еще один. Я оторвал курице крыло и сунул ей в руку. Вилл посмотрела на мясо, как на дрыгающего ногами жука-навозника, но откусила и начала медленно, старательно пережевывать — будто делала тяжелую и неинтересную работу.

— Продышалась? Будешь говорить?

Вилл опять откусила мясо. Вот же черт. Она что, на каждый вопрос рот едой набивать будет? На мгновение я испытал сильное желание отобрать чертово крыло и вышвырнуть его в окно. Даже зажмурился от усилия, преодолевая соблазн. Каюсь, ибо грешен. Я отбирал еду у голодных женщин и калек. У голодных женщин-калек. Я буду гореть в аду.

— … это делаешь?

— Что?

— Зачем ты делаешь то, что делаешь?

— В каком смысле? Что делаю? Пью?

— Нет. Работа. Ты таскаешься к шерифу, которого терпеть не можешь. Разбираешь кляузы крестьян, которых презираешь. Ловишь разбойников, ищешь убийц и воров. Зачем? Почему это, а не что-то другое?

— Потому что за это платят.

— За другое тоже платят.

— Интересно, за что же? И сколько?

— Это не единственная должность в Англии. И не единственный наниматель.

Теперь я замолчал, а чтобы занять рот, оторвал куриную шкуру и начал жевать. Дурной пример заразителен. Холодный жир пачкал пальцы.

— Ты просто любопытствуешь? Или вопрос связан с этим мужиком из шара?

— Или.

Лицо у Вилл было собранным и напряженным — словно я Мессия, принесший слова спасения. Я поежился. Это была паршивая тема, и мне не хотелось ее обсуждать. Мне даже думать о ней не хотелось.

Вилл ждала. Я тяжело вздохнул.

— Ладно. Если уж или. На наследство, как ты понимаешь, мне рассчитывать нечего. От сэра Годфри я ни гроша не получил и не получу, а жрать хочется каждый день. Значит, нужно зарабатывать самому. Сделать это я могу тремя способами. Во-первых, пойти в наемники. Но за честную работу там платят гроши, а разбойником с гербом я не буду. Во-вторых, стать придворным и жить за счет господина. Но придворный из меня — как из конского… хвоста палка. Ну а в-третьих, я могу получить должность, на которой приходится выполнять скучную и бессмысленную работу. Но за деньги — и платят эти деньги довольно регулярно. Если бы я справлялся со своими обязанностями, то мог бы со временем сменить Паттишалла на более щедрого нанимателя. Но в Нортгемптоне разбойники прямо по улицам ходят, на королевских особ нападают — а значит, капитан стражи из меня, как из конской жопы свирель. И уходить из Нортгемптона мне просто некуда. Ну, что? Я ответил на твой вопрос?

— Не совсем. Всегда есть четвертый вариант. Почему бы тебе не заняться чем-то другим? Я имею в виду — вообще другим, совершенно.

— И чем же? Постричься в монахи? Начать тачать сапоги? Открыть трактир? Я рыцарь, и я не намерен превращаться в какого-то купца или ростовщика.

— Значит, только гордость и деньги? Больше ничего?

— Мне достаточно. Ты ждала чего-то более возвышенного? Извини.

Вилл пожала плечами, допила вино.

— Тогда какой смысл рисковать? За те же деньги ты можешь просто отдать приказ, а не тащиться лично с отрядом в лес. Зачем ты поперся со мной в Рокингем охотиться на оборотня? Шериф, помнится, прямо тебе это запрещал.

— Я не трус. И если я берусь делать что-то, то делаю это так хорошо, как могу. Сейчас мне платят за то, чтобы я обеспечивал безопасность жителей Нортгемптона. Какая разница, нравятся они мне или нет? В любом случае охранять их — мой долг.

— Значит, ты просто выполняешь свою часть договора? Твое чувство долга начинается с кошеля?

— Когда речь идет о работе — да.

— И если шериф скажет, что деревню нужно сжечь…

— То я ее сожгу. Это его деревня, не моя.

— А если прикажет кого-то убить…

— Убью. Он — рука, я — меч. Попробую догадаться. Тебе нужно сделать что-то, что сильно тебе не нравится. И ты не можешь решить, выполнять приказ или нет. Я прав?

— Да. И что бы ты мне посоветовал?

— Это опасно? То, что тебе нужно сделать?

Вилл медленно провела пальцем по краю кубка.

— Меня настоятельно попросили пропустить один караван.

— Так пропусти. Каким бы ни был груз, вина лежит не на тебе, а на том, кто отдал приказ. Твоя совесть чиста.

— Нет, не чиста.

— Ты считаешь, что должна брать на себя ответственность за чужие приказы?

— Я считаю, что должна брать на себя ответственность за свои действия.

— Не вижу ни одной причины, почему тебе нужно так делать. Но если тебе хочется... И что будет, если ты не выполнишь приказ?

Я спросил это очень, очень спокойно. Я был сама сдержанность и любезность. Я не орал «Какого, мать твою, хрена!», «Ты что, с должности хочешь вылететь?» и «Тебя же выкинут отсюда нахер, дуру хромую!». Я не швырнул кубком в стену. Я молодец, и я попаду в рай.

— Вероятно, ничего существенного. Понизят премию, перенесут график отпуска, откажут в повышении, если я вдруг решу о нем просить. Так, мелкие неудобства.

Ф-фух. Славься, господь наш, сущий на небесах. Как хорошо, что я не начал орать.

— Ну так отказывайся. Не понимаю, чего ты так дергаешься.

— Потому что если я просто не пропущу караван, это не решит проблему. Груз уйдет через другой портал.

— И что? Это тебя уже не касается. Ты считала неправильным пропустить груз — ты его не пропустила. А кто пропустил, тот и сволочь.

— Да, с твоей стороны это выглядит именно так.

— Ты о чем? — у меня появилось очень, очень, очень нехорошее предчувствие.

— Я о том, что это правильный ответ для тебя.

— А для тебя нет?

Вилл молча поглядела на меня.

Ну да.

Конечно.

Естественно, мать твою!

— Что ты собираешься делать? — ровным голосом спросил я.

— Переоденусь, — Вилл поднялась, вытирая о полотенце жирные пальцы. — И колено надо бы перетянуть потуже, повязка уже разболталась.

— Ты отлично поняла, что я не об этом.

— А ты не будешь орать?

Ну что ты. Конечно же нет. Я тебя, паршивку недомерочную, молча придушу.

Я торжественно возложил руку на миску с сахаром, как на Библию.

— Клянусь лучшим, что есть в этом доме — нет.

— Умеешь ты делать комплименты.

— Что? Я не… Я не об этом! Я…

— Плюнь. И разотри. Я собираюсь арестовать караван.

Твою ж мать.

— Тебя прикончат.

— Не прикончат. По плану караван должен пройти через портал беспрепятственно. А значит, серьезной охраны там не будет — так, шелупонь.

— Уверена?

— Если я скажу да, ты перестанешь дырявить стол?

Я опустил глаза. Оказывается, я сломал куриную кость и теперь тыкал острым концом в столешницу. Надо же, а я и не заметил.

Была в нашей деревне одна семейка. Младенчик у них помер, первый и единственный. А мать умом тронулась. Внешне оно было незаметно — женщина как женщина, симпатичная такая блондинка, приветливая. Меня яблоками угощала. Вот только накатывало на нее иногда — и она вешаться шла. Брала веревку, прятала под подол и уходила из дому — место поукромнее искать. А муж ее ловил. Все время за ней приглядывал, что бы ни делал, в сторону косился — тут или сбежала уже. Даже когда у нас на полях работал, жену с собой брал, чтобы перед глазами маячила. Мне это ужасно забавным казалось.

Маленький был. Дурной.

Нихрена это не смешно.

— Я успею съездить меч забрать?

Дернул же меня черт оружие в замке оставить. Так сбежать торопился, что только у самого дома вспомнил.

— Зачем тебе меч?

— А что мне там с голыми руками делать?

— Где — там?

— Что значит — где?

Лицо у Вилл вытянулось.

— Ты что, со мной собираешься ехать?

— А у меня есть выбор? Нет, я могу дать тебе по башке и положить спать дальше...

— Я тоже могу дать тебе по башке! И положить спать дальше! — ужасно предсказуемо полыхнула Вилл.

— Вот и я о том же. Ничья. Так что давай не будем бесить друг друга, — рассудительно предложил я. Ну должен же хоть один из нас быть рассудительным. А на ведьму надежды никакой.

Несколько секунд Вилл сверлила меня яростным взглядом, потом глубоко вздохнула.

— У меня нет меча.

— Ладно. Сойдет и нож.

На самом-то деле, естественно, не сойдет... Но не камнями же мне в контрабандистов швырять.

Господи, ну какого дьявола некоторые люди не в состоянии просто отойти в сторону? Зачем лезть на рожон? Почему?! Нет, если ты герой баллады, которую распевает похмельный менестрель, тогда все правильно. Благородные рыцари, поверженные злодеи, вся эта хренотень. Но мы же не в балладе! Если ты будешь бросаться с мечом на каждого, кто поступает не по законам божиим, то жизнь у тебя будет интересная, но короткая. И никакой славы, никакой благодарности. Сдохнешь где-нибудь под кустом с болтом в спине. А те обездоленные, которых ты защищал, еще и сапоги с тебя стащат, не говоря уж о кошеле. Видел я этих обездоленных. Грязные тупые пропойцы. Я буду рисковать жизнью ради чести, ради денег, ради высшего долга. Но не ради них.

Вышла Вилл, уже в ботинках и в куртке.

— Такой пойдет? — покачала она поясом с ножнами.

— Дай, посмотрю.

Пояс был тонкий и дамский, но мой остался где-то в замке, так что черт с ним. А вот кинжал был приличный. Даже рукоять по руке.

— У меня еще арбалет есть. Хочешь?

— Очень умный вопрос.

— Сейчас принесу. Но болта всего три.

— Лучше, чем ни одного.

— Ладно. Подожди.

Это было глупо. Ужасно глупо. Но что мне оставалось делать?