Белый танец

Глава 26. Володя

Надька сунулась в мою комнату.

– Володь, ты что, вот так на вечер пойдёшь? – уставилась она на меня.

– Тебе чего? – спросил я.

Сама она вырядилась в вишнёвый костюм, новый, само собой. Выклянчила у матери. Я же оделся как обычно – в белую рубашку и школьные брюки.

– Ну ты же не на собрание идёшь, а на дискотеку. Надень джинсы.

– Перед дискотекой будет концерт, я там буду речь двигать, так что…

Она скроила тоскливую мину.

– Скука…

– Ты что хотела?

Надька просто так ко мне не заглядывала.

Есть братья и сёстры, которые если не дружат, то, во всяком случае, хорошо общаются. Мы не такие, мы с ней просто живём в одной квартире, а существуем, по большом счёту, параллельно. Я её не трогаю, она – меня. У нас с ней нет ничего общего, кроме жилплощади и родителей.

При этом нельзя сказать, что мы друг друга терпеть не можем или что-то такое, просто интересы у нас не пересекаются. А если совсем честно, то я даже понятия не имею, что интересуют Надю. Ну вот кроме нарядов.

Иногда Надька тем не менее вторгается на мою территорию. И это значит одно: ей от меня что-то нужно.

– Слушай, Володь, – голос её стал тоненьким и елейным. – У меня к тебе огромная просьба. Огроменная! Пригласи Светку Дудареву на танец.

Я уставился на сестру в полном недоумении.

– Во-первых, с какой стати? А во-вторых, я даже понятия не имею, кто такая Светка Дударева.

– Имеешь! Мы же вчера из школы с ней шли. Подружка моя.

Да, точно, вчера шли втроём. Я, Надька и неприметная фигура, которая за всю дорогу не проронила ни слова. Я на неё даже не смотрел. Если и увижу, то ни за что не узнаю.

– Ну давай мы с ней к тебе сегодня подойдём перед дискотекой? Ты посмотришь.

– Надя, что за ересь? Зачем мне на неё смотреть?

Она помялась, потом выдала:

– Ну ладно, я скажу, только ты – никому. Это секрет. Короче, Дударева в тебя влюбилась. Да-да, не смотри так. Все уши мне прожужжала.

– И что с того?

– Ну... она умная, круглая отличница.

– Рад за неё. Только я тут при чём?

– Капец! – прошипела Надька. – В него девушка влюбилась, а ему плевать! Ты вообще нормальный? Или кроме своих комсомольских делишек думать ни о чём не можешь?

Вот же дура, моя сестра. Сама не знает, что несёт.

– Я – нормальный, – начал раздражаться я. – Твоя девушка мне не нравится, приглашать её на танец я не буду. Всё. Дуй отсюда.

– Володь, ну, Володь, – заворковала Надька. – Ну, подожди ты. Я же тебя не прошу крутить с ней любовь, но на танец-то пригласить можешь?

– Да не хочу я. А с каких это пор ты записалась в свахи?

– Ни в какие свахи я не записывалась. Просто у меня с алгеброй совсем беда. И с физикой. И с химией. А Дударева в них знаешь как шпарит. Ну, списать мне даёт домашку и на контрольных тоже… Вообще-то, она страшная жмотина. Никому в классе не даёт. А мне даёт... из-за тебя. Вот я и подумала, привяжу её покрепче. Ну, обнадёжу немножко…

– И кто из нас ненормальный? – разозлился я.

– Ладно, не хочешь танцевать – не надо. Но здороваться-то ты с ней можешь? Убудет, что ли, от тебя? Ничего же не стоит. А ей – счастье. Нет, правда, Дударева сама так и сказала, – Надька состряпала мечтательно-блаженную физию и, взведя глаза к потолку, томно произнесла: – Ах, если бы мы с ним здоровались – я уже была бы счастлива. Ну трудно тебе, что ли, сделать человека счастливым?

– А заодно и тебя…

– А заодно и меня, – согласилась Надька.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

***

Концерт начинала Раечка. Двадцать лет учительствует, а на сцене стоит и трясётся. И пунцовыми пятнами вся покрылась. И чего нервничать? Не пойму.

Вслед за Раечкой я поднялся на сцену, что-то там продекламировал практически экспромтом. А сам шарил глазами по рядам зрителей. Лица, лица, сотня лиц. А Ракитиной не видно.

Первыми ребята из параллельного читали в лицах Маяковского. Потом наши выступили с «Вием». Судя по реакции зала, Гоголь обскакал глашатая революции. Мне же лично было вообще без разницы то, что происходило на сцене. Казалось, внутри меня отсчитывал секунды часовой механизм. Остатки здравомыслия иногда подавали признаки жизни, и я спрашивал себя: что я творю? Зачем мне это? Не болен ли я? Но сердце тарабанило так, что заглушало эти жалкие трепыхания.

Я не видел её в зале – вот что имело для меня значение. Я… даже не то что надеялся – я верил, что она придёт, и ждал. И теперь будто погрузился в пустоту.

Вечер стал казаться унылым. Лёгкое приятное волнение, которое с утра вибрировало где-то не то в животе, не то за грудиной, стихло… на несколько минут, а потом вдруг вспыхнуло с новой силой, прокатилось дрожью по телу. Я неосознанно обернулся и напоролся на её пристальный взгляд.

Она пришла! Она стояла почти у самого входа и смотрела на меня.

Я выдохнул, отвернулся и дальше уж до самого конца сидел как на иголках, чувствуя затылком жжение. В какой-то момент поймал себя на том, что ровным счётом не понимаю, что там на сцене творится, но сижу и улыбаюсь, как дурак. В общем-то, дурак я и есть.

Сто раз спрашивал себя, что я хочу – и не находил ответа. Мне просто было хорошо, когда видел её. Меня кидало в жар, когда она смотрела на меня. Я не знаю, что это, но оно захватило меня целиком и полностью... Если бы не эти её ответные взгляды, я ещё мог бы сопротивляться. Во всяком случае, попытался бы. А так, мы как будто вели с ней никому не ведомую игру, в которую оба втягивались всё больше и больше, теряя голову. Ну я, во всяком случае, точно терял.

Правда, иногда меня вдруг пронзали холодом сомнения: может, я всё выдумал? Может, она просто случайно остановила на мне взгляд и это ничего не значит? Может, я вижу то, что хочу видеть, лелея пустые иллюзии?

После концерта она снова пропала из поля зрения.

Я спустился в рекреацию. Юрка Сурков, обложившись бобинами, уже вовсю правил балом. Точнее, музыкой. Из напольных колонок грохотал «Чингисхан».

Я обошёл весь зал по периметру. Самые смелые уже понемногу сбивались в кучки и пританцовывали. Остальные – скромно подпирали стены. Не среди первых, не среди вторых Ракитиной не было. На сто процентов я, правда, сказать не мог – всё-таки темно, но нутром чувствовал – нет её в зале.

Вернулся в вестибюль, хотел там поискать, но нарвался на Надьку. Думал незамеченным свернуть в сторону центральной лестницы, но не тут-то было.

– Володь! – окликнула меня сестра.

Она семенила ко мне, волоча под руку свою подружку. Я вознамерился пройти мимо, но она уже подлетела и вцепилась в рукав. Вот же упёртая!

– Володька, это Света, ну ты помнишь её, да?

Я раздражённо воззрился на Надьку, потом перевёл взгляд на её подружку. Та застенчиво улыбнулась и склонила голову, густо краснея. Мне вдруг стало жаль девчонку чисто по-человечески. Особенно из-за того, что Надька выбрала её своей подругой.

– Как вам концерт? – спросил я из вежливости.

– Очень понравился! – пролепетала она.

– Скука! – одновременно с ней фыркнула Надька и устремила взгляд куда-то мне за спину. Лицо её переменилось, будто увидела там нечто неожиданное.

Я оглянулся. И тотчас забыл и про Надьку, и про её подружку, и вообще про всё. Мимо нас проходила она, Ракитина. Правда, выглядела так, будто только что поплакала. Мне хотелось спросить у неё, что случилось. Но тут подала голос Надька:

– Ого! Вот так номер! Э-э, подруга, стой-ка, стой-ка! Ну, точно! Откуда у тебя моё платье? И мой ремень?

Я смотрел в глаза Ракитиной и сразу не обратил внимание, во что там она одета. Но когда взглянул – всё понял. Точнее, вспомнил.

Да, мать действительно позавчера сунула тёте Вере целый пакет шмотья. Как по мне, всё это мелочь, которая и яйца выеденного не стоит, но, зная свою сестру, мог представить, какую она сейчас устроит сцену, и мне заранее стало тошно.

Так оно и случилось.

Надька верещала на весь холл про своё дурацкое платье и ремешок. Я пытался её оттащить в сторону – Надька выдёргивала руку. Просил угомониться – она как будто не слышала. Даже подружка её и та уговаривала: «Надь, да ладно тебе, пойдём, не лезь к ней» – бесполезно. Надю несло вовсю.

Как назло, все, кто случайно оказался в вестибюле, сразу подтянулись послушать и поглазеть, что за скандал.

На Ракитину жалко было смотреть. Казалось, она вот-вот расплачется, а, может, от отчаяния кинется на Надьку, но Ракитина умчалась в сторону гардероба. Оля Архипова и Даша Кузичева прыснули, глядя ей вслед. Я взглянул на них, наверное, очень зло, потому что обе сразу смутились и замолкли.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍– Ты совсем дура? – рявкнул я, повернувшись к Надьке.

– Что ты на меня орёшь?

– Да на тебя мало орать. Ты что тут устроила? Какого чёрта ты к ней прицепилась? Со своими шмотками дурацкими совсем уже спятила.

– Не смей на меня орать, последний раз предупреждаю, – зашипела Надя.

– Да я вообще с тобой разговаривать больше не хочу, истеричка.

Я развернулся и тоже направился в гардероб. Надька крикнула мне в спину:

– Ты ещё пожалеешь, что вот так со мной…

Я и оглядываться не стал.

Но в гардеробе было пусто. Ушла уже? Но мимо она не проходила, я бы не пропустил… Или где-то спряталась ото всех?

Я прогулялся по коридорам, но нигде Ракитину не обнаружил. В конце концов, забрал из гардероба куртку, оделся и пошёл на выход.

В вестибюле меня окликнула Оля Архипова, подбежала, поймав у самых дверей:

– Володя! Ты куда? Ты, что ли, уже уходишь?

– Да.

– Но дискотека же… – разочарованно протянула она.

Я неопределённо дёрнул плечом – не знал, что ей ответить, как объяснить, что мне сейчас совсем не до танцев. Я и себе-то ничего не мог объяснить.

***

Четверть часа спустя я брёл по пустынной и заснеженной Почтамтской и думал, что ей скажу.

А, собственно, что говорить? Извинюсь за слова сестры и всё. Гадал, что Ракитина мне ответит. Она ведь такая непредсказуемая!

Не дойдя до перекрёстка, я свернул во дворы. Поплутал немного – просто в прошлый раз был день, и я заходил с другой стороны, но вскоре узнал дом Ракитиной.

В большой комнате ярко горел свет. Снизу я видел лишь потолок и люстру с тремя рожками. Отошёл немного подальше – различил светло-зелёные обои и верхнюю половину стенки. Но людей всё равно не увидел.

А вот окна кухни и второй комнаты были тёмными. Я остановился в нерешительности. Неужели она не пошла домой? Тогда куда она могла пойти?

В растерянности я таращился на эти тёмные окна и не знал, что делать. То ли ни с чем возвращаться домой, то ли всё-таки сунуться к ней…

Вдруг окно в маленькой комнате вспыхнуло, в жёлтом квадрате возник силуэт. Ракитина. Её я узнал моментально. Я инстинктивно приник к шершавому стволу тополя, хотя понимал, что оттуда меня не видно, даже если она выглянет из окна. Тут – темень, там – свет. Да и она не выглядывала, а металась туда-сюда. Ну а я напряжённо следил за ней, забыв на миг, зачем вообще сюда притащился. А затем она вскинула руки и сняла с себя платье. И я задохнулся…

Хорошо, что я стоял у дерева. Вскоре она надела там что-то, выскочила из комнаты, окно вновь стало тёмным, а я всё ещё не мог прийти в себя. Горячая кровь бешено стучала в висках. Если зажмуриться, то я снова видел те несколько секунд, пока она… Как такое забыть? Горло вмиг пересохло. Я зачерпнул ладонью снег, прижал к лицу.

Затем обогнул дом и вышел к подъезду, но тут же тишину разорвал дружный хохот. На скамейке чуть поодаль расположилась компания. Я уж хотел было зайти в подъезд, но посмотрел на них ещё раз. Внимательнее. И впрямь не показалось – там была Ракитина. Она стояла в обнимку с каким-то парнем. Я на пару секунд замер у её крыльца.

Парень обнимал её очень по-свойски, явно не впервые. Всплыли слова Оли Архиповой про мотоциклиста, с которым Ракитина целовалась после уроков. Уж не он ли тот самый мотоциклист?

В груди едко зажгло, как будто разлилась кислота. Больно… И горло запершило. Я отвернулся, сморгнул, закусил до крови губу. Ощущал себя я полным идиотом.

Ну и что теперь делать? Уйти? Скрыться, пока она меня не заметила? А вдруг уже заметила? Издали и не разобрать. Я снова посмотрел в сторону галдящей компании и непроизвольно поморщился. Так глупо, так ничтожно никогда ещё себя не чувствовал. Напридумывал себе того, чего нет – вот и получил по носу.

Хотелось немедленно уйти, но почему-то продолжал стоять и изводиться.

Нет, я же пришёл не для каких-то там амуров. Я пришёл извиниться. Это и сделаю. Холодно, чётко и вежливо. И потом уйду, как будто меня вообще не касается, кто там с ней, что они делают…

Я глубоко вдохнул и двинулся вперёд. Немного не доходя, остановился и окликнул её.

Ракитина обернулась. Обернулся и тот, кто её обнимал. И все слова буквально встали комом у меня в горле.

Теперь, вблизи, я его узнал безошибочно. И только в первый миг опешил – как? Откуда? А потом всё понял с такой леденящей ясностью, что на короткий миг онемел и, кажется, оглох.

В голове всплывали и соединялись в логическую цепочку эпизоды: собрание по душу Ракитиной; шпана, подкараулившая меня у подъезда, с этим кривоносым во главе; тётя Вера, утверждавшая, что не видела тех, кто меня избивал. Как всё просто и понятно. Как всё тупо и пошло.

Она, кажется, что-то говорила, и не только она. А я падал в бездну, летел вниз со стремительной скоростью. Но удар о землю не убил меня и даже не покалечил. А всего лишь отрезвил: я просто забылся, нафантазировал себе чёрт-те что.

Взрыв хохота пробился сквозь вакуум в моей голове. Оторопь наконец отпустила. Они смеялись надо мной.

– … в штаны наложил? – обращался ко мне кривоносый.

– Чеши отсюда, комсомолец, пока ещё раз не наваляли, – крикнул кто-то со скамейки.

– Ну что встал? – это крикнула мне сама Ракитина, – ступай отсюда! А то ещё запачкаешь свои модные ботиночки…

И я ушёл. Под улюлюканье, под хохот.

***

Про тройку отцу кто-то стукнул. Неужели математичка? По идее, не должна – там и тройка-то была ненастоящая.

Отец гневался жутко, орал, угрожал, стыдил, замахивался. Я стоял столбом и думал – поколотит, но, на удивление, пронесло. Впрочем, мне было плевать – ударит или нет. Пусть хоть вообще всю душу выбьет, если она у меня где-то там ещё осталась.

Отец, видать, заметил, что я не в кондиции. Схватил за плечи, тряхнул со всей дури, заглянул в глаза и… отпустил. Просто отпустил и всё. Сказал только:

– Иди к себе.

Потом, правда, матери выговаривал, а я нечаянно подслушал:

– Он не пьёт? Вообще, не пахнет, но взгляд у него совсем пустой. И где его носило до самой ночи?

Позже понял – Надька стукнула. Сам виноват – рассказал ей, когда в пятницу из школы шли. А она из тех, кто обиды не прощает. Может, так оно и надо?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​