‌‌‍Глава 28. Таня

В понедельник утром вместо привычного «подъём» мама молча включила свет и сделала погромче радио. Она опять со мной не разговаривала. Я с ней вроде как тоже. Мы поссорились. Ещё в субботу, когда я вернулась с улицы домой.

Это всё старая песня: Славка плохой, компания его – хулиганьё сплошное, приличная девушка с такими якшаться не станет. В другой раз я бы, может, спокойно выслушала её, ведь и сама хотела со Славкой порвать, и дружки его мне надоели. Но я была на взводе. Меня аж колотило всю, и любого неосторожного слова хватило бы, чтобы взорваться.

К тому же я и так на неё жутко злилась из-за её подработок унизительных, из-за этого проклятого платья, из-за того, что соврала мне. Да ещё комсорг этот! Ну вот зачем он приходил? Мне видеть вообще никого не хотелось, а его – в особенности. Никогда, до самой старости, не забуду той ужасной сцены. И на него я тоже зла была, конечно же. Его ведь сестра. Да он и сам такой, хоть и не высказывается.

Но после того, как Славка с парнями его обсмеяли, а он просто ушёл, ни слова не говоря, мне стало совсем-совсем тошно, хотя, казалось, хуже просто быть не может. Я даже не слышала, что они ещё говорили, смотрела ему вслед, пока он не скрылся за поворотом, еле сдерживая слёзы.

Славка куда-то звал, но я быстренько распрощалась и убежала домой. А там мама пристала со своими извечными упрёками. Так не вовремя! Я потом всю ночь не спала. Всё думала: почему он приходил? Неужели извиниться за сестру? Не очень-то верится, но ничего другого на ум не шло.

В воскресенье я вручила маме платье со словами: «Отдай тем, у кого взяла».

На миг у неё сделалось такое лицо, как у человека, которого застали врасплох. "Откуда...", – начала было она, но потом снова нацепила на себя непроницаемую маску. Взяла платье без всяких вопросов.

Остаток дня я готовила домашку – что ещё было делать? Ну и манжеты с воротничком перешила. Сама при этом мечтала заболеть. Нет, правда, вот бы меня свалил какой-нибудь страшный вирус! Но со мной такие вещи не прокатывают. Болею я вообще редко и если уж болею, то как нельзя некстати. В каникулы, например.

Так что в понедельник проснулась здоровее всех живых, отвела Катьку в садик и поплелась в школу. Кто бы знал, как мне туда не хотелось! Каждый шаг давался через силу. Ведь полный вестибюль наблюдал мой позор, а кто не видел – так тем рассказали. Сплетни у нас любят. К тому же ненавистная Кузичева там торчала. Вот уж она повеселилась.

Но главное – как представлю, что встречу там Шевцова, так совсем дурно становится. Перед ним мне было стыднее всего, потому что, по большому счёту, ничего плохого он мне делал, а вот я… я попросила его избить. И он теперь это знает.

Я пообещала себя, что извинюсь при первом удобном случае, но всё равно шла в класс с тяжёлым сердцем.

За целый день такого случая не представилось. Вокруг комсорга вечно вились наши девушки, к нему и захочешь – не пробьёшься. Но даже не это меня останавливало. Шевцов сам вёл себя совсем не так, как раньше. Он будто меня в упор не замечал. За весь день ни разу не взглянул на меня.

Я хотела дождаться его после уроков, обычно он ходит один – в горкомовском доме, да и вообще в той стороне, никто из наших не живёт.

Сначала сидела в вестибюле на подоконнике, но потом меня оттуда согнала какая-то училка: уроки кончились? Нечего тут околачиваться!

Тогда я оделась и засела в скверике напротив школы. Скверик – одно название: три куста и две скамейки. Но школьный двор оттуда просматривался хорошо, осталось только дождаться, потому что наши все давно ушли, а комсорг домой не торопился. Наверное, опять в комитете комсомола пропадал.

Ждала я часа полтора, не меньше. Окоченела насквозь. Вытоптала весь сугроб поблизости, и попрыгала на месте, и поприседала. Можно было погреться в булочной, через дорогу, но я боялась, что проморгаю Шевцова.

И действительно, чуть его не проглядела. Он другую куртку надел, издали я его и не узнала. Зато сразу узнала Архипову. Они шли вдвоём. Значит, и после уроков оставались вместе? Но она ведь не входит в комитет комсомола…

Я встала за куцее деревце – почему-то очень не хотелось, чтобы они меня увидели. А сама, между тем, не могла отвести от них взгляд.

Вот они дошли до школьных ворот, немного постояли, а потом двинули дальше. Вместе. Но горкомовский дом совсем в другой стороне! И тут только до меня дошло – он провожал Архипову. То-то она сияла, как начищенный самовар.

Я с тоской смотрела им вслед, не понимая, почему мне так плохо…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

***

Во вторник шестым у нас физкультура. Была умная мысль не пойти, сослаться на ушиб – неуклюжая громадина Долгова здорово меня придавила на прошлом уроке. Но на самом деле, нога давно не болела, да и справку я не удосужилась взять.

В тесной раздевалке умещалось всего две коротких скамейки, одна – у одной стены, вторая – у противоположной. На одной скамейке, теснясь и толкаясь локтями, сидели почти все наши, неуклюже снимали колготки, надевали спортивные штаны. На второй – вольготно расселась Кузичева, вытянув ноги вдоль сиденья, ну и с края приютилась Долгова. Долгова переодевалась, а Кузичева, уже в спортивной форме, просто полулежала, болтая с девчонками.

– В новом номере «Силуэта» такое отпадное платье есть! Я увидела и влюбилась. Там выкройки, всё есть. Завтра вам принесу покажу. Мамка сказала, зачем нужна эта возня. Наши ателье всё равно, говорит, шить не умеют. А в ОРСе она, мол, и не такое достанет. Тем более на выпускной. Но не знаю… то платье просто шикарное.

– Ноги убери, – обратилась я к Кузичевой.

Та сделала вид, что меня не слышит и не видит. Я повторила громче – никакой реакции.

– Там ещё мне костюмчик один понравился…

– Кузичева, – я встала прямо перед ней. – Приём! Ноги убери.

– О, глядите-ка, девочки, – наконец она соизволила на меня поднять глаза, но скамейку так и не освободила. – Это же наша главная модница.

Она смотрела со злой насмешкой.

– Подвинься.

– Мне и так хорошо, – заявила.

– А сейчас станет ещё лучше, – разозлилась я и просто села ей на ноги. Она тотчас их выдернула из-под меня (я еле удержалась) и взвизгнула:

– Совсем чокнулась, Ракитина?!

Я даже отвечать на её вопли не стала.

Она направилась на выход, потом остановилась и с усмешкой бросила мне:

– Эй, Ракитина! А на выпускной ты тоже наденешь чьи-нибудь обноски?

Сказала и выскочила, хлопнув дверью.

Девчонки гуськом поспешили прочь из раздевалки. Архипова уже в коридоре укоризненно зашипела: Даша! Ну нехорошо так. Кузичева: А толкаться хорошо? Она мне чуть ноги не переломала. Архипова: Ну, надо было подвинуться...

А я вдруг разрыдалась в опустевшей раздевалке. Ощущение было такое, что в меня снова плюнули. И ответить мне нечем. Только молча утереться и всё.

Я переоделась, закатала тренировочные штаны до колен – на самом деле, они мне малы, то есть коротки, а новые мама никак не купит. Вот и приходится импровизировать. Я тоже такое в одном модное журнале подглядела, понравилось – ну и пригодилось.

В этот раз мы в парах отрабатывали верхний и нижний пасы. Мне досталась неповоротливая Ирка Долгова. С ней я, в общем, ничего не отрабатывала, а только гоняла по спортзалу, потому что та если и отбивала мой пас, то мяч у неё летел куда угодно, но только не прямо.

Шевцов опять не занимался физкультурой – как и в прошлую пятницу сидел на скамейке, наблюдал… не за мной. Это правда – ни разу не взглянул. Даже когда мяч упал возле него – не подал, будто не видел.

А я и не знала, что мне будет так не хватать этих его взглядов. Прямо физически. Как будто отняли у меня что-то очень важное. Нет, не отняли, сама потеряла…

Ну ничего, у нас ещё будет в среду занятие по английскому, мы останемся наедине – ну чем не удобный момент?

Честно скажу, на английский мне плевать, во всяком случае, сейчас. Мне не терпится поговорить с Шевцовым. Я даже не знаю, что скажу ему. Наверное, просто извинюсь, а там как пойдёт…

И чтобы уж совсем всё было правильно, после школы я отправилась не домой, а в училище. Нашла Славку, пришлось ждать почти полчаса до звонка. Отозвала «на пять минут».

Мы вышли на улицу.

Славка не стал надевать куртку, выскочил прямо в свитере, только натянул воротник почти до ушей и стоял теперь на крыльце, притоптывал от холода.

Эта суета сначала не давала мне сосредоточиться и хорошо, деликатно всё сказать. Поэтому я помялась и выпалила как на духу:

– Расстаёмся мы, Славка. Кончено всё.

Он даже дёргаться от удивления перестал. Сморгнул, нахмурился. Никак не верилось ему: это что, шутка такая? Нет, не шутка. С чего вдруг? Всё же нормально было. Ну вот так… Другой появился? Нет. А почему?

Это «почему» он сто раз повторил. А я толком и ответить не могла. Ну как сказать человеку, глядя в глаза, что тебе с ним тоскливо и муторно?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

***

В среду на уроках я сидела, как на колючках. Нервничала жутко. Все поля в тетрадках исчёркала. Терзалась: а вдруг Шевцов передумал заниматься со мной по английскому? Нет, не должен. Он товарищ ответственный. Сам сказал – партийное задание. А вдруг не захочет меня слушать? А с другой стороны – ну не захочет и что? Уши, что ли, заткнёт? Всё равно скажу. Заставлю выслушать.

Я гипнотизировала спину Шевцова – хоть бы раз обернулся. Только и оставалось мне, что любоваться, как он с Архиповой перешёптывался.

Один раз биологичка даже не утерпела и сделала им замечание. Архипова вся зарделась довольная. В столовой они тоже сидели рядышком и мило беседовали. Впрочем, я особо за ними не следила, почти сразу ушла – давали рыбные котлеты, а я их не люблю.

После шестого урока, как и договорились, я ждала его в библиотеке. Мысленно готовила речь. Да, побил тебя мой парень. Бывший, кстати. Да, по моей просьбе. Но это было не со зла, в сердцах и вообще как-то случайно и бездумно. Я потом сто раз пожалела, а сейчас так вообще готова умереть от раскаяния. Прости! Вот так ему и скажу, решила. Ну и за грубые слова извинюсь.

В библиотеке никого не было. Во время перемены тут ещё толклись какие-то девчонки-пятиклассницы, но со звонком читальный зал опустел. А я, как прилежная, достала пенал, тетрадку по английскому, учебник и, сложив перед собой руки, покорно ждала. Неужто всё-таки не придёт?

Наконец дверь с тихим скрипом приотворилась, я вскинулась, но… это оказалась Архипова. Она-то почему здесь?

– Володя поручил мне с тобой заниматься, – важно пояснила она.

А у меня внутри всё упало и скукожилось от досады и расстройства. Он настолько не хочет со мной общаться…

Архипова деловито расположилась рядом, достала книжку.

– Может, с домашки начнём? – спросила она. – А потом уже…

– Спасибо, я сама справлюсь, – процедила я, наоборот убирая в сумку тетрадь.

Архипова неожиданно проявила характер – и когда успела перенять командирские замашки? Она поймала меня за руку и строго посмотрела в глаза:

– Ты, Ракитина, не спорь. Позанимаемся сейчас, а там видно будет.

Я поразмыслила и согласилась.

С Архиповой заниматься у меня, конечно, не было никакого желания, в последнее время она, к тому же, стала меня страшно раздражать. Но если так подумать – по английскому оценку исправить надо. Сама я чёрта с два разберусь, а так хоть уроки сделать поможет.

Ну а главное – пришла ведь я уже, сижу тут. Если уйду сейчас, то сразу станет понятно, что приходила не ради занятия, а ради комсорга. Оно, конечно, так и есть, но знать об этом никто не должен. А тем более Архипова.

Вздохнув, я снова достала тетрадку. Она открыла дневник.

– Так-с, что там нам задали… эксесайз сёти фо он пэйдж эйти фри…

Пока Архипова объясняла мне функции герундия, я отчаянно боролась с сонливостью и безнадёжно проигрывала. Ну просто голос у неё монотонный. Она бы даже Катьку мою влёт усыпила.

Архипова заметила, что я клюю носом, обиделась, и занятие наше закончилось.

Мы спустились в гардероб: она – гордо и стремительно шагала впереди, я – пытаясь стряхнуть дрёму, плелась следом и отстала. Пока я бродила среди вешалок и искала своё клетчатое пальто, она уже полностью оделась. И тут в гардероб заглянул Шевцов. В руке держал свою модную дублёнку.

Он скользнул по мне совершенно пустым, равнодушным взглядом, потом увидел Архипову и улыбнулся. И даже глаза его как будто наполнились теплом.

– Не ушла ещё? У нас тоже собрание только что закончилось. Подождёшь?

– Конечно, – ответила Архипова. Голос у неё стал воркующий, а лицо розовое и довольное.

Он её провожал, наверное, до самого дома, не знаю. Во всяком случае, до поворота на Почтамтскую я шла за ними и с тяжёлым сердцем наблюдала, как Архипова семенила, держа его под руку. Потом мы разделились. Я – направо, они – налево. А горкомовский дом вообще в другой стороне.

Потом, уже дома, я, конечно, поплакала. Да что уж – нарыдалась вволю, до хрипоты. Это, наверное, ревность, что ещё?

Самое смешное, он ведь даже ничуть не притворялся: он не сближался с Архиповой намеренно, назло мне. Ничуть не старался вызвать эту самую ревность. Я бы это сразу просекла, такие вещи видно. Тем более с ним – я всегда вижу, когда он настоящий, а когда делает вид. И сейчас он был самим собой и просто жил дальше. Он действительно, без всяких умыслов, сдружился с Архиповой, общался с ней охотно, улыбался искренне.

И меня он действительно больше не замечал...

Наверное, тогда я и поняла, что это у него не просто обида, ну или злость, которая пройдёт, если попросить прощения. Это вообще не обида и не злость. Он просто вычеркнул меня из всех своих списков. Я для него перестала существовать. Меня попросту нет для него – я это осознала внезапно и очень ясно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я не знала, что так бывает: в одночасье силой воли раз – и забыл человека. Словно выключил проигрыватель, когда пластинка надоела. Может, вот таких идейных комсоргов где-нибудь этому учат? Потому что если у него прежде и были какие-то чувства ко мне, то он сумел их отринуть. Заглушить, раздавить… не знаю. То есть это сделала я – заглушила, раздавила, уничтожила. Всё уничтожила…

А что самое-самое плохое: именно теперь, когда ничего не осталось, мне очень сильно, нестерпимо, до спазмов в груди хотелось всё вернуть. Хотелось, чтобы он опять смотрел на меня, чтобы разговаривал со мной. Чтобы мне улыбался, а не Архиповой, и домой провожал меня, а не её. Я думала про него, и у меня болело сердце. Почему я была такая слепая и такая глупая?

Ночью я, заливаясь слезами, безмолвно проклинала себя и просила у него прощения, свято веря в силу мысли, как когда-то в детстве. Вспоминала те несколько моментов, когда мы с ним оказывались наедине, и плакала ещё горше. Потому что иметь и потерять – всегда больнее, чем вообще не иметь никогда.

Загрузка...