Богиня

Глава 4

В соседних комнатах по-прежнему стоял шум, оттуда доносились смех и музыка, но Дейзи уже ни на что не обращала внимания, кроме темной, невероятно привлекательной головы, склоненной к ней. Эти бездонные глаза пригвоздили ее к месту, будто хотели вобрать в себя, беспощадно сжигая, как лесной пожар. Она пыталась встать, сохранить хоть какое-то подобие достоинства, но ни сил, ни воли не осталось. Темно-красные стены и пол закружились перед ней в гротескном водовороте света и красок, а в самом центре, притягивая ее, словно мошку к пламени, сверкали горящие глаза Видала Ракоши. Она задыхалась. Сигарета, выпавшая изо рта, прожгла дыру в фиолетово-аметистовом атласе. Видал молниеносно сбросил сигарету на пол и раздавил каблуком.

– Вам больно?

В этом низком баритоне прозвучала такая неподдельная тревога, что девушка мгновенно очнулась.

– Н-нет…

Она, пошатываясь, встала. Но Ракоши даже не отодвинулся, чтобы позволить ей пройти. Он был так близко, что она чувствовала его теплое дыхание, ощутила почти неуловимый запах его мужественности.

– Простите, – пробормотала она, оглушенная безумным стуком собственного сердца.

– Нет.

Венгр как будто почуял, что получил над ней неограниченную власть. Глаза его сузились, и взгляд, дерзкий, пронизывающий и решительный, приковал девушку к месту.

– Теперь, когда я снова нашел вас, никогда не потеряю. Никогда не позволю покинуть меня.

Девушка, понимая, что вот-вот потеряет сознание, покачнулась, и тотчас теплая рука легла на ее плечо.

– Пойдем туда, где мы можем поговорить.

– Нет, – прошептала Дейзи. Сейчас, когда ее мечты соприкоснулись с реальностью, девушку внезапно охватил ужас. Она попыталась отстраниться, но Ракоши легко удержал ее.

– Почему нет?

Темные брови вопросительно поднялись.

Его прикосновение обжигало кожу. Она никуда не пойдет с ним. Пойти с этим человеком означает бросить Боба, а такое немыслимо. Он не заслужил подобного обращения. Боб был так добр к ней. Добрее, чем кто бы то было на свете.

Рыдания душили девушку. Она любила Боба, но вовсе не такой любовью, которая была ему необходима. Недалек день, когда ей придется выложить ему все начистоту, но этот день еще не пришел, и она не может просто повернуться и уйти с Ракоши. Не может!

– Нет, – снова пробормотала она пересохшими губами. – Пожалуйста, пустите меня.

Сильные оливково-смуглые пальцы лишь крепче сжали ее руку, и Дейзи почудилось, будто почва ушла у нее из-под ног. Ей показалось, словно все ее жизненные принципы трещат и рушатся, и выхода нет. В сознании эхом отдавались слова Лили. Для чего она живет? Ради Боба или себя самой?

Боль пронзила Дейзи, и она с отчаянием осознала, что никогда не сможет полностью принадлежать Бобу. Он любил ее, но никак не хотел понимать. И чутье ей подсказывало, что стоявший рядом человек прекрасно ее понимает. Дейзи предприняла последнюю бесплодную попытку ухватиться за мирок, ставший ее убежищем.

– Я приехала с Бобом Келли, – объяснила она, уже зная, что сражение проиграно. – Он будет меня искать.

Легкая улыбка тронула губы Ракоши.

– Но не найдет, – ответил он и уверенно взял Дейзи за руку.

Девушка поняла, что с этой минуты ее жизнь круто изменилась.

Дейзи не помнила, как вышла из дома. Видал Ракоши крепко сжимал ее ладонь. Она почти бежала, пытаясь попасть в такт его широким шагам. Они пересекли мокрый от росы газон, остановились на подъездной аллее, посыпанной гравием, и Видал открыл дверцу светло-голубого «дузенберга». Дейзи не спрашивала, куда они едут. Ей было все равно. Теперь она с ним, и этого достаточно.

В отличие от Боба он вел машину с раскованной небрежностью, поразительной беспечностью и равнодушием к опасности, минуя повороты с убийственной скоростью, ни на мгновение не выпуская руля. Выхваченные светом фар мелькали дома, деревья, фонари и исчезали, проглоченные го тьмой.

Девушка сидела молча, боясь шевельнуться. Отныне мир и покой покинули ее навсегда. Что-то так долго дремлющее в душе теперь проснулось. Вкус к жизни, энергия, дерзость, воспламенявшие кровь и заставлявшие нервы напряженно вибрировать. Она знала это инстинктивно, с того дня, как впервые появилась на съемочной площадке. Отныне обратной дороги нет. Ее судьба неразрывно связана с этим человеком.

Ракоши объехал бульвар Сьенега и направился к побережью.

– Сигарету? – спросил он, прерывая молчание. Дейзи кивнула, и он, убрав руку с руля, щелчком открыл портсигар. В неярком свете девушка заметила герб, выгравированный вместо инициалов в одном углу и украшенный большим бриллиантом.

Огонек зажигалки осветил его лицо, красивые, почти сатанинские черты, и Дейзи поняла, почему его называют дьяволом. Черный галстук-бабочка давно исчез, и ворот простой белой вечерней сорочки был распахнут. Услышав ее громкий вздох, он повернул голову и посмотрел ей в глаза. Нестерпимый жар опалил Дейзи. Но его белые зубы блеснули в чарующей улыбке, и она невольно спросила:

– Почему вы считаете, что я приехала из Орегона?

Ракоши рассмеялся, и ее смущение и благоговейный страх перед ним мгновенно улетучились. Он – родственная душа, вторая половина, духовно близкий человек, встречи с которым она ждала всю жизнь.

– Ваш брат сказал, что вы уехали из Калифорнии и вернулись в Орегон.

– У меня нет брата.

Ракоши свернул с шоссе, и «дузенберг», рыча мотором, понесся по грязной дороге туда, где гигантские волны непрерывно накатывали на пустынный берег.

– Я знаю. Прекрасная игра… для человека, не имеющего никакого отношения к актерскому ремеслу.

Девушка не уточнила, что он имеет в виду. Она и без того все поняла.

Машина въехала на дюну, и Видал нажал на тормоза. В лунном свете поверхность океана представлялась черным шелком, и набухающие волны разбивались кружевной пеной о мелкий белый песок. Ночной бриз нес запах соли и прохладу. Ракоши снял смокинг и накинул на плечи девушки, пока они шли, спотыкаясь и скользя к самому берегу. Дейзи скинула босоножки на высоких каблуках и подставила лицо ветру.

– Здесь очень красиво и очень одиноко.

– Поэтому я и приехал сюда.

Порывом ветра платье прижало к телу: скользкий атлас льнул к коже, облепив груди и бедра, а подол рвался и трепетал фиолетовым флагом. Видал оценивающе прищурился. Она казалась одновременно воплощением невинности и дикой языческой богиней. Той, которая затмит Грету Гарбо на экране. Некоторое время оба молчали. Белая ажурная пена ложилась к ногам.

– Вы знаете, что мне нужно от вас, не так ли? – спросил он наконец, и по спине Дейзи побежали мурашки. Что бы он ни имел в виду, она отдаст это по доброй воле и никогда не пожалеет.

– Я хочу снимать вас. Мне нужно убедиться, что тот внутренний свет, которым вы обладаете, не пропадет на экране.

В эту минуту луна освободилась из плена облаков. Ракоши ожидал горячей благодарности, клятв в вечной преданности, глупого потока бессмысленных заверений в том, что она всегда мечтала быть кинозвездой. Но девушка молчала, оставаясь при этом странно безмятежной. На нее снизошло какое-то необычайное спокойствие, сродни хладнокровию, и Ракоши облегченно вздохнул – она действительно не похожа на остальных.

Он поднял камешек и далеко запустил в темную воду.

– Я человек, повинующийся инстинктам, – объявил он, констатируя факт, который никто из близких его друзей не осмелился бы отрицать. – По моему мнению, у вас редкий дар, Валентина.

Их руки мимолетно соприкоснулись, и девушка затрепетала.

– Но ожидаю от вас абсолютного повиновения. Железной дисциплины.

Темные брови мрачно сошлись. Сейчас он удивительно напоминал римского императора, привыкшего к беспрекословному послушанию и покорности своих подданных.

Видал остановился, глядя на нее сверху вниз.

– Надеюсь, вы поняли?

Она едва доходила ему до плеча. Девушка повернула голову; ветер разметал по плечам длинные волосы. Лунный свет подчеркивал трогательную чистоту девичьего профиля, и режиссер, никогда не засыпавший в Ракоши, немедленно начал прикидывать, удастся ли старшему осветителю Дону Саймонсу воспроизвести этот эффект.

– Хорошо, – сдержанно согласилась она, и Видал, пораженный таким самообладанием, удивленно покосился на нее.

– Откуда вы взялись, черт возьми? – поинтересовался он, чуть улыбаясь.

Сверкнув в темноте глазами, она сказала со стальной решимостью:

– Это не важно. Я все равно не вернусь назад.

Видал засмеялся, и в эту минуту она, споткнувшись, упала на него. Он подхватил девушку, и они ненадолго замерли, а потом смех в его глазах растаял. Видал наклонился и властно завладел ее губами.

Дейзи была не готова к поцелую. Ее губы покорно раскрылись навстречу Видалу. Мгновенное потрясение тотчас сменилось жгучим наслаждением, когда его язык проник ей в Рот, пробудив в девушке доселе неведомые ощущения. Она была почти раздавлена, прижата сильными руками к твердым чреслам. Дейзи задыхалась. Она принадлежит ему, только ему… навсегда…

Но тут он отстранился, так же внезапно, как сжал ее в объятиях.

– Пойдем, – зло бросил Видал, мрачно хмурясь, и, круто повернувшись, направился прочь так быстро, что она едва поспевала за ним. – Завтра трудный день. Я пришлю за вами студийный лимузин.

– Но куда? Где я буду жить? – осмелилась она спросить, стараясь не замечать, как гулко стучит ее сердце.

Видал слегка пожал плечами.

– Там, где жили до сих пор.

– Я жила с Бобом, – пояснила она и поморщилась от внезапной боли, пронзившей ее при упоминании этого имени. – И не смогу вернуться. Никогда.

Это было правдой. Дейзи осознала это, едва ступив в залитый светом холл Лили Райнер. Ее жизнь необратимо изменилась, и ради Боба, только ради Боба разрыв с прошлым должен быть быстрым и окончательным. Как разрез хирургического скальпеля.

Девушка вздрогнула. Неужели именно это испытала мать, когда подъехала в потрепанном «форде» к монастырским стенам? Может, она тоже любила дочь, но понимала, что у них нет общего будущего?

Буруны, увенчанные белыми шапками, оглушительно ревели, разбиваясь о берег, лизали ее ноги и кололи щеки брызгами пены.

Боб будет чувствовать себя таким же покинутым, как она сама. И, подобно ей, тоже не сможет понять.

Слезы блеснули на длинных темных ресницах. Дейзи внезапно показалась себе очень старой, почти дряхлой. Остаться с Бобом означает обмануть его. Он заслуживает от женщины своей жизни гораздо большего, чем Дейзи могла дать ему. Благодарность не заменит любви, и постепенно когда-нибудь он поймет и простит ее, как она в свое время поняла и простила мать.

Их взгляды встретились, и она подняла подбородок чуть выше.

– Куда лимузин заедет за мной? – снова спросила она. Лицо Видала стало жестким. Всего несколько часов знакомства, а от нее, как от всякой женщины, сплошные неприятности!

Он мысленно выругался. Никто и никогда не приезжал с ним в Вилладу. Это установленное им самим непреложное правило еще ни разу не было нарушено.

Видал рассерженно вдохнул. Сегодня придется сделать исключение. Завтра он поселит ее в «Беверли-Хиллз» или «Беверли-Уилшир».

– В таком случае вам лучше поехать со мной, – сухо объявил он, открывая дверцу машины. Едва дождавшись, пока она сядет рядом, он включил зажигание, развернул автомобиль и вновь направил его к шоссе.

Дейзи сознавала, что здравомыслие и рассудительность покинули ее. Он сказал, что никогда не позволит ей снова сбежать. Целовал со свирепой страстью. Почему же теперь молчит, превратившись в незнакомца, снедаемого непонятным гневом, причины которого она не понимала.

Только когда шоссе осталось позади и машина начала взбираться вверх по крутому и непроницаемо-темному каньону, она нашла в себе мужество нерешительно спросить:

– Вы в самом деле хотите, чтобы я приехала завтра на студию?

– Да, – резко бросил он. – Мне нужна чертовски хорошая кинопроба, чтобы убедить руководство «Уорлду-аид» заключить с вами контракт и позволить снимать в фильме, который я уже представляю себе.

– Каком? – с любопытством спросила девушка. Они круто повернули, и глаза Ракоши злобно блеснули.

– Фильм, который директора студии вовсе не намереваются запустить в производство… пока.

– И вы сумеете заставить их изменить решение?

– Если они не согласятся, я пригрожу обратиться к Сесилу де Миллу в студию «Лески».

– И вы можете это сделать?

– Я делаю все, что хочу, – процедил он, вновь помрачнев.

У Дейзи перехватило дыхание. Как ей хотелось быть похожей на него! Быть такой же бесстрашной, дерзкой, отчаянной, не бояться жизни! Смотреть миру в лицо – неукротимо, твердо, с беспечным вызовом. Делать то, чего хочет она. Стать Валентиной. Личностью, созданной ей самой.

Девушка закрыла глаза и поклялась, что отныне никогда не будет думать о себе как о Дейзи. Дейзи Форд умерла. Осталась лишь Валентина.

Холмы зловеще нависали над ними – темные силуэты во мраке ночи. Наконец, когда они добрались до самой голой, бесплодной вершины, Видал свернул с узкой дороги и остановил автомобиль у большой уединенной виллы.

Слуга-филиппинец поспешил навстречу, удивленно подняв брови при виде Валентины.

– Хотите выпить? – спросил Видал, беря с серебряного подноса, принесенного Чеем, традиционный высокий стакан бренди и содовой.

– Нет, спасибо.

Валентина в изумлении осматривалась. Никогда не видела она ничего подобного. Одна стена была целиком из стекла, и видневшиеся вдалеке огни свидетельствовали о том, что где-то, в другом доме, веселились запоздалые гости. Ковер был белым и таким пушистым, что ноги утопали в нем по щиколотку, стены обтянуты черной кожей; очень много картин и книг. Девушка внезапно застеснялась своих босых ног и растрепанных волос и залилась краской смущения. Что подумает о ней молодой человек, слуга Видала?

Но выражение лица филиппинца оставалось непроницаемым. Он лишь бесстрастно поклонился, когда хозяин приказал:

– Пожалуйста, проводите мою гостью в испано-мавританскую комнату. Завтра нам обоим нужно с утра ехать на студию.

– Да, сэр.

Видал шагнул к лестнице, но тут же остановился, не сводя с девушки глаз. Темные глубины оставались таинственно непроглядными, как ни пыталась понять Валентина, о чем он думает.

– Доброй ночи, – пожелал он и, не оглядываясь, поднялся по ступенькам в свою спальню. Несколько мгновений спустя раздался громкий стук захлопнувшейся двери.

Чей тотчас же оказался рядом.

– Сюда, пожалуйста. Испано-мавританская комната на первом этаже. Там очень красиво.

Девушка считала, что, покинув монастырь, навеки распрощалась с одиночеством. Теперь же ей стало ясно, как она ошибалась. Одиночество терзало ее как никогда раньше. Валентина неохотно последовала за Чеем в комнату для гостей и, конфузливым шепотом пожелав слуге спокойной ночи, выскользнула из платья, оставив фиолетовый атлас лежать на полу сверкающей лужицей.

Она в доме Видала Ракоши. Он проведет ночь всего в нескольких шагах от нее. Не об этом ли она мечтала? Грезила?

Валентина вздохнула и легла в постель, зная, что должна довольствоваться достигнутым, впрочем, она отчетливо понимала также, что не найдет мира и покоя, пока не разделит с ним не только кров, но и ложе, не завладеет его сердцем, душой и телом.

Девушка закрыла глаза, но сон не шел. Завтра ей придется встретиться с Бобом и все ему объяснить. Но даже эта мысль не могла вытравить воспоминание о горящих губах Видала Ракоши.

Ею двигала железная решимость, как в тот день, когда она выходила из ворот монастыря. Она заставит Видала Ракоши влюбиться в нее.

Валентина притронулась кончиками пальцев к вспухшим губам и с легкой улыбкой заснула.

Утром ее разбудил Чей и попотчевал свежим кофе, горячими булочками и ледяным апельсиновым соком. Она поспешно оделась, представляя, как неуместно выглядит вечернее платье ранним утром.

Закрыв за собой дверь комнаты, Валентина обернулась и увидела Ракоши, ожидавшего в холле. Он уже успел прокатиться верхом. Сапоги были покрыты тонким слоем пыли, а ворот рубашки по обыкновению распахнут.

– Вы позавтракали? – спросил он, словно намекая, что она причинит ему кучу неудобств своей медлительностью, если еще не успела поесть и умыться.

– Да. – Валентина нерешительно шагнула к нему. – Что делать с моей одеждой? Как я появлюсь на студии утром в вечернем платье?

Видал с трудом сдержал улыбку.

– Не волнуйтесь. Не вы первая. Совершенно не важно, в чем вы появитесь. Студийная костюмерная обо всем позаботится.

Он решительно повернулся, и она последовала за ним в прохладу и свежесть рассвета. У ворот ожидал водитель в «роллс-ройсе», чтобы везти их на студию.

– Начальник актерского отдела на киностудии ни черта о вас не знает, – заметил он, как только машина сделала первый поворот и перед ними открылась долина Кахуэнга. – Если даже разверзнется преисподняя и начнется светопреставление, мило улыбайтесь и не говорите ни слова. Я сам все улажу.

Хотя оба сидели на заднем сиденье, расстояние между ними казалось непреодолимым. Словно он никогда не дотрагивался до нее. Не целовал. Валентина крепко стиснула лежавшие на коленях руки.

– Откуда вы знаете, что я смогу играть? – с любопытством поинтересовалась она.

– Потому что я – Ракоши, – ответил он, и сердце Валентины лихорадочно забилось. Она начала нервно ломать пальцы, и он, видя, как девушка волнуется, сказал уже мягче: – Не тревожьтесь о том, способны ли вы сыграть роль. Это придет само собой. Не только драматический талант делает актера кинозвездой. Внешность, движения, мимика, голос… все это важно, но недостаточно, иначе тысячи людей могли бы стать знаменитостями.

– Но что же тогда главное? – спросила наконец девушка, когда горы Санта – Моника залил розовый свет, а лимонные и апельсиновые рощи стали отчетливо видны в первых лучах солнца.

– Индивидуальность. То самое качество, которым вы наделены в избытке. Это привлекает и удерживает внимание, заставляет пытаться еще и еще раз увидеть вас.

– И у меня она есть?

– Несомненно, – резко бросил Ракоши, наклоняясь вперед и нажимая незаметную кнопку, открывающую бар красного дерева. Внутри оказались стаканы и серебряные фляжки. Еще не было и шести часов утра.

Валентина пыталась оторвать взгляд от Видала и не могла. Какие у него сильные руки! Так и хочется до них осторожно дотронуться. Зарыться пальцами в жесткие иссиня-черные волосы.

– Что произойдет, когда мы приедем на студию? – спросила она.

– Сначала я отведу вас к гримеру, потом к парикмахеру, а уж потом в костюмерную.

– И я сыграю сцену из фильма?

– Да, – кивнул Видал и, поколебавшись, добавил: – Вот уже много лет я хочу снять фильм о войне Алой и Белой розы, между домами Ланкастера и Иорка за английский трон. XV век.

– Нечто вроде «Черных рыцарей»?

Губы Видала дернулись в улыбке.

– Ничего общего. Эту картину мог бы снять слепой, глухой и немой. Я хочу создать фильм, который люди будут стремиться увидеть и через пятьдесят лет. Классику. Было время, когда я считал, что главную роль сможет сыграть лишь Гарбо. Но ваше появление на съемочной площадке все изменило. Я стал думать по-другому, стал иным, нежным и задумчивым.

Однако Валентина встревоженно уставилась на венгра.

– Мои познания в истории Англии исчерпываются сведениями, что Вильгельм Завоеватель покорил ее в 1066 году и что сын теперешнего короля очень красив.

Видал невольно сдвинул брови. Светловолосый, учтивый принц Уэльский славился прекрасными манерами и был полной противоположностью ему.

– Придется учиться, – сухо заметил он. – Я хочу, чтобы вы не просто играли роль Маргариты Анжуйской, а стали ей.

– Кто эта Маргарита? – без обиняков осведомилась девушка.

Видал усмехнулся. Любая другая женщина скорее всего притворилась бы, что знает все о Маргарите, нежели призналась в собственном невежестве.

– Маргарита Анжуйская была настоящей тигрицей. Вспыльчивая, неукротимая, мужественная и страстная. Урожденная француженка и жена Генриха VI Английского. – Глаза его лукаво блеснули. – Не очень-то они подходили друг другу. Генрих был настоящим ханжой и постоянно предавался молитвам и покаянию. Когда родился их сын, августейший отец объявил, что он, вероятно, был зачат Святым Духом.

Девушке на какое-то мгновение показалось, что выросший между ними барьер вот-вот разрушится, но они уже въезжали в ворота студии, и Видал смолк. У забора толпились люди, ожидающие набора в массовку. Пожилой человек, так откровенно косившийся на Боба в тот раз, когда он привез Валентину, теперь браво взял под козырек и пожелал мистеру Ракоши доброго дня.

Они миновали офис отдела по набору актеров и оказались на съемочной площадке. Декорации для «Черных рыцарей» давно уже были демонтированы. На их месте возвышался вокзал с паровозом и вагонами. Девушка вспомнила, как неотразимо красива была Романа де Сайта в костюме средневековой принцессы, и неожиданно засомневалась в своих силах. Именно Романе следует дать роль Маргариты Анжуйской! Романе, с се золотыми волосами и фарфорово-голубыми глазами.

«Роллс-ройс» остановился, и водитель открыл дверцы.

– Послушайте, что бы со мной ни делали в гримерной, я все равно никогда не буду похожа на Роману де Сайта, – пробормотала она в панике.

– Упаси Господь, – охнул Видал, поднимая с сиденья папку. – В одной этой студии не меньше сотни Роман, а по-моему, ее одной уже более чем достаточно!

Шофер по-прежнему стоял у дверцы. Чуть поколебавшись, Валентина ступила на землю. Головы всех присутствующих начали поворачиваться в ее сторону. Каждый появившийся в обществе Видала Ракоши мгновенно привлекал внимание окружающих, и несколько спешивших куда-то администраторов немедленно остановились, чтобы посмотреть вслед девушке, которая поднималась вместе с режиссером по деревянной лестнице, ведущей в гримерную.

– Доброе утро, мистер Ракоши, – приветствовал венгра Уолли Баррен, немедленно оставляя попытки превратить явно скучавшего актера в испанского конкистадора. Визит enfant terrible[5] «Уорлдуайд» был крайне редким и оттого еще более значимым событием.

– Доброе утро, Уолли. Позвольте познакомить вас с Валентиной.

Уолли встревоженно заглянул в свои записи на пюпитре.

– Здесь нет ее имени, мистер Ракоши. Она пробуется для «Тревожного рассвета»?

– Она пробуется не для «Тревожного рассвета» и ни для какого другого фильма, Уолли.

– Но актерский отдел всегда указывает роли, на которые пробуются актрисы, мистер Ракоши.

– Ее прислал не актерский отдел.

– Вот как…

Уолли судорожно перевел дыхание.

– Понимаю. Что же вы хотите от меня, мистер Ракоши?

– Прежде всего я не хочу, чтобы вы превратили ее в копию всех этих роскошных девиц, претендующих на звание кинозвезд.

– Конечно, мистер Ракоши, – кивнул Уолли, подавляя улыбку. – А мистер Гамбетта знает о… пробе мисс Валентины?

– Это не его дело… пока.

Уолли весело ухмыльнулся и, усадив Валентину, набросил ей на плечи пеньюар, пока его помощники занимались конкистадором.

Теодор Гамбетта был самозваным императором «Уорлдуайд». Родившись в одной из многочисленных лачуг на бесплодной выжженной солнцем земле, он создал «Уорлдуайд» и превратил ее в одну из самых больших и известных студий мира. Вавилон сиял во славе и рушился в позоре на площадках «Уорлдуайд», Моисей спускался с горы Синай. Красное море расступалось. Гражданская война начиналась и заканчивалась победой Севера. До появления Ракоши никто и не думал претендовать на то, что фильмы «Уорлдуайд» имеют какое-то отношение к настоящему искусству, зато ни один человек не оспаривал, что по части кассовых произведений она оставила далеко позади своих конкурентов.

Валентина села перед огромным, ярко освещенным зеркалом, а Видал, открыв папку, подошел к Уолли.

– Это эскизы к костюмам, Уолли. Эпоха – середина XV века, но женщина не тоскующая принцесса, запертая в башне из слоновой кости. Она настоящий воин. Женщина, которая вела мужчин в битву, потому что ее муж оказался слишком слабым и ничтожным.

Уолли приподнял подбородок Валентины и, склонив голову набок, задумчиво уставился на девушку.

– Думаю, в центре внимания должны быть глаза. В жизни не встречал таких чертовски выразительных глаз. А линия подбородка? Идеальна, абсолютно идеальна.

Валентина не шевелилась. Они обсуждали ее, словно неодушевленный предмет.

– Я вернусь, чтобы отвести ее к парикмахеру, Уолли.

Если кто-то начнет задавать вопросы, ссылайтесь на меня.

– Будет сделано, мистер Ракоши.

Вспыльчивый венгр уже успел нажить немало врагов на студии, но Уолли к ним, не относился. Все, чего добивался режиссер – неукоснительной точности и профессионализма, этого требовал от себя и гример. И если не получал требуемого, разражалась гроза. Уолли слыл настоящим мастером своего дела.

Он вновь пригляделся к Валентине. За два года работы в «Уорлдуайд» Видал никогда никого не провожал в гримерную – ни звезд, ни стардеток. Кроме того, мистер Гамбетта не знает о ее существовании. Интересная история!

Уолли покачал головой, но тут же забыл обо всем, погрузившись в работу. Это было истинной радостью. Девушка оказалась совершенством. Ни одного недостатка, который необходимо спрятать, никаких изъянов, которые требуется скрыть от беспощадных осветительных приборов.

– Вы давно знаете мистера Ракоши? – спросила Валентина Уолли, находя необъяснимое наслаждение в звуках этого имени.

– Два года, – ответил Уолли, отбрасывая одну кисть и беря другую. – С тех пор как мистер Гамбетта привез его в «Уорлдуайд». Вы даже не представляете, какая суматоха поднялась! Такого волнения я не видел за все двадцать лет, что работаю на студии.

Он осторожно подчеркнул впадины под скулами.

– Никто никогда о нем до этого не слыхал. Мистер Гамбетта был в Европе, увидел там его фильмы и посчитал, что он гений. Дескать, Видал придаст престиж «Уорлдуайд» как никто иной.

Гример отступил, чтобы полюбоваться своей работой. – Конечно, мистер Ракоши не собирается мириться с тем дерьмом, что другие режиссеры. С мистером Гамбетой… – Уолли заговорщически понизил голос, – …не так-то легко сработаться.

– Как, вероятно, и с мистером Ракоши, – улыбнулась Валентина.

– Тут вы совершенно правы, – хмыкнул Уолли. – Когда мистер Гамбетта и мистер Ракоши сталкиваются лбами, искры летят, а шум стоит такой, что все! разбегаются! – Он начал накладывать тени на веки. – В Забавнее всего, что мистер Гамбетта неизменно уступает, мистер Ракоши еще ни разу не ошибся. Все студии в городе мечтают заполучить его. Мейер и Талберг из «Метро-Голдвин-Мейер» предложили ему такие деньги, что Свенсон, услышав об этом, тут же потеряла сознание.

– Глория Свенсон?

– Да. Сама она получала в «Парамаунт» девятьсот тысяч долларов в год. Только счет за одежду составлял восемьдесят тысяч!

Валентина в изумлении моргнула. Она знала, что кинозвезды зарабатывают огромные деньги, но девятьсот тысяч, долларов это было выше ее понимания.

– Если мистер Ракоши станет вас снимать, ваш доход будет не меньше, – ободряюще заметил Уолли.

– Я бы просто не знала, что делать с такими деньгами.

– Тратить их, детка. Тратить, – объяснил Уолли, меняя кисть на пуховку.

Ему нравилась последняя находка мистера Ракоши. В этой девушке чувствовались безыскусная прямота и искренность, так непохожие на манерность и притворство большинства старлеток «Уорлдуайд».

– Скажу по секрету, что вы единственная, которую самолично привел режиссер. Обычно актеров, претендующих на заключение контракта, присылает актерский отдел. Думаю, мистер Ракоши замыслил для вас нечто совершенно особенное. – Уолли осторожно обвел линию губ карандашом. – Все, чего ни коснется мистер Ракоши, превращается в золото. Если он выделил вас, можете ставить последний доллар на то, что вы на пути к самой вершине.

Он принялся смешивать на дощечке два различных цвета, чтобы добиться необходимого оттенка губной помады, который не казался бы слишком резким в свете юпитеров.

– Только учтите, вам придется трудиться до упаду. Он не щадит ни себя, ни других. Если ваша проба удасготовьтесь работать по восемнадцать часов, пока фильм не будет отснят. Когда последняя часть «Черных рыцарей» благополучно оказалась в яуфе[6], Романа де Санта немедленно отправилась в санаторий, объявив, что страдает переутомлением и что мистер Ракоши подвергал ее морально жестокому обращению, несомненно, послужившему бы основанием для развода, будь они женаты.

– Мистер Ракоши и мисс де Санта были очень близки? – нерешительно осведомилась Валентина, вспомнив, как по-хозяйски брала его под руку Романа.

– Нет, что вы! – удивился Уолли. – Верность и преданность мистера Ракоши жене поистине легендарны.

Валентина смотрела в зеркало, как Уолли, закончив хлопотать над ее губами, опять занялся глазами. Несколько мгновений она ничего не ощущала. Сердце, казалось, вообще перестало биться.

Уолли стер кольдкремом тщательно наведенную карандашом бровь и все начал заново. Валентина судорожно вцепилась в подлокотники кресла.

– Вы сказали, что мистер Ракоши женат?

Голос звучал странно даже для нее самой, словно говорил кто-то другой, а она наблюдала за происходящим с огромного расстояния.

– Они сыграли самую пышную свадьбу, которую когда-либо видел этот город, – подтвердил Уолли. – Миссис Ракоши происходит из древнего новоанглийского семейства. Если верить тому, что говорят, ее предки прибыли сюда на «Мейфлауэре»[7].

Собственное отражение поплыло перед глазами девушки. Не сиди она в кресле, наверняка упала бы. Валентина будто опять очутилась в кабинете настоятельницы лицом к лицу с ужасающе горькой правдой, такой мучительной, что все связные мысли мгновенно вылетели из головы. Ей показалось, что она умирает. Невозможно жить с такой болью. Немыслимо.

– Она много времени проводите Европе. Сейчас уехала в Швейцарию, – объяснил Уолли, но в этот миг на лестнице послышались шаги Видала, и Валентина умудрилась наконец перевести дыхание, когда дверь открылась.