Глава 14

Но она вовсе не волновалась.

Ох нет, конечно же, волновалась.

Но волновалась лишь потому, что не знала, как себя вести, не знала, что ей следует делать.

Однако она нисколько его не боялась. И совершенно не испытывала чувства стыда. Она не стыдилась, потому что действительно его желала, отчаянно желала. Он был необычайно красив. Он был прекрасен. Мускулистый, широкоплечий, узкобедрый… И от него исходил такой приятный, такой волнующий запах…

К тому же он был Джоселин, а она – единственная женщина, так его называющая. Она знала, что такое магия имени, Джейн – ее второе имя, но только родители так ее называли. Родители – а теперь он, Джоселин. Сначала она пыталась запретить ему называть ее по имени, требовала, чтобы он называл ее мисс Инглби, но он, к счастью, не внял ее просьбам.

– Так уж случилось, что они каким-то таинственным образом познали близость еще до того, как свершился акт физической близости. А сейчас он раздевал ее… Джоселин раздевал ее, но Джейн нисколько не стыдилась своей наготы – ведь она знала, что красива, знала, что желанна.

Она смотрела на Джоселина и любовалась его мускулистым телом. Он действительно был прекрасен.

– Джейн… – Он привлек ее к себе, и она тихонько вздохнула, почувствовав, как соски соприкасаются с его обнаженной грудью. – Джейн, пора. Давай ляжем.

В следующее мгновение она ощутила прохладу шелковистых простыней. Джейн заменила их, но сменила лишь расцветку, материал же оставила прежним, решив, что атласные простыни – действительно самые подходящие для спальни.

Теперь она смотрела, как он расстегивал пуговицы на своих панталонах. При этом Джоселин не отворачивался и не о водил глаза. «Пусть побыстрее привыкнет, – думал он. – Она не должна стесняться, не должна этого бояться».

Джейн прекрасно понимала, что происходит, и, разумеется, не боялась. Но все же ей стало не по себе, когда Трешем предстал перед ней совершенно обнаженный.

Он едва заметно улыбнулся и лег рядом с ней. Приподнявшись на локте, внимательно посмотрел на нее.

– Уверяю тебя, ты привыкнешь к этому зрелищу, – проговорил он, снова улыбнувшись. – Прежде мне не приходилось иметь дело с девственницей, но думаю, что первый раз тебе будет немного больно. Однако боль тотчас же пройдет, обещаю. И, конечно же, тебе надо подготовиться. Ты знаешь что-нибудь о прелюдии?

Она покачала головой:

– Нет.

– Надо понимать это слово буквально, – проговорил Джоселин, и Джейн показалось, что глаза его смеются, – Мы будем играть, Джейн. Будем играть столько, сколько потребуется для того, чтобы ты захотела принять меня. А потом я возьму тебя и сделаю так, что мы оба получим удовлетворение. Смею предположить, что ты об этом кое-что знаешь, верно? Боль пройдет тотчас же, поверь мне.

Джейн не сомневалась в этом. Она уже что-то чувствовала… Но это ощущение нельзя было назвать болью. Как не был болью и странный зуд в сосках.

– Ты ведь уже играешь, не так ли? – сказала она. – Ты играешь словами.

– Мы даже могли бы сидеть в противоположных концах комнаты, возбуждая друг друга одними лишь словами, – со смехом проговорил Трешем. – Когда-нибудь мы этим займемся, но не сегодня. Сегодня день для прикосновений, Джейн. Чтобы узнавать друг друга руками, губами, языком. Чтобы преодолеть то, что мешает нам стать единым целым. Мы ведь станем одним целым, Джейн, верно?

– Да… – Она провела ладонью по его щеке. – Да, Джоселин, мы с тобой станем одним целым, я очень этого хочу. Хочу слиться с тобой воедино – слиться душой и телом.

– Ты, я, мы… – шептал он, почти касаясь губами ее губ. – Давай придумаем новое местоимение, Джейн, В нем единственность "я" должна сливаться со множественностью «мы», и оно, это слово, будет означать: Джейн и Джоселин.

Изумленная услышанным, Джейн во все глаза смотрела на герцога. Впрочем, еще больше удивляло то, что осталось невысказанным. Все получалось совсем не так, как она думала. Совсем не так, как, вероятно, бывает между мужчиной и его любовницей. У них все складывалось таким образом… Казалось, они действительно любили друг друга.

Но ведь такого не было в договоре. Она не это имела в виду, когда совершала сделку. Да и Джоселину требовалась только любовница, не более того.

Однако все происходило именно так, как происходило.

Джейн поняла это слишком поздно – их губы уже слились в поцелуе, и его руки уже ласкали ее. Да, она наконец-то осознала, что произошло, и поняла, почему сделала такой выбор. Теперь ей стало ясно, почему она решилась на это и почему приняла предложение герцога без гнева и ужаса.

Это называлось любовью. Возможно – влюбленностью. Во всяком случае, она чувствовала, что хочет отдать себя Джоселину, отдать без остатка, чтобы потом столько же получить взамен. Вероятно, именно это имел в виду Джоселин, когда сказал, что они должны стать одним целым.

– Джейн… – прошептал он ей в ухо.

Он по-прежнему целовал и ласкал ее, и порой ей казалось, что его руки и губы одновременно ласкают и целуют все ее тело.

Джейн не знала, как долго это продолжалось. И не могла бы сказать, откуда ей было известно, как именно к нему прикасаться, как отвечать на его ласки. Но она знала, что делать, она знала, когда и как ласкать возлюбленного, и не нуждалась ни в каких уроках.

Почему так происходило? Возможно, потому, что Джоселин был для нее не просто мужчиной, а она для него – не просто женщиной. Инстинкт подсказывал ей, что это именно так, что она для герцога – больше чем любовница.

– Джейн…

Он вновь и вновь повторял ее имя, а она – его. Он был ее возлюбленным, она – его любимой.

Желание усиливалось с каждым мгновением, с каждым вздохом.

Да, она желала его.

Сейчас.

Джейн тихонько застонала.

– Джоселин… – Она взяла его за руку. – О… Джоселин… – Она не знала, что сказать, но он прекрасно ее понял.

– Теперь ты готова, – прошептал он, целуя ее в губы. – Сейчас я лягу сверху. Не напрягайся. Лежи спокойно и не бойся.

– Иди ко мне, – простонала она. – Прошу тебя.

Чуть приподнявшись, он накрыл ее своим телом, и она инстинктивно раздвинула ноги. Затем, вновь повинуясь инстинкту, обвила ногами его бедра. Тут он поднял голову, посмотрел ей в лицо, и Джейн поняла, что страсть переполняет его.

Он еще несколько секунд смотрел ей в глаза, а потом она почувствовала давление, которое с каждым мгновением усиливалось. Он входил в нее медленно, но настойчиво. Внезапно она ощутила острую боль – возможно, это было лишь предчувствие боли – и почти тотчас же услышала голос Джоселина;

– Джейн, если бы я только мог взять на себя твою боль… Но страдания всегда выпадают на долю женщины.

Он на мгновение замер и снова посмотрел ей в глаза.

Джейн затаила дыхание в ожидании боли… и вдруг поняла, что все уже свершилось. Невольно улыбнувшись, она прошептала:

– Я все еще жива. Он тоже улыбнулся:

– Узнаю мою девочку. Не следовало ожидать слез и истерик от Джейн Инглби, не так ли?

Тихонько вздохнув, Джейн закрыла глаза, привыкая к новым для нее ощущениям. Наконец, окончательно осознав, что страшивший ее миг остался позади, что боли больше не будет, она, открыв глаза, пробормотала:

– Джоселин, а теперь что?

– Лежи спокойно, если хочешь. Или двигайся вместе со мной, если появится желание. Здесь, в постели, не существует правил, и в этом нелепом контракте тоже ничего об этом не сказано. Мы просто будем делать то, что нам захочется.

Он наклонил голову, уткнувшись лицом в ее золотистые волосы, рассыпавшиеся по подушке. Затем приподнял бедра и тотчас же снова медленно вошел в нее.

На этот раз боли не было, только ощущение влажного тепла и ритмичные движения. Вскоре она уловила ритм этих движений и, раз за разом приподнимая бедра, ощутила благословенную энергию слияния, присущую всему живому. Средоточие наслаждения находилось там, где женское естество сливалось с мужским. Но это было не только физическое слияние двух тел, но и слияние двух миров – мужского и женского, это было то самое единение, о котором они совсем недавно говорили, к которому стремились. Сейчас "я" каждого из них утрачивало смысл, а множественность «мы» превращалась в единственность.

Желание становилось болью, и эта боль все нарастала…

– Сейчас, Джейн…

Он снова поднял голову и заглянул ей в глаза:

– Сейчас, Джейн. Иди со мной. Сейчас…

Да, сейчас – и до конца. Вместе в бездну, в бесконечность, к забвению – нет, к познанию всего и вся. К единению.

– Джоселин! – вырвалось из ее груди.

– Джейн… – пробормотал он.

Она почувствовала, как в нее изливается горячая влага, и поняла, что теперь действительно все свершилось.

Потом он нежно поцеловал ее и что-то прошептал ей в ухо, после чего, чуть приподнявшись, лег рядом, обнял ее за плечи и заботливо прикрыл одеялом.

– Джейн, – услышала она его голос, – ты и сейчас будешь утверждать, что все еще жива?

Джейн сонно улыбнулась:

– Мы были в раю, да?

Она уже засыпала, поэтому не услышала его смех.

Джоселин не спал. Ему было хорошо, как никогда, и все-таки кое-что его беспокоило… Господи, сколько глупостей он наговорил. Хорошо, если она не слышала.

Нет, конечно же, она все слышала.

Она слушала его очень внимательно.

С ними происходило именно то, о чем он говорил, перед тем как лечь с ней. Они получили не только физическое удовлетворение – они действительно слились воедино, слились душой и телом, и он стал ею, а она – им, Нет, не так… Они слились воедино, став тем, чем не был каждый из них в отдельности.

Проклятие, если так дальше пойдет, можно кончить в сумасшедшем доме.

Такого с ним прежде не случалось. А сейчас все произошло… как бы само собой. Разумеется, он ничего подобного не имел в виду, когда сделал Джейн это предложение. Ему просто снова захотелось завести любовницу. Женщину, с которой иногда, когда возникает желание, можно переспать. Казалось, все было предельно ясно: ему понравилась Джейн, а она нуждалась в деньгах и в крыше над головой.

Он полагал, что они просто совершили взаимовыгодную сделку.

Полагал так до тех пор, пока они не распустила волосы. Нет, это только усилило желание.

До тех пор, пока она не назвала его по имени. И пока не сказала… Черт возьми, что же она сказала? Джоселин еще крепче ее обнял.

«Я думаю, что каждого человека следует хотя бы иногда называть по имени».

Да, именно так она сказала. Именно с этого все началось. С нескольких глупых слов.

С самого рождения он был графом, наследником герцогского титула. И его воспитывали соответствующим образом – его готовили к тому моменту, когда он унаследует титул и состояние отца. И Джоселин хорошо усвоил уроки. В семнадцать лет он стал таким же, каким был его отец в этом возрасте.

Однако своего, одному ему присущего характера у него не было. Он был таким, каким его хотели видеть, и делал то, чего от него ждали. Долгие годы он носил маску, и все считали, что герцог Трешем именно таков – высокомерный и бессердечный аристократ.

…Волосы Джейн пахли розами. Над ней постоянно витал этот запах. Аромат, напоминавший о летнем. саде в загородном имении, аромат, наполнявший сердце странной тоской. Странной, потому что он терпеть не мог провинцию. Поссорившись с отцом в день своего шестнадцатилетия, Джоселин уехал из Актон-Парка и после этого появлялся там лишь дважды – год спустя, когда хоронили отца, и спустя еще четыре года, когда умерла мать.

Он больше не собирался приезжать туда – во всяком случае, до своих собственных похорон. Но сейчас, закрывая глаза, он видел пологие склоны зеленых холмов к востоку от дома – их излюбленное с Ферди и Ангелиной место игр; там они играли в разбойников и первооткрывателей. Но иногда Джоселин приходил туда один, и тогда для него одного звучала музыка; он вдыхал ароматы цветов и трав, и временами ему казалось, что он вот-вот постигнет тайны мироздания, тайны всего сущего. Изредка Джоселину удавалось записать те слова, что приходили на ум, и, случалось, ему даже нравилось написанное.

Но потом он в порыве гнева рвал проклятый листок на мелкие клочки и уходил из дома, полный презрения к себе.

Джоселин не любил вспоминать об Актон-Парке, хотя и заботился о том, чтобы поместье процветало. Но когда-то там был его дом. Там жила няня, которая не скупилась ни на строгость, ни на любовь. Она оставалась при нем, пока ему не исполнилось восемь. Он даже помнил, за что ее уволили. У него разболелся зуб, и она, усадив его на колени, стала что-то ласково шептать ему на ухо. Неожиданно в детскую вошел отец, вошел без предварительного уведомления, что случалось крайне редко.

И няню рассчитали в тот же день.

А его, Джоселина, отправили в кабинет отца, где он сначала ждал, когда его высекут, а потом – когда удалят зуб.

«Герцог Трешем, – повторял отец при каждом взмахе розгой, – должен вырастить достойного наследника».

– Джоселин… – Проснувшись, Джейн тотчас же взглянула на него. Ее лицо раскраснелось, веки отяжелели, а губы чуть припухли от поцелуев. И казалось, что от нее исходит золотистый цвет. – Я была ужасно неловкой, да?

Джейн принадлежала к тем немногим женщинам, которые от природы наделены чувственностью. Ее инстинкты заявляли о себе столь властно, что всякое притворство казалось бессмысленным. Она отдавала себя щедро и самозабвенно; казалось, ей неведомо, что такое раны любви. Да, конечно же, она не знала, каково быть униженной, оскорбленной, отвергнутой…

Он уже хотел ответить, но Джейн прикоснулась пальцем к глубокой складке у его переносицы.

– Это как понимать? Я действительно оказалась никчемной в постели? Какая я глупая… Сказала, что побывала в раю, а ведь ты, наверное, там не был.,.

Трешем невольно улыбнулся. Взяв Джейн за руку, проговорил:

– Ты чудесная женщина, необыкновенная… И мне с тобой было очень хорошо. Ты мне веришь?

Джейн промолчала. Трешем внимательно посмотрел на нее и вдруг нахмурился – ему пришло в голову, что он, возможно, допустил ошибку, когда попросил называть его по имени.

– Ты злишься, – сказала она неожиданно.

– Это потому, что ты говоришь, будто побывала в раю. Тем самым ты как бы даешь понять, что я ввел тебя в заблуждение. Понимаешь?

Джейн покачала головой, и Трешем продолжал:

– Я взял тебя в любовницы, и сейчас ты просто приступила к исполнению своих обязанностей. Я всегда стараюсь доставить удовольствие тем женщинам, которым плачу. Но повторяю: для тебя это всего лишь исполнение обязанностей. Ты зарабатываешь на жизнь, вот и все.

Он говорил словно стегал себя кнутом – каждое слово вызывало резкую боль. Чувствует ли она что-то похожее?

Трешем ненавидел себя, но в этом не было ничего нового – он уже много лет себя ненавидел.

– Значит, стараетесь доставить удовольствие? Я бы хотела напомнить вам, ваша светлость, что вы платите за пользование моим телом. Вы не платите за мои мысли и чувства. Я сравнила свои ощущения с пребыванием в раю, и я имею на это право. При условии, что не препятствую вам пользоваться моим телом.

Трешему казалось, что он вот-вот взорвется от ярости. Если бы Джейн разрыдалась, как любая другая на ее месте, он осыпал бы ее насмешками – и тем самым еще больше наказал бы себя. Но она с невозмутимым видом отчитала его. Хотя и лежала рядом с ним нагая.

Он неожиданно рассмеялся:

– Вот и наша первая ссора, Джейн, И, думаю, не последняя. Но должен предупредить тебя: я бы не хотел, чтобы ты вкладывала чувства в нашу связь. И не хотел бы, чтобы ты испытывала боль, когда у нас с тобой все закончится. Ты просто моя любовница, не более того. У тебя все прекрасно получается, должен заметить. То, что произошло между нами, было не хуже, чем все происходившее здесь прежде. Даже лучше, уверяю тебя. Ты меня поняла, не так ли?

– Разумеется. Благодарю вас.

Трешем вновь почувствовал возбуждение, на сей раз – от гнева. Да, он был в ярости, ибо ему, как он ни старался, не удалось унизить лежавшую рядом женщину, не удалось стать хозяином положения.

Он уложил Джейн на спину и снова овладел ею, овладел грубо и стремительно. А потом уснул, убаюканный шумом дождя за окном.

* * *

– Я думала, что вы захотите остаться поужинать, – сказала она.

– Нет.

Одевшись, они перешли в гостиную, и Джейн сразу села на диван. Джоселин же сначала нервно расхаживал по комнате, затем подошел к окну и стал смотреть на улицу.

Глядя на этого элегантного мужчину, Джейн задавала себе един и тот же вопрос: неужели это она всего лишь полчаса назад лежала с ним в постели? С трудом верилось… Произошедшее в спальне, казалось нереальным, невозможным, однако действительно происходило – об этом свидетельствовали непривычные ощущения в определенных местах и легкая дрожь в ногах.

– Меня пригласили на ужин, Джейн. А потом этот проклятый бал. Нет, я пришел не с тем, чтобы остаться. Пришел лишь для того, чтобы закрепить наш альянс.

Оказывается, быть любовницей герцога гораздо труднее, чем ей казалось. Трешем надменен и эгоистичен, к тому же у него ужасный, просто отвратительный, характер. Он всегда поступал по-своему, не считаясь с другими. Особенно с женщинами. И все же привыкать придется – Джейн прекрасно это понимала.

Она могла бы оскорбиться, почувствовать себя униженной, однако этого не произошло. Джейн еще в спальне поняла: герцог говорил ей эти ужасные слова намеренно, совершенно осознанно, говорил, тщательно подбирая слова, и при этом сам себе не верил. Более того, ей казалось, что Трешем не так уж плохо к ней относится, во всяком случае, не презирает ее. Но почему же он пытался ее оскорбить? Чтобы лишний раз напомнить ей, что она любовница, а не возлюбленная? А может, ему хотелось убедить в этом себя самого? Убедить в том, что она для него – всего лишь женское тело…

И все же, несмотря на свою неопытность и наивность, Джейн понимала: в первый раз, когда Трешем лишил ее девственности, он вел себя совершенно иначе, в первый раз она была для него не только любовницей.

Джоселин дарил ей любовь. Они дарили любовь друг другу.

А теперь он стыдился своей слабости.

– Ах, вас пригласили на ужин? Вот и хорошо. Мне хотелось сделать перестановку и в других комнатах. Я собиралась начать сегодня, но, к сожалению, большая часть дня уже потеряна.

Бросив на нее взгляд через плечо, Трешем проворчал:

– Ты ведь все равно не изменишься, верно, Джейн?

– Вы хотите, ваша светлость, чтобы я почувствовала себя шлюхой? Уверяю вас, этого не будет. Я всегда к вашим услугам – таков договор. Но вам не удастся меня унизить. И я не стану, дожидаясь вас, проводить у окна все дни, не стану прислушиваться к каждому стуку в дверь.

Джейн тотчас же вспомнила, что именно этим и занималась все утро. Но она твердо решила, что подобное не повторится.

Повернувшись к ней лицом, герцог с усмешкой проговорил:

– Может быть, я должен отправлять к вам посыльного, уведомляя о намерении посетить вас? Может, мне придется просить вашего разрешения, часами дожидаться приглашения?

– Вы меня не слушаете. Я подписала договор и намерена выполнять свои обязательства. Но я позабочусь о том, чтобы и вы свои выполняли.

– Чем вы занимаетесь днем? Гуляете?

– Да, в саду. Он довольно милый, хотя его следовало бы привести в порядок. У меня на этот счет уже возникли кое-какие соображения.

– Вы что-нибудь читаете? – спросил Джоселин и, нахмурившись, добавил:

– Мне кажется, здесь вообще нет книг.

– Вы правы, нет.

Герцог, казалось, о чем-то задумался. И вдруг заявил:

– Завтра утром я отвезу вас в библиотеку.

– Нет! – в испуге воскликнула Джейн. Но она тотчас же взяла себя в руки и, уже совершенно невозмутимая, проговорила:

– Нет, благодарю вас, Джоселин. У меня слишком много дел. Потребуется время, чтобы превратить этот бордель в приличное жилище.

– На сей раз я ничем вас не спровоцировал, – нахмурился герцог. Он подошел к ней почти вплотную. – Если я приглашу вас на прогулку в Гайд-парк, вы тоже откажетесь, сославшись на занятость, не так ли?

– Да, – кивнула Джейн. – Вам ни к чему тратить на меня время.

Трешем посмотрел на нее долгим тяжелым взглядом. Сейчас герцог совершенно не походил страстного любовника, каким был совсем недавно. Сейчас перед ней стоял надменный аристократ.

Он молча поклонился и стремительно вышел из комнаты.

Джейн тяжко вздохнула. Она слышала шаги в холле, затем хлопнула парадная дверь.

Итак, он ушел. Ушел, не попрощавшись.

На этот раз ей действительно было больно.

Больно и одиноко.

Загрузка...