Босс и серая мышь

Глава 12

Вначале по-честному уговорились, что ночевать Женя не останется, поедет к себе. Только чаю выпьет…

До чая так и не дошло. Сначала мыли контейнер, потом читали инструкцию к кислородным таблеткам и пришли в ужас — от неправильной дозировки, оказывается, у Егора могли вскипеть внутренности! Потом успокаивали друг друга и доуспокаивались до того, что оказались в постели — вернее, сначала на ковре в гостиной, а потом на диванчике, потом в душе, недолго, потому что оба стеснялись Егора, ну а уж после этого — в спальне, на кровати.

И рай вновь оказался на удивление доступен и близок, а ангелы играли на своих небесных гармониках что-то очень знакомое и нежное…

И Полина вновь умирала и воскресала в объятиях своего мужчины, чувствуя себя то неопытной девственницей, то зрелой и умудренной жрицей любви, а Женя — о, Женя перебывал буквально всеми персонажами мировой культуры. От демона-искусителя до подростка, впервые познающего женщину. И ведь он ничего не играл! Все получалось само собой!

Такая уж женщина досталась ему.

Такой уж мужчина был рядом с ней.

В шоколадных омутах плещется наслаждение, а губы успевают и целовать, и шептать бесстыдные, жаркие слова, которым не живется при свете солнца. Эти слова — ночные, они боятся света и чужих глаз и ушей.

Шелк растрепанных волос нежнее ночи, а ночь — непроглядна. И кожа женщины загорается под твоими прикосновениями, а точеное тело поет в твоих руках, словно самая совершенная скрипка Страдивари. И когда стон, отразившись от потолка, превращается в смех, а сам потолок распахивается в небо, ты понимаешь, что только что побывал богом…

Полине хотелось одновременно прижиматься к груди мужчины, плакать от счастья под тяжестью его мускулистого, сильного тела, растворяться в его страсти и отвечать на нее с удвоенной силой — и баюкать любимого на своей груди, чтобы ни единый шорох не побеспокоил его сон…

Брать — и отдавать сполна, дарить без остатка, становясь все богаче, вычерпать всю себя досуха — и раствориться в последнем поцелуе…

Этому не научат ни инструкторы тантрического секса, ни сексопатологи, ни опытные гетеры. Все это знает и умеет только та, другая, живущая внутри каждой женщины с того самого момента, как крошечный огонек новой жизни в материнском лоне обретает первые признаки своего пола. Слабого? Помилуйте, да разве слабость способна подарить вечную жизнь собственному счастью? Но дети рождаются, а потом рождаются дети, и снова на свет являются дети — так от века и до конца, и в каждом из них останется та искра, что яростным пожаром пылала в груди самых первых любовников на этой Земле.

И Женя никуда не уехал, потому что они заснули, любя друг друга, не разомкнув объятий, и Полине уже под утро приснился очень короткий и странный сон: она летит в полной темноте, а впереди ослепительно сверкает крошечный серебристый огонек. Он не становится ни ближе, ни больше, но в какой-то момент Полина понимает, что он уже не далеко, а совсем рядом, в ней самой… И тогда мимо проплывает огромный серебряный карп с золотыми глазами и подмигивает ей.

И тьма рассыпается мириадами серебряных звезд…

Единственным — зато большим — минусом ночных выкрутасов явилась частичная потеря ориентации во времени у обоих сразу. Проще говоря, молодые люди проснулись на следующий день, в среду, в районе двенадцати часов, еще пол часика поваляли дурака в постели, а потом рука об руку спустились вниз, пребывая в состоянии полной эйфории и непоколебимой уверенности, что сегодня, к примеру, воскресенье.

Они вместе поменяли Егору воду в ванне, покормили его и пообщались с ним, потом в четыре руки готовили завтрак, потом завтракали и ворковали — одним словом, до двух часов с четвертью вели совершенно идиллическую жизнь. О том, что сегодня день отлета не вспомнил ни один из них.

В половине третьего Женя — как мужчина и руководитель фирмы — испытал легкое беспокойство, потому что на краешке сознания его забрезжило какое-то смутное воспоминание: вроде бы, на сегодня намечалось какое-то дело…

Тут он вспомнил, что Полина не только его любимая женщина и будущая мать его детей, но еще и «говорящий костыль», и потому задал ей прямой вопрос.

— Кстати, а какой сегодня день?

— Судя по тому, что вчера был вторник, должна быть среда.

Слова еще срывались с лениво улыбающихся губ Полины, а в глазах уже вспыхнул ужас.

— Женя!!!

— Ай! Ты чего кричишь, я же здесь…

— У нас самолет через два с половиной часа!

После этого начался форменный сумасшедший дом.

Пометавшись по дому без всякого смысла, они приняли единственно верное решение: поскольку у Ларина вещей нет по определению — кроме тех, что на нем и на полу гостиной, спальни и кухни — он займется пересадкой Егора в контейнер, а Полина быстро соберет сумку.

Результат получился двоякий. С одной стороны, все рекорды скорости сборов в дорогу были перекрыты, с другой — в чемодане Полины вперемешку лежали: шесть пар трусиков, три футболки, два махровых полотенца, одно вечернее платье, резиновые сапоги и дождевик канареечного цвета, а также — россыпью — зубная паста, зубная щетка, пустая косметичка и тени для век, в то время как Евгений выглядел отчасти даже импозантно в своем деловом костюме и при галстуке, но был неприлично мокр спереди и снизу. Егор проявил неожиданное упорство и не желал даваться в руки для пересадки. Женя не сдался, применил технические средства (дуршлаг) и справился с непокорным карпом. Егор немного побился о стенки тесного контейнера и недовольно затих, широко и судорожно разевая рот.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Полина немедленно впала в панику, предположив, что карп уже начал задыхаться, на что Женя резонно возразил, что они еще не набрали высоту, и по сравнению с газетой, в которой Егор проделал свой путь до дома девушки, у него сейчас райские условия.

Без четверти четыре «мэрс» стартовал в сторону аэропорта. О том, что на работе тоже надо бы появиться перед отъездом, и речи не шло.

Ларин лихо рулил, надеясь про себя, что сквозняк хоть чуть-чуть подсушит мокрые брюки, а Полина сидела, вцепившись в контейнер с карпом, и лихорадочно вспоминала, выключили ли они плиту перед отъездом.

Регистрация уже прошла, и потому проскользнуть незамеченными им не стоило и пытаться. Наплевав на условности, Женя ворвался вместе с Полиной в дамскую комнату, спугнув пару пожилых туристок, и они задрапировали контейнер одним из махровых полотенец, после чего рысью промчались мимо изумленных сотрудников аэропорта и влетели в салон самолета на последнем издыхании.

Только плюхнувшись на свои места и невнятным мычанием отогнав встревоженную и профессионально заботливую стюардессу, Ларин осознал, что все это время нес одной рукой ручную кладь весом килограммов под тридцать. А еще то, что никакого подарка для Элеоноры он с собой не везет. И то, что через каких-то пару часов полета ему предстоит выйти из самолета в деловом костюме и даже без сменного носового платка.

А встречать его будет Громов…

Женя посмотрел на Полину — и начал тихонько подвывать. Она в недоумении взглянула на него — и присоединилась секундой позже и октавой выше. Через три секунды они оба хохотали взахлеб, и слезы текли у них по щекам.

Уже через час полета все проблемы оказались волшебным образом решены. Стюардесса, не моргнув глазом, унесла брюки Жени в технический салон на просушку и глажку, самого Ларина изящно задрапировали пледом, Полине предоставили место у бортового компьютера, и она связалась по Интернету с магазином, где и заказала для Ларина новый чемодан с полным набором одежды для четырехдневного отдыха в лесном заповеднике. Потом принесли еду, молодые люди хлопнули по рюмочке коньяка, проверили состояние Егора и в изнеможении заснули на плече друг у друга.

Полина проснулась первой, некоторое время с нежностью разглядывала лицо спящего мужчины, а затем приступила к обеспечению карпа кислородом. Таблетка подействовала быстро — Егор немедленно успокоился и теперь смирно дрейфовал в слегка помутневшей воде, не проявляя никаких признаков паники.

В аэропорту контейнеру с живой рыбой никто особенно не удивился. В здешний заповедник слишком часто приезжали ученые с самой разнообразной ручной кладью, чтобы сотрудников можно было смутить подобной ерундой. Зато Громов, ожидавший их снаружи возле своего устрашающего «хаммера» пришел в восторг.

— Малыш! Как ты вырос! Отсутствие девушек сказывается исключительно в положительном смысле! Наконец-то ты перестал поклоняться златому тельцу и стал юннатом. А это, надо полагать, твоя ассистентка-лаборантка? Добрый день. Не пугайтесь, я вовсе не безумен, просто очень рад видеть малыша.

— Дядя Степа, это Полина, моя…

— Знаю, знаю: твоя незаменимая секретарша. Все мне уже добрые люди доложили. И чемодан с твоими вещами уже прибыл. Полина, добро пожаловать. У нас здесь рай для секретарш и их боссов — местный воздух буквально творит чудеса. Стоило Зануде Нагоричному приехать сюда с помощницей — готово, уже трое ребятишек. Пока, правда, два с четвертью, так вернее, но…

— Дядя!

Краснолицый великан немедленно умолк и кротко уставился на посуровевшего Евгения, успев, однако, подмигнуть Полине, а та неожиданно загрустила. А ведь и верно, довольно избитый сюжет — босс привозит на выходные свою секретаршу… Неужели Даша была права, и сказка кончится, не успев толком начаться?

Ларин приосанился и царственно положил одну руку на контейнер с Егором, стоявший на тележке, а другой обнял Полину за талию.

— Степан Иванович, свои деревенские шуточки прибереги для кого другого. Позволь представить — ты так и не дал мне этого сделать! — мою невесту Полину. Полина — это Степан Иванович Громов, король строительного леса, игры в покер и оптовых продаж металлопроката, а также верный раб очаровательной наездницы из Белинских, чье имя Элеонора… Степан Иванович — это Полина, мать моих будущих детей и хозяйка моей судьбы. Из секретарш я ее уволил.

Полина ахнула.

— Когда это?!

— Когда ты спала. За неполное служебное соответствие. Всю жизнь мечтал сделать это с удовольствием и без чувства вины.

— А чему это я неполно соответствовала?

— А кто забыл предупредить босса об отлете? Ты проспала, не явилась на работу…

Громов заржал, Полина слегка вздрогнула, потом с подозрением посмотрела на Ларина — и вдруг молча обняла его за шею. Громов отсмеялся и заключил:

— Что ж, вот ты и нашел себе преданную няньку, Маленький Змей. Открою тебе страшную тайну: у вас это фамильное. Твою родную прабабку старый Ларин с треском уволил из кладовщиц, после чего полдня орал у нее под окном «Я люблю тебя!», пока она не согласилась выйти за него замуж. Две его следующие жены тщетно пытались устроиться на работу в «Ларин и Ко» — в разное, естественно, время, а Алиса полгода врала, что едет к маникюрше, а сама сбегала на концерт — он не разрешил ей работать.

— Попрошу без оскорбительных намеков! У меня жена будет только одна — Полина!

— Не сомневаюсь. Такие глазки… Так вот, твой дед женился на мусульманке, а у них в принципе не принято, чтобы жена при живом муже работала. Твой же отец — и мой друг детства — делал предложение твоей матери восемь раз, но она постоянно писала диссертацию. Тогда он был вынужден применить фамильный метод — наябедничал в ученый совет, что за нее все делают ее студенты.

— Я не знал…

— Он не стремился афишировать этот подвиг, как ты понимаешь. Маме отложили защиту на неопределенный срок, а за это время он приложил все усилия, чтобы прелесть науки несколько померкла в ее глазах… Давайте уже поедем, а? Эля ждет, здесь душно и пахнет керосином…

С этими словами Громов легко и ловко подхватил контейнер с тележки одной рукой, чемодан Полины — другой, стремительно погрузил все в багажник и галантно распахнул перед девушкой заднюю дверь «хаммера».

— Не обращайте внимания на мою болтовню, Шоколадные Глазки. Просто вы мне понравились, вот я и разливаюсь соловьем. Радуюсь за малыша, опять же. Когда мужчине тридцать, мало кто верит, что он до сих пор не может шагу ступить без поддержки и подсказки, а ведь это на самом деле не его вина, а его беда…

Полина неожиданно обиделась за Женю, сердито надувшегося рядом с ней на заднем сиденье.

— Между прочим, он вовсе не беспомощный! Он уже три года прекрасно руководит компанией, и его уважают коллеги, а подчиненные…

— Ага, ага, боготворят. Не сомневаюсь в этом.

С этими словами Громов взгромоздился за руль и плавно тронул с места. В зеркальце заднего обзора Полина заметила его ехидный взгляд и нахмурилась. Мужчина опять захохотал.

— Да не бойтесь вы за него! Придет время — и он себя покажет. Не всем же от природы быть бойцовыми петушками, кто-то должен просто радовать глаз и топтать курочек… кукарекать, на худой конец.

Евгений засопел и выпятил челюсть. Сейчас он особенно напоминал обиженного мальчишку, и Полину пронзила прямо-таки материнская жалость. Она молча взяла Женю за руку, и он благодарно стиснул ее пальчики в ответ.

Ну и что, подумала девушка. Пусть он будет слабый и нерешительный, легкомысленный и несобранный. Зато он добрый. Он не любит увольнять людей, но любит аквариумы с яркими рыбками. И он смеется во сне — тихонько, как маленький ребенок.

А собранности и трудолюбия у нее хватит на двоих.

Элеонора Полине очень понравилась. Невысокая, худенькая, моложавая и доброжелательная, она сердечно поздоровалась с Полиной, а все еще дувшегося Евгения расцеловала в обе щеки.

— Я так рада, что ты приехал, малыш! Знаешь, в какой-то момент день рождения для женщины перестает быть праздником, и тогда особенно важно видеть за столом только близких и любимых. Полина, я очень рада знакомству. Располагайтесь и будьте, как дома. Гости появятся только в пятницу, так что вы успеете выспаться и отдохнуть. У нас здесь тишина, никто вас не потревожит.

— Спасибо…

— О нет, только не это. Просто Эля. А то с отчеством тянет на все шестьдесят. Сегодня я уеду на пастбище, но вам и не до прогулок — после перелета. Завтра же я в полном вашем распоряжении. Покажу вам Лес, проедемся вдоль реки… Надеюсь, завтра берег подсохнет — у нас вчера была гроза. Отдыхайте.

Им отвели не комнату и не две комнаты, а целое крыло просторного и большого двухэтажного бревенчатого дома под красной черепицей. В этом крыле располагались две смежных просторных спальни, уютная гостиная в индейском стиле, своя ванная комната и даже гардеробная. В гардеробной Полина и Женя повеселились от души, так и этак развешивая свои скудные пожитки, а потом им надоело и они отправились принимать совместный душ.

Это мероприятие оказалось волнующим и возбуждающим, особенно, когда намыленный мужчина пытался обнять намыленную девушку, а она хохотала и уворачивалась, стараясь при этом не сойти с места, но в какой-то момент потеряла равновесие, ахнула, схватилась за край ванны…

И замерла в соблазнительной, но излишне напряженной позе. Женя уже вознамерился ухватить ее за наиболее вызывающие части тела, но Полина уже выпрямилась и с ужасом посмотрела на будущего отца своих детей.

— Жень! Мы забыли про Егора! Он же сварится в багажнике! Или Степан Иванович отнесет его на кухню…

Все дальнейшее происходило настолько стремительно, что осталось навеки загадкой, как это они не разбились насмерть на гладком мраморном полу, залитом мыльной водой и пеной. Едва ополоснувшись, они натянули одежду прямо на голое тело — да, да, опять деловой костюм, вернее, то, что от него осталось — и ринулись вниз.

Громов сидел на открытой веранде, потягивал виски, курил сигару и внимательно рассматривал Егора. Егор блаженствовал в открытом контейнере, где уже поменяли воду, причем на этот раз она была воистину кристально чистой.

Влажные и перепуганные любовники замерли, с облегчением глядя на открывшуюся картину, а Громов, заметив их, поинтересовался:

— Я надеюсь, вы не планируете съесть этого красавца? Давно не встречал таких великолепных карпов. Они живут до двухсот лет, вы знали об этом?

— Н-нет… И разумеется, мы не собирались его есть! Мы хотим его выпустить в реку. Подальше от людей.

— Что ж, ради этого стоило тащить его сюда. Здесь почти нет рыболовов. Завтра и поедем.

Евгений неожиданно покачал головой и произнес наигранно небрежно:

— Он и так достаточно настрадался. Мы с Полиной отправимся прямо сейчас. Ну… после обеда.

Громов недоуменно взглянул на него.

— Малыш, во-первых, ужин у нас в восемь вечера. Сейчас я собирался предложить вам домашний ржаной хлеб, солонину и пиво. Во-вторых, Полина говорила о безлюдных местах — туда можно добраться только на лошади, и для этого нам нужна Эля, а она уже умотала на дальние пастбища и вернется только утром. В-третьих, я не гожусь, потому что хлопнул вискаря и лошади меня к себе не подпустят…

Ларин надменно выпятил губу.

— Дядюшка Степа, тебя никто и не зовет. Я отлично справлюсь с лошадью, Полина научится в два счета, а здешние места, слава богам, я помню с детства. Потом, знаешь ли, трудно заблудиться, двигаясь все время по одному и тому же берегу реки!

Громов прищурился.

— Ого! Шоколадка, не сочти за дерзость, но ты пробудила в нем мужчину. Что хочу, то и ворочу — так, малыш? Или красуешься перед девушкой?

Женя хмыкнул.

— Все. Твои чары на меня больше не действуют, у меня есть собственная фея. Подначивай меня хоть весь день — я и глазом не моргну. И на реку мы с Полиной отправимся вдвоем… потому что нам надо побыть вдвоем! И не завтра, а сейчас…

— И не с солониной, а с хреном…

— И не смешно вообще!

— Посмотри на девочку, она же устала.

— Я вовсе не устала, но, Жень, может, Степан Иванович прав насчет дальнего переезда…

Женя возмущенно посмотрел на предательницу.

— Говорю тебе, я тут вырос! Мы проедем по берегу, выпустим Егора на излучине реки, попрощаемся с ним и вернемся рысью. Как раз к восьми. А дядюшка Степа сготовит нам к этому времени ужин.

Громов выглядел не на шутку обеспокоенным, и это Полине не очень нравилось, но еще меньше ей хотелось бросать Женю на произвол судьбы — и насмешек Громова. Поэтому она просто кивнула.

Громов раздраженно затушил сигару о каменные плиты патио и бросил:

— Кабы ты был один, я бы и не возражал, чтобы ты заблудился. Насмерть не заплутаешь — а ума наберешься. Но я не могу позволить тебе тащить городскую девочку на ночь глядя в глушь!

— Очень хорошо. Я не потащу.

— Слово?

— Слово.

Дядя покачал головой и удалился в дом, а Евгений немедленно схватил Полину за руку.

— Скорее! Он наверняка пошел ябедничать Эли по телефону. Надо успеть взять лошадей!

— Но ведь ты ему сказал…

— А я тащу тебя? Нет! Ты же сама согласилась? И разве Егор не заслуживает этой спешки?

Полина могла бы сказать, что мужчина поступает так вовсе не из-за Егора, а из-за собственного мальчишества, но это означало бы ссору и обиду, а этого ей совсем не хотелось.

— А как мы привяжем к лошади контейнер?

Лошадка Полине досталась белая с серыми пятнышками, смирная и неторопливая, но поскольку Ларин был явно лучшим наездником, то и контейнер привязывать не стали. Упрямец водрузил его на луку седла своего чалого жеребчика и решительно тронулся шагом прочь со двора. Полина — точнее, ее лошадка с девушкой на спине — потрусила следом.

Честно говоря, ситуация была довольно глупая, тем более, что Полина стала не на шутку опасаться гнева Громова и его погони за ними, в результате чего самолюбие Жени могло пострадать самым непоправимым образом… Однако мужчина отмел ее страхи небрежным взмахом руки и презрительным фырканьем.

— Не бойся! Дядя говорил правду. Он приличный наездник, но лошади Эли на дух не переносят, когда от него несет алкаголем. Просто не подпускают его к себе.

— А если он кого-то пошлет?

— Кого? Все его на далеко, там куда отправилась Эли. Сейчас кобылы жеребятся, в это время люди здесь никого не волнуют. Мы успеем вернуться к ужину, точно тебе говорю.

Сумерки уже одевали окружающий мир в сиреневую вуаль, когда молодые люди достигли излучины реки. К этому моменту Полине открылись две истины: во-первых, здесь очень красиво и спокойно, во-вторых — она совершенно не создана для езды верхом.

От монотонной тряски в седле девушку слегка подташнивало, в пустом желудке порхали тысячи бабочек, внутренняя сторона бедер, натертая швом джинсов, горела огнем. Поэтому при виде сверкнувшей за поворотом водной глади, Полина едва не свалилась с лошади от радости.

Женя тоже устал, но старался не показывать вида. Тяжелый и неудобный контейнер не позволял ему ехать с правильной посадкой, и мужчина вынужденно сгорбился, с трудом удерживая равновесие. К тому же он даже не мог помочь Полине слезть с лошади, и потому в течение нескольких секунд, показавшихся столетием, она весьма неграциозно сползала с седла бесформенным кулем, а потом еще и подвернула ногу.

Стараясь не наступать на нее, Полина приняла из рук Жени контейнер, отчего в спине что-то хрустнуло, дождалась, пока мужчина спешится и заберет у нее Егора, и с облегчением повалилась на траву, которая оказалась мокрой и холодной. Впрочем, это уже было неважно. На самом деле только сейчас Полина осознала, как привязалась к большой серебристой рыбине.

Впервые в жизни она целых десять дней была нужна живому существу, впервые в жизни ее не оценивали, не осуждали и не осмеивали, впервые в жизни ей самой довелось принимать решения… И вероятно, именно благодаря этому она и смогла измениться. Измениться до такой степени, что в ее жизни появился Евгений.

А ведь если бы не Егор, ничего этого не было бы, подумала девушка с каким-то мистическим восторгом. Рыбка Золотые Перышки… Старая, старая сказка со счастливым концом.

Она опустила руки в контейнер, и Егор в последний раз доверчиво ткнулся ей в ладони носом. Полина почувствовала, как закипают в глазах слезы.

Она бережно взяла карпа в руки, вынула из контейнера, еще секундочку вглядывалась в золотистые глаза, а потом присела и опустила его в прохладные воды заводи.

Карп некоторое время не шевелился, словно сканировал незнакомую местность и решал, стоит ли уплывать из знакомых рук навстречу неизвестности. Потом осторожно отплыл на метр… другой…

И серебряной молнией прочертил по дну заводи, стремительно уходя на глубину. Полина выпрямилась и торопливо выкрикнула:

— Прощай, Хозяин Большой Воды! Я тебя не забуду!

И, словно в ответ на приветствие, серебряная рыбина в прощальном прыжке взвилась над водой, чтобы на этот раз скрыться из вида окончательно. Круги разошлись по стремительно темнеющей глади воды, и Полина разрыдалась уже по-настоящему, уткнувшись в плечо Жени и совершенно не думая о том, что через пару минут у нее распухнет нос и превратятся в щелочки зареванные глаза…

Темнота упала неожиданно и резко, и тогда стало понятно, чем еще дикая природа отличается от города. Полным отсутствием дополнительных источников света.

Разумеется, для любого, пусть даже современного потомка Гайаваты и Чингачгука наступившая тьма таковой вовсе не являлась. Небо было все еще темно-фиолетовым, не черным, и кое-где светили редкие звезды, отражавшиеся к тому же в спокойной воде, как в гигантском зеркале. На западе, за темной и неровной линией леса небо вообще еще догорало последними лучами заката. Однако для городских жителей вокруг было темно, хоть глаз коли.

И крайне, крайне неуютно.

Более умело управляя своим конем, Евгений заставил его поравняться с кобылкой Полины и взял девушку за руку. Она с благодарностью вцепилась в его ладонь и почему-то прерывистым шепотом поинтересовалась:

— Мы ведь правильно едем?

— А, ну да. Разумеется. Кроме того, лошади в любом случае знают дорогу. Да и река, я же говорил…

— Жень!

— Что?

— Я потому и спросила… когда мы ехали сюда, река была слева?

— Ну… да.

— Значит, на обратном пути она должна оказаться справа?

— Д-да…

— Но она снова слева! Слышишь? Видишь отражение звезд?

В этот момент над ними пронесся порыв ветра, как-то особенно неприятно взвывший в ветвях деревьев, и Полина вскрикнула. Одновременно оступилась белая кобылка, заскользила по невидимой мокрой глине, и Женя судорожно ухватил ее за поводья, но при этом уронил пустой контейнер. Грохот пластмассы испугал чалого, тот коротко и дико всхрапнул, присел — и поднялся на дыбы.

Мужчина неплохо ездил на лошади шагом, посредственно — рысью, всего один раз в жизни — неудачно — пробовал галоп. Однако даже опытные наездники не всегда способны справиться с лошадью, встающей на дыбы, что уж говорить о Ларине.

В результате он очутился на земле, слегка оглушенный падением с приличной высоты, белая кобылка отчаянно забила копытами, вырываясь из глиняного плена на тропу, и вдобавок ко всему этому раздался отчаянный, сразу оборвавшийся крик Полины.

Ларину было очень страшно. Так страшно, как никогда в жизни. Он полз в темноте и звал Полину, даже не понимая, в какой стороне искать.

Испуганные лошади давно скрылись во тьме, а ветер завывал в кронах деревьев уже без всякого перерыва, шелестел ветвями, тревожно шуршал осокой, налетал и отскакивал, как цепной кобель на незнакомого человека…

А потом Женя неожиданно нащупал в темноте руку девушки и заорал от ужаса, потому что это была очень холодная и очень неподвижная рука… И тут хлынул ливень.

Степан Громов истратил весь запас ругательств в адрес Змееныша Ларина, пометался в бешенстве по веранде и с горя выпил еще виски. Потом сурово приказал себе заткнуться и не нагонять панику. Потом посмотрел на безмятежное с виду небо — и кинулся в дом звонить Эле.

Его жена была спокойна и деловита, а вот с телефонной линией творился какой-то кошмар. В трубке трещало и щелкало на все лады, и Степан не выдержал:

— Эля, постучи по проклятому аппарату, или я сейчас оглохну!

— Степ, аппарат ни при чем… У нас здесь сильнейший шквал… Буквально несколько минут, но даже после этого в палатке полно воды… Посмотри, на ком они уехали… Если старые и спокойные лошади, то они успеют отойти от реки…

— Я перезвоню!

Громов влетел в конюшню, пыхтя, как паровоз. В денниках немедленно поднялся шум. Негодующе раздувались бархатные ноздри, подергивались замшевые губы, в кротких черных глазах зеленым огоньком загоралось безумие ярости… Лошади и без того нервничали, чуя грозу, а присутствие запаха алкоголя вообще выбивало их из колеи.

Степан с неожиданным для его комплекции проворством увернулся прямо из-под вздыбившихся громадных копыт любимца жены — строптивого вороного жеребца по кличке Быстрый. Быстро обежал глазами денники. Сердце неожиданно глухо бухнуло.

«Если старые и спокойные лошади, то они успеют отойти от реки…».

Змееныш, придурок, взял чалого трехлетка, лишь на прошлой неделе поставленного под седло, и белую тихушницу Белинду…

Евгений выволок Полину на траву, подальше от бурлящей реки. Вокруг бушевал ад. Деревья больше не шумели — они стонали и трещали под ударами шквального ветра. Дождь превратился в колючую водяную пыль, жалившую лицо и руки. Однако он не обращал на это никакого внимания. Гораздо хуже и страшнее было другое — девушка так и не приходила в себя.

Постанывая от ужаса, Женя склонился над девушкой, прижался ухом к ее груди… Далеко-далеко маленький отважный барабанщик отмерял секунды, минуты и годы, положенные Полине для того, чтобы родить ему двух дочек и двух сыновей. Женя зарычал от ненависти и презрения к самому себе. Самовлюбленный осел, придурок, мудак — что же он натворил!

Он разжал ее холодные твердые губы и начал вдувать воздух в легкие. Когда перед глазами завертелись огненные круги, Полина судорожно вздохнула и закашлялась, давясь сухими рвотными спазмами. Мужчина едва не заплакал от облегчения.

А потом она слабо охнула и обхватила его за шею, и тогда он, шипя от боли в ушибленном копчике, поднялся на ноги и вскинул свою женщину на плечо.

Изнеженные и жеманные Эстетические Соображения, которыми он привык руководствоваться в прошлой жизни, заткнулись и смиренно пошли к черту. На первый план выдвигался могучий и волосатый самец — Инстинкт Самосохранения.

Белинда и Чалый ворвались во двор конюшни одновременно с порывами ветра, и Громов, уже в голос кроя племянника, метеорологов, собственную беспечность и дурость лошадей, не признающих за ним право выпить пять капель виски, снова стал звонить жене.

Те, кого можно было собрать, пришли к дому к полуночи. Ветер уже стих, дождь прекратился, и яркая луна заливала серебром все вокруг. Поисковые группы растянулись в цепочку и пошли по предполагаемому маршруту молодых. Сам Громов на всякий случай перебрался на другой берег реки, порядком разлившейся после урагана…