Бронзовая Жница

15. Старые друзья хуже новых

Следующим днём Эйра, отправляясь поутру в Лордские Склепы, задержалась в холле. Чутьё заставило её проверить, что за бугорок образован ковром прихожей. И это оказалось маленькое колечко — медное, со стёклышком, будто драгоценным камнем — украшение Почтенной.

Тут же в голову Эйры закралось несколько неприятных мыслей.

«Если Почтенная была здесь, и Морай не сказал мне об этом, то значит, он не хотел, чтобы я знала. Поэтому спрашивать его я не стану. Навряд ли ему понравится, что я поеду в “Дом культуры”. Но, пока он занят со своими авторитетами от местной контрабанды, он не будет интересоваться, куда я собралась. В конце концов, я целыми днями где-то снаружи».

Поэтому Эйра привычно позвала одного из мечей Мора, чтобы он сопроводил её. И поехала в свою прежнюю обитель в чепце с вуалью, чтобы чуть скрыть лицо.

Теперь её тёмные одежды были с мехом и бархатом. Длинная накидка на уличном платье имела подбивку из чёрной лисицы, а руки украшали перчатки из кожи пантеры. Довершали картину дорогие сапожки и множество нижних юбок; обласканная марготом куртизанка одевалась, как знатная леди. И передвигалась на двуколке.

Однако она не придавала значения этим прелестям достатка. Разум её был весь устремлён в её ремесло. Она только в вопросе бижутерии отметила своему покровителю, что предпочитает пирит — за его особые природные свойства — и поэтому продолжала носить браслет от Печальной, невзирая на его неподобающую дешевизну. Тогда Морай подарил ей ещё и тяжёлые серьги из «кошачьего золота».

Словом, Эйра совершенно искренне не подозревала, какой фурор произведёт её появление в «Доме». Она сошла с двуколки и, придерживая свой чёрный бархатный подол, постучалась. То был послеобеденный час, когда полуголые куртизанки ещё только переодевались.

Внутри раздалась возня, и ей открыла Злая. Она обомлела.

— Великая Матерь! — выдохнула курносая Злая и отшатнулась назад, к остальным. — Жница! Это ты?!

«Вообще-то не узнать меня сложно», — подумала Эйра со смешком и дружелюбно улыбнулась сбежавшимся отовсюду девушкам.

— Доброго дня, подруги, я очень извиняюсь, что явилась во внеурочный час…

«…да ещё и в таком помпезном виде, о котором я только сейчас подумала, и теперь мне стыдно…»

— …но мне надо видеть Почтенную.

— Шница, щёрт побери! — выпалила Любопытная. — А ну сядь! Дай посмотреть, что это на тебе?

— Лисица! Горная, чёрная! — ахала Впечатлительная.

— Ты же одета как маргаса, дорогуша! — восклицала Милая.

Они тянули её за руки и за края пелерины, склонялись к сапогам и рассматривали её всю, как вешалку в ателье. Эйра сгорала от смущения. Особенно её стесняли пристальный взгляд юной Артистки и слёзы в уголках глаз Болтливой.

Тогда она всплеснула руками и вскочила. И воскликнула:

— Девочки, милые, да мне же это всё… для удобства было дано! Я даже не думала, что это что-то столь ценное… держите! Вот вам перчатки, вот вам серёжки… Вот вам мой чепец и заколка! А вот нижняя юбка… А ты, Болтливая, умоляю, не плачь — держи мою накидку!

— Не нужна мне твоя накидка, — всхлипнула Болтливая, стискивая в кулаках свои пшеничного цвета кудри. — Мне маргот был нужен, а он тебя теперь любит…

— Да нет же, я при нём просто работаю, — отвечала Эйра.

— Да не оправдывайся ты, — проворчала Угрюмая. — И отдавай накидку мне. Болтливая, правда, не реви уже — ни одна фаворитка не вечна. Надо просто успеть получить от этого всё.

— Да я с этой поганой прогонкой уже через полгода в старуху превращусь! — разрыдалась Болтливая. Она отказывалась принимать утешения смущённой Жницы и других девушек.

Тогда Эйра, покачав головой, вручила Артистке последнее — свой тряпичный ридикюль — в нём она всё равно ничего не возила. Денег у неё при себе не было — лишь то колечко Почтенной, что она сжимала в ладони.

Рыжая девушка приняла её подарок с благодарностью, но всё равно смотрела на неё как-то странно. Может, у неё изменилось мнение о карьере куртизанки после подобного.

На шум наконец появилась Грация. Обычно она возникала, как чёртик из коробочки. Но теперь она была какая-то странная: медлительная, напряжённая. Одетая в необычайно тусклый для неё серо-мятный цвет.

— Ах, Бронзовая Жница прибыла, — произнесла она, прижимая веер к губам. — И какова… Смотрите, девочки, смотрите! Будете, как она. А приближённые маргота случаем не справлялись о твоих сестрицах, Жница?

«Как-то не было повода помогать в организации оргий», — подумала Эйра. — «Если не считать сэра Лионая, но у нас на троих нечто в своём роде личное».

— Как придётся к слову, обязательно посоветую позвать всех подруг, — заверила она.

И посмотрела на Грацию внимательно. А та — на неё.

Через минуту они уже закрылись в розовой бархатной комнате маман, куда переполох с первого этажа доносился глухо, как из оврага.

Эйра не узнавала свою прежнюю хозяйку. Госпожа Грация нервно поджимала губы и едва ли не кусала ногти — что запрещала своим воспитанницам столь строго, что могла на три дня лишить завтрака, если заметит подобное.

Она села на своё кресло. Эйра, оставшись стоять перед ней, почтительно кивнула.

— Почтенная, даже ваша обходительность не скрывает вашей тревоги, — заметила Жница и потёрла свои чёрные пальцы, что остались теперь без перчаток. — Вам нужна моя помощь, ведь так?

— Да, душечка, — вздохнула Грация и начала усиленно обмахиваться своим бумажным веером. — Такое началось… впрочем, я-то тебя совсем по-другому вопросу… По такому, с которым, знаешь, к кому-то ещё не обратишься…

Эйра терпеливо ждала.

— Что у нас приключилось-то, когда тебя не было! — наконец всплеснула она руками.

«Она прячет какую-то мысль, что-то лично очень важное для неё. Но я не буду допытываться», — решила Эйра.

— Что приключилось, Почтенная?

— Несчастье, душечка! — в голосе маман наконец прорезались обида и возмущение, и она помахала руками у себя перед носом, будто прогоняя дурные воспоминания. — Шад, жених Трепетной, помнишь его?

— Помню.

— Несчастный, весь порог нам слезами облил. Бегал тут, бегал, приходил каждый день. Со своими людьми искал её, даже нанял в городе доверенных лиц; да всё без толку. Приходил он; ну а дочки, конечно, утешали его. Он остался раз с Печальной, два… а потом сказал: «Женюсь тогда на ней!» — и увёз её, представляешь? Всего за неделю взял да переменил свою идею!

«Бедная Печальная», — изумилась Эйра. — «Тягостно ей будет жить как замена другой девушке. Да только это всяко лучше, чем судьба одинокой поношенной куртизанки. Пришлось ей принять этот шанс вопреки памяти подруги».

— Да только с тех пор странное началось, — продолжала Грация. — Как раз лунар йимен на овмен сменился, и в новолуние, в ночь, вдруг свечи все у нас погасли. Гости перепугались, и раздался девичий плач. У каждого из пришедших мужчин денег пропало — в сумме пять золотых рьотов, душечка…

«Это размер компенсации».

— Пришлось мне из своего кармана выплачивать да представление разыгрывать, что ничего страшного не случилось. Но сердце у меня стало не на месте. Всякая из дочек поняла, что это была Трепетная. Рассердилась, что жених её так быстро позабыл.

— Полагаю, вы правы, — пробормотала Эйра. — И после этого вы пришли за мной?

— Да, душечка, — ответила Грация и утёрла уголок глаза краем платка. — Да только маргот сразу дал понять, что ты больше не одна из дочек. Не дал мне даже увидеться с тобой.

— Экий он, — усмехнулась схаалитка. Ей должно было стать от этого приятно, как и любой девушке, которой стал покровительствовать столь властный человек. Но её это скорее смущало, чем радовало.

«Ему предстоит помнить, что мой истинный возлюбленный — Схаал, и это никогда не изменится».

— Всё правильно, чернушка моя, — сказала Грация и посмотрела на неё улыбкой, хотя её глаза блестели влагой. — Ты должна пользоваться каждым мгновением при дворе маргота. Завести среди его командиров или нобелей кавалера и обеспечить себе будущее после того, как пройдёт твоё время.

«Хорошо, что Почтенная не знает, чем я действительно занимаюсь».

— Что ж, — молвила Эйра и скрестила пальцы внизу живота. — Если Трепетная и впрямь ходит где-то по «Дому», я могу попробовать пообщаться с нею. Но не думаете ли вы, Почтенная, что, забрав компенсацию, она ушла к Схаалу?

— Не ушла она, душечка, не ушла! — и Грация прижала веер ко лбу. Она сама не верила в то, что рассказывала. — Буквально недавно вот что было: приходит гость во внеурочное время. У нас в полдень-то закрыто! А он пришёл, и говорит — вполне себе открыто. Только ожидает его лишь одна-единственная девушка. Красивая, разодетая как невеста. И манит его рукой. Пойдём, говорит, туда, где никого нет. Он вышел с нею на задний двор, и там, говорит, лес… какой лес-то у нас на дворе, там ведь уборная, сама знаешь! И отвела его к усыпанным ягодами можжевельникам. Хочешь, говорит, меня — приходи сюда в то же время через неделю, не в «Дом».

«А вот это уже жуть», — подумала Эйра.

— И он пришёл? — спросила она.

— Нет, неделя-то вот только сегодня и минула. Но он явился к нам вчера, спрашивая, предусмотрено ли у нас что, если дождливый день будет — не хочет он мокрым с куртизанкой в лесу развлекаться. Так мы и узнали. И отговорили его.

«Плохо дело», — размышляла Жница и переступила с ноги на ногу. — «Кто неупокоенного видит, тому недолго осталось. Схаал уже дышит у него за плечом. Но и Трепетная, очевидно, не оставила наш мир. Бедняжка».

— Значит, лес, можжевельники… — протянула она. — Мне бы съездить за моей сумкой.

«Но меч Мора успеет доложиться марготу, что мы были у “Дома”, и Морай может запретить мне».

— Нет, не съезжу, — рассуждала Эйра вслух. — Мне хватит змееголовника. И особых свеч. Не думаю, что Трепетная нападёт на меня, поэтому обойдусь без амулета.

Госпожа Грация побледнела и посмотрела на неё в ужасе. Слово «нападёт» она восприняла весьма буквально. Но быстро кивнула.

— Денег у меня при себе нет, Почтенная. Одолжите немного?

— Бери безвозмездно, душечка, — проговорила маман и стала копаться в своём тряпичном ридикюле. — Маргот дал мне за тебя пять золотых. И ещё немного сверху…

Эйре стало не по себе. Но она кивнула, отгоняя дурные мысли о похоронной компенсации.

«Маргот с Почтенной имеют давний уговор на сей счёт».

— Хорошо, Почтенная. Вы правильно решили, что стоит дать мне знать. Молчаливый Бог действует моими руками, и он убаюкает всех, даже самых безутешных невест.

Она приняла деньги из её рук, одолжила у неё перчатки и спички и отправилась в Чёртов Переулок.

«Спички! Когда я жила в монастыре, одна из девочек рассказывала, что спичек не бывает ни в Цсолтиге, ни в Барракии. Смесь серы и киновари, которая разжигает спичку о наждачную бумагу, была придумана в Рэйке — незадолго до рождения Рыжей Моргемоны. Потому что учёные умы Рэйки издревле наблюдали за драконами, пытались воспроизвести их огненное дыхание и всегда выискивали всё новые и новые способы что-нибудь поджечь. Но подобное почему-то пугает людей в чужих краях. Впрочем, в Цсолтиге даже не поклоняются Троим — их боги мрачны и самобытны, и, молвят, демоны сильны в том пустынном краю».

Она могла думать о чём угодно, ведь теперь ей не приходилось топить ноги в нечистотах и прятать взгляд от странных дельцов — её вёз меч Мора. Хотя он не раз намекнул ей, что маргот обо всём узнает.

— Он и без того осведомлён, что его шлюха схаалитка, — заверила солдата Эйра. Теперь она чувствовала себя вправе потрудиться для Трепетной — и не собиралась юлить и оправдываться, когда речь шла о её призвании.

Они остановились. Эйра сошла с двуколки так, чтобы миновать вонючую грязь и попасть сразу на порог лавки старьёвщика.

Милый старик, будто вросший в шкуру красного волка, которую носил, с виду торговал подержанным барахлом. Дырявые ботинки, побитые зеркала, прохудившиеся фляги и съеденные молью простыни всё равно были нужны в перенаселённом, постоянно растущем Брезаре. Но на деле, увидев знакомую Чёрную Эйру, старый хрыч тут же приоткрыл свой подпол. И полез туда, где у него хранились яды, пугающего происхождения вытяжки, кости, заспиртованные конечности и множество других подобных мерзостей. Он без лишних слов вынес девушке змееголовника и серых свеч.

— От змееголовника пахнет чем-то другим, чуть ли не трупным ядом, — нахмурилась Эйра. — Принеси мне тот, который ты ни с чем рядом не хранил.

— Ну я ж не травник, дорогуша, — ухмыльнулся дед. Прозвище у него было характерное: Секрет. — Я предприниматель.

— Отыщи, у тебя точно есть, — настояла Эйра.

Секрет заворчал, но снова слез в подпол. А Эйра осмотрелась в его лавке и нашла нечто любопытное на одной из полок: сушёный свёрток, будто высохший опарыш — с калач размером. Когда старик вылез обратно, держа в руке новый пучок травы, она спросила:

— Что это за… личинка какого-то жука?

— Э, — фыркнул Секрет. — Чёрная и не знаешь? Ильмия из Источника Истины.

Эйра с недоумением поглядела на заурядное существо. Она таких выкапывала иногда из земли — ну или, по крайней мере, похожих. Однако в свёрнутом виде ни одна из них не была так огромна, как целая ладонь.

— Я никогда не была на родине матери, — скрывая странную неловкость от этой мысли, ответила Эйра. — И про Источник Истины не слышала.

— Это место вблизи туманных гор — родник, что, по местному поверью, исторгается из горла какого-то их бога, — разъяснил Секрет. — Лечит болезни души.

«Болезнь души — любая болезнь, от которой нет лекарств».

— Стало быть, в нём купаются прокажённые и чумные, жаберные и чахоточные?

— Полная река больных, — подтвердил старик и облокотился на край своей стойки. — Как говорит мой поставщик, во всяком случае. Сам я в такой дали не был — поди ж доберись туда теперь, когда по всей Цсолтиге бушуют разбойники да барракийцы. Чтобы доехать до Источника, говорят, не один день в пустыне провести нужно, и сдохнуть по пути немудрено. Но мне дюжину ильмий привезли специально. Есть умельцы, что вытащат этих скользких крошек из Источника, покуда местные жрецы не видят, и высушат их, и привезут к нам. Эти ильмии всю жизнь в живой воде плавали… Больным талисманом служат, а то и призраков к себе приманивают — оставленные за чертой души так и тянутся к капельке истинно живого.

Эйра видела, что старик не шибко верит в то, что ей рассказывает. Но внутри кольнуло осторожным любопытством.

«Цсолтига — край моих предков, жестокого солнца и опасных хищников. Земля вуду и магии души. Не их ли наследие сделало меня столь способной к служению Богу Горя?»

— Не думаю, что призракам есть дело до сушёной личинки, — с напускным равнодушием заметила она. — Но я бы взяла, авось будет иметь какой-то толк.

— Ты цену-то не сбивай! — заявил Секрет. — На ильмий всегда покупатели находятся, да с тугими кошельками. Даже богатые плачут, когда у них помрёт кто. И иногда приходят взять целый десяток — чтобы живого спасти, либо чтобы у мёртвого секрет наследства выведать.

«Так вот что это за народные способы общаться с неупокоенными, о которых судачили в Астре и на Аратинге», — дошло до Эйры. — «Однако ж такую ильмию не раздобудешь на рынке, особенно где отслеживают контрабанду. Поэтому мне ни разу не довелось попробовать».

— Ладно, говори цену, — вздохнула девушка. Разве она могла устоять?

— Пять золотых, дорогуша.

«Да это цена целой шлюшьей жизни!» — возмутилась про себя Эйра. Однако ей ли было считать деньги, коль они давались ей даром? Поэтому она сжала губы, но отсчитала пять золотых монет и оставила их на стойке. Тогда Секрет сунул ей сушёную ильмию, ребристую и светло-серую, похожую то ли на свёрнутую пиявку, то ли и впрямь на личинку. У существа было два мутных глаза, посаженных спереди, как у брезарских коз. И выглядело оно и впрямь как-то потусторонне, мистически.

Как и всё, что так или иначе долетало в Рэйку из Цсолтиги.

«Если эта ильмия и впрямь работает, я могу передать её Коди. Но мне не хочется подвергать подругу опасности. Чаровство Цсолтиги сильно, однако непредсказуемо. Хорошо бы сперва испытать самой; но как, если я и без того слышу мёртвых?…»

Своё приобретение Эйра положила вместе с пучком травы на сиденье двуколки. И откинулась на спинку.

Она решила оставить мысли об ильмии на потом.

— Едем за город, — велела она мечу Мора. — Туда, где можжевельники.

— Это где собирают можжевеловые ягоды для джина?

«Ягоды!» — вспомнила Эйра. То была немаловажная деталь картины, описанной гостем борделя.

— Да, туда, — попросила она. — Я думаю, это место, которое мне нужно.

Им предстояло полчаса по ухабистой дороге, и конь постоянно фыркал, натыкаясь на мёртвое вороньё под ногами.

«Птиц скосила какая-то болезнь, их на каждой улице валяется столько, будто градом посбивало».

— Жрица? — её неприветный попутчик вдруг подал голос. Она подняла на него глаза и ответила вопросительным взглядом. — Я за тобой второй день эскортом хожу. И вижу, что ты говоришь сама с собой, всё чьи-то кости складываешь-перекладываешь. Ты что же делаешь — колдуешь?

— Вовсе нет, сэр. Я лишь исполняю то, для чего живу в этом мире. Помогаю тем, кого никто не слышит, кроме меня.

Солдат покосился на неё недоверчиво. И пробормотал:

— Это же какое-то жуткое чаровство. Даже у мёртвых тайны для маргота вытрясаешь? Он нынче уже и такой мерзости, как чернокнижие, благоволит?

— О нет, уверяю вас, маргота мёртвые совсем не интересуют.

«Хотя это и странно, но он никогда не просил меня о подобном. Он отправляет людей на смерть так, будто это черта, которая навсегда отделяет его от них — и забывает о них».

Её вооружённый возница продолжал качать головой. Он не очень понимал, что она делает. Но он выполнял приказ Морая и возил Эйру туда, куда та просила, и копал для неё ямы.

За городом дышалось легче. Тепло земли, устланной покрывалом иголок, поднималось до самых крон. Они объехали несколько можжевеловых рощ, где трудились собиратели фиолетовых шишкоягод. Но безрезультатно. Лишь затем, когда они остановились передохнуть у одной из тисовых опушек, Эйра решила вылезти и пройтись — и интуиция защекотала её нутро.

Она убедилась, что сопровождающий не видит её, и разожгла свою свечу.

— Несчастное любящее сердце, Мирая, Трепетная, — произнесла она шёпотом прямо в огонёк свечи. — Я пришла тебя искать. Ответь мне.

«Можно было бы взять с собой ильмию», — подумалось ей. — «Но лучше уж я оставлю эту штуку на потом. Нынче я без амулета, и нужно быть настороже, чтобы не сделать лишнего».

Крошечное пламя, вздрагивая от её дыхания, потянулось вперёд. Эйра сощурилась. И приметила можжевельники, до которых ещё не добрались сборщики: их ветки были усыпаны тёмными ягодами.

Это было тихое, практически могильное место. Она поджала губы и осмотрелась, боясь — и одновременно ожидая — увидеть то, зачем явилась. Затем набралась смелости и потёрла листья змееголовника у себя под носом.

И услышала.

«Жница, ты пришла. Ну хоть кто-то», — прозвенел одинокий обиженный голосок.

— Трепетная, — тихо произнесла Эйра и поджала губы. Ком встал в горле от этой встречи.

Ведь если б она была жива, они бы не говорили здесь.

«Да, видишь, я уже и не думала. Что за издевательство! Я сижу тут, под дверью “Такелажника”, и хоть бы кто… А Шад так вообще… ты слышала? Ты слышала, он Печальную увёз вместо меня? Как будто меня и нет».

Эйра часто заморгала, страшась того, что слышит. Трепетная не понимала до конца своего положения; это было тяжелее всего.

Она медленно пошла вдоль можжевельников, сквозь игольчатые лапы ища тело пропавшей девушки.

Хотя ей очень не хотелось его найти.

«Я жду и жду. Хотя чего жду? По-моему, это уже просто издевательство, скажи, Жница?»

— Да, дорогая, — отвечала Эйра. — Он ветреный, тебя не стоит. Ты найдёшь себе куда лучше. Настоящего рыцаря.

«Да о чём ты, Жница… хотя, говорят, тебя маргот у себя привечает. И как он, правда со шлюхами ласков?»

«Странно», — задумалась Эйра. — «Трепетная уехала ещё до того, как меня позвали к Мораю. И не могла знать решение Шада. Значит, она ждёт здесь, будто это крыльцо “Такелажника” и слушает то, что долетает до неё… и не понимает, что с ней. Времени для покойников нет, потребностей тоже; всё в их мире делается размазанным и относительным, и она воспринимает лишь то, что хочет. Или к чему привыкла».

— Он — да, — признала она.

«Жестокий человек. И великий. И… вот ещё что…» — её голос стал стихать. Эйра потёрла зубчатый листок змееголовника под носом и воскликнула взволнованно:

— Трепетная! Трепетная?

«Да-да. Я подумала… я подумала… ты, конечно, права. Грустно, но надо бросать о нём переживать», — и трава прошелестела рядом, словно призрак девушки подошёл к ней. На мгновение показалось, что щёку лизнул холодок её руки.

— Точно, — согласилась Эйра. И взмолилась про себя: «Хоть бы этого ей хватило, чтобы уйти. Хоть бы не пришлось объяснять!» — Ну его к чёрту, дорогая. Он не заслуживает того, чтобы о нём вспоминать.

«Да! Да!» — восторженно отозвался её звенящий голос. — «Ты права. Хватит мучиться по тому, кому нет до тебя дела».

— Точно!

«Мучиться приходится из-за того, кто мучает. Я-то уйду, но ты, Жница, помни. Есть один человек, который должен умереть».

Эйра застыла.

«Маргот. Убей маргота, Эйра, и я уйду».

«Да что с ней?!» — ужаснулась Эйра и отскочила от можжевеловых кустов.

— Ты с тиса рухнула, Трепетная? — выпалила она. — Ну тебе-то чего сдался маргот?!

«Убей его, Жница, убей! Только так! Только это поможет!» — голос Трепетной в считанные секунды усилился, превратился в раскаты грома в её черепе. Хор незнакомцев, прежде едва слышных, присоединился к ней. Они усиливали друг друга, ревели в голове, разрывая Эйре сознание.

И у неё не было при себе амулета из железных ключей и бузины. Она не могла выпить поганого зелья и пером отсечь Трепетную от этого поветрия.

Она бросилась наутёк, отмахиваясь от них, от роя кровожадных мух.

— Хватит! Отстаньте! — кричала она на бегу. — Уйдите!

В голове звенело. Она споткнулась о корягу и упала на тисовый перегной. Шум стал невыносимым. Крики долбились ей в виски, проламывали путь в её разум, терзали её, как когтями. Пытались пожрать, как короля Лехоя.

Её руку схватила чужая рука — не призрачная, живая. Эйра вскинула голову — и увидела своего возницу, меча Мора.

— Жрица, да у тебя припадок! — воскликнул он и помог ей сесть.

Голова раскалывалась надвое, но теперь это была просто боль. Не крики, а лишь отдалённый звон.

«Мертвецы всегда отступают перед живыми», — подумала она, стискивая руку своего провожатого. — «Это наш мир, не их».

— Д-да… — прошептала она и нервно покивала.

— Не носись так, тебе надо беречь свои неокрепшие мышцы.

— Да, да…

— Поедем обратно в Покой, отдохнёшь, выпьешь немного джину…

Она посмотрела в его напряжённое лицо и неожиданно улыбнулась.

— Кажется, я узнала вас, — вымолвила она. — Ваш шрам поперёк глаза. Не вы ли служили у Зверобоя и про Сакраала рассказывали?

Солдат смутился. Он помог ей встать.

— Да, я… помню тебя по «Дому культуры», — пробурчал он в усы.

«Но теперь он постесняется говорить о том, как покупал меня, ведь я шлюха маргота».

— Ах, то-то мне казалось знакомым ваше лицо.

— А про тебя вечно слухи ходили, — заметил солдат. — Что Чёрная Эйра не в себе немного. Я думал, это тебе, знаешь, для флёра… загадочности. А ты и правда.

Она махнула рукой и обворожительно улыбнулась в ответ. Сейчас это наконец было искренне.

— Я и правда, — признала она. — Поедем отсюда. Спасибо за помощь, сэр…

— Сэр Бакс, жрица.

— Очень приятно.

Он не смог ответить взаимностью — кто стал гордиться бы знакомством со схаалиткой или же шлюхой? — но помог ей дойти до двуколки. Эйра на всякий случай обернулась и провела привычную черту.

— Ухожу, отгоняя протянутые ваши руки, разрывая с вами всякую связь и оставляя вас позади, — прошептала она себе под нос.

После этого она села на привычное место в двуколке, и провожатый повёз её обратно в Покой.

По пути Эйра с некоторым волнением касалась своего живота. Она уже ходила без бинтов, но всё равно не хотела повторения случившегося. Морай очень характерно описал ей, что будет, если она не соблюдёт время восстановления и это превратится в хроническую проблему при поднятии любой тяжести; а ей нельзя было отказываться от тяжестей.

Но то, что она услышала от Трепетной, напугало её куда больше.

«Я привыкла к тому, как толпы набрасываются на меня с проклятиями и требованиями, и желают только одного — смерти жестокого маргота», — вспоминала она. — «Роза-Певица тоже надеялась на это; она не раз заговаривала о том, что уличная преступность — это попущение Морая. Когда она примкнула к остальным неупокоенным в этом желании, это не показалось мне слишком уж странным. Но пора признать правду. Это уже не первый раз, когда требование доносится из уст души, совершенно не знавшей Морая и даже не упоминавшей его при жизни. Будь это Трепетная, она пожелала бы смерти кому угодно — хоть Шаду, хоть Печальной, хоть Почтенной — но марготу? Да ещё и с такой яростью? Мне начинает думаться, что это была не она. Что всё это — не они».

Эйра хотела прикусить себе палец, но по привычке одёрнула себя сама, будто боясь хлопка веером Почтенной по макушке. И сама себе покачала головой.

«Голоса сливаются в единый хор, и устами забытых глаголит сам Схаал — вот что я помню из учений в монастыре», — признала она. — «Неужели так Бог Горя передаёт мне свою волю?»

На душе стало неспокойно. Она привыкла думать, что это всё каприз множества мстительных душ, коих было немало среди жителей Брезы. Устремляясь в едином порыве, они притягивали к себе остальных, как бурный весенник поток. Но если всё было иначе? И то была воля Схаала?

Однако ж если это было требованием её бессмертного жениха, то почему они выбрали для этого её? Потому ли, что она одна слышит?

«А может, меня не просто так привело к марготу — всё, лишь бы я сумела сделать это?» — осенило её. — «Я могла исполнить эту мольбу ещё там, на погосте у Кирабо. Но я думала, они просто многого хотят; однако теперь… теперь, кажется, я поняла».

Эйра скрестила пальцы и нервно уставилась прямо перед собой.

«Если это так, и таково твоё желание, Бог Горя, я выполню его. Но… я должна быть уверена».

***

В обустроенной Мальтарой гостиной второго этажа проводилось необычное собрание. Как правило Морай общался со своими соглядатаями да командирами, но сегодня у него вышел почти что великий совет, как у коронованного диатра. За столом сидели практически одни знатные лица.

Председатель торговых гильдий и главный контрабандист Брезы, господин Мавлюд из Арракиса. Он был полноват, но юрок, и у него были большие блестящие глаза и бакенбарды. Он постоянно потягивал свой правый ус и хитро прищуривал левый глаз, в котором носил монокль.

Сенешаль и нобель Шакурх Натра, следящий за порядком в городе и контролирующий исполнение марготских законов. Молчаливый, он был невысокого роста, но столь крепок и непоколебим, что всякий побаивался его. Особливо потому, что в качестве украшения он носил цепи, символизирующие его власть над палачами и стражами порядка.

Генерал Шабака с широкими плечами и высоко поднятым подбородком. Престарелый, но очень мудрый нобель, на самом деле он носил имя Арчибальд, но все знали его по гирритской фамилии, что на гирре звучала аккурат как название зверя.

Бандит Зверобой, возглавлявший собственную банду численностью в семь сотен отборных головорезов. Он носил тигриную шкуру через плечо, косматый, будто дикий зверь, и характерно ковырялся ножом между больными зубами. Этот человек был хорош в бою, но ещё лучше — в управлении. Он как никто понимал, чего хочет чернь, чего она боится и чего жаждет.

Сэр Исмирот Хаур — которого, на самом деле, лишили шпор и право называться сэром за убийство брата Ганнара. Он ростом не уступал Зверобою, но лицо у него было куда более лукавое. И для этого собрания разоделся он формально, в расшитый алыми звёздами пурпуэн, подобный кафтану с пышными плечами; и пригладил к затылку вечно топорщившиеся тёмные волосы. Раньше они с Мораем на таких сборищах стреляли глазами друг в дружку, развлекаясь своей запретной связью. Но, как и со всеми любовными интересами Морая, связь эта вскоре распалась сама собой.

И, наконец, главный участник действа — Дурик, шут в звенящем бубенцами колпаке. И в наряде, шитом разноцветными — красными, жёлтыми, фиолетовыми и голубыми — ромбами. Он покачивался на своём стуле, но глядел всё так же серьёзно своим хищным лицом со впалыми щеками.

Морай был одет по-домашнему, в янтарно-рыжую котту и распашной плащ с оторочкой. Он смотрел на свой совет любовно, почти с умилением. Ещё издавна он прозвал этот сбор Сходбищем — примерно как тот особый вид конной стычки «все против всех» на городских праздниках. Праздники были для Брезы явлением редким, но всякое случалось на веку Города Душегубов.

— Итак, господа, — неспешно произнёс маргот. — Моё решение вы знаете. Мы встаём в оппозицию Иерофанту его же методой — прикрываясь именем одного из богов. И я, пускай и не уверен, сколько ещё Скара будет жить, я буду действовать без оглядки на это. Поэтому, для поддержки этой линии, мне нужна невеста.

Он обвёл их взглядами. Мавлюд характерно фыркнул — он был один из тех, кто женитьбу предлагал много и часто, пока ему не надоело года два тому назад. А Морай продолжил:

— Как известно, королевство Гангрия вошло в Конгломерат лишь на неполных условиях. Иерофант им как кость в горле. Они ценят своё право доа и весьма принципиальны. Но и лорды помельче есть такого же пошиба. Дочери, сёстры таких лордов — вот кто мне нужны.

И он хлопнул по столу обеими руками, а затем уставился первым на Зверобоя.

— У тебя не спрашивать?

— Э, да, — рыкнул Зверобой в ответ. — Я бы женился на Леди Лезвие из Маята. Говорят, она взламывает любые замки и ножи метает метко, как никто. Но вам не это нужно, маргот; а я в ледях ничего не понимаю.

«Я слышал о ней, и, по-моему, она ещё и работает на нобеля Куолли».

Он перевёл взгляд на Исмирота.

— В Рэйке осталось лишь одно семейство, что ещё скрипит вокруг да около договора — это моя родня, Хауры, — сверкнув золотыми зубами, произнёс он. — Я так понял, Астралинги придержали у себя Рубрала, сведя его с Наали. Поэтому мой батенька, лорд Исма, протестует. Боится подписывать нечто подобное, не вернув дракона на насест нашей высокой башни. Вдруг ему запретят приманить его назад? Ну, это лирика; вот Каскар помрёт, и моя сестра Инайя освободится.

— Что ты улыбаешься-то так? — скривился Морай. — Давно весь двор знает, что твоя Инайя — это Кинай. К тому же ты женат на Мальтаре.

— Да, но я хочу видеть лицо сестрицы, когда она окажется здесь!

— Ну, семейка у тебя такие же уроды, как и ты, — буркнул маргот, и Зверобой с Исмиротом разразились хохотом. — Нет, не внешне — я женился бы хоть на козе, но чтобы толк от брака был. А с Хаурами дело иметь — без штанов останешься. Вон как Каскар извивался, чтобы добиться обещанной поддержки в воздухе.

— Это верно, — согласился Исмирот и принялся подкидывать монетку медного рьота, чем привлёк взгляды всех остальных. — Маменька, леди Лима из Нуорингов, за него все хитрости выдумывает. Она ж родилась принцессой Маята: голова на месте. Он наглый, она изобретательная.

— Экий Исмирот прилежный сын, как родню поминает! — воскликнул Дурик. — Чудесный человек, золотой с ног до зубов!

Морай стукнул ладонью по столу ещё раз. Лакей, не поняв, что он так привлекает внимание участников Сходбища, налил им всем вина. Но маргот не стал его за это наказывать.

«На трезвую голову сватов не посылают».

— Мавлюд, твой голос.

Контрабандист крякнул и поправил монокль двумя своими пухлыми пальцами.

— Выбирайте дочь Тайпана Элапиду. Знаю, с Пустынным Змеем не заключишь формального союза; но девушка она горячая и о драконах мечтала всю жизнь, а он ради неё на многое пойдёт. Завоюйте её сердце, дав ей посмотреть хоть на Скару, хоть на Мвеная — и все мечи Тайпана, быть может, будут ваши, а это создаст консолидированную силу, которой испугается даже Рэйка.

«Слишком оптимистичен», — подумал Морай. — «Конгломерат даже без учёта Гангрии и драконов — это три тысячи рыцарей и десять тысяч ополчения. Даже самой большой разбойничьей банде с пиратами и кораблями придётся ходить тенью за такой силой».

— Да толку мне от черни, — отмахнулся Морай. — Мне нужен род с кипящей кровью Кантагара в жилах.

— Зачем, маргот, зачем? — нахмурил свои густые брови Мавлюд. — Ну вот на кой чёрт? Драконы — как красная тряпка для быка этим церковникам. Захотите прикармливать Мвеная — делайте это сами, а женщина с драконьими амбициями для вас конкурент, не союзник.

Морай молча перевёл взгляд на Шакурха. Он посмотрел в холодные тёмные глаза сенешаля, вспоминая его сестру, леди Шакару Натра — прекрасную брюнетку с белой, как снег, кожей, и птичьим голоском.

Она хотела родить ему ребёнка, но смерть лишила её этого желания. В памяти маргота её лицо сохранилось смазанным удушающей, болезненной тьмой.

Им нечего было обсуждать в области невест — Шакурх родился и вырос в Брезе и сам также не был женат. Морай в своё время пожаловал ему Дирабеллу, его излюбленную мастерицу из «Синицы», но та очень быстро исчезла из Покоя. Похоже, Шакурх предпочитал одиночество.

Тогда Морай взглянул на генерала Шабаку.

Тот медленно произнёс:

— В Рэйке есть род Манааров — потомки ди Леммарта и его второй жены, Авроры. Знатные, гордые. Из их семьи вышел нынешний Иерофант. Знаю, не в вашем духе идти мириться с таким противником, но вариант для вас, как я думаю, интересный.

«Как всегда, лаконичен и полезен».

— Благодарю, генерал.

— Моя очередь! Моя! — воскликнул Дурик и вскочил на стол с кубком вина. — Итак, я предлагаю великому марготу не размениваться на чепуху и жениться сразу на диатриссе Ланашае Астрагал — принцессе и дочери диатра Рэйки!

— У короля разве есть кто-то, кроме хилого сынка? — изумился Морай.

— Да, великий маргот! Не далее как вчера диатр презентовал свою дочку, диатриссу Ланашаю, которой семь лет. Всё это время она жила там, где и родилась, на острове Дорг, под присмотром аанитских монашек. Её скрывали от общественности, боясь за её здоровье. А может, это просто рыжее дитя священника и фрейлины, которое подсунули диатру, лишь бы у него хоть что-то было, кроме сына, про которого все знают, что он явно не от его крови и наверняка даже не от его жены — но что я такое говорю!

Морай вздохнул и выпил. Помолвку можно было заключать с невестой даже тогда, когда та лежала в колыбели; вот только кандидатов на детскую ручку диатриссы и без того было предостаточно. Среди них он не стал бы последним; но уж больно разнились их взгляды с венценосным двоюродным дядей, что убил собственных драконов.

«Если я сунусь в диатрийскую семью, меня мигом начнёт прижимать Иерофант. К тому же, чтобы поддерживать свои права, придётся постоянно бывать при дворе. А я не могу — у меня тут Скара».

— Да всем понятно, что это дочь не диатра; а может, и не диатрис — а какой-то ещё женщины, — фыркнул он. — Если он за все шестьдесят лет на троне дал жизнь лишь одному отпрыску, хилому, как паук на морозе, он к своим сединам не сумел бы зачать ребёнка. Ему помогли.

И тут его осенило.

— А зачем я и правда буду размениваться? — произнёс он, смакуя крепость красного вина на губах.

Ему ответили напряжённые взгляды. Никто не удивился бы, если бы он собрался жениться на принце.

Но то был не тот случай.

— Гангрия, — вдумчиво сказал Морай, глядя прямо перед собой. — Вот королевство, что не желает идти на поводу у Иерофанта. Сестрица Вальсая замужем за диатром, и я им не чужой. У них есть кандидатка: Ламандра Гиадринг.

— Ваша племянница? — пробормотал Мавлюд.

— Она самая. Она ещё мала, — рассудил Морай. — И сестрица вряд ли будет в восторге от моей кандидатуры. Но у них четыре несёдланных дракона. Я стал бы им не только женихом, но и доахаром, который помог бы совладать с этой — практически — стаей.

«А Скара наконец познакомился бы вблизи со своими сородичами. Может, они дадут ему волю к жизни, которую не могу дать я. И тот огонь, которого во мне нет — потому что я был столь неудачлив, что родился человеком».

Генерал Шабака поставил локти на стол.

— Не забывайте, что ваша племянница с рождения обещана юному диатрину из Маята, — заметил он. — А правитель Маята — наш давний противник и дурной сосед.

— Принц никогда не седлал дракона, — скривился Морай. — Как и его отец. Диатр, диатрин — это титулования для королей-драконов, а не для таких, как они. Просто король и просто принц.

— Формально это всё ещё высший титул в королевствах…

Но Морай махнул рукой.

— Это соперничество решаемо.

Он посмотрел прямо перед собой, изобретая стратегию будущих действий.

— Маяту пора перестать грозить нам с запада. Слишком много чести для королевства без единого дракона. Пусть узнают своё место, — распорядился Морай. — Зверобой, всю банду бросишь на дороги. Закошмарь жалких корольков до белого каления.

— Вот это разговор пошёл, а то я уж заснул было!

— Шабака, пятую часть городских мечей веди в Таффеит — укрепляем наш последний рубеж. Каскар станет ставить палки в колёса передвижению наших людей, если мы не будем хорошо контролировать предгорья.

— Слушаюсь, маргот.

— Мавлюд, экономическая блокада Маята. Да-да, я знаю, у тебя там тёща! Пускай гоняет тебе свои эфирные масла морем, но больше чтоб никаких дельцов оттуда.

— Да после нобеля Куолли, который там обосновался, никто и так не рискует, — проворчал Мавлюд. — От моего дела толку будет мало. Но я всегда могу контрафакта с их каналов перегнать в порты Гангрии. Могу хоть всю дрянь, что мне некому сбывать, подкидывать им от имени маятских посредников, пока они не озвереют.

— Блестяще, — хлопнул его по плечу Морай. — Исмирот, я послал бы тебя свататься, да опять тебя во владениях Хауров за решётку посадят.

— Это точно, маргот.

«Хотя, возможно, они уже одумались и решили, что им стоит приголубить единственного наследника своих богатств и драконов», — подумал Морай. Однако это были лишь догадки.

— Шакурх, поедешь ты. Я подумаю, что поднести диатрам. Ты немногословен, но им это и не понадобится; уверен, они знают моё имя благодаря сестрице Вальсае.

Тот молча кивнул.

— Ты, Исмирот, вернись к переговорам с наёмниками. Если кто-нибудь опять отделился от Тайпана, мне понадобятся все.

— Как скажете, маргот.

— Ну а ты… тебе заданий нет, Дурик. Ты, как всегда, на высоте.

Шут благодарно покивал. И когда собрание было закончено, он попросил маргота задержаться. Глаза его странно блестели, и он, поманив Морая, прошептал ему в ухо:

— Маргот, я должен сообщить вам своё наблюдение. Я ведь не придворный соглядатай, я шут — что есть куда большее.

Морай кивнул, склоняясь к нему, и проводил глазами покинувших гостиную соратников.

— Я хотел сказать: присматривайте за Мальтарой. Она не желает вам зла, но уж очень хитра, и замышляет что-то… наши люди видели её посыльных на разных трактах.

— Может, собирается уехать отсюда? — равнодушно пожал плечами Морай.

— Может, маргот; но что-то… что-то она наверняка задумала, помяните моё шутовское слово.

— Пущай играется, — ответил Морай. — Мне нет до неё дела.

Они пересеклись взглядами и долго глядели друг на друга. У Дурика были тёмные, практически чёрные глаза, отчего они казались мышиными. Свет отражался в них двумя яркими точками.

У него также были веснушки — едва заметные, они выстраивались в интересного вида ряды поперёк щёк и носа. Морай поймал себя на мысли, что никогда не видел его без шутовского колпака.

«Он сросся со своей профессией».

— Это всё, что ты хотел сказать? — наконец уточнил Морай.

— Да, славный маргот, — замедленно, смакуя каждое слово, произнёс шут. — Разве что…

— Ну?

Дурик пожевал губами и вновь посмотрел на сюзерена. Пылко, едва удерживаясь. Как мальчишка, который, играя в прятки, ждёт, когда соперник взмолится о пощаде и попросит его вылезти из укрытия. Потаённо, игриво; скрывая секрет своего успеха до тех пор, пока не услышит капитуляцию.

— Вы не боитесь, что после смерти вас ждёт нечто… страшное? — неожиданно спросил шут. — Участь чего-то невообразимого… лишённого самого себя… и навеки прикованного к тёмной стороне мира.

— После смерти мне будет уже всё равно, — ответил Морай. — А каяться мне всяко без нужды. Чего это ты вдруг? Учился чтению и дошёл до сказок?

Дурик неопределённо повёл плечом.

— Лишь любопытствую, за что нижайше извиняюсь, мой добрый маргот, — привычно заюлил он и склонился.

— Не валяй дурака, — ответил Морай, пребывавший в сравнительно благодушном настроении, чтобы наказывать Дурика за подобные мысли. — Не знаю, какова участь драконов в загробном бытие. Но, будь уверен, я и в жизни, и в смерти последую не за богами и не за грехами, а единственно за Скарой — даже если для этого мне самому придётся отрастить крылья.

Дурик поклонился вновь, так глубоко, что спрятал своё лицо. И пропищал от пола:

— Несомненно, великий маргот, несомненно!

На сем Морай пошёл прочь. Однако их разговор оставил шута в счастливейшем настроении. Уже уходя, Морай расслышал, как тот бормочет какую-то считалочку:

— Бороться со смертью, увы, бесполезно

Но к кроткому слову и боги любезны

Природный закон обойдут их персты

За кровную плату мучительной мзды

Покроется пеплом златая корона

И сгинут для Рэйки все божьи законы

Но ты не увидишь, молчанье храня

Пока чешуя не коснётся тебя.