Брусничное солнце

Глава 16

Ухватилась крепко, настолько, что сама едва не рухнула замертво. Яков понял это, когда Варвара хищно поддалась вперед. Во взгляде больше звериного, чем человечьего. Волчье. Такое изувеченное и больное, такое одинокое, что он невольно сделал шаг назад — узнавая чистое, невероятно концентрированное горе. Его швырнуло о собственные воспоминания, выбило дух, не позволяя помочь.

Да и нуждалась ли барыня в помощи?

Судорожно сведенные пальцы перебирали в воздухе, пока зрачки пожрали нежно-фиолетовую радужку, потянулись в ширь. Неестественно, невероятно. Магией ее было чистое зло — дегтярное, оно липло к кончикам пальцев, оседало на грудине, не сделать ни единого выдоха… Родовая. Черная. Всепоглощающая.

Варя не просто потянула к себе остатки души, она их едва из служанки живьем не выдрала. Резко, с напором, смешивая злость и боль воедино. У нее не смогло бы не выйти. В прыжке упыриха запнулась, рвано дернулось вытянувшееся в воздухе тощее тело, а затем та пластом свалилась на Варвару. Сила удара покатила их по земле.

Сиплый вой нечисти, ругательства сосредоточенной Глинки… Их пронесло с три сажени вниз по оврагу, забивая травы и прелые листья в волосы, пачкая лица. Колдун быстро спускался следом. Чтобы замереть у первого раскидистого клена, упереться лопатками в шершавую, покрытую мхом кору — не было нужды им помогать. Сами.

Распластанная под Варварой нечисть шумно дышала — без нужды, скорее грудная клетка двигалась по привычке. Бесцветные глаза зло таращились вперед, на него. Бывшая служка продолжала тихо верещать, не двигая при этом ни единым пальцем.

— Отпусти немного, так тяни только тогда, когда хочешь отдать приказ, а тварь не слушается. Погляди, сковала, обездвижила. Авдотья должна суметь подняться, иначе до болот ей не добрести, а я не поведу.

Глинка не слышала. Она была в своем мире, топилась в горе и горечи. Соскочив с подруги, она несмело потянула ту за плечо, переворачивая на спину. Закусила губу, пытаясь сдержать подступающие слезы. Столько отчаяния и слепого сожаления… Руки барыни крупно дрожали, когда она потянулась подушечками пальцев к почерневшим синякам на шее Авдотьи, аккуратно положила их на отметины. Те были куда крупнее, не перекрывались девичьими пальцами.

Показалось, в этот миг взгляд нечисти на мгновение прояснился — появилась в нем та же боль и животная тоска. Скорбь, желание вернуться к прошлой жизни.

— Брусилов…

И Варвара разрыдалась. Так громко и отчаянно, спуская всех бесов с цепей, падая на тело оцепеневшей мертвой служанки, цепляясь за ее плечи холодными пальцами. Все жала и жала к себе, разрываясь болью, оплакивая. Пока Авдотья смотрела пустым взглядом в холодное ночное небо — нечисть не может плакать, у нее забрали право горевать по собственной судьбе, теперь ею движет лишь голод.

Глядя на слезы Глинки, он впервые почуял не досаду, не желание утешить, прижимая к себе. Нет. Яков почуял злость. Опаляющую, выдирающую сердце из грудины и швыряющую его на адскую сковородку. И глупая мышца зашлась, застучала так быстро, так отчаянно, что этот грохот отдался под самой глоткой, заставил поднять в оскале верхнюю губу. Захлебнуться привычной, знакомой жаждой крови.

— Прекрати. — В два резких шага он подошел к душераздирающей картинке. Стереть, немедленно забыть, иначе он не сдержится… Рука быстро сжала Варвару поперек ребер, и он дернул ее вверх, заставляя расцепить пальцы, выпустить Авдотью из своих объятий.

Не сопротивлялась… Господи, как он надеялся, что сейчас она разозлится, попытается расцарапать лицо, кинется с ругательствами. А она… Ничего. Повисла в его руках безвольной куклой, баюкая свое горе, давясь не плачем, нет, нечеловеческим воем.

Две смерти подряд. Обе — близких людей. На какой-то короткий миг к ярости примешался страх — что, если это сломит ее? Так, что уже нечего будет собирать воедино?

— Погляди на меня. Варя, сюда смотри! — Перехватил удобнее, поставив на ноги. А барыня покачнулась и попыталась осесть. Взгляд все так же цеплялся за распластанную на земле Авдотью, распухли от плача нос и веки. И тогда Яков сжал лицо в своих ладонях, отвернул спиной от нечистой почти насильно. Впился взглядом в расширенные глаза. Его почти убила упавшая с ресниц слезинка.

Потому что в этом мире боль продолжает множиться. Человек за человеком, сводя в могилу хороших и честных, оставляя плодиться жестокость и ненависть. Потому что ни в одной Российской губернии не будет иначе — ты либо овца, которую режут, либо волк. Сильнейшем позволено многое.

Большой палец медленно стер соленую дорожку со скулы, огладил припухшую щеку, заставляя внимание барыни переключиться на него.

— У тебя нету права горевать, тебе сейчас другим заняться придется. — Он заставил свой голос звучать грозно, внушительно. Выдернуть из этого потока слез, указать новую тропку к спасению. — Сейчас ослабляй вашу связь и тяни ее к болоту, я попрошу за вас лешего, путь сам ляжет под ноги. За землянкой вырыт подпол, под лавкой цепи. Слушай, Варвара! Жить хочешь, спасти ее тоже? Так слушай!

Взгляд прояснился, ее грудная клетка приподнялась и резко опала, но Варвара заставила себя приоткрыть рот для ровного выдоха. Едва заметно кивнула — его руки с медленно удлиняющимися когтями не позволяли большего.

— Скуй ее цепью, да в подпол сбрось — для Авдотьи солнечный свет, хуже смерти теперь. Не смотри, что места мало — колени к носу прижмет и в самый раз будет, вползет. Не ложись спать — с непривычки связь из рук выскользнет, и она по твою голову подымется. Дождись меня, постарайся.

До Варвары смысл слов добрался слишком медленно. Вот она стояла, окаменевшая, неподвижная, а вот попыталась уцепиться за его руки, отчаянно качая головой.

— Не бросай меня, пошли вместе. Не могу, я не выдержу…

Он почуял, как собственная сила стрелой метнулась к болоту, поволокла тела, поднимая из топи. Не выдержать. Злость почти такая же, как та, с которой он шел забирать головы убийц своей матери. Такая обглодает до костей, расплавит останки, пустит пеплом по ветру.

— Я скоро вернусь, нужно лишить твоего жениха преимущества.

Тут же задергалась, попыталась разодрать путы Авдотья:

— Пусти, с тобой пойду! С тобой хочу! Пусти-и-и.

Ее верещание ударило по перепонкам, Варвара снова истошно расплакалась, заломила руки.

— Веди ее домой — сорвется и Брусилов прострелит ей голову, новую уже не отрастит. Не спасла единожды, так попытайся снова, Варвара Глинка. Теперь у тебя есть на это силы.

Она ничего не ответила. Продолжала плакать и трястись, пораженно низко опуская голову.

Прочь. Подальше. Потому что это невозможно, потому что это хуже кулака пьянчуги, несущегося в висок. Глушит, оставляет перед глазами алую пелену и сворачивает воздух в легких в горячие комки олова.

Вдох. Выдох. Ему просто нужно пробраться в поместье и забрать все, что осталось от Варвары — кровь или волосы.

Вдох. Выдох. Он вырежет всех, кто попадется ему на пути и вздумает остановить.

Вдох. Выдох. Он растерзает ведьму и собственными зубами перегрызет глотку Брусилову.

Яков не успел понять, когда образ его вконец переменился. Пару раз неловко припадая в длинных прыжках на руки, он приноровился, и ринулся вперед на четвереньках, ощущая, как разрывает жилы стремительный бег.

Вперед, по звериным тропам, перемахивая через узкие ручьи и высокие берлоги сонных медведей. Дальше, через поляну, на которую мать-лиса притянула из деревни полудохлую курицу, пуховые перья разлетались в лунном свете, пока лисята ее потрошили, обучаясь охоте. Птица почти не кричала.

Он близко. На границе чужих земель.

Поместье Брусиловых в лунном свете выглядело величественно — двухэтажная каменная громада, белоснежные колоны, аккуратно подстриженный сад и широкая подъездная аллея. Яков промчался по ней так быстро, что даже разоспавшийся на террасе камердинер[1] Брусилова старшего не поднял своей головы.

Камень. Люди воздвигали стены, стремились спрятаться от стихии и неприятностей в своей крепости. За плотно закрытыми окнами, за холодом, который не брал даже огонь.

Не помня себя от злости, Яков взлетел по стене, оставляя длинные борозды от когтей. Впервые чужая усадьба не казалась неприступной твердыней, кирпич крошился, осыпался вниз с тихим шелестом песка. А колдун уже подтягивался, перекидывал тело через подоконник распахнутого окна.

Ему не нужен был свет, чтобы понять — комната пустующая. Ни звуов, ни запахов, сожаление неприятно укололо. Он рассчитывал попасть сразу в хозяйские покои. Гнев внутри клокотал, бурлил, давил глотку, перед глазами стояла воющая у покойницы Варвара.

Господи, она даже в когтях болотника так не плакала. Не давилась отчаянными рыданиями, похороненная заживо.

И во всем вина одного.

Крадучись, Яков выбрался в общий коридор. Ноздри затрепетали, грудная клетка глубоко поднялась, когда он шумно втянул воздух и застыл. Он привык отдаваться инстинктам — животные куда прозорливее людей.

А от соседней двери так отчаянно сильно несло колдовством, что его едва не сбило с ног, в носу засвербело. Ятрышник, любисток, калина, хмель… Так пахли приворотные обряды, сокрушенная воля и вынужденное раболепие. Вспомнилась уже другая картина: раскачивающееся на четвереньках брусничное солнце — широко раскрытые глаза не видят, губы посинели, любовь ей нужна была как воздух.

Не разумно, погоди, сначала Брусилов. Нет его, не будет и заказа, ведьма уйдет.

Из груди Варвары вырывался тягуче-медленный стон боли. Она так себя в тот миг ненавидела…

Ручка под пальцами тихо опустилась вниз.

Узкая комната едва освещалась лунным светом из маленького окна. Ведьма лежала на постели, разметав по подушке золотые пряди. Мерно вздымалась грудь, ресницы бросали длинные тени на щеки. Утомленная сильным колдовством, она не почувствовала незваного гостя, не услышала собственных слуг, залившихся шипением из темных углов. Он не позволил им разойтись во всю силу — короткий взмах руки, а по венам заструилось золото и боль. Слишком тяжело было тянуть за собой болотную нечисть, но, если что-то пойдет не так, она сможет закончить за ним это дело. Умрет Яков и цепи разорвутся, никто не остановит отряд мертвецов, они кинутся вперед. Тонкие нити паутиной скользнули в углы, замерцали, заставляя чертей отступить, забиться в щели с недовольным ворчанием. Будет нужно — он сожжет это место дотла.

В ядовитые запахи любовной магии вплетался еще один — терпкий, железный, не просто кровь, нет, так пахло его брусничное солнце. Взгляд рваными рывками проскакал по подоконнику, широкому сундуку и неказистому столику, на последнем и задержался. Среди черных подтаявших огарков, среди телец распластанных в последнем полете птиц с запрокинутыми головами, он увидел скомканную простынь. Не нужно было разворачивать ее, чтобы понять, что за пятно видно на самом крае. Верхняя губа приподнялась в оскале, перед глазами потемнело, когда Яков прибрал ее, запихивая за воротник рубахи. Колдовство на крови — самое беспощадное и жестокое. Ведь решился же… Отдал на растерзание ту, которую желал заполучить в жены. Ненависть к Брусиловскому отродью стала почти физической, ощутимой. Взгляд снова метнулся к ведьме.

Разве достойна она жизни? Та, что идет рука об руку с чудовищем, играючи ломает чужие судьбы.

Не мигая, Яков сделал шаг к кровати, за ним — следующий. В душе не было ни страха, ни сострадания. Гнев выжег все.

Медленно поднялась вверх рука, удлинились когти. Один удар, она едва ли успеет понять что-либо, уйдет к тем, кому сейчас так раболепно, с наслаждением служит. Пока будет доходить приезжая ведьма, он найдет комнату Брусилова младшего, а с рассветом вернется к землянке. Все закончится.

Брусилов не доберется до болот, не обидит… Сердце конвульсивно ударило в ребра, погнало по венам щемящий отголосок сладкого предвкушения.

Рука Якова почти опустилась, когти царапнули светлую кожу на глотке. Когда звук выстрела ударил по слуху. Дернулось плечо, в тело вгрызлась боль. Шум заложил уши, сознание в недоумении вздрогнуло, пока Яков оборачивался, чтобы встретиться взглядом с застывшим на пороге обнаженным по пояс мужчиной. Сбитое дыхание, сжатые в узкую полосу губы, а в глазах — лютый испуг. Болотный хозяин оскалился. А проклятая ведьма распахнула глаза.

Как мог он не услышать подбирающегося графского сына? В голове короткой вспышкой пролетели слова болотника:

Месть тебя породила, она же тебя и уничтожит. Мне не нужно убивать тебя, хозя-я-яин, тебе не чужды человеческие эмоции. Они сделают все за меня.

А Варвара один на один с упырихой, испуганная, растерянная. Она не знает, как дальше жить.

Тело действовало быстрее разума. Рывок вниз, укрываясь от потока чужой магической силы, и он плашмя упал на пол, на лету вбивая пальцы в собственную рану. Завоняло паленой плотью, задымились, запузырились ручейки крови. На пол не должно упасть не единой капли. Кровь — ключ. Найди они хоть немного, и не успевший добраться до болот Яков будет обречен.

Закоптился, помутнел под ним ковер, начал сворачиваться пушистый ворс. А колдун по-звериному дернулся в сторону, припадая на негнущуюся руку, оттолкнулся от кровати, выныривая в узкий просвет распахнутого настежь окна.

Он забрал простынь, а это главное.

Графский ублюдок спешил спасать свою ведьму, наверняка он не взял с собою патронов, второй раз выстрелить он не успеет.

Перед глазами искрилась, плясала боль, рука начала подволакиваться, на бегу подвернулась кисть и Якову пришлось продолжить путь трусцой. Стараясь дышать размеренно.

Договорившись с лешим, он сумеет добраться до землянки за пару часов. А уж там можно будет подумать, как выдернуть из тела пулю.

Рядом замелькали, замельтешили медлительные тени утопленников и с горечью подумалось, что теперь нападать бессмысленно — ведьма всех перебьет, да и у Брусилова есть оружие.

Домой. К болоту.

Послышались стенания, ропот и негодование сливались в хриплую какофонию, пропахшую мертвецким духом. Впервые за долгое время он ослабил поводки, впервые за месяцы после того, как Яков обустроился на болоте, он позволял им выбраться наружу, потянуть свои жадные стылые руки к живым. Но теперь было все едино — он забрал простынь, а значит, даже за пределами болота барыня будет свободна.

Осталось добежать. Боль раздирала его изнутри.

После того, что он увидел в доме Лады, Самуил поверил в нечистую силу, утвердился в жестокости ворожбы. После того, как в усадьбе Брусиловых она склонилась над кровавой простыней, с мягким щелчком сворачивая шеи канарейкам, он увидел настоящее зло — неприкрытое, оно лезло из-под пола, клубилось в углах, улюлюкало и выло, обещало свои дары. И он брал их все.

Но это не продрало, не стянуло узкой цепкой лапой страха сердце и не потянуло вверх, как сейчас, — с влажным хрустом выдирая из-за ребер, проволакивая вдоль позвонков и вытаскивая через сжатую глотку.

Разве не было чудом, что он услышал тихие, крадущиеся шаги в коридоре? И сердце забилось быстрее, застучало так, будто стремилось нагнать уходящие минуты. Словно осталось у него всего-ничего. Когда он приоткрыл дверь и увидел тень у комнаты Лады — думать было некогда.

Обжившаяся ведьма никогда не кралась, она уверенно шагала по дому, как хозяйка. Случайными сквозняками открывались пред нею любые двери, она играючи толкала их тонкими горячими пальцами, щебетала за завтраками рядом с очарованным ею отцом. С первого дня обжилась, ведьма всегда была заметной. А значит, крался кто-то посторонний, тщательно ровняя размеренный шаг.

Пистолет сам удобно лег в руку, пытаясь обуздать скачущее по нервам напряжение, Самуил быстрым шагом направился к двери.

Перед кроватью Лады стояла нечисть. Не как те, которых тянуло из пекла ведьмино колдовство, и по окончанию обрядов обратно отправляло, нет. Из плоти и крови. Он видел, как лунный свет касался плотной болезненно-белой кожи, как хищный оскал поганил и без того нечеловеческие черты. И рука с пистолетом дернулась. Впервые за свою жизнь Брусилов не попал. Страх сковал руку, единственная пуля ушла куда-то в плечо твари. Она даже не вздрогнула. Вскинула голову, встречаясь с ним взглядом — глубоким, затягивающим, как трясина болота. Мертвым.

Так живые не смотрят, из зрачков существа на мир смотрела пожирающая темнота, жажда крови… Мгновение показалось вечностью, пока Брусилов, вмерзая в пол, глядел, как нечисть склабится.

Собственной оплошностью он позволил злу уйти. Безумный взгляд метнулся к развороченному столу — кровавой простыни не было. Самуил лишился возможности быстро вернуть Варвару домой.

И всему виной продолжающий приподнимать волосы на загривке страх.

— Успокойся, граф, не дойдет он до болот, не достанет пулю…

Ужас въелся, плотно забил собой глотку. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. Еще нагретый пистолет валялся у входа. На горле Лады, раздирая запах рубашки до ряда последних ребер, зияли неглубокие кровоточащие раны от когтей. Алое пятно расплывалось по белоснежной ткани.

Если бы выродок успел, если бы убил ведьму, забирая последнюю надежду, он бы вконец тронулся… Взгляд заволокло пеленой, Брусилов свесился с окна, почти вывалился. А у грани липовой аллеи мелькали десятки теней — жадные, голодные. Они прикрывали отступление обреченного на смерть хозяина.

Самуил продолжал глядеть в темноту, пока силуэты не растворились в ночи. Послышалось первое пение петухов в хозяйских пристройках заднего двора — перевалило за полночь. Сзади на голое плечо легла маленькая горячая рука, заставляя вздрогнуть. Повели горячие пальцы по коже вниз, очертили лопатку и соскочили по позвонкам до поясницы, привлекая внимание. Ведьма спокойно продолжила:

— Я успела его разглядеть и убедилась: человек. Колдун он. Умело личину меняет, да только я на веку побольше видела, глаза так просто мороком не затянуть. Не среди нечисти твоя невеста — с колдуном она водится. Давай, помоги мне, нужно найти хоть каплю его крови, тогда путь на болота нам будет открыт. Не придется думать, как ломать его защиту, если сможем разрушить его.

Колдун. Еще один мужчина.

В памяти ярким всполохом вспыхнуло собственное обещание.

Я любого убью…

Лавина ужаса стремительно схлынула, оставляя после себя разруху. И внутри разжигалось привычное чувство, с ним он успел сродниться, оно проросло сквозь кости. Злоба.

Пока Лада зажигала свечи, пуская в пляс тени по комнате, он опускался на колени, щурил, напрягая, глаза. И всматривался до рези, до песочной сухости под припухшими веками. Проводил широкими ладонями по оплавленному, прожженному до дыр ворсу. Нигде не было ни единой капли.

Ползающая рядом на коленях Лада раздраженно выдохнула, растерла ноющую рану не шее, перемазывая руки собственной кровью:

— Не расстраивайся, граф, если здесь нас постигла неудача, то я найду способ пробраться на его болото. Нужно успеть до морозов, зимою хрупкий лед подарит обманчивый шанс, тогда-то он и будет нас ждать больше всего. Зимой не сунусь, нас встретит там только смерть.

[1] Слуга при господине в богатом дворянском доме. Впервые должность упоминается в документах Петра 1 в 1706 году.