Брусничное солнце

Глава 8

Неделя подходила к концу, с каждым днем Брусилов становился все напряженнее. Искал этому причину, но та ускользала из-под цепких пальцев, раздражение царапало глотку. Разве не происходящего ныне он жаждал?

Что же так тяготило, сводило сума?

Всему виной была она. Варвара Глинка.

Сиреневоглазая проклятая ведьма, при взгляде на которую начинала бурлить кровь. Жажда была настолько ощутимой, настолько глубокой, что он едва не поверил ее словам — это безумие.

Словно безродный вшивый пес, преданный равнодушной холодной хозяйке, он опускался на край кровати каждый раз, когда Варвара прикрывала глаза и прекращала сыпать ядовитыми проклятиями. Оставался на ночь, игнорируя осуждение отца и перешептывание слуг. Потому что чувствовать тепло ее тела стало безумной манией. Чем-то на грани. Физически больно, не касаясь ее больше суток, не находя пронзительный ненавидящий взгляд.

Она создана для него самим господом. И смотреть она должна только на него.

Плевать, что за гибель художника он поплатится — осуждающие взгляды императорской семьи ныне снова ему гарантированы. Ради нее не страшно потерять их расположение.

Не будь он Брусиловым, отправили бы его за смертельные дуэли в ссылку или сразу лишили головы? Сколько же дверей открывает перед человеком родовитая, сулящая богатства и власть фамилия? Будь ты трижды одаренным — родившись в крестьянской семье — сдохнешь за косой или выгребая отстойники.

Так почему ныне великие предки беспомощны? Почему она сурово отбрасывает крупные аметисты в золотой оправе, безучастно пропускает между пальцев ожерелья с изумрудами?

Проклятая женщина. Временами он не знал, чего жаждет больше: обладать ею или убить.

И вдруг в один момент все переменилось. Глинка перестала его чураться, прекратила вскакивать с постели, передергиваясь в омерзении. Свыклась с судьбой?

С каждым днем он все более задумывался о том, чтобы пролистать страницы книжицы, за которой она коротала досуг. Должно быть та была личным дневником. Иначе отчего Варвара так старательно ее прятала, а писать уходила с чернильницей в ванную комнату, прихватив со стола свечу? Каждый раз он делал вид, что спит, а сам пристально наблюдал за ней из-под полуопущенных ресниц. Как же она прекрасна, Господи. Тусклый свет свечи отражался холодными бликами на глади черных волос, спускающихся до талии. Самуил помнил, какие они на ощупь, когда пропускаешь их сквозь пальцы. Следующий раз он непременно скользнет по ним уверенной рукой во время страсти, а не ярости. Когда Глинка будет выстанывать его имя прямо в открытые для поцелуя губы.

От собственных мыслей в паху заныло, напряженный член оттянул штаны, и Брусилов сменил позу, закидывая ногу на ногу.

Подошедший по приезду слуга был бледен, не решался поднять взгляда и мял край поношенной рубахи, продолжая свой рассказ:

— И сказала та баба, что прихвостни графские ей без надобности, пусть ваше благородие само к ней на поклон явится, да оплату обсудит.

— А ты ей что? — Рассеянный взгляд, устремленный в окно, скользил по наклонившейся у клумбы Варваре. В последние дни она проявляла изумительную для благородной девушки любознательность, принимаясь усердно изучать цветы и травы. Единожды приставленная к ней Матрона доложила, что юная барыня изволила глядеть на растел коровы, а затем долго сидела у теленка, вылизываемого матерью. У каждого свои причуды, он быстро ее переучит.

— Дык это… Говорю ей, мол сбрендила малахольная, кто граф наш, а кто ты. Негоже ему ноги марать, твои пороги обивая. Головы лишишься, ежели не пойдешь.

— Не пошла. — Его слова прозвучали скорее усталым утверждением. Мужик виновато ссутулился и кивнул.

И отчего-то горделивость знаменитой Лады не показалась ему делом удивительным. Ежели неподготовленная к ведьмовству Варвара способна была выжечь землю силой мысли, то какие чудеса сотворит умеющая колдунья? Сколько душ она спасла или погубила? Куда же смотрит Господь бог, когда его дети так страшно оступаются, продавая свои души к нечистым в услужение?

— Что ж, иди, я наведаюсь к ней сам. Вели, чтоб завтра к рассвету седлали мне лошадь.

— Так, а венчание, ваша милость? — Мужик удивленно приоткрыл рот, но увидев его тяжелый взгляд, тут же хлопнул себя по лбу мозолистой ладонью, упал в ноги с поклоном. — Не мое это дело, бога ради извините. Не подумал, язык длиннее разума…

— Можешь идти.

Самуил откинулся на спинку кресла, проводил равнодушным взглядом подорвавшегося крепостного, метнувшегося к двери бегом. В худшие времена он бы собственноручно его выпорол. Но не сейчас, когда мысли забивают голову толстым слоем ваты. Что — то не так. Отчего Варвара так быстро сменила гнев на милость? Сдаваться не в ее характере.

С два дня назад она мягко попросила его не навещать покои днем, мол это отвлекает от рукоделия. Не веря невинно распахнутому взгляду, он ворвался в спальню в тот же день. Каково же было его удивление, когда она действительно оказалась занята вышивкой.

«Неужто не желаешь для нас мирного супружества и откажешь мне в такой малой милости?»

Ему не было стыдно. Взгляд в тот миг запнулся, вцепился в ужасное чудовище, глядящее на него с полотна. Болотник или упырь? Это было нечто омерзительное. От одного взгляда на существо приподнимались волоски на загривке. А вышивающая Варя будто не видела отвратительного вида, ловко орудовала иглой. Взгляд ее был задумчивым, почти нежным.

Что творилось в голове этой ведьмы? Чем она вообще жила и грезила?

Когда кипа документов на столе разбилась на ровные просмотренные стопки, за окном успели сгуститься сумерки, Варвара ушла из сада. Должно быть, привычно отужинав в комнате, уже легла спать.

Завтра венчание. После которого будет такая желанная им ночь. Пред лицом всего мира она станет его женою. Их союз скрепится на небесах и тогда тревога задремлет, уляжется. Позволит напряженным мышцам расслабиться. Тогда Варя никуда не сбежит. Нужно лишь успеть обратиться к ведьме. Как знать, может та сумеет запечатать силу Глинки одним взмахом руки и к алтарю господнему невеста пойдет уже чистой после исповеди?

Глаза уже начали слипаться, а ворот рубашки душить. Расстегнув пару пуговиц, Брусилов бесшумно поднялся с кресла и направился к комнате.

В северном крыле свечи в коридорах не разжигали — не было нужды, всю работу хозяева успевали переделать за светлое время суток. Сегодня он порядком распустился, позволяя себе разгребать письменную работу неспешно, почти лениво. Короткая поблажка, мысленно он был уже в завтрашней ночи.

Когда дверь в спальню с тихим скрипом отворилась его уверенной рукой, пальцы намертво вмерзли в позолоченную ручку. Хмурый задумчивый взгляд переменился, стал удивленным.

В комнате полукругом у широкой кровати горели свечи. Варвара не делала вид, что спала, как бывало прежде. Лежала на середине постели в одной приподнятой ночной рубашке. Бедра бесстыдно широко разведены, подушечки пальцев, испачканные ее влагой, медленно скользят между ног, девушка шумно дышит, выгибается.

А он чувствует, как начинает разгоняться кровь от этого вида, как трепещут ноздри, жадно втягивают воздух, пропитанный запахом ее возбуждения. Тонкая изящная рука, свободная от ласк, скользит по животу, поднимается вдоль тонких ребер и сжимается на груди, прищипывая розоватую, заметную сквозь тонкую ткань горошину соска.

Его выносит из собственной шкуры волной горячего желания. В штанах становится так тесно, что это невозможно вынести, он отстраненно пытается поправить вставший член, но это не приносит облегчения.

И Самуил зачарованно шагает вперед, не сводя с нее жадного взгляда. Лицо Варвары разгорелось румянцем, полуприкрытые ресницы скрывают пылающий страстью взгляд.

Край сознания отмечает глубокую рану на скользящей по телу ладони, но ее состоянием он озаботится позже. Гораздо позже.

Варя видит его, не пытается скрыть от него свое бесстыдное развлечение, пухлые губы приоткрываются и с них срывается тягучий плавный стон.

Просто умопомешательство… Рвется ткань рубашки на нерасстегнутых манжетах, с приглушенным стуком рассыпаются по полу пуговицы. А внутренний голос вопит, бьет градом словесных оплеух, которые Самуил хотел бы игнорировать.

Сколько других брали тебя, если ты так бесстыдно позволяешь на тебя вскарабкаться?

С тихим щелчком ремня спускаются штаны, он делает шаг к кровати, наклоняясь, чтобы подтянуть Варвару ниже за тонкие лодыжки. Не сопротивляется — в томном взгляде обещание наслаждения.

Ежели мог бы я воскресить того щенка — пристрелил бы снова. Его имя раньше ты выстанывала?

Он опускается сверху, подминая ее под себя, устраивается между горячих бедер ощущая, как болезненно пульсирует член. Трется о промежность короткими толчками, будто уже ее имеет. И на мгновение ему кажется, что в глазах Глинки проскальзывает испуг. Она дергается всем телом, а затем с тихим шипением закусывает губу, расслабляется.

Влажная, податливая. Для него.

И сейчас не важно, сколько безродных ублюдков было в ней до него. Плевать.

Жесткие пальцы крепко сжимают ее подбородок, уводят в сторону, а Самуил жадным поцелуем впивается в белоснежную шею над крупно пульсирующей голубоватой венкой. Останутся следы, он уверен. Пусть. Пусть каждый видит и знает, кому она принадлежит. Пусть Глинка каждый раз замечает его клеймо на собственной шее, заглядывая в зеркало.

Она судорожно сглатывает, ловит воздух широко распахнутым ртом, сводит сума этим коротким беззвучным движением.

Руки жадно скользят по тонким, проступающим из-под прозрачной ткани ребрам, ласкают полные груди, заставляя ее извиваться, ерзать под ним, стыдливо отворачивая голову и жмуря глаза.

Может быть, все не так плохо, как ему думалось? Одурманенный желанием взгляд Самуила скользит по распластанной на кровати Варваре, пока он отстраняется, чтобы выше задрать ее ночную рубашку, до самой шеи. Обнажить приподнимающиеся от шумного дыхания груди. Вид ее, распахнутой для него, пьянит, кружит голову.

Опускаясь обратно, Брусилов припадает губами к соску, выводит влажную дорожку к здоровой ключице, прикусывает нежную кожу на подбородке. Прежде чем ее руки нетерпеливо сжимают его бедра и вытаскивают член из исподнего, направляя ближе.

Как же велика ее жажда… Какое бесстыдство…

Сильный толчок и он внутри. Ее резкий вскрик оглушает, напряженное лицо Самуила расслабляется.

Слишком туго, горячо. До него Варвара не тронутая.

— Потерпи, скоро станет легче… — Он не узнает свой голос. Охрипший, дикий, едва хватает сил, чтобы не вбиваться в нее с отчаянной яростью. Терпеть, заставлять себя не торопиться.

Пальцы зарываются в россыпь черных волос, наматывают их на кулак, заставляя зажмурившуюся девушку повернуть к нему лицо.

Чтобы впиться в губы страстным поцелуем, вылизывая язык, врываясь в ее рот жадно и напористо.

Слишком тугая, ему бы следовало растянуть ее прежде пальцами, дать привыкнуть к ощущениям.

Не до того. Настолько важная, до рези, до дикой боли нужная.

Шумно дышит в его губы, терпит, жмурится. Его почти выносит за грань, он почти погибает, когда коготки-полумесяцы цепляются за спину, оставляя длинные царапины. Стекает вдоль позвоночника тонкая струйка крови из ее поврежденной ладони. Пылающий, он едва это чувствует.

Потому что каждое резкое движение внутри нее — что-то за гранью существования, что-то настолько греховно приятное, что он наверняка попадет в самое пекло ада. А до смерти своей из кровати ее не выпустит. Будет брать снова и снова, пока та не взмолится о пощаде, беспомощно раскидываясь на постели.

Пальцы сжимаются на ее горле, заставляя Варвару распахнуть глаза.

Смотри лишь на меня…

И с громким рычанием он крупно вздрагивает, исторгая в нее свое семя.

Впервые ощущая себя не как с десятками «до» в пыльных чуланах и каморках, пока их мужья играют в карты, распивая крепкий коньяк. Впервые он понял, насколько прав был в своих суждениях.

Вот она — та, что будет с ним до скончания веков. Он ее никогда не отпустит, из-под пристального внимания не выпустит.

Пальцы на шее Варвары разжались и она, неожиданно для него, просияла светлой улыбкой.

Самуил устало рухнул рядом.

Изножье кровати оказалось залито ее кровью, Брусилов стер ее с опавшего члена коротким движением. Похоже, боль барыне нравилась. Что ж, значит все его притязания она выполнит с преогромной радостью, можно не бояться, что будущая жена посчитает его чудовищем. Варя поднялась, оценивающе оглядела постель и одернула ткань исподнего.

— Не сумела дотерпеть одну ночь? — В самоуверенном голосе переливаются нотки самодовольствия. — Погоди, мы не закончили.

Он потянул на себя Варвару за руку.

Не насытиться… Член снова приподнимался, пряжка ремня больно врезалась в ягодицу, но ему было все равно.

Не ожидавшая нового натиска похоти, с изумленным выдохом Варя упала на него. Самуилу пришлось сжать ее ногу, чтобы перекинуть через себя, удобнее устраивая девушку на своих бедрах.

— Тебе следовало поступить так гораздо раньше. Негоже невесте к алтарю идти не выспавшись…

С тихим смехом Глинка поддалась вперед, ее шепот обжег дыханием пересохшие губы.

— Отосплюсь, Самуил. И денно и ночно спать смогу вдоволь. Рядом с тем, кого сама выберу. Не распробовал? Больше и не удастся.

Брови непонимающе сходятся у переносицы, пальцы впиваются в проступающие под тканью тазовые косточки. Так сильно, что на светлой коже непременно нальются синяки, вот — вот захрустят кости.

Это еще что она удумала? Взгляд мечется с простынь на ее лицо — рядом ни ножа, ни другого оружия. Что за бесы резвятся в ее голове, если она осмеливается сказать подобное?

— Ты об этом по… — Приподнимается к ней навстречу, желая перевернуть, подмять под себя, на деле напомнить, кто здесь главный. И мир перед глазами начинает кружиться, дыхание запирает в глотке. Пальцы впиваются в нее сильнее, он ошалело мотает головой, пытается стряхнуть плотную черную пелену с глаз, давится собственными усилиями. — Ты…

Все плывет, двоится сидящая на нем, перемазанная собственной кровью Варвара.

Проклятая безумная ведьма. Что же она с ним сотворила… Гнев придает сил, он садится резким рывком, хватает ее за шею, притягивая к своему лицу. В легкие тут же врывается ее запах: не мягкий, привычный для благородных дам. Первобытный. Необузданный. Так пахнет воздух перед грозой, земля у края топей. Дикая несгибаемая сила.

И она пугается. Самуил видит, как стремительно стирается с лица широкая ликующая улыбка, Глинка бледнеет, пытаясь его оттолкнуть. Он сильнее. Если бы не ее проклятая магия…

— Найду. Пожалеешь.

Выдавливает из груди вместе с горьким горячим воздухом. Не убьет, на такое юная барыня не осмелится. Боли нет, только ставшая мягкой и уютной пелена перед глазами, тело делается невесомым, немеет, словно после двадцатой чарки, выпитой без куска еды. И мысли, что метались до этого по разуму, невесомо ускользают.

Самуил не слышал, как Варвара выкарабкалась из его цепких объятий, он так устал. Ничего не чувствовал.

Ночь, обещавшая ему вседозволенность и радость, неожиданно обернулась досадной ошибкою. Дыхание его прервалось, глаза закатились. А когда грудная клетка поднялась вновь, Варвара, прихватив свои скромные пожитки, едва слышно прикрывала двери комнаты.

Получилось. Сердце набатом отбивало песнь победы в ушах. А Варвара не знала, чего ей хочется больше: рассмеяться или расплакаться.

Сколько дней она провела, зачитывая дневники Аксиньи до дыр, закладывая интересные страницы сухими березовыми листиками? Каждый раз, когда взгляд натыкался на смертельные обряды, она застывала. Пальцы задумчиво гладили резкие обрывки букв, а затем она с сожалением листала дальше. Не смогла бы. Слишком тяжелым казалось то колдовство, бабушка отмечала, что для него полный резерв сил нужен. А сколько у нее тех сил? Как измерить — то это? Неясно. Вот и оставалось ей искать что попроще да надежнее. А затем собирать дурманящие травы, замешивать в ступке вместе с кусками коровьего последа, нашептывая заговор. Казалось бы, простые слова, но они царапали глотку, поднимали волоски на затылке, сжимали нутро беспокойством. Самуил выпивал поднесенный чай не задумываясь. А затем ее ждал тяжелый обряд, полукругом расставленные свечи вокруг ложа. И жертва. Ее дани было предостаточно.

Но как же мерзко, как же тошно было после того. Как способны терпеть женщины ночные притязания? Как не вздрагивают при упоминании своих мучителей?

Должно быть, Грий не желал торопиться зная, что это разрушит нежно выстроенную в воображении Варвары картинку. Близость подобного рода не могла понравиться. Низ живота тянуло, руки крупно дрожали, не прошедшая до конца лихорадка вновь о себе напомнила.

Но это сработало.

Варвара успокаивала себя этой мыслью, натягивая свободное черное платье поверх замазанной кровью ночной рубашки. Насквозь пропитанная запахом Самуила. Хотелось содрать с себя кожу, стереть жесткой мочалкой память о его касаниях, позволить их унести мыльной воде.

Вперед, вперед, времени было мало. Варя небрежно сбросила все свои украшения в холщовый нательный мешок, затянула его потуже, прихватила в узкий льняной мешок, прибранный на кухне, дневники бабки и ринулась прочь. Пока не догорят свечи, Самуил будет пленен мороком. Будет блуждать на грани собственного сознания.

Сколько раз она представляла, как убьет его… Но рука с ножом не сумела бы подняться. Грий не захотел бы для нее такой участи.

Одно дело быть беглянкой, другое — убийцей. Она просто скроется. Растворится в дальних губерниях, назовется чужим именем. Станет преподавать в младших академиях или заслужит расположение знатных господ и сумеет устроиться гувернанткой. Что угодно, лишь бы не рядом с ним. Будет жизнь жестока — Глинка уйдет в монастырь. Примет постриг и ступит под церковную защиту. Не бывать ей с мучителем обвенчанной.

Улица встретила ее мягким холодом летней ночи. Лениво путающийся в листьях ветерок подорвался, взметнул растрепанные волосы, остудил пылающее от стыда и унижения лицо.

Надобно пересечь лес и поле, выйти на земли Глинка с южной стороны. Не у основного тракта, ведущего в Кострому, нет. Она пойдет тонкими лесными тропами, по забытым узким дорогам дойдет до Вятской Губернии, а уж оттуда двинется дальше, по окраине Империи. Она непременно затеряется, дедушка домовой наговаривал ей добро. Так оно и будет.

Забираясь на взгорок к одинокому кедру, она замерла, прижала ладошки к ноющей груди. Где — то там, за клетью ребер заходилось, качало вместе с кровью лютую горячую боль собственное сердце. В сожжено кругу не проросло ни травинки.

Варвара заставила себя опустить глаза, идти дальше. Ноги волоклись с трудом, то и дело она оборачивалась на пронзающую темное небо верхушку кедра. Пока силуэт его не растворился в сумраке.

И тогда она побежала. Задыхаясь, спотыкаясь на склизких корнях и кочках. Дорога была каждая секунда. До ближайшей деревни было всего ничего, она должна успеть добраться по темноте. Передохнет у кого-нибудь из крестьян, отплатит украшением и резво двинется дальше. Пока разгневанный Самуил будет собирать людей на ее поиски — Варвара будет далеко. Он не дотянется.

Лес Глинка сумела преодолеть, а у поля силы ее покинули. И она рухнула в васильковое озеро, задохнулась, сплевывая вязкую слюну на землю.

Встать. Немедля подняться на ноги.

Застонала, поднимаясь на четвереньки, ощущая, как кровь из разрезанной для обряда ладони влажными каплями пачкает руку.

У другой стороны поля высились свежие снопы сена. Огромные, куда выше ее роста. И где — то у их начала мелькали силуэты.

Люди. Она совсем близко. Спотыкаясь Варвара бредет вперед, но чем дальше она шагает, тем меньше ей этого хочется. Внутренний голос давится горячим поспешным шепотом, Варя уже может различить тесное платье на бредущей девушке, заметить, как лунный свет играет на черных растрепанных прядях.

Сбитая с толку, она остановилась. Было что — то неправильное в резких, дерганных движениях незнакомки. То, как она наклонялась к земле, неестественно закидывая голову набок. Кончики волос касались земли, а она делала еще несколько суетливых шагов вперед, совсем не страшась ступить на них.

И когда Варвара напряженно попятилась назад, та с сухим щелчком резко повернула голову.

Ее глаза были белоснежными. Не слепыми бельмами, которые можно увидеть у лишенных зрения. Нет, они казались сотканными из кусочка луны, сдернутого с неба. Светящиеся, забирающиеся взглядом под самую кожу. Горло тут же сжало цепкой рукой ужаса.

Та, заприметив потрепанную барыню, расплылась в совершенно счастливой косоватой улыбке и в припрыжку, как скачут егозливые дети, направилась в ее сторону.

Неправильно, в воздухе заструилось, засверкало напряжение. Варвара вросла в землю.

— Негоже в такой час гулять. Затосковала по полям родным? Здесь и останешься. — Хриплый хохот существа, напоминающий воронье карканье, продрал кишки, завязал их в узел. Уж больно не вязался жуткий голос со светлым ликом. — Прежде скажи мне только: я красивая?

Резко остановившись, тварь замерла рядом, губы потянулись в игривой усмешке. Только теперь вместо ровного ряда аккуратных зубов Варя увидела острые клыки, почуяла гнилостный запах разложения.

— Я красивая? Красивая? — ее губы тянутся вширь, с треском рвущейся кожи раздвигаются щеки. Еще немного и барыня погибнет — попросту потеряет сознание от ужаса, позволяя нечисти пировать на еще живом, горячем теле.

Оглушенная и растерянная, Варя не приметила два отделившихся от стога силуэта. В воздухе мелькнул, ударился аккурат об голову нечисти маленький узенький сверток.

Существо не глядя, почти играючи выбросило руку вперед и поймало его. Нехотя перевело взгляд. Оскал тут же исчез.

— Куколка. Красивая. Лицо где у куколки? — Голос твари дрогнул, руки затряслись, когда она быстро начала вертеть куватку[1] в пальцах, оканчивающихся длинными кривыми когтями. — Неправильно, так нельзя. Нет — нет, лицо где куколки?

Причитая, она взвыла, вцепилась когтями в собственные щеки и потянула вниз, переходя на высокое верещание. Полилась, заструилась смердящая черная кровь.

«Лицо! лицо куколки!»

Затрещала разрываемая кожа, по воздуху разнесся едкий запах. Из-за стога раздался девичий звонкий голос:

— Что раззявила рот, тетеха[2]? Быстрее, пока не опомнилась полуночница.

Это словно вернуло ей все силы. Варвара сорвалась с места, оббегая широким кругом причитающую, бьющуюся изодранной головой о землю нечисть.

Перед ней оказалась молодая пара — девчонка так совсем юная, едва восемнадцать на видок стукнуло. Она — то ее и торопила.

— Быстрее же, ну! Раздерет куватку, мы на очереди следующие будем.

Стоящий подле ее парень крепче прижал подругу к широкому боку и согласно кивнул. Через короткий миг они уже бежали бодрой рысью по узкой тропинке, вдали виднелись мутные огоньки — первые избы.

[1] Тканевая кукла без лица, которую славяне клали в люльку к младенцу, оберегая от нечисти.

[2] Славянское ругательство. Неповоротливая женщина.