Букет горных фиалок

7

У маленькой белой церкви в Семи Буках была своя история. Когда-то на ее месте стояла часовня, и каждую субботу вечерним автобусом из Ла-Рока приезжал священник для проведения воскресной службы и исповеди. На ночь он останавливался у четы Ронсар (именно в той комнате, в которой теперь жили Элль и Джереми). В одну из ненастных ночей в часовню ударила молния, начался пожар, и часовня сгорела. На общем совете прихожане решили не восстанавливать разрушенную часовню, а вместо нее сообща возвести небольшую церковь с домом для священника.

Отец Жюссак, который не пропустил ни одной службы за полтора десятка лет, начав навещать Семь Буков еще молодым, только что получившим приход кюре снискал любовь и уважение фермеров проникновенными проповедями и незлобивым характером. Он крестил, исповедовал, причащал, наставлял, отчитывал и поддерживал.

И не только по воскресеньям — когда была нужда, за ним отправлялись в Ла-Рок, и он молча собирался и ехал. Так уж случилось, что до принятия сана отец Жюссак окончил медицинский факультет, и бывало, что ему приходилось помогать не только словом, но и делом. С каждым седой нитью, прибавлявшейся в его поредевших за годы волосах, в нем росло и укреплялось желание быть поближе к своим прихожанам. Он не делал из желания тайны, и потому решение возвести церковь и дом было принято в основном из-за него.

Церковь отстроили за одно лето, камень и лес дали горы. И ранней осенью, когда горные склоны подернулись желтизной, а по ночам травы становились белыми и хрусткими от инея, отец Жюссак собрал нехитрые пожитки, передал дела более молодому преемнику и приехал в Семь Буков. Уже навсегда. Это случилось шесть лет назад.

В воскресенье церковь была полна. Фермеры с женами заполняли низенькие скамьи и внимали отцу Жюссаку, звучный баритон которого заполнял собой маленький церковный зал. Приход в Семи Буках был не настолько богат, чтобы иметь орган в церкви, да и органиста здесь было не найти, поэтому кюре приобрел проигрыватель и стопку старых виниловых пластинок с записями органной музыки. С тех пор службы всегда проходили под торжественное звучание соборного органа, исходящее из двух спрятанных от глаз динамиков. Пластинок было немного, и прихожане давно уже выучили наизусть их содержание. Чтобы кюре не отвлекался от проповеди, когда приходило время перевернуть пластинку на другую сторону, кто-нибудь из прихожан, сидящих в первом ряду, подходил вместо него к проигрывателю, спрятанному за кафедрой, переворачивал пластинку, ставил иглу и возвращался на свое место. К проигрывателю настолько привыкли, что даже продолжительность проповеди давно уже измеряли в пластинках.

Впрочем, отец Жюссак редко заходил за границы одной и строил проповеди так, чтобы заключительные ее слова ложились на заключительные аккорды органа — ему это было нетрудно: он знал назубок каждую ноту, каждую паузу на пластинке и достиг в чтении проповедей «под фонограмму» немалого артистизма. И сейчас, когда он умолк, последний аккорд баховской токкаты повис в тишине зала, медленно тая в ней.

Предательский скрип иглы проигрывателя возвестил о конце проповеди. Сидящие в зале люди зашевелились, закашлялись, встали с мест и потихоньку потянулись к выходу. Элль и Джереми тоже поднялись. Они сидели в одном ряду вместе с Мари, Маню и Ле Буком, спозаранку приехавшим на своем «Харлее». Маню по случаю посещения церкви был одет в белую рубашку и тщательно отутюженные брюки, а на ногах у него красовались грубые башмаки, начищенные до блеска. Против обыкновения он был тщательно причесан и побрит.

— Как вам проповедь отца Жюссака? — поинтересовался художник. — Вы ведь его слышали впервые?

— У меня в конце просто руки зачесались — так хотелось зааплодировать, — сказал Джереми, озираясь.

— У меня тоже, — поддержала мужа Элль. — Но все равно очень хорошо. Что ты ищешь, Джереми?

— Ничего, — ответил он. — Здесь неплохая акустика.

— Джереми, вы атеист? — снова поинтересовался Ле Бук.

— Нет, я католик, — сказал Джереми и, подумав, добавил: — Но весьма нерадивый: забыл, когда в последний раз в церкви был.

— Вот как… — сказала Элль. — Забыл. Тебе напомнить? В последний раз ты был в церкви вместе со мной: на мне еще, помню, платье было белое, а на голове что-то вроде фаты…

Джереми, по-моему, с вами хочет поговорить священник.

К ним и правда направлялся отец Жюссак. Однако его остановила Мари, державшая за руку сына. Священник благословил их, и Маню нетерпеливо потянул мать к выходу.

— Мы пойдем домой, — сказала Мари Элль и кивнула на Маню. — Видите, ему не терпится.

— Хорошо, Мари. Мы придем позже.

Отец Жюссак подошел к Джереми и стоял рядом, глядя на него снизу вверх.

— Мсье Моррон, не могли бы вы уделить мне несколько минут?

— Я вас слушаю, святой отец.

— Пройдемте со мной, пожалуйста.

Элль уже видела священника раньше у Мари. Он заходил к ней не для того, чтобы выпить вина или отведать жареной свинины: как Элль поняла, их связывали давнишние дружеские отношения. Это был пожилой худощавый человек, седовласый и говоривший тихим приятным голосом. В то утро, когда он зашел на кухню, Элль познакомилась с ним. Священник вежливо осведомился о ней и о Джереми, а потом они втроем беседовали о травах. Уходя, он благословил обеих.

Отец Жюссак и Джереми разговаривали недолго. Элль не слышала о чем, но видела, что муж согласно кивает, когда кюре обращается к нему. Напоследок отец Жюссак осенил Джереми крестным знамением и отпустил.

Когда Джереми вернулся, Элль и Ле Бук забросали его вопросами.

— Мне предложено место церковного органиста, — сказал Джереми. — Временно.

Элль взяла мужа под руку, и они вместе с Ле Буком направились к выходу из церкви.

— Он со слов Мари знает, что я профессиональный музыкант и привез с собой инструмент для работы, — продолжал рассказывать Джереми. — Когда он поинтересовался о возможностях моего синтезатора, а имени присутствует ли в нем звук духового органа, я сообразил, о чем пойдет речь. А потом он спросил, знаком ли я с церковной музыкой.

— А вы знакомы? — спросил Ле Бук.

— Достаточно поверхностно. Я так и ответил, но мне не хотелось огорчать старика, поэтому я сказал ему что свободно играю с листа и мне нужны только ноты. У кюре есть желание, чтобы на следующее воскресенье в церкви играл если не «живой» орган, то хотя бы живой музыкант. Он уверен, что это произведет самое хорошее впечатление на прихожан, усилит воздействие проповеди и облагородит саму службу в целом. «Тем более, — сказал он, — я наслышан, что вы известны на международном уровне, и людям будет лестно, что вы принимаете такое непосредственное участие в жизни провинциальной деревни, в их жизни…» — цитирую буквально…

— А как ты будешь играть? Ты же работаешь в наушниках?

— У проигрывателя есть усилитель, можно подключить синтезатор к нему. Проблема в нотах.

— Нет проблем, — сказал Ле Бук. — Я собирался отправиться в Ла-Рок за леской. Могу зайти в местную библиотеку и взять ноты — только скажите мне какие.

— А почему он не зашел к тебе раньше? — удивилась Элль.

— Наверное, не хотел нам мешать. Он очень приятный старик, недаром его здесь любят. Рене, если вам нетрудно, действительно зайдите в библиотеку. А какие. Кто его знает, какие там у них есть ноты…

— Ладно, — сказал художник. — Разузнаю на месте. В принципе, и сам могу сообразить. Я же не только вас, Джереми, слушаю…

Джереми оглянулся на церковь.

— Надо бы вернуться, сказать. А то кюре сам собирается в Ла-Рок.

— Когда?

— К субботе обещает привезти ноты.

— Я зайду к нему завтра утром, пока ты будешь работать, — сказала Элль.

В зале кафе плавали клубы табачного дыма. Столы, стоявшие обычно в центре зала, были убраны со своего привычного места: вдоль боковых стен тянулось по одному длинному, составленному из трех, столу. За ними на стульях и принесенных скамьях тесно сидели люди. У бочек по левой стене, восседая на трех табуретах, готовились к игре музыканты: гитара, скрипка и аккордеон.

Маню по-прежнему был в белой рубашке и в начищенных башмаках, но волосы его утеряли свой праздничный причесанный вид и падали на глаза всклокоченными прядями. Его пальцы лежали на перламутровых клавишах аккордеона, и Маню широко улыбался. Ему было весело. Чья-то рука передала Маню стакан с вином. Он залпом выпил его и утер рот рукавом, оставив на белой ткани красный след. Пустой стакан он поставил на стойку. Мать погрозила ему пальцем, показывая на стакан. В ответ Маню недовольно боднул головой воздух, как бык, отгоняющий назойливую муху.

Гитарист — восемнадцатилетний парнишка с прыщавым лицом и редкими усиками — монотонно щипал гитарную струну, помогая настроить инструмент скрипачу вдвое старше его. Когда тот кивнул, показывая, что помощь ему больше не требуется, он живо развернулся на табурете лицом к винной бочке и взялся за кран.

— Маню, сыграй «Красотку Розу»! — раздался крик из зала.

Маню осклабился еще шире и развел меха аккордеона. Он начал первый, гитара и скрипка присоединились к нему. — Надо взять стулья и пристроиться за один из столов, — сказал Ле Бук. — По воскресеньям здесь всегда так — фермеры с семьями отдыхают после трудовой недели. Большой сбор. Прихожане в полном составе перекочевали из церкви в кабачок, чтобы предаться земным радостям жизни.

Элль оглядывала зал. Непривычно было видеть его заполненным до отказа. В Семи Буках жителей насчитывалось едва больше пятидесяти, а в округе было с десяток ферм, но для маленького бистро Мари и этого было много. Людей в зале находилось явно больше, чем нужно, но, похоже, теснота никого не смущала. Играла музыка, слышались громкие голоса, и лилось вино. Танцующих пока не было. Мари и еще две женщины, одна из которых была та самая мадам Мэре, с которой Элль уже успела познакомиться во время очередного визита на почту, обслуживали сидящих в зале, разнося бутылки, стаканы и тарелки. Среди взрослых бегали подростки, на руках у мамаш сидели совсем маленькие дети, но в целом детей было немного.

Элль с надеждой взглянула на мужа. Сама бы она предпочла подняться в комнату и переждать, пока в зале снова не станет тихо и спокойно. Хотя ждать наверняка пришлось бы до поздней ночи, а возможно, и до следующего утра. Хорошо, что воскресенье бывает только один раз в неделю.

— У нас в комнате есть два стула, — сказал Джереми. — Я схожу принесу. А для вас, Рене, наверное, придется попросить стул у Мари.

— Мсье Моррон! Мадам!

— Вас зовут, — сказал Ле Бук. — Местный фармацевт.

Аптекарь уже сам торопился к ним, выбравшись из-за углового столика. Лица в зале поворачивались к Элль и Джереми, с интересом рассматривая их. Если атмосфера церкви заставляла сдерживать любопытство по отношению к незнакомцам, то здесь, у Мари, условности отпадали сами по себе, и пристрастному досмотру уже ничего не мешало. Друзья местной знаменитости, двоюродного племянника хозяйки заведения, вызывали интерес уже самим фактом близости к знакомому с детства вихрастому пареньку, отличавшемуся причудами, которые вдруг взяли и стали для него трамплином, забросившим «чудака» на недосягаемую для простого человека высоту. По слухам, бродившим по фермам уже целую неделю, и сами постояльцы Мари тоже были птицами большого полета: он — музыкант, знаменитый и заработавший музыкой себе кучу денег. Значит, пишет что-то стоящее, раз покупают. Да и художник с ними вон, а он мужик толковый, повидавший свет, с каким-нибудь вопящим накрашенным придурком, из-за которого не нюхавшие жизни девчонки теряют всякий разум, якшаться не будет. Она — молодая, красивая и умная… В общем, пара хоть куда. И Мари говаривала, что оба простые — без этой столичной спеси… Ну да по-другому и быть не может: племянник Мари здесь рос, а уехав, тетку и сына ее не забыл, сердцем не очерствел, не зазнался… Человек тянется к похожему человеку…

Подошедший фармацевт имел донельзя довольный вид. Его физиономия лоснилась от пота, и как всегда, он был суетлив и озабочен неизвестно чем.

— Мы ждали вас и приберегли свободное место, — сказал он со значением. Кто такие эти «мы», Луи уточнять не стал. — Пойдемте, пойдемте…

Хотя поэт Луи в больших дозах мог утомить, от его предложения отказываться было бы глупо: в забитом зале предложение Ле Бука представлялось малоосуществимым — наполовину свободными оставались лишь скамьи, поставленные возле винных бочек напротив музыкантов, специально для тех, кому не хватило места за столами.

Место, припасенное заботливым фармацевтом, оказалось узкой щелью у стены, куда еще могла втиснуться с грехом пополам Элль, но уж никак не Джереми. Чтобы сесть там вдвоем, и речи не могло быть. Но все устроилось само собой: сидящие за столом, завидев «почетных гостей», потеснились еще немного — и словно по мановению волшебной палочки щель расширилась, открыв у стены такую же скамью, на каких сидели возле бочек. Ле Бук тем временем куда-то исчез, словно растворился в плавающем под потолком табачном дыму.

— Куда исчез Рене? Ты видишь его? — спросила Элль у мужа, устраиваясь рядом с ним на скамье. По другую сторону от нее сел аптекарь: и сразу же принялся ухаживать за ними: пододвинул блюда с зеленью и сыром, наполнил вином стаканы. — Спасибо, Луи, вы так любезны…

— Он возле стойки, — ответил Джереми, оглядывая зал с высоты своего роста. — Стоит и курит сигару. Тебе одиноко?

— Я же не умею, как ты, везде быть своей, — пожаловалась Элль. — Я тебе завидую изо всех сил. Обещай, что научишь меня тому же.

Они переговаривались вполголоса, чтобы не быть услышанными соседями: напротив Элль сидела молодая черноволосая женщина чуть старше ее, с грудным младенцем на руках. Рядом с нею сидел муж, коренастый, загорелый, сквозь расстегнутый ворот его праздничной рубахи виднелась цепочка с крестиком, покоящаяся на шоколадного цвета ключицах. Соседом Джереми по столу был такой же коренастый фермер постарше, восседавший за столом в потертой клетчатой кепке. Сначала он хотел повесить ее на гвоздь, но после того, как кепка дважды упала, водрузил ее обратно на голову и уже не снимал.

В чертах мужа молодой женщины и носителя клетчатой кепки было много общего, и с первого взгляда в них можно было угадать отца и сына.

Элль рассматривала людей, сидящих рядом, но от этого занятия ее отвлек аптекарь, решивший заочно познакомить Элль со всеми, кто в данный момент находился в зале. Затея была утопической — с невысокой скамьи она могла видеть не больше трети из всех людей, заполонивших зал. Фармацевт этого не знал, а догадливость, похоже, не входила в число его достоинств, но Элль была ему благодарна за предоставленную возможность освоиться с обстановкой.

— Вон там, возле музыкантов, сидит с краю — это Робер Найль, сын старика Жермена. Старого Найля нет — видать, опять у него поясницу прихватило, вот и остался дома. Мазь у него еще есть, иначе Робер вытащил бы меня из-за стола и поволок в аптеку, — разъяснял Луи. — Дальше… Вон тот, у которого рыжие волосы, как баранья шерсть, — Жак Гримо. У него ферма дальше Наилей и выше в горы. Рядом с ним — такая же рыжая — его жена. Вон тот — длинный и худой, как скелет, да-да, в темно-синем пиджаке…

Поначалу Элль не сразу сообразила, что заставило ее отвлечься от ознакомительного экскурса, а когда поняла, то вежливо прервала фармацевта:

— Извините, Луи, — и дернула за рукав мужа: — Ты слышишь?

— Слышу, — откликнулся Джереми. — Слышу и диву даюсь.

Импровизированный оркестрик у бочек исполнял «Жигу» — четвертую композицию со второго альбома Джереми. Собственно, играл ее один Маню на аккордеоне: гитарист, аккомпанируя, безбожно перевирал гармонию, а скрипач вообще нес что-то несусветное, но держался в ладу, хотя и фальшивил время от времени.

Но удивляться было чему — «Жига» была пьесой достаточно сложной для исполнения и требовала развитой техники.

— Вот так-так… — сказал Джереми. — Скажите, пожалуйста, откуда он ее знает? — Он внимательно вслушивался в музицирование трио и страдальчески морщился каждый раз, когда скрипач с гитаристом делали очередной ляп. Маню ошибок не допускал, с точностью магнитофона воспроизводя каждый мелизм. — Ну откуда, черт возьми?

— Джереми, не будь наивным, — сказала Элль. — Год назад все радиостанции словно с ума сошли; передавали твою «Жигу» по десять раз на дню. Не помнишь? А я помню; еду на работу, включу радиоприемник, и каждый час в эфире твоя «Жига». Она мне тогда ужасно нравилась.

— А сейчас уже не нравится? — поинтересовался он. Элль не отреагировала на подначку мужа.

— Знаешь что, милый, с тех пор, как мы приехали сюда, я ломаю голову над одной проблемой, — сказала она, раздумывая о своем.

— Какой?

— Почему Луазо, рассказывая о собственном троюродном брате, даже словом не обмолвился об этом? — она показала пальцем в сторону, где сидели музыканты.

Джереми посерьезнел и немного погодя ответил.

— А как ты думаешь, что бы он мог сказать, например, мне? — спросил он. — Джереми, у моего братца не совсем в порядке мозги, но играет он не хуже тебя…

— По-моему, с его стороны это свинство, — начала было Элль и запнулась. — Не хуже тебя?! Ты что — серьезно?

— Хочешь убедиться? — Джереми прищурил глаза. — У них сейчас будет перерыв. Пойдем.

Он был прав: «Жига» умолкла, а новой вещи Маню не начинал.

— Куда?

— Сначала попытаемся вылезти отсюда.

Позаброшенный Элль фармацевт втихую прислушивался к их разговору, иначе он не соскочил бы так резво со своего места. Элль оперлась о заботливо предложенную аптекарем руку и благополучно покинула скамейку, по дороге ничего не опрокинув со стола. Муж выбрался вслед за ней.

Музыканты и впрямь решили передохнуть. Гитара и скрипка лежали на табуретах, а Маню снимал с плеч ремни аккордеона. Джереми в два шага преодолел расстояние до бочек, чтобы Маню не успел отойти. Элль едва поспевала за мужем.

Когда Джереми оказался рядом, Маню начал поспешно высвобождаться из ременной петли, но тот поднял с табурета гитару, и Маню замер. Он переводил хмурый взгляд с гитары в руках Джереми на него самого, соображая, что бы это могло значить. Элль уже успела подойти и попыталась успокоить сына Мари;

— Все хорошо, Маню. Не волнуйся.

Маню посмотрел на нее и, озадаченный, не двигался с места. Встревожился не только он: к Джереми почти подбежал юный владелец гитары.

— Можно мне поиграть немного? — спросил у него Джереми. — Я умею.

Юнец небрежно пожал плечами и с независимым видом пошел допивать брошенный впопыхах стакан. Джереми пробежался пальцами по ладам и подстроил гитару. Любопытство Маню пересилило его тревогу и неприятие, он внимательно смотрел на руки Джереми.

Элль услышала за своим плечом шумное дыхание, скосила глаза и увидела аптекаря. И не только его: из-за столов поднимались другие любопытствующие и шли к ним.

Джереми присел на табурет и сыграл короткую фразу, а потом сказал Маню:

— Сыграй.

Маню пристально поглядел на него и неуверенного потянул за ремни аккордеона. Джереми сыграл другую фразу и повторил свою просьбу. Маню рывком поднял аккордеон, накинул ремни на плечи, уселся на прежнее место и повторил обе фразы. Джереми с одобрением кивнул и исполнил достаточно длинный отрывок сложной мелодии — Элль видела, что муж импровизирует на ходу, и когда он сыграл последнюю ноту, обнаружила, что не может вспомнить только что сыгранного им, даже коротенького кусочка не в состоянии повторить. Но едва Джереми закончил, как Маню повторил вслед за ним, словно был не человеком, а эхом. Джереми с удовлетворенным видом поднялся с табурета, держа гитару за гриф.

— Очень хорошо, Маню, — сказал он.

Маню смотрел на него с выжиданием. Немного спустя он сообразил, что совместное музицирование окончено, и на его малоподвижной физиономии проступило выражение сожаления, будто изображение на листе фотобумаги, опущенной в проявитель.

— Еще, — сказал он. — Играй ты. Еще.

Джереми положил гитару на прежнее место. — Как-нибудь потом, Маню.

— А почему бы вам действительно не поиграть, мсье Моррон? — подал голос аптекарь. — Сыграйте для нас что-нибудь. — Фармацевт обернулся к собравшимся вокруг людям, как бы приглашая их присоединиться к своей просьбе.

Джереми с улыбкой приложил руки к груди и поклонился, словно со сцены принимал аплодисменты.

— Обязательно, — сказал он. — Я обязательно буду сегодня играть для вас — сколько захотите, хоть до рассвета. Но… — его улыбка стала лукавой, — позвольте мне перед этим немного потанцевать с женой. Можно?

Скрипач и прыщавый гитарист вернулись к инструментам. Паренек взял гитару в руки и придирчиво осмотрел со всех сторон, разве только что не обнюхал.

Он зажал пальцами аккорд, провел по струнам, прислушался потом провел еще раз и прислушался снова. С недоверчивым видом он посмотрел сначала на гитару, а после на Джереми.

— Чего это он? — спросила Элль мужа, взяв его под руку.

— Просто я ему настроил инструмент, — ответил Джереми.

— А разве гитара у него была не настроена?

— Настроена, — сказал муж. — Но настраивать можно по-разному.

Элль обернулась и взглянула через плечо. Гитарист тихо тренькал на гитаре и озадаченно вертел головой, скрипач подстраивал скрипку, а вот Маню как истукан сидел неподвижно, свесив руки вдоль тела. На его лице застыло выражение обиды, детской и неприкрытой.

— Джереми, а Маню на тебя обиделся, — сказала она.

— Да? — произнес он и тоже оглянулся. — Я не хотел его обижать. А что, если начиная с завтрашнего дня я буду с ним играть. Ну… по часу в день. Ты не будешь возражать? Мне кажется, что тогда он перестанет от меня шарахаться.

— Я не возражаю, — сказала Элль. — Это будет даже интересно. А почему ты отказался сейчас с ним поиграть?

— Не уверен, что он справится.

— А… — сказала Элль, хотя не совсем поняла, что имел в виду муж.

Они вернулись за свой стол, где среди сидящих произошли перемены: исчезла молодая женщина с ребенком, а ее место занял Ле Бук. Мужа молодой женщины и старика в кепке тоже не было, и Элль решила, что фермерская семья, видимо из-за ребенка, решила вернуться домой пораньше.

— Ничего, что я вас так неожиданно покинул? — поинтересовался художник, разливая из бутылки вино по стаканам. — Выпьем?

— Как здорово, что вы неожиданно появились вновь Рене, — ответил Джереми. — Вас явно не хватало.

— Приятно слышать, — откликнулся Ле Бук. — Позвольте поинтересоваться, Джереми: вы вроде бы как экзаменовали местное дарование? Я не ошибаюсь?

— Не совсем. Просто хотел кое-что проверить.

— Ну и…

— У парня феноменальная слуховая память помимо абсолютного слуха. Но я не уверен, что он может, так сказать, мыслить абстрактно…

— Не совсем понятно.

— Знакомые мелодии он обыгрывает — без особых сложностей, конечно. Я ему наиграл абракадабру, которую сейчас, по истечении времени, не уверен, что способен повторить сам, а он… Слышите!

И действительно, Маню несколько раз подряд исполнил отрывок, который Джереми сыграл ему последним.

— Как магнитофон! — сказал Джереми. — Даже штрихи повторяет.

— Думаю, что мыслить абстрактно ему и правда трудно ввиду некоторых особенностей его развития, — подвел итог Ле Бук. — Элеонор, позвольте пригласить вас на танец?

Он поднялся и склонил в поклоне лысую голову. Оркестр уже вовсю наигрывал что-то весьма разудалое. Маню, вероятно, забыл про обиду. Он весь сиял от удовольствия, перебирая перламутровые клавиши аккордеона и азартно притопывая ногой.

— С удовольствием, — сказала Элль и толкнула кулачком мужа. — Пропусти. Ты прошляпил свой шанс.

— Вот те на! — хмыкнул Джереми. — Жену из-под носа увели.

— Вам с нею еще танцевать и танцевать, — заявил художник. А мне когда еще случай представится?

Сначала Элль потанцевала с Ле Буком, затем с Джереми. Следующим, кто пригласил ее на танец, был фармацевт. После него ее пригласил Робер Найль. Она танцевала с удовольствием и, кружась по залу, показывала мужу язык из-за фермерского плеча. Джереми притворно повздыхал и пригласил Мари, отняв ее у художника. Элль веселилась от души, забыв о первом своем желании пересидеть вечеринку в комнате наверху. А потом аптекарь напомнил Джереми об обещании.

Когда закончился очередной танец, фармацевт во всеуслышание объявил, что сейчас будет играть мсье Моррон. Джереми оставил партнершу — жену рыжего Жака Гримо, такую же сухопарую и рыжую, как и сам фермер, — и подошел к «эстраде». За ним с ожиданием следили, ведь никто не знал, что он будет играть и стоит ли продолжать танцевать. Элль покинула молодого Найля и подошла к мужу.

Юный гитарист с готовностью протянул Джереми свою гитару.

— Нет, она не подходит, — отказался Джереми. — Звук тихий.

— Может, возьмете скрипку, мсье? — спросил скрипач.

Джереми покачал головой.

— Маню, можно мне поиграть на твоем аккордеоне? Маню, который пил вино — воспользовавшись тем, что внимание матери сосредоточено не на нем, он стащил со стойки наполненный для кого-то стакан, — поперхнулся, выронил стакан, который со звоном покатился по полу, и вцепился в аккордеон обеими руками, крепко прижимая его к себе.

— Мой, — сказал он глухо.

— Можно, я на нем поиграю? — еще раз спросил Джереми.

Маню зажмурился и завертел головой так, что впору было испугаться, что она у него отвалится.

— Мой, — повторил он и вцепился в аккордеон еще крепче.

Джереми развел руками:-

— Жаль.

Он собирался оставить Маню в покое и размышлял, не взять ли ему действительно скрипку, но неожиданно вмешалась Мари. Она раздвинула людей и встала перед сыном.

— Маню, не будь жадным. Пусть Джереми тоже поиграет. Он его не заберет: поиграет и отдаст.

Маню набычился, скривил рот в плаксивую гримасу и упрямо ответил:

— Мой! Мой!

Элль, расстроенная, стояла рядом с мужем: ситуация была глупой дальше некуда. Джереми принял из рук скрипача старенькую, потертую скрипочку и смычок и занялся ими. Мари раскрыла рот, возможно, чтобы дать сыну гневную отповедь, но Элль остановила ее, дотронувшись до руки женщины.

— Мари, можно, я попробую? — И, не дожидаясь, пока она ответит, спросила: — Маню, хочешь потанцевать со мной? Давай потанцуем.

Маню смотрел на нее, замерев и раскрыв рот. Она приблизилась к нему вплотную и взяла его ладонь в свою.

— Пойдем потанцуем. Джереми сыграет для нас что-нибудь веселое, а мы с тобой будем танцевать. Правда, Джереми, ведь ты сыграешь? — И она подмигнула мужу.

Джереми находился в некотором замешательстве, глядя на ее манипуляции, но быстро пришел в себя и громко обнадежил:

— Конечно, сыграю.

— Пойдем потанцуем, — продолжала уговаривать Элль.

Мари отошла к стойке и стояла с растерянной улыбкой, подперев ладонью щеку.

Маню размышлял, собрав морщины на лбу. Наконец он задал нерешительный вопрос:

— Танец? С Элль…

— Ну да, — звала Элль.

Маню просиял. Он вскочил, сдернул с плеч ремни и протянул на вытянутых руках аккордеон Джереми.

— На… — сказал он. — На.

Джереми усмехнулся, вернул скрипку владельцу и принял аккордеон. Элль потащила Маню за собой на середину зала. Больше всего ее волновало, что сейчас начнет играть муж. Она-то будет танцевать с Маню в любом случае, но вот другие…

Джереми немного повозился с ремнями, подгоняя их под себя. Потом сел на табурет, закинув нога на ногу. И грянул.

Возможно, его собирались уважительно слушать, но Джереми моментально расставил все точки над «¡» — это было приглашение продолжать веселье, устоять перед которым мог только глухой. В зале оживленно зашевелились. Ле Бук почесал бороду, крякнул и подхватил Мари. За ним последовали остальные, только фармацевту не повезло: он не успел и остался без пары. Аптекарь, подхватив стул, проделал парочку танцевальных па, держа стул на весу, и сел у стены лицом к спинке стула, отбивая ладонью такт по деревянной планке.

Элль забыла про обещание, данное Маню, и засмотрелась на Джереми. О том, что муж играл в барах и деревенских кабачках в Испании, ей было известно только из его собственных рассказов, и, откровенно говоря, она плохо представляла себе Джереми, играющим где-либо, кроме студии или дома. И там звучала совершенно иная музыка. Сейчас Джереми выдал что-то поистине бешеное — другого определения Элль не сумела подобрать, и под исполняемую им музыку ноги сами пускались в пляс. А муж сидел на табурете, опершись спиной о стойку бара и закрыв глаза, и его пальцы резво бегали по пластинам клавиш и черным точкам кнопок.

— Элль…

Она вздрогнула. Недоумевающий Маню осторожно теребил ее за рукав и тревожно заглядывал ей в лицо. «Ты меня не обманула?» Элль рассмеялась и растрепала ему чуб. Маню под ее прикосновением замер, как испуганный зверек. Элль взяла его ладони в свои руки и положила себе на талию, обхватила его плечи и закружилась вместе с ним по залу. Как она и ожидала, он совершенно не умел танцевать, и ей пришлось вести его, одновременно пресекая попытки Маню по-козлиному запрыгать вокруг нее. Он был неуклюж, но послушен, и Элль вскоре приспособилась к его порывистым движениям. У них начало получаться нечто и впрямь похожее на танец, но, увы, к тому времени музыка умолкла, и Джереми удостоился шумных рукоплесканий, которыми с подачи фармацевта его щедро одарили благодарные слушатели. Элль тут же пришлось успокаивать расстроенного Маню, решившего вдруг, что Джереми больше не будет играть, и ему, Маню, снова надо возвращаться к аккордеону. Обиженный, словно ребенок, которого безжалостные родители собираются увести с празднично украшенной карусели, он успокоился, лишь когда Джереми заиграл снова.

Никогда у Элль не было еще столь ревнивого поклонника: после очередного танца Маню и не думал отпускать ее и дожидался, когда музыка зазвучит вновь, воинственно поглядывая вокруг. Его боевой задор смешил Элль, но втайне она опасалась, что кто-нибудь, например фермер Найль или Ле Бук, решат пригласить ее: под рубашкой нескладного на вид Маню угадывались крепкие, упругие мышцы. Она вспомнила, что Ле Бук говорил о Маню — о том, как он лазает по деревьям, — да и дрова для камина в зале бистро колет тоже он, а это работа не из легких.

Маню может оказаться непростым соперником, с которым непросто будет сладить. Но к ее облегчению и абсолютно нескрываемой радости Маню, их пару разбивать никто не собирался.

Он был счастлив, как ребенок, счастье буквально исходило из него, и Элль передалось его настроение. Оно незаметно завладело ею, и когда Джереми прекратил — играть и снял с плеч аккордеон, поставив его на пол возле стойки, она испытала такое острое разочарование, что удивилась сама себе. Ей не сразу удалось избавиться от ощущения раздвоенности. Но вечер готовил и другие неожиданности, о которых Элль не подозревала. Маню, поняв, что танцы на время прекращены, неожиданно убежал за стойку и скрылся за дверью, ведущей на кухню.

Джереми после сольного выступления, имевшего несомненный успех у публики, оказался в центре внимания. К нему подходили, жали руку, благодарили и приглашали посидеть за свой столик. Джереми не отказывался.

— И как ты собираешься угодить одновременно всем? — поинтересовалась Элль у мужа, ответившего согласием на зов с углового стола, что был возле входа.

— Проще простого, — ответил он, поцеловал ее в щеку, подхватил пустой стакан для вина и принялся обходить столы по очереди.

Элль наблюдала, как муж задерживается возле стола и присаживается. Его без стеснения хлопают по спине, он пьет вместе со всеми сидящими за столом, поднимается и переходит к следующему, и процедура повторяется. Завершив полный круг, Джереми вернулся.

— Ух, — сказал он, отдуваясь. — Шесть стаканов подряд, не считая тех, что уже были.

— Ты не свалишься? — озабоченно спросила она.

— В голове слегка зашумело, — согласился Джереми. — Но падать пока еще рано. А ты? Вы с Маню скакали, как два кенгуру по степям Австралии.

Элль и вправду немного опьянела, отведав рислинга из знакомой бочки.

— Чуточку развезло, — сообщила Элль мужу. — Самую чуточку. Но я же ему обещала… Ты видел? А ты что, был в Австралии?

— Хочешь, расскажу анекдот?

— Какой?

— Про техасца в Австралии.

— Ну.

— Приезжает в Австралию ковбой из Техаса, заходит I в бар, заказывает кружку пива и заводит разговор с барменом. Разговор про то, как круто у них в Техасе: и трава у них зеленее, и небо голубее, и лето жарче, и женщины красивее… В это время мимо бара скачет кенгуру, ковбой его видит, и замолкает, и долго смотрит, вслед. И наконец произносит: «А вот кузнечики у вас в Австралии и вправду больше…»

— Нет, как здорово! — сказала она, отсмеявшись. — Все здорово: и как ты их завел, и как ты играл, и как… В общем, все здорово! Ой, у меня уже язык заплетается… Ничего, сейчас пройдет.

— А где Ле Бук? — поинтересовался муж. — Куда он опять подевался?

— Я видела, он вышел на улицу.

— Пойдем-ка и мы на свежий воздух, — предложил Джереми.

— Мне это не помешает.

Ле Бука они нашли прямо у входа в бистро. Художник в одиночестве курил сигару, глядя в небо и что-то бормоча себе под нос.

— Рене, мы вам не помешаем? — спросил Джереми.

Ле Бук вытащил изо рта сигару и взмахнул ею. Горящий кончик сигары прочертил в сумерках раскаленный полукруг.

— Нисколько. Вот стою любуюсь звездами. Вы знакомы с созвездиями?

— Я знаю лишь обеих Медведиц да еще Полярную звезду, пожалуй, — сказал Джереми. — И Млечный Путь… Вот и все.

Элль подняла взгляд вверх. Небо уже налилось чернотой, и на нем высыпали крупные звезды.

— А я по-любительски балуюсь астрономией, — поведал Ле Бук. — Да и по роду занятий с ней пришлось познакомиться. В море без астрономии нельзя, и на суше порой она пригодится — мало ли где окажешься…

— А что это за созвездие? — спросила Элль, наугад ткнув пальцем в небо.

— Где? — переспросил художник. — Позвольте, я встану рядом.

— Вон то…

— Это Кассиопея, — сказал Ле Бук. — А рядом с ней Цефей и Персей. Вон тот и тот… Видите?

— Вижу. — Элль не отрываясь смотрела в звездное небо, испытывая чувство приятного головокружения. На всякий случай она оперлась на руку мужа.

Ле Бук попыхтел сигарой и стряхнул с нее святящийся малиновым столбик пепла.

— Джереми, чем вы нас потчевали? — спросил он. — Я ничего подобного еще не слышал. Это что-нибудь славянское?

— Нет. Со славянской музыкой я, к сожалению, знаком очень мало. Там было с бору по сосенке: и зайдеко и другое…

— Зайдеко? Что это?

— Музыка американской и канадской глубинки… вините, Рене, мне бы сейчас совсем не хотелось…

— Понимаю… — кивнул лысым теменем художник. — Ну а как с рыбалкой? Решили?

— Решил. Едем.

— И прекрасно. — Ле Бук затушил окурок сигары о подошву ботинка. — Вернемся?

— Элль, ты в порядке? — спросил Джереми.

— В совершенном. — Элль оторвалась от созерцании небесных глубин и слегка вздрогнула. — Прохладно.

Втроем они вернулись в бистро, где веселье продолжалось вовсю. Отдохнув, публика собирались продолжить танцы, и теперь все громко звали Маню, по-прежнему скрывавшегося на кухне. Он не давал о себе знать и Мари отправилась за сыном.

— Потанцуем? — спросил Джереми, придерживая ее за плечи. — Сейчас Мари приведет нашего аккордеониста.

Дверь на кухню хлопнула, и за стойкой показалась всклокоченная голова Маню, идущего в сопровождении матери. Мари подталкивала сына ладонью в спину, а Маню что-то недовольно бормотал в ответ. Она подвела его к аккордеону, сиротливо стоявшему на полу, подняла инструмент и пихнула в руки сына. Маню, неуклюже облапив аккордеон, продолжал бормотать и с недовольством озирал зал. И вдруг увидел Элль и Джереми.

Прекратив бубнить себе под нос, он целеустремленно направился прямо к ним. Зал взорвался хохотом. Элль растерянно смотрела, как Маню быстро приближается к ним и под общий хохот сует аккордеон в руки мужа и при этом не сводит с нее напряженного взгляда. Его намерения были ясны как день: Джереми предполагалось продолжать играть на потеху публике, а Маню намеревался и дальше танцевать с Элль. Джереми перехватил у него инструмент — ему больше ничего не оставалось делать: он и сам слегка растерялся. Маню толкнул его аккордеоном в живот и преспокойненько опустил руки. Освободившись от ноши, он тут же встал перед Элль и обхватил ее талию, выражая полную готовность начать танцы сию же секунду, чем вызвал еще один шквал хохота со стороны зрителей, наблюдавших за ними.

Элль стояла и не знала, смеяться ей или плакать: не отрывать же у всех на виду руки Маню от себя. Она взглянула на мужа, ища у него поддержки, и увидела, что он тоже смеется, закусив нижнюю губу, чтобы не захохотать во весь голос. Она быстро оглядела сидящих в зале — там просто лежали на столах от смеха. Только Мари порывалась подойти к сыну, но ее удерживал Ле Бук. Элль саму начал разбирать смех.

— Ну, что будем делать? — спросила она Джереми.

— Ой не знаю, — ответил он сквозь смех.

Неизвестно, как бы разрешилась ситуация, если бы Маню вдруг не обиделся. Не в силах осознать юмор сложившейся ситуации, он решил, что смеются над ним. Элль увидела только, как улыбка исчезла с лица Маню, словно ее стерли. Он резко отпустил ее.

— Эй, парень, постой-ка… — Джереми, перехватив аккордеон под мышку, свободной рукой удерживал Маню за плечо, не давая ему удрать. — Ну вот, обиделся…

Маню сделал попытку вырваться, но Джереми держал крепко, и тот, подергавшись, не стал искушать судьбу дальше, присмирел. Хохот в зале как-то утих сам по себе.

— Что ты собираешься предпринять? — спросила Элль мужа. Она не могла пока уловить хода мыслей Джереми.

— Ты не откажешься потанцевать с ним еще немного? — Джереми осторожно поправил аккордеон, чтобы он не вывалился из-под руки, но Маню по-прежнему не выпускал.

Элль вздохнула:

— А что делать? Я же сама и начала…

Джереми подтолкнул к ней недоумевающего Маню.

— Маню, потанцуй с Элль, а я поиграю. Хорошо?

Тот с недоверием поглядывал на него исподлобья.

— Элль, да возьми ты его за руку, а то сейчас как даст ходу…

Элль притянула к себе Маню за рубашку. Джереми с облегчением взялся за ремни аккордеона. Маню еще не понимал, что происходит, но, оказавшись во власти Элль, стоял смирно, хлопая ресницами.

— Объясни ему на досуге, что у нас все-таки медовый месяц и я тоже не прочь пошаркать подошвами по полу с тобой на пару. Ладно, крошка? — сказал Джереми с гнусавыми интонациями мультяшного гангстера и пошел к «эстраде», где разместились ухмыляющиеся скрипач с гитаристом.

— Не зови меня крошкой, — фыркнула Элль в спину мужу.

— Ладно, крошка, — так же гнусаво откликнулся он. — Больше не буду, крошка.

К эстраде его провожали смехом и аплодисментами. Первым зааплодировал Ле Бук, а громче всех бил в ладоши Маню. И громче всех смеялся.

Расходились и разъезжались за полночь. Джереми и Элль вышли проводить Ле Бука. Ночь была светлой: огромная луна выползла из-за гор и заливала единственную улочку деревни ярким сиянием.

— Скоро полнолуние, — сказал художник, забираясь в седло мотоцикла. На камни улочки от мотоцикла падала длинная, уродливая тень. Когда Ле Бук сел на мотоцикл, она стала похожа на горбатое мерзкое чудовище с рожками, как у улитки — черный силуэт двух круглых зеркалец заднего обзора, укрепленных по концам руля «Харлея», отпечатавшийся на камнях, очень походил на них. — Я заеду за вами во вторник утром, Джереми уже с удочками.

— Во сколько?

— Часика в четыре. Подниметесь сами или вас разбудить?

— Поднимусь.

— Договорились. — Ле Бук взял с багажника мотоцикла шлем. — А вы, Элль, может, все-таки составите нам компанию? Места на мотоцикле хватит и на троих.

— Я только буду мешать вам своими визгами, — отказалась она.

— Хм… А кто мне рассказывал, как бегал с мальчишками на речку? — поинтересовался Джереми.

— Это было давно… — сказала она. — И рыба была не больше моей ладони. А форель приведет меня в ужас одними только размерами.

— Ну что ж… — сказал муж. — Настаивать не буду.

— И не надо. Я буду гордая встречать тебя с добычей, как подобает встречать мужа-охотника, — пообещала она.

Художник не вмешивался в их шутливую перепалку, терпеливо дожидаясь ее окончания.

— Значит, во вторник с утра, — повторил он.

— Да, — подтвердил Джереми.

— Спокойной ночи, — попрощался Ле Бук, надел на голову шлем, завел двигатель мотоцикла и уехал.

Джереми зевнул и потянулся:

— Хорошая ночь. Давай прогуляемся немного.

Элль поднялась на цыпочки и легонько постучала мужа согнутым пальцем по лбу. Он наклонился, подхватил ее и поднял. Их лица оказались друг напротив друга.

— Что значат эти загадочные жесты? — осведомился он.

— Тебе хорошо — просидел весь вечер на табурете в обнимку с аккордеоном. — Элль дернула его за нос. — А я? Какая прогулка, мсье Моррон? Я хочу спать.

— Если ты оставишь мой нос в покое, я понесу тебя на руках, — сообщил он. — Устраивает?

— А если не оставлю?

— Могу упасть. — Джереми снова зевнул.

— Ты и так упадешь. Отпусти меня. Не желаю гулять с пьяным и наполовину спящим мужем.

— Будь по-твоему.

Джереми и Элль вошли в бистро. В опустевшем зале остались наводить порядок только Мари и Маню. Она вытирала столы влажной тряпицей, а сын размахивал метлой с длинной пластмассовой ручкой желтого цвета. На стойке стояли стопки уже убранной и приготовленной для мытья посуды. Мари оставила тряпку на влажной столешнице, вытерла руки о фартук и пошла навстречу постояльцам. Маню, намереваясь последовать за матерью, бросил подметать и прислонил метлу к стенке.

— Маню! — прикрикнула на сына Мари.

Маню поспешно схватил метлу и стал старательно скрести ею по полу.

— По-моему, перед нами сейчас начнут извиняться, — тихонько шепнул Джереми на ухо Элль.

— Вот уж зря…

А Мари уже подошла, и было видно, что она смущена, — ее пальцы теребили полу передника.

— Спасибо вам, Жереми, — сказала он. — Я даже не знаю, как вас благодарить… Все уже жалеют, что пройдет месяц и вам надо будет уехать… А вы, Элеонор, извините моего дурачка — не привык он танцевать с девушками…

Элль вдруг расчувствовалась и, повинуясь внезапному порыву, обняла женщину.

— Да что вы, Мари!

Маню с метлой замер в сторонке соляным столпом. Джереми в шутку погрозил ему пальцем и тут же пожалел об этом: Маню испуганно шарахнулся за стол. Но ни Мари, ни Элль этого не заметили.

— Спокойной ночи, Мари, — сказала Элль и потянула мужа за собой. — Пойдем.

— Спокойной ночи, — рассеянно повторил Джереми.

Они поднимались по лестнице на второй этаж, и Элль заметила, что у мужа ни с того ни с сего испортилось настроение.

— С чего ты вдруг помрачнел? — спросила она. — Что случилось?

— Опять я напугал этого малого, — с досадой ответил он, не вдаваясь в подробности. — Что за черт…

У Элль уже слипались глаза, и выяснять, что произошло, она не могла и не хотела. Наверняка какой-нибудь пустяк…

— Завтра, — сказала она. — Все завтра.

Приняв душ, она почувствовала себя бодрее, но лишь до того мгновения, пока ее голова не коснулась подушки. Джереми стоял возле раскрытого окна, глядя в ночное звездное небо.

— Я поработаю немного? — спросил он, не оборачиваясь. — Интересная мысль пришла…

Но Элль его уже не слышала. Она спала.