Бывшие. Цыпленочек от босса (СИ)

Глава 11.

Солнце нагло висело в зените, обливая меня липким потом, словно желая доказать, что рая на земле не существует, особенно на грядке с клубникой в разгар августа. Спина ныла так, будто кто-то вбил в нее осиновый кол, а мысли путались, как сорняки между кустами. Маруся, мое неугомонное солнце, «помогала» мне, перебирая спелые ягоды из одной эмалированной миски в другую. Половина клубники, конечно, оседала в ее румяных щечках, но я не возражала. Хоть какая-то радость в этом пекле. Идиллия, да и только. Если бы не его…

– Арина, может, помочь? – Игорь возник из марева жаркого воздуха, словно вызванный к жизни моими тайными, и оттого еще более стыдными, желаниями.

Я вздрогнула, как от удара током, и выпрямилась, стараясь загнать подальше поднимающееся раздражение. Он нарушал мой выстроенный с таким трудом мирок, где не было места ни ему, ни прошлому.

– Я справлюсь, – отрезала я, не удостоив его даже взглядом.

– Там крыша немного протекает, когда дождь сильный. Я заметил, – не сдавался он. В его голосе слышалось искреннее беспокойство, что еще больше меня бесило. Почему он не оставит меня в покое? – Могу посмотреть, если хочешь.

Крыша…Как, как он узнал про крышу? Точно баба Надя сболтнула. Крыша, то была моя головная боль. В прошлом году, после этого дьявольского урагана, сорвало несколько листов шифера, обнажив дыры, через которые в дом проникали и дождь, и сквозняк, и отчаяние. Я пыталась заткнуть их тряпками, замазать глиной, даже молилась, чтобы стихия смилостивилась. Но мои познания в строительстве заканчивались на покраске покосившегося забора и прополке злополучной клубники.

– Не стоит беспокоиться, – повторила я, ощущая, как в голосе предательски дрожит стальная уверенность. – Я как-нибудь сама разберусь, – слова звучали неубедительно даже для меня самой.

– Мам, – позвала Маруся, и я поняла, что она просит меня о том, что бы я не отказывалась от помощи. Я понимала свою дочь без слов. Маруся, вся вымазанная клубничным соком, с энтузиазмом глядела на него своими огромными, доверчивыми глазами.

Ее поддержка стала той самой последней каплей, переполнившей чашу моего терпения. Я знала, что если откажу сейчас, она будет обижаться на меня весь вечер. А еще… я, конечно, признавала, что мне действительно, чертовски, нужна помощь. И, чего уж греха таить, наблюдать за тем, как Игорь, ловко орудуя инструментами, возится с крышей, было бы куда приятнее и безопаснее, чем самой карабкаться по шаткой, скрипучей лестнице, рискуя свернуть себе шею.

– Ладно, – сдалась я, выплевывая это слово, словно яд. – Но только крышу. И никаких других дел. Договорились?

Игорь заметно оживился, словно он только этого и ждал.

– Договорились, – улыбнулся он. И эта улыбка… Проклятье, она все еще могла заставить мое сердце предательски трепетать, как у глупой, влюбленной девчонки. Я с ненавистью взглянула на него, пытаясь напомнить себе, что эта улыбка – всего лишь маска, за которой скрывается человек, когда-то растоптавший мою жизнь.

Следующие несколько часов превратились в странный, сюрреалистический спектакль. Игорь деловито сновал по крыше, словно акробат, заменяя поврежденные листы шифера новыми. Где? Где он этому научился? А самое главное когда? В его элитной школе бизнеса, в которой он учился, этому точно не обучали. Звуки молотка, отдававшиеся гулким эхом, словно отсчитывали время, неумолимо приближая меня к чему-то неизбежному. Я же, словно зомби, продолжала пропалывать грядки, стараясь не смотреть в его сторону, не видеть его широкую спину, напряженные мышцы рук, капли пота, стекающие по его лицу. Маруся, как привязанная, крутилась вокруг Игоря, подавая ему инструменты и, с любопытством глазея на все, что он делал.

Я наблюдала за ними издалека, ощущая, как в душе разгорается настоящий пожар. Радость от того, что Маруся так хорошо ладит с ним, что видит в нем что-то хорошее, светлое. Тревога, терзающая меня, как ядовитый сорняк, от того, что я позволяю ему так близко подойти к нам, что позволяю ему снова войти в мою жизнь. И страх… Ненавистный, всепоглощающий страх, что все это окажется лишь иллюзией, что он снова исчезнет, словно мираж в пустыне, оставив меня с разбитым сердцем и разбитой мечтой, а Марусю – с горьким разочарованием.

К вечеру крыша была залатана, словно рана, затянувшаяся грубым шрамом. Игорь спустился вниз, вытирая пот со лба грязной тряпкой.

– Ну вот, теперь дождь вам не страшен, – довольно произнес он, глядя на меня с надеждой в глазах.

– Спасибо», – буркнула я, отводя взгляд. Благодарность давалась мне с трудом. Казалось, произнеся это слово, я признаю его право на участие в моей жизни.

На следующий день Игорь снова пришел. На этот раз предложил помочь с огородом, который, признаться честно, выглядел как поле после битвы. Я снова попыталась отказаться, придумала тысячу причин, но Маруся устроила целую сцену, разрыдалась, захлебываясь слезами, и мне пришлось сдаться. Ее слезы были для меня невыносимы.

Игорь работал не покладая рук, словно одержимый. Его движения были уверенными и отточенными, выдавая в нем человека, знающего толк в земле. Маруся, как всегда, была рядом, «помогая» ему и развлекая его.

Я заметила, что Игорь начинает порой озадаченно поглядывать на меня, когда задает Марусе какой-то вопрос, а та смотрит на меня, словно хочет чтобы я на него ответила. Я отвечала, а Маруся удовлетворенно кивала, словно подтверждая, что я сказала все верно. Игорь пытался что-то спрашивать, пытался вовлечь Марусю в разговор, но она отвечала в основном односложными словами: «ма», «дай», «да», «нет». Ее речь была словно птица с подрезанными крыльями, которая не может взлететь.

Я наблюдала за тем, как Игорь показывал ей на бабочку, порхающую над цветком, спрашивал, какого она цвета. Маруся внимательно следила за ее полетом, а потом показывала пальчиком на синее, безоблачное небо.

Игорь нахмурился, его лицо выражало непонимание и тревогу.

– Она стесняется ? – предположил он, пытаясь найти хоть какое-то объяснение.

– Нет, – ответила я, чувствуя, как в горле встает ком. – Она всегда так говорит.

– Что значит, всегда? – в его голосе прозвучало откровенное беспокойство.

Я вздохнула, собравшись с духом, и присела на край грядки, ощущая, как холодная земля проникает сквозь тонкую ткань брюк. – Маруся толком не разговаривает, – сказала я, выдавливая из себя эти слова, как гной из раны. – Точнее, она говорит очень мало. Ей уже пять лет, а она говорит как годовалый ребенок.

Игорь удивленно посмотрел на меня, потом на Марусю, которая в этот момент увлеченно рисовала палочкой на влажном песке у забора. В ее глазах плескалось столько жизни и любопытства, что невозможно было представить, что она не может выразить свои мысли и чувства.

– Я водила ее по врачам, – продолжила я, стараясь говорить ровно и спокойно, хотя внутри меня бушевал настоящий ураган. – Были у неврологов, логопедов, психологов… Все разводят руками. Говорят, что с физическим здоровьем у нее все в порядке. Возможно, какая-то задержка развития речи. Может быть, психологическая травма. Но причину никто толком не знает. Говорят, нужно время и терпение. Кто-то говорит, что мне меньше нервничать надо было в период беременности, но конкретики никто не дает. А самое главное, никто не говорит что делать.

Игорь опустился рядом со мной, глядя на меня с сочувствием и… виной?

– А она же понимает все? – спросил он, стараясь уловить мой взгляд.

– Да, – кивнула я, чувствуя, как слезы подступают к горлу. – Она все понимает. Она очень умная и любознательная девочка. Просто… не говорит. И я ничего не могу с этим сделать.

Я смотрела на Марусю, и сердце сжималось от невыносимой боли. Я так хотела, чтобы она была счастлива, чтобы у нее было все, чего не было у меня. Но я не могла дать ей самого главного – возможности свободно выражать свои мысли и чувства, делиться своими переживаниями, общаться с миром.

Игорь молчал, обдумывая услышанное, словно переваривая тяжелую, горькую пищу. Потом он посмотрел на Марусю, которая все еще рисовала на песке, с каким-то новым, пристальным вниманием.

– Посмотри, как она рисует, – тихо произнес он, словно боялся спугнуть ее.

Я посмотрела туда, куда он указывал. На песке была изображена целая картина: наш покосившийся домик с трубой, из которой валил дым, яркое солнце, кудрявые деревья, разноцветные цветы и две фигурки – мама и дочка, держащиеся за руки. Рисунок был выполнен с поразительной для ее возраста детализацией и выразительностью. В нем чувствовалась какая-то особая теплота и любовь, которая тронула меня до глубины души.

– Она очень талантливая, – прошептала я, не отрывая взгляда от рисунка.

– Да, – согласился Игорь, в его голосе звучала гордость. – Может быть, она выражает себя через рисунок. Может быть, ей просто не нужны слова. Может быть, она видит мир как-то иначе, чем мы.

Я не знала, что и думать. Слова Игоря звучали обнадеживающе, но я не могла отделаться от чувства тревоги. Я все еще боялась, что с Марусей что-то не так, что я что-то упускаю, что я, как мать, не справляюсь со своей задачей.

В тот вечер, когда Игорь ушел, и солнце медленно клонилось к закату, окрашивая небо в багряные тона, Маруся подошла ко мне, обняла меня своими маленькими, теплыми ручками и прижалась ко мне щекой.

– Па-па, – произнесла она, и я прекрасно поняла, что она говорит о Игоре.

Я прижала ее к себе, чувствуя, как ее тепло проникает в меня, как исцеляющий бальзам. И слезы снова навернулись на глаза, но на этот раз это были слезы надежды. Может быть, Игорь действительно хороший. Может быть, он действительно хочет нам помочь. Может быть, вместе мы сможем справиться со всеми трудностями. Но я все еще боялась. Боялась поверить, боялась надеяться, боялась снова довериться ему. Боялась снова обжечься и остаться одной с разбитым сердцем и сломленной душой. Боялась, что это лишь временное затишье перед новой бурей.