Бывший. Сжигая дотла (СИ)

Глава 17

Демон

Инга смотрит с таким искренним презрением, что меня пробирает до печенок. Раздает свою ненависть на мой вай-фай с горочкой.

Телефон в кармане ее куртки звонит, и она уходит, пригвоздив меня к месту яростным взглядом. Отворачивается, словно стирая меня из реальности.

Возвращается туда. К этому гандону, который только и ждет, как забраться к ней под юбку.

— Арс, я иду, — достается ему милый голосочек.

В отличие от шипения гадюки, предназначенного мне.

Только что была в руках и утекла. Пальцы до сих пор жжет, словно угли в них держал, а не эти ведьминские плети ее волос.

Я навечно привязан ими к ней.

Болезненная нездоровая страсть.

Никаких, сука, берегов не видно. Я, блядь, сто железных башмаков стопчу и все равно вернусь в это проклятое королевство, к своей злой Принцессе.

Кровь, вскипевшая от горького поцелуя, не хочет остывать.

В голове бьется: «Останови, забери, не хер ей никуда ходить!», гонит за ней… но что-то останавливает, свербит.

Сейчас завернет, и я не увижу, поцелует ли Инга мудака, обнимет ли его.

Одно желание — ломиться за ней, сломать руку ушлепку и забрать ее. Пока целовал ее — жил, это больно, но так лучше, чем не жить совсем. Я готов был ей платить, готов запереть… Горячка.

«Я больше не ручная девочка». Жалит.

«Я тебя презираю…». Раздирает в клочья.

«Ты сделал более, чем достаточно».

В ее обвинениях нет фальши. Что за нахер?

Полгода назад я хотел ее растерзать, лютый зверь во мне бесновался, но я и пальцем не тронул, просто выкинул из своей жизни, бросил все силы, чтобы забыть змею. Разбивал кулаки в кровь, отдал ключи от тачки Рэму, накачивался в доме, устраивая беспредел.

Делал все, чтобы не поползти за ней.

О какой, блядь, работе она сожалеет? Проститутка в борделе?

Даже при мысли об этом меня люто корежит, кажется, вены сейчас лопнут. Моя нежная девочка, у которой я был первым, и какие-то ублюдки…

Да я не церемонился с ней в ту ночь, но с тех пор я ее больше не видел. И в компании тема Инги — табу. Что она несет?

Или это — очередной спектакль?

Смотрю в след, а в ушах стоит ее «ты — чудовище, моральный урод».

Ты даже не представляешь насколько права… Сильнее, чем ты можешь вообразить.

Звонок Рэма приводит меня если не в себя, то куда-то на орбиту рядом.

— Ты где? Мы уже два часа ждем…

На заднем фоне раздражающий гогот Зверя и бесячее музло.

— Скоро буду, — задрали уже торчать у меня. Отдать им что ли плойку на хер? Такое ощущение, что нет ничего кроме видеоигр и стримов.

Шагаю к тачке. Приеду и всех разгоню к ебеням.

Или не ехать? Погонять по трассе?

Двести двадцать по встречной меня отвлечет.

О каком письме говорила Инга? Перерываю почту — зироу. С почты ее бюро переводов тоже ничего.

Бля.

Меня озаряет, и я лезу в черный список, а у самого пальцы дрожат, будто разблокирую я Воловецкую, и все. Все вернется. Сердце жжет, когда я смотрю на аватарку. Я сам ее снимал.

Сука. Яд воспоминаний проникает в черную душу и разъедает едва зарубцевавшиеся раны. Тонким Ингиным пальчиком вспарывает шрамы.

И я вспоминаю, почему уничтожил все фотографии, все рилсы, сторис и видео. Все, до чего смог добраться, а потом, напившись, клянчил у малой ее телефон, чтобы посмотреть еще разок.

Сестра, обиженная за разрыв с Ингой, которая стала ее иконой, телефон мне дала всего один раз. А когда поняла, что я не стану Воловецкую возвращать, больше не соглашалась.

И к лучшему, а потом я свалил к отцу…

Плюхаюсь за руль, оставляя дверь открытой. Воздух. Мне нужен воздух. Кислород.

Но кислород пошел на карусельки с ушлепком.

Письмо.

Одно.

Виски сдавливает так, что голова вот-вот взорвется. Хлопаю бардачком и, нашарив обезбол, закидываюсь.

Открываю мэйл и пытаюсь читать. Смысл слов до меня доходит не сразу.

Некоторые предложения я перечитываю по нескольку раз, чтобы понять.

Это сюр.

Это блядь, что?

Меня прошибает током, я бросаю телефон на заднее сиденье, но через минуту лезу за ним опять.

«И этого мало? Так на! Жри! Вонючий жирный препод с потными ладошками зажимал меня, зная, что без его зачета степухи не будет. «Раздвигай ноги, паскуда! Все знают, что ты даешь за деньги! Зачет у меня стоит чирик, так что ты идешь на повышение», и убежав, я скрючилась под лестницей у гардероба, размазывая слезы».

Что?

Я его убью. Я не знаю, кто это, но догадываюсь. Уничтожу урода!

«Я не знала, куда мне идти. Соседка закинула мне яйца и рыбьи хвосты в форточку. В замок насовали спичек и залили воском. Я три часа ждала на морозе взломщика, а потом осталась до утра ночевать с незапертой дверью, подпертой креслом, а ко мне ломились местные алкаши, потому что рядом с квартирой написано «Здесь живет давалка». Еще недостаточно? Но ведь уже понятно, что я могу не спать долго?».

Я слепну. Читаю и слепну. Закрываю глаза, а под веками отпечатывается больной текст. Пульс частит, потому что следующие предложения взрывают мне мозг.

«Инга, а ты почему больше не приходишь? — серьезно спрашивает моя семилетняя ученица. — Это потому что ты — блядь? Мама так сказала». У меня оставалось денег только на банку кильки и бутылку кефира».

Ебать. Что это? Что здесь написано? Мне хочется орать в горло. Убить кого-нибудь. Пытать, и чтобы кто-нибудь мне все объяснил. ЧТО ЭТО?

Телефон выпадает из рук и закатывается под педаль. Пальцы немеют.

Ученица. Что за ученица? Какие алкаши? Срань! Всех найду. Конченый препод умоется слезами под той самой лестницей.

Меня разрывает. Мобильник звонит опять, игнорю.

Нах. Мне надо разобраться. Вынимаю ключи из замка зажигания, захлопываю дверь и иду обратно в парк.