Цена страсти

Глава 9

– Шубин звонил? – спросила я, когда Олег вернулся.

– Да, – ответил он, не отводя взгляда.

Только теплоты в нём больше не было. Я пыталась найти в его глазах то, что он чувствовал теперь. Но там такая мгла… Хотя нет, на секунду вдруг промелькнуло… острое сожаление. О чём он жалеет? О себе? Обо мне?

Мы несколько секунд молча смотрели друг на друга, словно общались без слов. И оба чувствовали, что вновь неумолимо отдаляемся. Неужели он решил остаться с Шубиным? В груди заныло.

– Маша, – наконец проговорил он. – Оставь это дело. Я тебя прошу.

И меня будто водой ледяной окатило. Я настолько расстроилась, что не сразу нашлась, что ответить. А он продолжил:

– Откажись, пожалуйста. Это всё… бесполезно. Я бы рад всё изменить, но... тут ничего не сделать уже. Прости. Я знаю, что это для тебя важно. Ты добрая, честная, справедливая. Ты ещё многим сможешь помочь. Но тут ты проиграешь.

Я наконец справилась с оторопью.

– У меня нет цели спасать мир, – голос мой звенел от гнева и обиды. – Я хочу помочь этим конкретным людям, от которых отвернулись все. Которых такие, как вы, обрекли медленно и мучительно умирать. Нет, я не оставлю это дело. Я просто не смогу жить спокойно, зная, что трусливо отступила, хотя могла бы…

– Да не могла бы… Мне, правда, жаль. Но тут ты всё равно не сможешь ничего сделать, только сама пострадаешь. Тут даже я уже не в силах остановить Шубина.

– А это мы ещё посмотрим! – запальчиво ответила я, решив для себя, что сегодня же отправлю всё-всё-всё Труфанову. И пусть они попробуют потягаться с мировой прессой. – Не надо недооценивать общественный резонанс.

Олег посмотрел на меня, как на наивную дурочку.

– Разве Шавенкова сидит? Хоть день отсидела?

В эту секунду я его почти ненавидела.

– А Шубин – это не Шавенкова. Это… – он устало вздохнул, – лучше вообще не знать.

– Олег, тебя Шубин попросил вот так… уговорить меня? Или запугать? Для этого ты всё…

– Шубин не знает даже про нас… пока не знает, – обрывает он меня на полуслове. – Маша, послушай, пожалуйста, я меньше всего хочу тебя пугать. Или даже просто давить на тебя. Но это опасно, а я не смогу быть с тобой рядом каждую минуту.

И я вдруг поняла, что он не врёт. Увидела, почувствовала ли, не знаю. Но за внешней несгибаемой силой и спокойствием так явственно проглядывали тревога и усталость. Он боялся за меня…

– То есть ты поэтому повёз меня в больницу сам... и всё утро со мной? Ты что-то знаешь? Шубин хочет что-то мне сделать… плохое? Я думала ты…

А что я думала? Что всё плохое у Шубина делается руками Олега, а уж меня-то он не обидит. Потому что слово дал. И потому что это мы.

Взгляд Олега помрачнел ещё больше. С минуту он напряжённо молчал, потом сказал:

– Нет, Маша. Не бойся. Он тебя не тронет. Никто тебя не тронет.

И тем не менее Олег не просто довёз меня до дома, но и поднялся со мной в квартиру. Он не обмолвился ни словом, но я чувствовала его нечеловеческое напряжение. Он был словно на взводе, сконцентрированный до предела. Обошёл всё, хмуро обсмотрел каждый угол, разве что в шкаф не заглянул.

Я скрылась в ванной, а когда вышла он стоял в прихожей – точно так же как утром, привалившись спиной к двери. И руки так же держал в карманах, и смотрел тяжело и пристально. Я подошла ближе.

– Тебе уже надо идти? – спросила.

Помолчав, он вдруг тихо попросил:

– Поцелуй меня.

Я на секунду замешкалась, не знаю, почему. Но вновь взглянув в его тёмные горящие глаза, не устояла. Шагнула ближе, потянулась, обвила шею руками и прильнула к губам.

Несколько секунд он просто стоял, не трогал меня, да и на поцелуй не отвечал. Тогда я слегка прикусила его нижнюю губу, втянула, нежно обвела укус языком. Он тут же отозвался. А когда я выправила его рубашку из брюк, запустила под неё руки и прошлась по горячей коже пальцами от поясницы до лопаток и обратно, то ощутила, как сократились мышцы и мгновенно напряглось его тело. Он судорожно выдохнул мне в губы, крепко обнял и рывком развернул меня спиной к двери. Жарко целуя, он вжимался в меня всем телом, сильным, твёрдым, горячим. Потом оторвался, хрипло прошептал:

– Не здесь.

И подхватив на руки, унёс меня в комнату.

Олег и до этого занимался сексом с пылом, самозабвенно, ненасытно, как будто за его внешним хладнокровием и выдержкой бушевала кипучая страсть и вот в такие моменты она, ломая преграды, прорывалась наружу бурлящим неудержимым потоком. Но сегодня в его горячности и нетерпении чувствовалось совсем уж какое-то болезненное отчаяние. И потом, после всего, он ещё долго не хотел выпускать меня из объятий, прижимал к груди, игнорируя свой разрывающийся телефон.

И когда уходил, уже ближе к вечеру, посмотрел так странно… таким долгим, пронзительным взглядом, что мне в голову неожиданно пришла дурацкая мысль.

– Мы больше не увидимся? – спросила я, вдруг испугавшись.

– Почему ты так подумала?

– Не знаю, показалось... Ты так смотрел, будто навсегда прощаешься.

– Тебе показалось, – сказал Олег, но это неприятное ощущение не прошло.

– Значит, увидимся… скоро?

– Конечно. Я позвоню. Береги себя…

Олег сказал, что скоро увидимся, но сердце всё равно было не на месте. И я не могла определить, что точно меня мучило.

Пытаясь себя отвлечь от этого неясного беспокойства, я принялась за уборку. К тому же, вдруг мои ребята пожалуют, а в комнате вещи разбросаны. Однако комнатой я не ограничилась, следом вычистила и всю квартиру. Хотя ребята не пришли и даже не звонили. Ну и ладно, завтра всё равно их увижу. Олег тоже никак не давал о себе знать.

Зато хоть в эту ночь я бессонницей не мучилась, уснула после трудов своих как убитая.

Утром собиралась на работу в трепетном волнении, будто впервые, хотя пара всего одна, причём у моих ребят, у моей любимой пятьсот тринадцатой группы.

На кафедре меня встретили вполне гостеприимно, сетовали, что так долго пропадала, тогда как кое-где светилась вовсю – это они намекали, видимо, на наш митинг. Радовались, что наконец снова влилась в их стройный ряд. Только завкафедрой брюзжал, что важно не перегибать палку с активной гражданской позицией, а то это уже смахивает на нездоровый фанатизм.

Я не стала спорить, я всем улыбалась, потому что неожиданно поняла, что соскучилась по своим коллегам. Даже по Ольге Романовне, с которой мы регулярно обменивались шпильками. Я считала её сухарём и формалисткой. А она утверждала, что вся моя «возня со студентами» – это всего лишь дешёвый способ заработать популярность. Но тут мы улыбались друг другу вполне искренне.

Перед самой парой я заглянула в приёмную к Шурочке, поздороваться лично.

– У тебя сейчас пятьсот тринадцатая? Заждались они тебя, – сообщила она. – Вчера видела твоего Грачёва. Случайно на лестнице попался. Он шёл с этим… Резниченко. По-моему, не твой студент.

– Нет, не мой.

– Да. Так вот, Резниченко его звал куда-то вечером, на эти их вписки ужасные. А твой Грачёв отказался. И знаешь, так хорошо сказал, мол, не может он, потому что завтра важная пара – у Чернецкой. Надо быть в форме. Вот как.

– Да, он хороший парень.

– А, по-моему, – Шурочка снизила голос до игривого шёпота, – этот хороший в тебя влюблён по уши.

– Да ну брось, – отмахнулась я. – Глупости какие.

Но всё равно просияла и воодушевлённая полетела в аудиторию. Там ещё пока никого не было.

Я разложила на столе материалы к занятию и села ждать своих пятикурсников.

Постепенно коридоры опустели, шум стих, но мои не появились. Я достала телефон – пара началась уже семь минут как. Где их носит? Раньше за ними такой безалаберности не наблюдалось. Бывало, что кто-нибудь опаздывал к началу, но изредка, и уж точно не целой группой и не настолько!

Я набрала Грачёва, гудки пошли, но он не ответил. Тогда позвонила Роговой, затем – Широковой. Та же история. Мои студенты меня игнорировали или что? Я недоумевала – что могло случиться? Про то, что я вышла на работу, они знали – вон и Шурочка подтвердила, что ждали, готовились. Тогда в чём дело, чёрт возьми?

Снова позвонила Паше, но теперь он и вовсе сбросил вызов. Я аж опешила. Написала ему эсэмэску, получила отчёт о доставке и прочтении и… всё. И тишина.

До конца пары я просидела в пустой аудитории, просто не зная, что тут и думать. Что с ними могло случиться? Потом спустилась в холл, посмотрела расписание. До меня у них был английский. Я позвонила англичанке и узнала, что 513 группа присутствовала на паре всем составом и после занятия ушли все в полном здравии.

Получается, оттуда ушли, а до меня не дошли…

Я вдруг перепугалась. А если с ними и впрямь что-то случилось? Я же себе этого никогда не прощу!

– Маша, – неожиданно окликнул меня Стас. – Ты выздоровела? Вышла?

– Как видишь, – раздражённо ответила я. Его трусость… хорошо, осторожность, я давно ему простила, но разговаривать с ним не имела никакого желания, особенно сейчас, когда нужно куда-то бежать, что-то делать, как-то спасать моих ребят.

– Я поговорить с тобой хотел…

– Стасик, давай потом?

– Злишься на меня за тот раз?

– Да абсолютно нет, я и думать давно забыла, просто мне некогда.

– А ты чего такая? Что-то произошло?

– Не знаю. Может быть... Не могу свою группу найти.

– Пятьсот тринадцатую? Они все в столовой сидят. Только что их видел... Маша!

Но я уже мчалась в столовую, уповая на то, что Стасик не ошибся.

Стасик не ошибся. Они и правда, сдвинув два стола, сидели в конце зала. Все. И Грачёв – его неизменная тёмно-красная толстовка сразу бросалась в глаза, и Алишеров – его бас выделялся даже сквозь общий гул в столовой, и Рогова, и Широкова, и все остальные.

Я выдохнула с огромным облегчением и хотела было уже с радостной улыбкой подойти к ним, но вдруг замешкалась. Если с ними всё в порядке, то почему они не пришли на пару? Не пришли и не отвечали на звонки? Что, вообще, происходит?

Я остановилась возле зеркальной колонны, недалеко от них, но они так увлеклись своей беседой, что меня не замечали. Я достала телефон, вновь набрала Грачёва. Он выудил сотовый из кармана толстовки и отчётливо выругнулся:

– Б***, опять звонит.

– Может, всё же ответишь? – сказала Лариса Рогова.

– Да пошла она! – и сбросил вызов.

Я задохнулась как от удара наотмашь. Отступила, скрывшись за колонной, привалилась спиной. На мгновение испугалась, что они меня увидят. Но потом решила: что за глупости? Это не мне должно быть стыдно, а им. Но неясный страх уже полз холодной мерзкой змейкой вдоль позвоночника. Возникло предчувствие чего-то очень плохого и неотвратимого.

Пересилив эти ощущения, я всё-таки вышла из своего укрытия и решительно направилась к ним.

Первой меня заметил Алишеров, шепнул остальным, некоторые оглянулись, но сразу же отвернулись. Грачёв не оборачивался, но выпрямил спину и заметно напрягся.

Я лихорадочно соображала, что им сказать: поздороваться как ни в чём не бывало? Сделать вид, что не слышала оскорбительных слов Грачёва? Или строго спросить, почему прогуляли пару?

– У вас что-то случилось?

Они молчали. И молчание это было настолько враждебным, что хотелось съёжиться и уйти.

Рогова, Широкова и другие девушки прятали глаза. Да и парни тоже не смотрели прямо, кроме Якимчука и Алишерова. Первый смотрел насмешливо, а второй… презрительно?

– Вы не хотите мне рассказать, почему не пришли на пару?

– Не хотим. Мы вообще не хотим с вами разговаривать, – процедил Алишеров, прожигая меня чёрными глазами.

– Вот как? – растерялась я. – Отчего же?

– Вот только не надо больше представлений. Не унижайте ни себя, ни нас. Вам, Мария Алексеевна, вообще надо было не в журналисты идти, а в актрисы.

– Или в порноактрисы, – хмыкнул Алик Якимчук.

Грачёв ткнул его кулаком в бок, но остальные не возмутились даже. А я от такого неприкрытого наглого хамства просто опешила. Никто из них никогда ничего подобного себе не позволял.

– Ну знаете, мои дорогие, это уже переходит всякие границы. Хамить женщине, преподавателю – это просто слов нет. Я не знаю, что у вас произошло, но такое поведение вас не красит. Я-то считала вас взрослыми, умными… а вы ведёте себя, как…

– Мы вас тоже считали честной и порядочной! – вспыхнула Рогова.

– А как себя ведут взрослые и умные? – усмехнулся Якимчук. – Как вы? Днём с лозунгами выступать, а ночью вешаться на того, против кого эти лозунги.

Мне стало дурно. Невыносимо. Накатила тошнота, голова закружилась. Пульс громыхал в ушах.

Неужели они всё-таки видели нас с Олегом? Когда? Возле поликлиники? Или возле моего дома?

Так странно, мне показалось, что кровь внутри застыла, даже сердце перестало биться, превратившись в огромный ледяной ком, больно распиравший грудную клетку, но лицо при этом полыхало огнём.

– Мы не будем посещать ваши занятия, Мария Алексеевна, – надменно произнёс Алишеров. – Мы уже ходили в деканат сегодня и попросили, чтобы вас от нас убрали. Если понадобится, мы и к ректору пойдём, но у вас заниматься мы не будем.

Горло перехватило так, что я и звука не могла выдавить. Я просто задыхалась. Да и что тут говорить? Я и сама прекрасно понимала, как моё общение с Олегом выглядит со стороны.

Дура, какая же я дура! Лучше бы я тогда созналась, что мы знакомы. Но я боялась. Не могла найти слов и боялась, что они не поймут и осудят. И вот мой страх сбылся, причём самым наихудшим образом.

Сейчас мне нечего было им сказать, нечем было оправдаться. В голове – ни единой мысли. И ещё стыдно, настолько стыдно, что я больше не могла смотреть им в глаза.

Я кивнула, мол, понимаю их. И я их действительно понимала. Затем развернулась и пошла на выход.

– Привет Миллеру! – крикнул мне вслед Якимчук.

Сначала я хотела позвонить Олегу – он же сказал: звонить ему, когда плохо. А мне было очень очень плохо. Да у меня земля из-под ног уходила. Но, подумав, не стала. Что я ему скажу? Нас с тобой засекли мои студенты и теперь презирают меня за это? Несерьёзно.

Нет, я это должна как-то выдержать сама. Только вот как?

Перед глазами так и стояли их лица, угрюмые, разочарованные, презрительные, насмешливые. Я до сих пор слышала их едкие, уничижительные слова, а так бы хотела забыть! И забыться…

Домой я приползла едва живая, хотя времени прошло – всего ничего. Но это потрясение как будто выкачало из меня все жизненные силы.

Сбросив сапоги и пальто в прихожей, я, шатаясь, прошла в комнату и ничком упала на диван. С минуту лежала неподвижно. Потом легла набок, калачиком, подтянула к себе подушку, ту, на которой спал Олег. Обняла, уткнулась в неё лицом, вдыхая его запах.

Как же мне сейчас не хватало Олега! С ним всегда так хорошо, так надёжно.

Как же мне хотелось, чтобы всё закончилось, да вообще исчезло, кроме него… Или даже пусть, пусть всё будет плохо, пусть все будут против меня, только бы он был рядом. С ним, кажется, я всё бы выдержала.

Подушка стала мокрой от моих слёз, а я всё её прижимала к себе, никак не могла оторваться. Может, всё-таки позвонить Олегу? Не буду ему ничего рассказывать, а просто чтобы приехал. Побыл рядом.

Я взялась за телефон, но, поколебавшись, отложила.

Потом снова взяла, но открыла браузер. Интернет у меня в телефоне тормозил, но с тех пор, как те сволочи отобрали мой ноутбук, телефон служил единственной нитью, худо-бедно связывающей меня с сетевым пространством.

Я зашла на свою страницу в фейсбуке, где не появлялась два дня, и глаз случайно выхватил первый попавшийся комментарий под последним постом:

«Вот шлюха. Одно непонятно – для чего тогда всё это затевалось».

Я в недоумении перечитала ещё раз, не понимая, кому оно предназначалось и почему. Пролистнула ниже:

«Понятно для чего. Для хайпа»

«Да сто пудов! Овца просто захотела словить популярность»

«Это что же – враньё всё было?»

«Люди, ну почему вы такие злые? С чего вы взяли, что это враньё?»

«Ага, она такая честная. Вы почитайте её воззвание выше. Миллер там, по её словам, исчадие ада. Все на борьбу с Миллером и Шубиным! А сама с ним вон как борется. Фу такой быть!»

Это же они обо мне, поняла я вдруг, леденея от ужаса. Но как? Они-то как узнали про Олега? Я судорожно стала читать дальше.

«Именно! Посмотрите сами ролики выше – сначала она их обвиняет во всех смертных грехах, а потом тут же с одним из них трахается. На следующий день! Причём сама на него виснет. Всё это подстроено, чтобы хайп поднять»

«Баба просто захотела попиариться за счёт этого Шубина, а все как идиоты бросились её поддерживать».

«Да ладно вам клокотать, может, она новоявленная Мата Хари».

«Угу, Маша Хари».

«Шубин, между прочим, детские дома спонсировал не раз, а чем известна эта девица? Что и кому она сделала хорошего?»

«Ай, моська, знать, она сильна, что лает на слона».

«Ой, да чего все так возбудились? Тоже нашли шлюху! На видео даже не видно, что они трахаются. Целуются только».

«Ага, а потом он её унёс в шашки играть».

«Я б с такой тоже в шашки поиграл. Зачётная тёлочка. Жаль, не заголилась».

«А она правда преподавательница? Это же ужас, если такие беспринципные преподаватели учат молодёжь. Чему они научат? А потом ещё что-то говорим про образование…».

Лента комментариев казалась бесконечной. Их сотни! Каждая фраза жалила, каждое слово било по больному. Но я продолжала читать, как мазохист, глотая слёзы.

В порыве я хотела снести страницу, но вспомнила, что кто-то писал про ролики, про какое-то видео. Поднялась выше и обнаружила новую запись с двумя роликами и красноречивым заголовком «В постели с врагом».

Этот пост опубликовали вчера вечером на стене моей страницы, и опубликовала его не я, а некто неизвестный из моего френд-листа. Ник его ни о чём мне не говорил, просто набор латинских букв. Я даже такого у себя не помню. И сам профиль был пустой, ни информации о себе, ни новостей, ни репостов – ничего. Как он затесался в мои друзья? Кто он?

И видео это грузилось невыносимо долго. Первый ролик я узнала сразу – нарезка из кадров, снятых на митинге. Вот я стою со студентами, выгляжу жалко, вся синяя, трясусь, как цуцик. Вокруг галдят, плакатами машут.

Следующий кадр – Олег крупным планом. Репортёр его что-то спрашивает про злосчастный завод, он что-то отвечает. Поддерживает Шубина. Потом слово берет сам Шубин. Говорит, что есть люди, которые делают дело, созидают, трудятся, что-то создают. А есть те, которые от безделья с ума сходят, крикливые никчёмные пустышки, им лишь бы поорать, привлечь к себе внимание. Нет сил слушать его до конца.

Я включила второй ролик. Опять мучительное ожидание загрузки.

Наконец, пошло видео и… внутри меня всё оборвалось.

Я узнала свою квартиру, свою прихожую. Я узнала Олега. Он стоял у двери, лицом к камере. Запись была без звука.

Потом подошла я и стала его целовать. А он даже руки из карманов не вынул. А я всё льнула к нему и льнула, а потом и вовсе запустила руки под одежду. Со стороны казалось, что я его раздеваю, что пристаю к нему самым пошлым образом, склоняю к сексу, тогда как он не очень-то жаждет. Хотя спустя несколько секунд жаждет, конечно… Поднимает на руки и уносит.

На этом видео оборвалось, а я всё сидела и тупо пялилась в экран телефона, пока он не погас. Внутри меня бешено колотилась истерика. Я опять задыхалась, давясь плачем.

Шок и ужас мешал соображать. Я лишь тихонько выла, зажимая обеими руками рот.

Потом резко подскочила, метнулась в прихожую. Прикинув по ракурсу, где искать, я почти сразу обнаружила камеру. Её приладили к настенным часам в виде скворечника, как раз напротив входной двери. Всунули в круглое окошко.

– Сволочи! Уроды! – крикнула я и, швырнув камеру о пол, раздавила её ногой.

Меня била крупная дрожь. Плач вырывался какими-то судорожными всхлипами. Как же это мерзко! Как гадко, подло, низко! Это вот такие у них методы – влезть, как воры, подглядеть тайком и вывалить это наружу?

Я снова потянулась за телефоном. Всё-таки я позвоню Олегу, пусть знает, с кем он там работает…

И вдруг меня пронзила нечаянная мысль: а неужели он не знает? Он же там не просто спица в колеснице, он же там…

И тут один за другим вспыхивали в памяти кадры: он на крыльце поликлиники отдаёт кому-то распоряжение по телефону, чтобы всё успели сделать за час. И смотрит при этом мне в глаза, даже не смущаясь. Он увозит меня пообедать зачем-то к чёрту на рога. Он осматривает мой дом… чтобы понять, где камера? Он понял, где камера, выбрал нужную позицию и попросил (впервые!) его поцеловать. И эта фраза его: «Не здесь». Он знал, что нас снимают, поэтому и унёс меня в комнату. И поэтому я чувствовала в его ласках боль и отчаяние? И поэтому он смотрел на меня так, будто прощался навсегда?

Каждый фрагмент сложился воедино. Олег просил меня в ресторане отступиться, я отказалась. Тогда он убрал меня сам, очень грамотно и технично. Дискредитировал. Теперь я им не помеха. Потому что от меня отвернулись все. А что я могу одна? Ничего. Даже для Труфанова я теперь наверняка неблагонадёжный источник, а "Пуэн" слишком серьёзное и уважаемое издание, чтобы принимать материалы от сомнительной личности.

Если я могла на что-то рассчитывать прежде, то только на громкое общественное мнение. Теперь же для общества парией стала я.

Меня публично унизили и опозорили. Растоптали мою честь, моё достоинство и… мою любовь. И за всем этим стоит Олег? Это он меня так подло подставил, так жестоко предал?

Нет, не может быть этого. Я же видела его, я же его чувствовала. Он не врал, не притворялся. Или, может, я это всё придумала? Он играл свою роль по плану, а я так хотела настоящей любви, что поверила ему. Настроила иллюзий и заменила ими реальность?

Дрожащими руками я пролистала список контактов, нашла его номер.

На миг зажмурилась, взывая к каким ни на есть богам: пожалуйста, пусть это будет не он! Пусть это сделал кто угодно, только не он! Я же этого просто не вынесу, я же не переживу…

Нажала на вызов, продолжая исступлённо шептать: Олег, умоляю, пусть это будешь не ты. Будь кем угодно, я всё равно тебя люблю. Любым тебя буду любить. Но только не предавай меня! Это же меня просто… убьёт.

Длинные гудки оборвались, и я услышала его голос:

– Да.

В горле встал ком. Никогда я ещё так не боялась услышать правду, как сейчас. До паники. До нестерпимой рези где-то за рёбрами.

– Олег, – плач изнурил меня, и голос звучал сдавленно и сипло. – Это сделал ты?

Я не стала объяснять, да и он всё понял, без сомнений.

Помолчав, он ответил:

– Да…

Кажется, Олег ещё что-то говорил, но я больше не слышала. Телефон выскользнул из рук, с глухим стуком упал на пол. Я закрыла глаза и по стенке сползла на корточки. Вот и всё. Это конец.