Цена страсти

Глава 3

В Первомайском я оказалась впервые, но особенно ничего разглядеть не успела – водитель высадил нас у самого подъезда. А панельная пятиэтажка, к которой мы подъехали, выглядела точь-в-точь как та, в которой я снимаю квартиру. Даже стены в подъезде были выкрашены в такой же голубой цвет, только тут ещё и исписаны всякой нецензурщиной.

– Это твоя квартира? – спросила я, когда мы остановились перед железной дверью на втором этаже.

– Нет, друга.

Я слегка запаниковала. Олег, заметив мою тревогу, усмехнулся.

– Не бойся, мой друг тоже плохо про тебя не подумает.

Он несколько раз жал кнопку звонка, прежде чем с той стороны двери послышались шаги, кашель, шебуршание ключа в замке.

– О! Какие люди! – воскликнул хозяин квартиры, пожимая руку Олега и хлопая его по плечу. – А я это… уже спать типа лёг.

Он и правда был в одних домашних штанах, всклокоченный и босиком, но сна при этом – ни в одном глазу. Наоборот, от него буквально исходила волнами энергия.

– Ты как здесь? Отпустили, что ли, на ночь? В пятницу?

– Вроде того. Пустишь нас на ночлег?

– Фигня – вопрос. Ты ж знаешь, мой дом – твой дом.

Он перевёл заинтересованный взгляд на меня, и Олег коротко нас представил:

– Это Маша, это Дэн… Денис.

– Оу, – зашептал ему, но я услышала, – ты же говорил, тебе бабы не нужны.

Я вспыхнула, а Олег мрачно произнёс:

– Маша не баба.

Денис тут же примиряюще улыбнулся и протянул мне ладонь, горячую и влажную. Вблизи я заметила, у него и на лице кожа лоснилась от пота, и на шее, хотя в квартире особой жары не чувствовалось. Ночи в мае ещё прохладные, а отопление уже отключили.

– Понятно, извиняюсь. Очень приятно, Маша.

Он был заметно ниже Олега и у?же в кости, но выглядел не щуплым, а, скорее, жилистым.

– Только это… в той комнате ляжете, ладно? А то я не один как бы. Короче, диван сегодня занят, – он двусмысленно хохотнул.

И в подтверждение его слов в прихожую выглянула девушка, обмотанная простыней, как тогой.

– Денчик, ты скоро? – капризно протянула она, потом взглянула недовольно на нас и буркнула: – Здрасьте.

– Иди-иди, зая, я щас.

Девушка, тряхнув красновато-каштановыми прядями, удалилась, а мы прошли в дальнюю комнату, совсем маленькую и почти пустую. Стол, стул, компьютер и надувной матрас на полу – вот и всё убранство. Даже штор на окне не было. Стены, когда-то оклеенные светлыми обоями, теперь являли собой дикую палитру граффити.

Денис оставил нас, но через минуту вернулся с бельём.

– Вот, сами постелите. Только это… угощать вас нечем. У нас вино было, но мы его уже приговорили. В холодильнике вообще голяк. Хотя нет, есть ещё ролтон, можно заварить…

– Да не суетись, – отмахнулся Олег. – Иди лучше к своей зае.

Денис подмигнул ему и скрылся.

Пока Олег стелил простыню и ловко натягивал на единственную подушку наволочку, я стояла столбом, не в силах поверить в дикость происходящего.

Как я, примерная студентка, староста и просто девушка с серьёзными взглядами на жизнь, сюда попала? В чужую квартиру у чёрта на рогах… Я ведь с незнакомыми людьми даже не разговаривала – максимум: могла ответить, как пройти или сколько времени. А тут пожалуйста – собралась заночевать. Причём матрас этот явно узкий для двоих!

Он оглянулся на меня:

– Маш, если тебе нужна ванная или туалет, то дверь слева по коридору.

Я кивнула и на ватных ногах вышла из комнаты. В ванной села на холодный бортик, перевела дух. Боже, как я буду? Как я лягу с ним вместе? Если у меня то лихорадка, то предобморок даже от невинных объятий. Это же немыслимо просто! И что делать?

Спустя несколько минут Олег тихонько постучал в дверь:

– Маша, с тобой всё нормально?

– Да, да, уже выхожу, – спохватилась я.

Как же, нормально! Да меня всю трясло, и вовсе не от холода.

Щёлкнув задвижкой, я быстро прошмыгнула мимо Олега. Из той комнаты, где уединился его друг, доносились гортанные женские вскрики, сдавленные мужские стоны, бодрый ритмичный скрип. Я зарделась ещё больше, я почти запаниковала, чувствуя спиной взгляд Олега. Поспешно заскочила в комнату, затворила за собой дверь и привалилась к ней спиной. Прислушалась. Олег, кажется, не пошёл за мной следом, остался в ванной. Во всяком случае, оттуда слышался шум воды. Но через минуту-другую он придёт и что тогда?

Он обещал, что ничего не будет, напомнила я себе, пытаясь успокоиться. Значит, приставать не будет. А вот я веду себя очень глупо. Вот уж правда – деревня, трусиха, монашка, как меня называет Анька Иванова. А Олег… если бы уж он хотел, то сто раз бы ко мне приставать начал. А он даже не сделал ни малейшей попытки меня поцеловать там, на лестнице, хотя место было такое удобное... и темно... и вообще...

Вывод напрашивался сам: ничего такого он не хочет. Однако эта мысль неожиданно меня уязвила. Ну, не дура ли я?

Нет, всё, пора взять себя в руки, перестать метаться и истерить. Мы просто ляжем спать и уснём. Ну, узко, да. Ничего, в тесноте да не в обиде.

Вздохнув, я подошла к матрасу, аккуратно застеленному чистым бельём. И встал новый вопрос: раздеваться или лечь в платье? Раздетой будет жутко стыдно, но в верхней одежде на чистое… как-то по-свински, наверное. Да и платье изомнётся, а мне ещё в нём домой возвращаться через весь город.

Поколебавшись с минуту, я опасливо посмотрела на дверь. Нет, лучше всё же снять платье.

Я подошла к выключателю, почему-то на цыпочках, погасила в комнате свет, ещё раз прислушалась – вода ещё шумела. Потом быстро, будто с кем-то наперегонки, стянула с себя платье, повесила его на спинку стула и нырнула под колючее одеяло. Отодвинулась к дальнему краю, уткнулась носом и коленками в стену и замерла, обернувшись в слух.

Вскоре я услышала шаги, потом скрип двери. Я невольно затаила дыхание. Сердце тяжело бухало у самого горла.

– Маша, – шёпотом позвал Олег. Свет включать он, слава богу, не стал. – Спишь уже?

Я не ответила, я застыла, окаменела. И почему-то боялась издать хоть звук, пошевельнуться или выдохнуть слишком громко. И от этого неимоверного напряжения дурацкое сердце заколотилось в рёбра неистово и громко.

По шороху я поняла, что Олег снял с себя рубашку, потом звякнула пряжка ремня, а у меня внутри как будто натянулась до предела струна. Что вообще такое со мной? Я так не волновалась даже в наш «первый раз» с Мишей.

Чёрт, про Мишу я и думать забыла, словно он существовал в моей жизни давным-давно и очень недолго, и образ его уже успел выцвести.

Нет, ну первый свой раз я всё равно помню, хоть Миша и выцвел. Помню, что нервничала, но совсем не так. По-другому. Я боялась боли, как перед плановой операцией, боялась, что ничего не получится. А сейчас я и не боялась чего-то конкретного – Олег же сказал: ничего не будет. Просто от одной мысли, что он окажется сейчас так близко, меня кидало в жар, и дрожь становилась совершенно неуправляемой.

Олег на мгновение откинул одеяло, я внутренне съежилась, а потом лёг рядом, придвинулся вплотную, прижался грудью к моей спине. У меня тотчас выбило из лёгких воздух. Я ощущала кожей его горячее, крепкое тело, и внутри меня будто закручивалась спираль. А затем он положил руку мне на живот, вроде как просто приобнял. Мышцы живота резко сократились и напряглись, а дурацкая, невыносимая дрожь только усилилась.

– Тебе холодно? Ты вся дрожишь… – прошептал он щекотно в затылок. Но я не могла заставить себя вымолвить и слова.

Кожа тем временем стала сверхчувствительной, почти болезненной. Там, где наши тела соприкасались, она горела и нестерпимо ныла. Ладонь же его, которая так и лежала на моём животе, казалась и вовсе раскалённой. От этого жара у меня туманились мозги, всё плыло и в горле сохло.

– Тебе не плохо? – снова спросил он.

Я облизнула губы и выдохнула:

– Нет.

И тут он сдвинул ладонь чуть выше, затем, сделав небольшой круг, опустился немного ниже, и я едва не охнула. Помедлив, он снова огладил живот, и снова. Потом рука его замерла на несколько секунд. Он словно пробовал: что можно, а что – нет. Или ждал моей реакции, а я умом понимала, что надо ему сказать: перестань. Но… я задыхалась от избытка незнакомых ощущений, я в них тонула. А ещё, как ни ужасно, мне это… даже не то, что нравилось, мне почему-то не хотелось, чтобы оно прекращалось. Когда рука его замирала, кожа начинала нетерпеливо зудеть, словно требуя продолжения.

– Если я тебя так напрягаю, я могу вообще не спать. Ничего страшного, посижу на кухне, – предложил Олег.

Я прошептала:

– Нет...

И он, наверное, воспринял это «нет» как дозволение. Потому что поглаживания стали смелее, откровеннее, порывистее. Рука его поднялась выше, лаская шею, плечи, ключицы, а потом коснулась груди. Сначала слегка, мимолётно, потом его пальцы стали всё глубже уходить под чашечки бюстгальтера.

«Что я творю? – прорвалась сквозь блаженный дурман отрезвляющая мысль. – Это надо немедленно прекратить!».

Я открыла было рот, но тут он легонько сжал сосок и покатал в пальцах как горошину, отчего меня будто током насквозь прострелило. И вместо нужных слов с губ сорвался стон. Устыдившись, я закусила губу, но Олег, обнаружив моё чувствительное место, продолжал эти мучительные ласки, от которых внизу живота сладко тянуло. Дыхание я уже не контролировала, и оно вырывалось с шумом, выдавая меня с головой. Но и он дышал тяжело и рвано, грудь его часто и мощно вздымалась. Я невольно выгнулась и прильнула ягодицами к его паху. Он тут же подался вперёд, прижался так тесно, что я ощутила, как сильно он возбуждён, какой он там твёрдый и горячий. И от этого живот моментально свело болезненно-сладостным спазмом.

Понимая, что это всё, что я тоже на грани, в шаге от неизбежного, а точнее – в крошечном шажке, после которого остановиться уже не будет сил, я попыталась отстраниться.

– Олег, не надо, пожалуйста… – дрожащим шёпотом попросила я.

Он на миг замер, потом шумно выдохнул и лёг на спину, заложив руки под голову. Но меня продолжало трясти, а внутри всё гудело, сжималось, горело. Невыносимо! Как зуд, который невозможно не почесать. Как оборванный полёт, когда ты уже взмыл в воздух и вдруг замер в невесомости. До умопомрачения хотелось тронуть себя там, чтобы унять это нестерпимое желание. Но... я повернулась на другой бок, лицом к Олегу. Глаза уже привыкли к темноте, разбавленной, к тому же, светом фонарей, льющимся из окна.

Он лежал с закрытыми глазами, не шевелился, только грудь по-прежнему тяжело вздымалась. Разгорячённое тело пьяняще пахло мужским жаром.

Я не выдержала и прикоснулась к его животу. И тотчас уловила судорожный вздох. Пресс его, и без того твёрдый, как будто окаменел. Я робко погладила бугорки мышц, выемку пупка. Олег снова порывисто выдохнул, поймал мою руку и резко отвёл вверх, опрокинув меня на спину. Тут же взял и вторую мою руку и обе словно пригвоздил, сковал у меня над головой. Сам навис сверху, придавил своим телом, жарко впился в губы. Раздвинул коленом сведённые ноги. Но я и не противилась больше, я расплавилась под его напором, позволила ему всё, целиком сдавшись на милость победителя. И он брал меня с жадной страстью, будто в первый и в последний раз, то замедляя движения, то срываясь в бешеный ритм. Брал неутомимо, раз за разом, то выгибая меня, то переворачивая, будто жаждал испробовать всё, что можно. В его сильных руках я чувствовала себя небывало гибкой, податливой, почти гуттаперчевой. И больше не стыдилась ничего: ни самых откровенных поз, ни собственных стонов, ни судорог, когда меня, как волной, захлестывало оргазмом.

Лишь перед рассветом Олег уснул, и даже во сне крепко держал меня в кольце своих рук.

Я же и глаз не сомкнула, хоть и чувствовала себя измождённой. Но распалённое тело остывало, влажные, сбитые простыни не давали сомлеть в тепле.

Утро окрасило комнату тоскливым серым цветом и всю магию этой странной ночи свело на нет, разогнав остатки приятной истомы. А потом меня атаковали мысли, словно рой злых ос: что я наделала? Какой позор! Как я могла так низко пасть! Стонала и выгибалась тут хуже портовой девки. А ещё смела рассуждать о любви, о ценностях и морали! Смела корить Мишу, а сама-то… А Олег, что он обо мне подумает? Поманил – помчалась, приласкал – отдалась. Фу! Как же удушающе стыдно! Я же не смогу завтра в глаза ему посмотреть, скорее, умру на месте.

Я осторожно высвободилась из его объятий. Сгорая от стыда, подобрала бельё – я и не заметила, как и когда Олег сорвал его с меня. Ужас, ужас… Стараясь не шуметь, я оделась, на цыпочках, крадучись, как вор, вышла в прихожую. Из другой комнаты доносилось мерное сопение.

Осмотрев входной замок, я с облегчением поняла, что дверь можно просто захлопнуть за собой. И прекрасно – будить друга Олега, а тем более как-то объяснять своё поспешное бегство хотелось меньше всего.

Первомайский я не знала совсем, и плутала среди однотипных пятиэтажек добрых полчаса, пока наконец не выбрела к автобусной остановке. Вот только первый транспорт должен был выйти на маршрут не раньше шести утра, а мой старенький Сименс показывал 5:25. Столько ещё ждать! А я уже насквозь продрогла в тоненьком платьице.

Я кружила вокруг остановки, растирала предплечья ладонями, скакала то на одной ноге, то на другой, пытаясь согреться, но когда, наконец, появилась на горизонте первая маршрутка, у меня уже зуб на зуб не попадал.

С пересадкой к семи утра я добралась до дома. Еле достучалась до Анны Гавриловны – противная старуха никак не желала открывать дверь, а когда всё же впустила меня, прицепилась с расспросами. Я с трудом от неё отбилась, сбежав в ванную. Душ, горячий душ – вот моё спасение. Согревшись, я стала с таким остервенением тереть губкой кожу, словно пыталась смыть следы ночного падения. И всё же, глядя потом на себя в зеркало, я чувствовала себя другой, как будто эта ночь изменила меня. Точнее не ночь – Олег. Он разбудил во мне то, что таилось где-то глубоко, то, чего, я считала, во мне нет и быть не может. Обнажил самую тёмную мою сторону, показал мне, какая я есть на самом деле. Ну или какой могу быть – порочной и распутной.

Я ведь ничуть не кривила душой, когда считала, что секс – это естественно и даже хорошо только между двумя любящими людьми, которых связывают прочные и близкие отношения. А в остальных случаях – это просто распущенность, если не сказать хуже. Вслух я никого не осуждала, конечно, но когда мои одногруппницы рассказывали про свои бурные ночные похождения то с одним, то с другим, в мыслях содрогалась и немножко брезговала. И думала при этом: вот я-то никогда и ни за что так не буду делать… А теперь все мои серьёзные и правильные убеждения просто рассыпались в прах. Какая я была наивная дурочка в розовых очках! И притом какая высокомерная. Знала бы моя бедная мамочка, чем занималась сегодня ночью её единственная дочь, её радость, её гордость. Ой, нет, пожалуйста, пусть мама никогда об этом не узнает!

И ведь что самое ужасное – это не было временным помешательством, на которое я бы с удовольствием списала, сегодняшнее ночное безумие. Нет. Потому что достаточно было всего лишь вспомнить, что со мной вытворял Олег, как низ живота тотчас сладко подводило. И мне до головокружения хотелось трогать себя и представлять, что это он…

– Машка, ты долго там торчать будешь? – затарабанила в дверь Анна Гавриловна, мигом вернув меня в чувство.

Я быстро запахнула халат и вышла из ванной.

– Значит, у подруги ночевала? – скрестив на могучей груди полные руки, спросила она.

– У подруги, – ответила я, хотя казалось, что на мне большими буквами написано, где я была и что делала.

– А что в такую рань от неё подорвалась? – не унималась Анна Гавриловна.

– Ей на работу надо было собираться, – с ходу сочинила я.

– Ясно, – хмыкнула она и, слава богу, оставила меня в покое.

Я скрылась в своей комнате, прилегла на кровать, свернувшись калачиком. Мне надо всё-всё-всё хорошенько обдумать. Но мысли стали тягучие и неповоротливые, веки отяжелели, и я незаметно провалилась в сон.

Мучилась от стыда я сильно, но не долго. Потом началась сессия, и времени для самокопания попросту не осталось. Преподы, как на подбор, попались зловредные. Только Пуртов, молодой специалист, не стал свирепствовать и поставил всем четвёрки-пятёрки автоматом, в зависимости оттого, кто как посещал теорию медиа. Даже тем, кто не показался ни разу, милостиво выставил тройки. Душка.

Зато другие нас просто измочалили. Брусникина, доцент, доктор филологических наук, тянула из нас жилы по русскому, Калужная – по основам межкультурной коммуникации. Но хлеще всех оказался Торунов, историк. Он и весь семестр на семинарах продохнуть не давал, а на экзамене и вовсе разгулялся. Инквизитор как есть. Не пощадил даже Аньку Иванову, которая бесконечно жаловалась на токсикоз. Она и выглядела бледной до синевы, и в уборную бегала раз за разом.

Калужная и Брусникина, какими бы ни были противными, не стали беднягу мурыжить, а Торунов похлопал глазами за стёклами очков и спросил сухо:

– Причём тут токсикоз? Какое это имеет отношение к истории в целом и к экзамену в частности? Не можете сдавать? Идите в деканат, оформляйте академ.

Впрочем, Анька всё же сдала со скрипом историю на троечку, а некоторые и вовсе остались на осень. А на «отлично» сдали со всего курса только мы двое: я и Толик Труфанов. Толик – понятно, у него высокая цель.

Я же, терзаясь то приступами стыда, то острым желанием вновь встретиться с Олегом, наказывала себя безжалостной зубрёжкой. Так что даты всех значимых и не очень исторических событий я знала так же твёрдо, как собственный день рождения. Торунов, погоняв меня по всем эпохам и ни разу не подловив, даже сподобился на скупую похвалу.

В другой раз я бы лопнула от гордости, но сейчас меня это совершенно не порадовало. А после экзамена и вовсе я почувствовала себя опустошённой и растерянной.

Можно было вздохнуть свободно, погулять денёк с группой, а завтра уехать к маме, но мне ничего не хотелось. Меня снедали непонятная тоска и какое-то тяжёлое, неотвязное томление. Я так хотела увидеть Олега, но запрещала себе об этом думать. Хотя толку-то с того, что запрещала – оно как-то само лезло в голову и как тисками сжимало сердце. Может, не завтра, а прямо сегодня уехать к маме? А то ведь изведусь совсем...

Аньку Иванову мы со Стародубцевой застукали за остановкой – она курила.

– Так ты не беременна? – воскликнула Алёнка Стародубцева.

– Чего это? Беременна! – затянувшись, ответила Иванова.

– Ты куришь... Это же вредно!

– Ай, отстаньте. А стресс что, не вредно? Я же не смолю сутками напролёт, иногда только курю, чтобы не нервничать.

– Сейчас-то чего нервничать? Сдала же, – рассудила Алёнка.

– Да меня после этого козла Торунова до сих пор трясёт! – Иванова снова затянулась, выпустила, прищурившись, дым, потом повернулась к нам: – А сами-то как сдали?

– На четыре, – ответила Стародубцева.

– На пять, – сказала я.

Анька скривилась.

– Ну, конечно, ещё бы ты и не на пять. Тебя ж Торунов любит.

– Глупости! – возмутилась я.

– Ой, перестань, – отмахнулась Иванова. – Все видят, как он на тебя смотрит. Старый хрыч.

– Он меня гонял по всем вопросам, и я сдала, потому что готовилась, учила…

– Да плевать. Нет, ну какой козёл! – зло процедила Анька и, гримасничая, передразнила: – Какое отношение это имеет к истории… Тут и так вся на нервах. Ещё и Витьку не отпускают…

– Не отпускают? – спросили мы со Стародубцевой в унисон.

– Ну да, из-за твоего гада Миши, – Анька недобро взглянула на меня. – Не знаю, в курсе вы или нет, но его же тогда, на свадьбе, забрали менты. Какая сволочь вообще их вызвала?! Ну и Миша тоже козёл, наговорил там всякого, что его, мол, бедненького, иватушники избили. Менты сообщили в ИВАТУ, само собой. Ну и как только закончились у Вити три дня увольнительных – на свадьбу отпускали, – и он вернулся в училище, так его сразу на ковёр. Короче, он и ещё один, Олег, за всех отдуваются теперь, потому что все ночевали в расположении, а они – нет.

– А это нельзя было? – вырвалось у меня. – Ну, ночевать где-то…

– Ну, Вите можно было – он писал заявление, его отпустили. А Олегу-то нет, конечно. Он должен был вернуться на ночь в казарму. Витя ещё более-менее отделался, Олег на себя взял вину. Но всё равно наказали. Не отпускают вот... А я уже измучилась вся! И всё из-за Миши твоего! – бросила Анька зло.

– И что теперь с ними будет?

– Ну что? Наряды там… Витю вот на месяц увольнительных лишили. Олега вообще сначала отчислить хотели, но он там типа один из лучших курсантов и за него впрягся... ай, не помню, подполковник какой-то, ведёт там у них что-то. Короче, оставили, но тоже торчит в нарядах и увольнительных теперь ему не видать. Слушай, Машка, а ты же с ним под конец тусовалась, нет? Ты не с ним уехала разве?

– Нет, – не моргнув глазом, соврала я.

– Ну да, – усмехнулась Иванова. – О чём это я. Поди, и Миша твой гонит, что вы трахались? Он тебя, наверное, и голой-то не видел, а ты – его... Девочка ты наша припевочка.

Стародубцева скосила на меня глаза, а я задохнулась от смущения и негодования.

– Ты… ты совсем уже, Иванова! Думай, что говоришь! И Миша – не мой.

– Ой-ой-ой, – засмеялась Анька, – как мы разнервничались, как покраснели! Ну, точно! Нагнал Мишка. Герой, блин, любовник. Да успокойся ты. Что ты так остро всё воспринимаешь? Реально ты как из монастыря. Трахаться – это нормально, ненормально – краснеть при слове «секс» в двадцать лет. А с чего это вдруг Миша уже не твой? Разбежались? Из-за чего?

– Не твоё дело, – огрызнулась я. Тоже мне, нашлась нормальная.

А с Мишей мы и правда расстались. Не было никаких объяснений-выяснений – он просто перестал со мной здороваться. Когда встречались в универе, он делал вид, что не замечает меня, но выглядел при этом очень обиженным, а я, если честно, только вздохнула облегчённо и… тоже перестала его замечать. Но Аньку всё это вообще никак не касается.

– А, наверное, из-за этого и разбежались? – не отставала она. – Надоело ему впустую окучивать невинную овечку? То-то он, как подопьёт в общаге, ко всем девкам подряд приставал. Потом просил меня, чтоб я его тебе не палила. И я ведь, как дура, его прикрывала вечно, а он такая скотина оказался. Да... Миша-то, конечно, козёл, но и ты, Машка, имей в виду, что все такие. В смысле, не козлы, в смысле, всем мужикам надо тра…

– Вот только давай без этого, – не выдержав, я перебила её. – Уж как-нибудь обойдусь без твоих уроков житейской мудрости.

Иванова наверняка не угомонилась бы, но тут подошёл мой троллейбус. Я демонстративно попрощалась только с Алёнкой Стародубцевой, на Иванову даже не посмотрела – выбесила она меня. Но то, что она рассказала, всколыхнуло во мне всё то, что и так ныло, свербело, не давало покоя.

Ведь из-за меня, получается, Олег ввязался в драку с Мишей, из-за меня не вернулся в казарму и теперь наказан. Если бы я не жаловалась на то, какая у меня строгая домохозяйка… если бы не говорила ему про Мишу…

Не знаю, чего я хотела, чего добивалась и вообще о чём думала, но через две остановки вышла и пересела на другой троллейбус. Доехала до ИВАТУ. Дважды прошлась мимо закрытых ворот и будки КПП.

Потом рискнула, сунулась. Спросила, умирая от смущения, нельзя ли повидаться с Олегом. Дежурный, примерно того же возраста, что и Олег, разглядывал меня с нескрываемым любопытством.

– Фамилия? Курс? – спросил он наконец.

– Я... не знаю... – пролепетала я, краснея. – Я только имя знаю...

– Имя... – усмехнулся парень. – Вы, девушка, хоть представляете, сколько здесь курсантов учится? А вы вообще кто?

Я окончательно растерялась, пробормотала какие-то извинения и вышла. Идиотка! Почему же не спросила у Ивановой, как его фамилия? Она, конечно, забомбила бы меня потом подколками, но и пусть. Зато сейчас не выглядела бы как мокрая курица.

Набравшись решимости, всё-таки позвонила Аньке, но услышала удручающее: "абонент недоступен". Бездумно побродив по городу, поплелась на вокзал, купила плацкартный билет. Не на завтра, как хотела, а на сегодня. Просто невмоготу было сидеть, ждать, изнывать от тоски и чувства вины. А дома же всегда хорошо.