Цена страсти

Глава 10

Я впала в какое-то беспробудное оцепенение. Так бывало со мной. Несколько раз бывало. Когда вот мама умерла было. И ещё когда-то.

В такие моменты я переставала что-либо чувствовать, мозг как будто отказывался воспринимать действительность и отключался. Отключился и сейчас, заодно обесточив все синапсы, все нервы, все рецепторы.

Сколько я так просидела – не знаю. Очнулась я от долгого и громкого стука в дверь.

Кто-то настойчиво пытался пробиться ко мне, но у него ничего не получится – я не хочу никого видеть.

А потом я услышала голос. Его голос.

– Маша, открой!

И спасительный анабиоз, как яичная скорлупа, побежал трещинами, раскололся и осыпался. И боль, такая невыносимая, что хоть на стену лезь, взвыла во мне с новой силой, разрывая все внутренности. Нет, его я больше всего не хочу видеть, не хочу слышать!

– Маша!

Уходи! Убирайся! Даже имя моё забудь! Как ты вообще посмел после всего сюда явиться?

И вдруг дверь с грохотом резко распахнулась. Я вздрогнула, не понимая, что случилось. На пороге стоял Олег. Ненавистный Олег. Чёртов Миллер.

Выбил дверь. И как я теперь буду с раскуроченной дверью, мелькнула на секунду вялая мысль.

Он подошёл ко мне, присел на корточки напротив.

– Маша, просто выслушай меня.

– Уходи, – прошептала я, не в силах даже взглянуть на него.

– Я уйду, но сначала выслушай.

– Не хочу.

Он тронул меня за руку, а я дёрнулась как от удара током. Вскинула голову, посмотрела ему прямо в глаза.

– Я не хочу тебя слушать. И видеть тебя не хочу. Я не могу тебя видеть!

– Я знаю.

– А я не знаю. Не понимаю, как можно было так поступить! Я не знаю, как мне жить дальше после того, что сделал ты. Ты! Кому я верила безоглядно. Я не знаю, куда мне завтра утром идти… что мне теперь вообще делать… Ты не понимаешь, что ты убил меня?

Господи, он ещё и смотрел на меня так, будто ему действительно больно. Будто не меня, а его корежит и ломает внутри.

– Маша, я не мог поступить иначе. У меня не было выбора. Не было другого выхода. Мне надо было просто, чтобы ты осталась жива. Любой ценой жива.

– Жива? Ты думаешь, это жизнь?

– Это жизнь, – не отводя взгляда, ответил он. – И больше тебя никто не тронет.

– Да не жизнь это! Это ад!

– Я понимаю, что тебе сейчас очень плохо. Но тем не менее ты жива. И у тебя ещё всё будет.

– У меня уже ничего не будет. Ты меня всего лишил. Чести, уважения, имени, карьеры, будущего. Всего! Даже мои студенты меня возненавидели. Ты всё разрушил. Растоптал. Ты уничтожил меня. Так что радуйся – вы победили, – я срывалась в истерику, но не могла остановиться. – Поздравляю! Завод ваш будет работать, убивая других людей. А сколько ещё вы таких заводов построите? Сколько еще жизней сломаете, загубите? Но что вам чужие жизни? Кому они дороги? Чего они стоят, когда на кону миллионы… миллиарды…

Олег вздохнул, поднялся. Я тоже встала, хотя ноги меня, если честно, едва держали, пришлось облокотиться о стену. Но не хотелось сидеть у его ног.

– Для меня дорога только твоя жизнь.

– Уходи, Олег. Я вообще не понимаю, зачем ты пришёл. Ты же знал, ведь наверняка знал, что я тебя никогда не прощу.

– Знал.

– И всё равно сделал…

Он стоял несколько секунд молча, пристально смотрел на меня. Потом подался ко мне, я отшатнулась.

– Маша, поверь, – заговорил он горячо, – был бы у меня хоть один шанс вывести тебя из-под удара другим способом, не таким… жестоким, я бы так и сделал. Но его не было. Просто не было. И времени у меня тоже совсем не было. Я знаю, что ты меня никогда не простишь. Знаю, что никогда не захочешь видеть. Я и сам себя никогда не прощу. И потерять тебя снова… хуже только, если б тебя вообще не стало...

– Меня и не стало. Уходи, Олег. Я действительно больше не хочу тебя видеть. Никогда. Уходи прямо сейчас.

Господи, ну сколько он ещё будет так стоять? Зачем он смотрит так, будто это не он меня убил, а его убивают? Я отвернулась и твёрдо произнесла:

– Я прошу тебя, уйди немедленно.

А сама зажмурилась, чтоб сдержать подступившие слёзы. Наконец он ушёл. Ушёл навсегда.

Шатаясь, я подошла к двери. Замок был сломан. Пришлось подпереть дверь обувной полкой. Голова кружилась так, что я еле передвигалась и едва не наступила на сотовый.

Снова открыла фейсбук и снесла к чертям всю страницу. А заодно удалила свои аккаунты из всех соцсетей, где была зарегистрирована. Всё, нет меня ни для кого. Как жить дальше, я подумаю потом, а пока надо разорвать все связи с настоящим и как-то перетерпеть эту жуткую ночь.

Я вычищала всю свою жизнь, а из головы никак не шли слова Олега. Я не верила ему больше. Он же сам говорил, что это просто его работа. Вот он и делал свою работу. Защищал их интересы, изображая любовь. Хотя, если уж честно, о любви он никогда не говорил. Ни разу не сказал, что любит.

Я сама всё придумала. Глупо было даже надеяться, что он откажется от всего, что имеет, ради какой-то любви. Зачем ему эта любовь? Таких любовей у него может быть сколько угодно. С любой, какую ни пожелает. А я ему понадобилась только тогда, когда стала им мешать. Он очень ловко всё просчитал и устроил. Он так виртуозно мною манипулировал, так искусно играл на моих слабостях, на моей страсти, заставляя верить ему безоглядно. Единственное, что не укладывалось – зачем он пришёл сейчас? Зачем изображал раскаяние и горечь? Хотя, может быть, и не изображал, потому что сейчас-то уже незачем было притворяться. Может, ему и впрямь стало меня жалко. Но что это меняет? Ничего.

В дверь снова постучали. От неожиданности я вздрогнула и замерла. Кто там ещё?

Стук повторился, а затем дверь приоткрылась. Полка с обувью лишь противно заскрипела по линолеуму, отъезжая в сторону. Надо было придавить чем-нибудь посерьёзнее.

– Мария Алексеевна! – позвали из прихожей. Грачёв! Вот только его сейчас не хватало!

– Паша, ты не вовремя, – подала я голос, затем всё же встала с дивана и вышла в коридор.

Он топтался на пороге. Быстро взглянул на меня и опустил глаза в пол. Выглядел Грачёв непривычно смущённым. Даже уши у него пылали. Надо же, подумалось вдруг, с виду взрослый совсем мужчина, верзила такой под два метра ростом, а на деле ещё совсем ребёнок.

– Мария Алексеевна, простите, пожалуйста. Мы не должны были так себя с вами вести, – пробормотал он, не поднимая головы.

Я молчала. Я не знала, что сказать. Я теперь вообще ничего не знала.

– Мария Алексеевна… – наконец он осмелился посмотреть на меня. – Как вы?

– Плохо, – честно сказала я.

– Я могу вам чем-нибудь помочь? – в лице его сквозила жалость.

– Я как-нибудь сама справлюсь, – покачала я головой. – Иди домой, Паша.

– Я завтра в деканат пойду… скажу, что мы были неправы… и с нашими поговорю…

– Не стоит. Я всё равно здесь не останусь теперь.

– Как это? – захлопал он глазами.

– Уволюсь, уеду. Здесь меня больше ничто не держит. Начну с чистого листа.

– Но как же…? Как же мы? Как же тот чёртов завод?

– Паша, мы проиграли. Вернее, я проиграла. Всё.

– Нет, не надо так…

– Паша, да это ведь с самого начала было понятно, что мы ничего не сможем сделать против них. Хорошо, не с самого. Поначалу я и правда не предполагала, что всё так серьёзно, не знала, что из себя представляют эти люди. Думала, что у нас может получиться. Получилось же отодвинуть нефтепровод от Байкала. Получилось же закрыть целлюлозный комбинат. А тут… Надо было остановиться сразу, а я ещё и вас втянула. Я вот думаю, мы ещё легко отделались. Это счастье, что они вам ничего не сделали, а могли бы…

– Попробовали бы, – буркнул этот дурачок.

– Иди, Паша, домой, поздно уже.

Мне хотелось, чтобы он поскорее оставил меня наедине с моей бедой. Мне уже было невмоготу притворяться, что я кое-как держусь. Хотелось просто рухнуть и выть раненым зверем, пока силы не кончатся.

– Я… – Грачёв запнулся, стал пунцовым. – Я не уйду.

– То есть?

– Ну я… просто побуду тут. А! Вот давайте я вам дверь починю? Я умею. Только инструмент нужен, у вас есть?

– Ну… было что-то, кажется. Надо посмотреть, – пролепетала я неуверенно. – Не помню только, где. Голова совсем не работает.

Я стала шарить по ящикам, даже не пытаясь вспомнить, где могут быть эти инструменты. Присев на корточки перед кухонным шкафчиком, я бездумно перебирала коробочки, банки, склянки. Нечаянно задела локтём ёмкость с гречкой. Банка упала, и крупа высыпалась на пол. И вот такая мелочь вдруг стала последней каплей. Меня просто захлестнуло горем, и я разревелась. Я прятала лицо в ладонях, кусала губы, но остановить рыдания не получалось. Наоборот, они становились только громче, безудержнее. Меня буквально колотило.

– Мария Алексеевна, ну… не надо… всё пройдёт, всё ещё наладится, вот увидите, – причитал рядом испуганный Паша Грачёв. Потом опустился рядом со мной на пол и крепко обнял меня за плечи.

Так мы и сидели на полу, среди рассыпанной гречки, долго сидели, пока рыдания не стихли и я не успокоилась. Легче мне не стало, но я почувствовала себя настолько измождённой и обессиленной, что, добравшись до дивана, сразу же рухнула, как подкошенная, и уснула мёртвым сном, прямо в одежде поверх покрывала. Просто нырнула в спасительное забытье...

Проснулась с невыносимой тяжестью на сердце, хоть и не сразу поняла, отчего так горько. А потом всё вспомнила, мой кошмар вернулся… С губ сорвался невольный стон. Лучше бы я вообще не просыпалась.

На кухне что-то звякнуло. Я подскочила с дивана и осторожно выглянула. Паша Грачёв. Тут же вспомнилось и как я вчера рыдала у него на плече. Чёрт, поморщилась я, как же стыдно.

– О, Мария Алексеевна… доброе утро. Как вы?

– Я… голова болит, – пролепетала я, опускаясь на табурет.

– Сделать вам кофе? – засуетился Паша. Он, такой смелый и даже слегка развязный при ребятах, тут, наедине, постоянно конфузился и краснел.

– Да, пожалуйста. А сколько сейчас времени?

– Одиннадцать почти. Вы долго спали. И крепко.

– Как одиннадцать? – вскинулась я. – Я не могла так долго спать. Ужас какой! И у тебя ведь пары.

– Да подумаешь, – отмахнулся он. – У нас ничего важного сегодня.

Я хотела было сказать по инерции, что так нельзя, но не стала. Мне ли говорить ему теперь, что можно, а чего нельзя? И вообще, всё это казалось такой мелочью.

Я прошлёпала в ванную. Плохо-неплохо, а надо было как-то пересилить себя, собраться и явиться в университет. Хотя наверняка придётся вытерпеть косые унизительные взгляды. Но надо просто пройти этот этап поскорее.

Паша вслед за мной тоже засобирался.

– Вместе поедем, – сообщил.

Я пожала плечами, но тут же спохватилась, вспомнив про сломанную дверь… которую уже починили.

– О, Паша, ты всё-таки наладил замок? Молодец какой. А то я совсем забыла…

– Ну… это не я, – смутился он. – Утром, пока вы, спали слесарь приходил.

– Ты вызвал?

– Не я.

Ясно, Олег. Угу, заботу проявил. Ненавижу его!

– А! Ещё какой-то тип приходил, принёс пакет. Я это… заглянул в него. Ну, думал, вдруг бомба или ещё какая хрень. А там ноутбук. Вон этот пакет, я туда поставил.

Опять накатила боль, сжала тисками сердце. Я даже ответить ничего не смогла Паше. Просто кивнула и скорее наклонилась застегивать молнию на сапоге, чтобы он не увидел, как исказилось моё лицо, как на глазах выступили слёзы.

До университета мы ехали молча, хотя Грачёв обычно очень болтлив. Но тут он, видимо, понимал, что сейчас мне не до разговоров.

В холле мы скомкано простились.

– Я сегодня к вам забегу! – предупредил он.

Хотела ему сказать, что не стоит, но ведь всё равно забежит. И хотя меня напрягало до невозможности чужое присутствие, но, надо признать, он помогал мне худо-бедно держаться на плаву. Поэтому я просто поблагодарила его:

– Спасибо тебе, Паша. На самом деле, ты меня здорово выручил.

– Да не за что.

– Очень даже есть за что. Я ведь и правда поступила с вами не лучшим образом, скрыв своё ... знакомство с Миллером. И я очень признательна за твоё великодушие. Не каждый сможет вот так переосмыслить всё, переступить через себя и прийти…

– Ну… вам же было плохо… – окончательно смутился он и поспешил ретироваться.

Подойдя к нашей кафедре, я, заробев, остановилась. Уже знают или пока не знают? Да наверняка знают! У нас сплетни разносятся по университету как эпидемия ветрянки. Особенно пикантные.

Судя по голосам, мои коллеги о чём-то бурно спорили.

Я тихо вошла в кабинет, представляя себе, как сейчас все замолкнут на полуслове, как сначала уставятся на меня, а потом наоборот будут прятать глаза и украдкой переглядываться меж собой. Но наши спорили слишком оживлённо и меня даже не заметили.

Впрочем, дверь хорошо была видна только с места Ольги Романовны, а она как раз больше всех выступала. От остальных вход загораживал платяной шкаф, в котором мы вешали верхнюю одежду и который стоял поперёк кабинета в метре от двери, образуя маленький закуток. Туда я и юркнула.

Всё же какая я трусиха – я даже обрадовалась этой коротенькой отсрочке. Хотя всё равно ведь придётся через несколько секунд смотреть им в глаза, что-то говорить… Но я хоть с духом соберусь.

– …ну и где справедливость, скажите мне? – восклицала Ольга Романовна.

Я шагнула к зеркалу на стене, размотала шарф, стянула шапку с головы. Какой больной у меня вид! Какой-то поблёкший. Надо было хоть немного подкраситься. А то как будто на лбу написано: я страдаю, пожалейте меня. Причём жалеть никто не станет, а вот злорадствовать… Правда жалость мне и не нужна.

– Что-то вы слишком раскипятились, – подал голос завкафедрой.

– Ну а как? Она ведь так осрамилась! И на нас, между прочим, тоже легло пятно.

Я отыскала в сумочке помаду, да так и замерла с ней.

– Даже эти её студентики, с которыми она вечно нянчилась, отказную вчера написали, – продолжала злопыхать Ольга Романовна, а ведь вчера утром так мило улыбалась, про здоровье спрашивала. – И утром Шурочка говорила, что работать ей теперь не дадут… Говорила, что старший Чернецкий заявил твёрдо, что тут она не останется. И Коломейцев поддержал. А сейчас я узнаю вдруг, что её опять собираются отправить в Гамбург, если получится. Ну вот как это называется? С какой вдруг стати?

– Так Машу точно отправляют? А то замучили, поди, бедную: то едешь, то не едешь, – спросила Амалия Викторовна, самый пожилой преподаватель на нашей кафедре. Ей уж, наверное, за семьдесят, но энергии в ней столько, что некоторым молодым и не снилось.

– Ну, во всяком случае хотят, да, Борис Львович?

Завкафедрой крякнул что-то нечленораздельное в ответ.

– Причём Шурочка говорит, сам Коломейцев ни с того ни с сего с утра засуетился. Хотя Чернецкий очень против, и они всё утро спорили.

– Ну, он ректор, ему виднее, кого отправлять.

– Нет, ну как так-то? Это несправедливо!

– Да ну что вы возмущаетесь, Оленька, – коротко хохотнула Амалия. – Для вас это разве что-то меняет? Маша ведь не вместо вас поедет, если, дай бог, поедет.

– Ну причём тут это? – обиделась Ольга Романовна. – Я и не претендую. Меня сам факт возмущает. Она осрамилась, а ей поездку заграничную…

Я сняла пальто, достала из шкафа плечики, заметив при этом, как сильно дрожат руки. И щёки горели так, будто мне надавали пощёчин. Как унизительно было это всё слушать. И обидно, и стыдно…

Однако меня озадачила её фраза насчёт поездки. Меня опять собираются отправить в Гамбург? Да ну нет! Такого быть не может. Коломейцев, ректор наш, сам же отказал, так что с чего бы вдруг?

– Оленька, ну не будьте ханжой. Какой вы там срам нашли? Если вы про то видео, что вчера вечером нам показали, то срама там никакого нет. Ну, поцеловались наша Маша с молодым человеком. Очень симпатичным, кстати. Я бы сама такого поцеловала с удовольствием, – посмеивалась Амалия, а потом добавила укоризненно: – Я ещё понимаю, почему Стас ходит сегодня зелёный и злой. Понимаю, почему Виктор Анатольевич гневается. Но вам-то что за беда? Порадовались бы за коллегу, что у неё такая насыщенная личная жизнь.

Я рада, Амалия Викторовна, ужасно рада! Только почему-то одних за аморалку выгоняют, а других отправляют за границу.

– А так всегда и бывает, – фыркнул завкафедрой. – Чему удивляться.

Ольга Романовна, наверное, хотела бы и дальше негодовать, но я захлопнула дверцы шкафа и вышла. Увидев меня, она так и застыла с открытым ртом. Впрочем, быстро с собой справилась и даже выдавила приветствие.

– Не переживайте вы так, Ольга Романовна, – ответила я сухо на её «здравствуйте». – Ни в какой Гамбург ехать я не собираюсь. И вообще, пришла написать заявление. Так что выдохните и успокойтесь.

Ольга Романовна смутилась, забормотала что-то невнятно.

– Почему? – округлил глаза завкафедрой.

Амалия заохала:

– Да как же? Да вы что? Маша, глупости какие! Не горячитесь из-за всякой ерунды. Понятно же – ваши идиоты-пятикурсники души в вас не чают. Вот и наломали дров в сердцах. Что с них взять, молодые совсем. Сначала бегут, потом думают. Не любили бы они вас, так и не отреагировали бы так бурно.

Я с ней не спорила, не станешь же ей рассказывать, что причина не только в них, да вообще не в них. Не станешь же жаловаться, что просто невмоготу тут оставаться и продолжать жить как ни в чём не бывало. Я кивала и вежливо улыбалась, ожидая, когда она договорит. Хотя была ей признательна за такую поддержку.

И всё-таки эта поездка никак не шла у меня из головы. То ли Ольга Романовна что-то напутала, то ли… что?

Коломейцев меня недолюбливал, а после развода со Стасиком очень показательно встал на сторону Чернецкого. Может, он меня так спровадить хотел с глаз подальше? Хотя куда проще взять и настоятельно посоветовать написать заявление по собственному желанию.

Шурочка тоже недоумевала.

– Ничего не понимаю, что там у них творится, – округлив глаза, возбуждённо шептала она, когда я появилась в приёмной ректората. – Вчера вечером старший Чернецкий как только тебя не полоскал у Коломейцева. Так тот его в итоге заверил, мол, всё, Мария Алексеевна тут работать не будет. Я, говорит, уже всё решил.

Шурочка опасливо покосилась на дверь ректора, из-за которой не доносилось ни звука.

– Я уж тебе не стала вчера звонить, портить настроение на ночь глядя, – продолжила она. – Думала, утром расскажу. А тут вдруг Коломейцев приходит с утра злой как чёрт, орёт ещё на меня, торопит, дёргает… А потом этим Гамбургом огорошил. А когда примчался Чернецкий к нему с истерикой, тот сначала твердил, что вот он так подумал и решил, типа, так надо. А потом проговорился, что на него кто-то сильно надавил, как я поняла. Чернецкий тут же стух. Такие вот дела. Колись, Машка, тот твой мужик с видео, он кто? Не он ли нашего Коломейцева так нагнул?

Я не знала, что и думать. Зачем бы это Олегу? Я выбыла из игры, всё, подкупать меня нет надобности. Или это такой прощальный подарок? Компенсация за моральный ущерб?

В любом случае ничего и никогда я от него не приму. Так что зря он старался.