Цена страсти

Глава 13

Это такое страшное чувство, когда ты вдруг оказываешься совершенно беспомощным в своей беде. Когда от тебя ничего не зависит, и ты можешь лишь ждать неизбежного и отчаянно молиться. Так я и делала, пока возвращалась в город на автобусе.

Не люблю эти длительные поездки на рейсовых автобусах, но так быстрее, чем поездом. Почти на четыре драгоценных часа быстрее. И всё же я психовала про себя оттого, что "эта колымага" еле тащится, а десятиминутные остановки казались мне просто бесконечными.

Олег, прошу тебя, заклинаю, только живи!

Сердце как будто стало огромным и воспалённым. Оно еле помещалось в грудной клетке, оно болело и кровоточило.

Я смотрела в окно и ничего не видела – слёзы застилали глаза, струясь по щекам. Почему я ничего не почувствовала позавчера? Почему не кольнуло, не сжалось сердце, когда это произошло? Ведь я так его люблю, невыносимо люблю. Потому что упивалась собственной обидой и страданиями...

Мужчина, что ехал со мной на соседнем месте, участливо поинтересовался, что со мной и не может ли он помочь, а я вместо того, чтобы ответить ему что-нибудь, расплакалась навзрыд. Больше уж, до самого конца пути, он ко мне не лез.

На автовокзале, едва я вышла из автобуса, сразу подскочил таксист. Я, не думая, согласилась, хотя такие охотники за пассажирами драли за проезд в два, а то и в три раза дороже, чем по вызову. Но в такие моменты понимаешь, что деньги – это такая мелочь, такая ерунда.

– Куда едем, красавица? – игриво спросил пожилой таксист.

– На Тимирязева, в первую травматологическую, – глухо ответила я.

Я ещё вчера обзвонила все больницы, узнала, где Олег, но о его состоянии ничего толком мне не сказали. Только вот, что жив и всё.

На удивление, пропустили меня почти сразу, хотя объявление гласило, что посещение строго после двух часов, а было восемь, начало девятого. Правда, предупредили, что нужно взять пропуск у врача, чтобы проходить во внеурочное время. Я бездумно кивала, благодарила, еле вникая в слова.

Потом плутала по лестницам и коридорам, пытаясь найти нужное отделение, пока случайно не встретился какой-то парень, наверное, медбрат, и не согласился проводить меня куда нужно. Довёл до ординаторской и умчался.

На миг я замерла перед белой пластиковой дверью, откуда доносились приглушённые голоса. Пульс отбивал стаккато в ушах, и сердце трусливо трепетало. Господи, как же я боялась узнать правду…

– Здравствуйте, – сипло поздоровалась я, решившись наконец войти. В ординаторской было трое мужчин и одна женщина, поэтому я обращалась ко всем и ни к кому. – Мне надо… я хочу узнать… в каком состоянии сейчас Олег Миллер.

– Миллер? – отозвался один из мужчин, самый молодой. – Разбился который?

– Да, он, – с готовностью закивала я. – Он жив?

– Жив, а вы кто ему будете?

– Я его девушка, – замешкавшись на мгновение, сказала я.

– А как с его родственниками связаться?

– У него никого нет, кроме меня, – на этот раз уверенно ответила я.

Молодой врач несколько секунд изучал меня взглядом, потом пригласил к своему столу. Остальные врачи продолжили негромкий разговор между собой, женщина даже смеялась, как будто ничего не происходило. Хорошо хоть этот молодой был серьёзен, даже озабочен, иначе я бы, наверное, сорвалась.

– Состояние у него тяжёлое, но стабильное. Дышит сам, сатурация в норме, уже хорошо. Переломы обеих ног, закрытая черепно-мозговая травма, множественные ушибы внутренних органов… Вчера его прооперировали. Пришлось удалить селезёнку… Но могу сказать, что операция прошла без осложнений.

– А это всё… опасно? Есть риск…?

– Риск есть всегда. Но вы не отчаивайтесь. Организм молодой, крепкий, сердце здоровое. У него все шансы на выздоровление.

– А может, ему что-то нужно? Какие-нибудь дорогие лекарства? Я куплю…

– Пока всё, что необходимо, у нас есть. Позже, если всё пойдёт хорошо, поставим ему внутрикостные фиксаторы для того, чтобы переломы быстрее зажили. Вот тогда и поговорим о том, что нужно будет купить.

Помолчав, я жалобно добавила:

– Я увидеть его очень хочу.

– Пока он в реанимации, к нему нельзя.

– Но мне очень надо…

– Правила такие, – не уступал он. – Режим.

Весь день я проторчала в коридоре, возле реанимации, ловя мгновения, когда кто-нибудь входил или выходил оттуда. Но ничего разглядеть, конечно же, не могла. Приборы, мониторы, кровати, всё белое…

Но мысленно я говорила с ним, говорила, что люблю его, молила скорее прийти в себя и вернуться ко мне... Это, наверное, очень глупо и самоуверенно, но мне казалось, что мои мольбы неведомым образом оберегают его и несут ему силы.

Ближе к вечеру врач чуть смилостивился и позволил постоять на пороге, указав, где Олег. Я вытянулась на цыпочках, но что там увидишь-то с такого расстояния…

Остаться на ночь мне не разрешили, жаль...

Покидая больницу, я опять лила слёзы. Мне казалось, что я уйду – и Олег останется там совсем один, уязвимый.

На ночь я сняла номер в гостинице неподалёку от больницы. Так странно – столько лет прожила здесь, почти сроднилась с этим городом, а вот теперь живу в гостинице как приезжая.

Номер мне дали на седьмом этаже, и окно выходило как раз на Тимирязева. Здание больницы, по идее, было видно, но не с моими глазами. Однако я всё равно битый час простояла, прижавшись лбом к холодному стеклу – где-то там Олег. Господи, как же я хочу его увидеть!

Внезапно пришла простая мысль: может, надо заплатить… врачу или кому-то ещё, чтобы пустили хоть на несколько минут? Да, знаю, это, по сути, тот же подкуп, это плохо и всё такое, но вот сейчас мне вообще было плевать, что плохо, что хорошо, лишь бы Олег жил…

Ночью опять не спалось. Почему-то суеверно боялась уснуть, хотя умом и понимала, что не мысли мои о нём держат Олега, не мои мольбы, а всё равно… Да и какой тут сон, когда внутри всё звенит от напряжения.

В гостинице имелся Wi-Fi. Я просмотрела последние новости, ещё на раз перечитала статьи об аварии, снова сделалось жутко. Из соцсетей я удалилась, так что для связи с миром оставила только электронную почту.

Писем за минувшие несколько дней навалилось не меньше дюжины, но лишь одно заставило сердце дрогнуть и пропустить удар.

Это было сообщение от Олега с темой «Прости». И судя по дате, писал он его в тот день, когда разбился.

Несколько секунд я не решалась его открыть, пыталась успокоить дрожь, которая тотчас меня охватила, – тщетно. А потом… потом кликнула по конвертику, и меня захлестнуло. Всего несколько скупых строк, но я их перечитывала раз за разом, уливаясь слезами.

«Маша, мне сложно всё тебе объяснить. Ты просто знай, что я очень сильно тебя люблю. И всегда любил одну тебя.

Жаль, что у нас вот так всё сложилось. Но я благодарен за те моменты, когда мы были вместе. Это лучшее, что было в моей жизни.

Не отказывайся от денег. Обязательно сделай операцию. Береги себя, Маша. И будь счастлива. Я очень хочу, чтобы ты была счастлива».

Он же прощался со мной, поняла я. Знал, что всё будет так. Эта авария… он всё заранее продумал, до мелочей. И деньги эти… и завод – его рук дело… и Шубина решил забрать с собой… или уйти с Шубиным.

Меня просто в клочья раздирали отчаяние, острое сожаление, нестерпимая нежность и злость. Я так злилась на него за то, что он хотел сделать, точнее, сделал. Как мог он так? Неужели он не понимал, что для меня нет ничего страшнее его гибели? И так же злилась на себя, что была слепа и глуха к нему. И так отчаянно хотела всё исправить…

С самого утра я опять дежурила у дверей реанимации. В сумочке лежали деньги, много денег, по моим меркам, но как и к кому подойти – я понятия не имела. Никогда не оказывалась в такой ситуации. Как вообще это делается? Не в лоб же предлагать: вот, возьмите. Единственное, что радовало – сегодня говорили, он стабильный, все показатели в норме. Это же, наверное, хорошо.

Вечером больница опустела, а я решила стоять до победного, пока меня опять не попросят. Всё равно делать нечего, идти некуда.

Ко мне подошёл тот молодой врач, с которым мы беседовали в ординаторской. Я уж было хотела набраться мужества и выпалить своё непристойное предложение, но он, окинув меня жалостливым взглядом, неожиданно сказал сам:

– Ладно уж. Пропущу вас на пять минут, пока никого нет.

Я его чуть не расцеловала в приступе благодарности. А вот к кровати Олега подходила на слабеющих от страха ногах. Так жутко было представить его, такого сильного, молодого, красивого, изломанным и изувеченным. Боялась я и задеть нечаянно какой-нибудь провод.

Однако, подойдя ближе, я увидела, что выглядел Олег так, будто просто спал. Лицо его было расслабленным и очень бледным, но зато без всяких трубок. Это ведь, наверное, тоже хорошо.

С минуту я стояла, глядя на него во все глаза. В груди щемило просто невыносимо.

Любимый мой…

Осмелев, в порыве я взяла его пальцы, легонько сжала, присела рядом на корточки, зашептала:

– Любимый мой… любимый мой…

Больше ничего не смогла произнести. Горло перехватило в беззвучном плаче.

Я прижалась к его руке щекой, зажмурилась, пережидая, когда меня чуть отпустит. Но веки жгло от подступивших слёз, а губы предательски дрожали.

И тут я явственно почувствовала, как шевельнулись его пальцы. Слабо, но ощутимо! Сразу встрепенувшись, я подняла голову и увидела, что Олег смотрит прямо на меня. А потом он разлепил спёкшиеся губы и чуть слышно прошептал:

– Маша…