Цена страсти

Глава 1

Май, 2008

– И куда это ты так начепурилась? – Анна Гавриловна встала в дверном проёме, скрестив руки на необъятной груди.

Я от неожиданности вздрогнула. В тесной прихожей сразу стало сумрачно – своим могучим туловищем она целиком заслонила проём так, что свет из кухни едва сюда пробивался.

Я в потёмках нашарила ногой босоножки. Включать днём электрический свет Анна Гавриловна не разрешала, экономила.

– К одногруппнице на свадьбу, – не глядя на хозяйку, ответила я.

– Свадьба – это хорошо, свадьба – это правильно, – одобрила она. – Хоть и рано. Но всё равно хорошо, а то девки нынче совсем бесстыжие пошли. Скачут по койкам без всякого замужа. А жених-то кто? Из ваших писунов, поди?

– Не-ет, – наклонившись, я пыталась на ощупь застегнуть тонкие ремешки на босоножках.

– Взрослый мужик, что ль?

– Он из ИВАТУ*, – кряхтя, выдохнула я, еле сладив с застёжками.

– А-а, лётчик, значит, будущий. Ну, лётчик – это хорошо. Серьёзная профессия, не то что вы – писаки… Молодец девка, твоя подружка, хорошего парня отхватила. Кто попало в лётчики не идёт.

Я пропустила её ремарку мимо ушей.

За эти два года, что снимаю у Анны Гавриловны комнату, уже усвоила для себя: лучшая тактика с ней – это молчание. Попробуй ей возрази – и такого наслушаешься. Так что пусть будут «писуны» и «писаки». К тому же, это она ещё мягко выразилась. Обычно журналистов и заодно нас, студентов журфака, она склоняет по всем статьям словаря ненормативной лексики.

– А гулять-то где будете?

Я выпрямилась, одёрнула подол платья, перекинула косу за спину.

– В столовой.

Если точно – в столовой «восьмёрки», то есть университетского общежития № 8. Но про эту деталь я умолчала. Потому что любое студенческое общежитие, по мысли Анны Гавриловны, – это сплошь пьянство, разврат и антисанитария. В общем, хорошие девочки туда не ходят. Одно время она работала вахтёром в общежитии пединститута и, говорит, насмотрелась всякого, так что теперь плюётся и содрогается от отвращения, чуть только речь зайдёт.

– Ну, правильно, откуда у студентов деньги на ресторан? И на столовую-то, поди, с родителей стрясли, – хмыкнула она и наконец вернулась на кухню и уже оттуда крикнула:

– Смотри мне, Машка, в одиннадцать закрою дверь на нижний замок. Придёшь позже – не пущу. Будешь куковать до утра. Поняла? Вот так. А потому что нечего по ночам шляться.

– Нет, Анн Гаврилна, я сегодня не приду. Я у подруги останусь, она там недалеко живёт.

Конечно, нет никакой подруги. Сегодня я останусь ночевать у моего Миши.

Миша тоже живёт в «восьмёрке». Ну а подруга – это версия для Анны Гавриловны. Почему я вообще перед ней, чужой и сварливой бабкой, отчитываюсь? Потому как она, чуть что, сразу звонит моей маме, а у той сердце…

Я выскочила в подъезд, сбежала, гулко цокая каблучками, по ступеням и вырвалась в залитый солнцем двор. На миг остановилась, зажмурилась, вдохнула полной грудью, пьянея от запаха цветущей черёмухи. Как же я люблю весну! Особенно май. Как люблю, когда небо вот такое высокое и синее-синее!

Радость во мне то звенела томно мандолиной, то энергично отжигала ритмы самбы на пандейру. И откуда-то я точно знала – всё будет хорошо, всё будет просто замечательно.

Я припустила к троллейбусной остановке, но проходя мимо огромных окон-витрин универмага, чуть замедлила шаг. Словно невзначай оглядела себя и улыбнулась собственному отражению. Стройная, летящая фигурка в белом платье, немного коротковатом, но здесь, в городе, и покороче носят.

Это платье, белое, на узких бретельках, с бисерным узором на лифе мама сшила мне сама на школьный выпускной. С деньгами у нас всегда было туго, еле тогда наскребли на новые босоножки, самые простенькие, китайские.

Но зато платье получилось шикарное – глаз не оторвать. Жаль даже, что такое нигде особо не поносишь. Хотя вот, пожалуйста, пригодилось спустя два года. Правда, я, похоже, подросла, ну и в груди оно стало немного жать. Но это ерунда, мелочи, со стороны даже незаметно.

________________________________________

* ИВАТУ - Высшее авиационное училище, на тот момент уже переименованное в ИВАИУ, но все по привычке называли его ИВАТУ, а курсантов ИВАИУ - иватушниками.

Дисклеймер! Все события и персонажи - художественный вымысел.

На остановке скопился народ – троллейбус явно задерживался.

Вот чего не люблю – так это ждать. Столько времени теряешь зря. Поэтому я стала повторять на память даты – нам через неделю сдавать историю, а на датах как раз все, в основном, и срезаются. А у меня пока ни единой четвёрки в зачётке нет, сплошные «отлично», не хотелось бы подпортить картину.

От падения Римской империи я дошла уже до образования Речи Посполитой, когда наконец показался троллейбус.

Я обречённо посмотрела на часы. Через пятнадцать минут регистрация. Даже если мы помчимся во весь опор, игнорируя светофоры, то всё равно наверняка опоздаю, а жаль. Мы хоть и не особо близки с Анькой Ивановой, невестой, но посмотреть, как проходит церемония, ужасно интересно. Было бы…

Троллейбус полз, как черепаха на последнем издыхании, а я в уме отсчитывала последние минуты до начала регистрации: десять, восемь, пять…

Вот сейчас там у них, должно быть, грянул марш Мендельсона, а мы ещё и половину пути не проехали.

Когда я наконец добралась до дворца бракосочетания, уже всё закончилось и никого из наших не осталось. В фойе толпились чужие гости, чужие новобрачные, и ни одного знакомого лица.

Приуныв, я поплелась назад, на остановку, утешая себя тем, что беды ведь большой нет. Свадьба эта не последняя на моём веку. А Анька Иванова мне даже не подруга, просто одногруппница. Она даже с Мишей моим больше дружна (ну потому что они живут на одном этаже в «восьмёрке»).

Я и в числе гостей оказалась лишь потому, что Анька решила позвать на свадьбу всю нашу группу, без исключения.

В «восьмёрке» я уже бывала несколько раз в гостях у Миши, но всё равно чувствовала себя немного скованно, как будто я тут чужая.

Да так оно и есть. Чужая. Если к городу с его шумом, ритмом, суетой я привыкла на удивление очень быстро, то местные нравы меня до сих пор слегка шокируют.

Вот, например, как-то я заехала к Мише утром и застала в его кровати какую-то девицу. Ну, не ужас ли? А он даже не понял, на что я обиделась.

Возмущался так искренне: «Не было же ничего! Мы просто спали!».

И Анька Иванова потом надо мной смеялась между парами: «Ну, ты деревня. Нашла из-за чего обижаться. Мы просто гуляли в их комнате, а та девчонка напилась и отрубилась. Подумаешь, спали на одной кровати. Что ж ему под кроватью надо было лечь? Или её на пол сбросить?».

Ей было смешно, а мне всё равно это казалось диким и неприятным, но, может, я и правда раздуваю из мухи слона?

Однако, как бы я ни старалась «быть проще», мне тут было не по себе и в обычные дни, а сегодня – так тем более. Кругом галдёж, все снуют туда-сюда, многие уже пьяные, музыка грохочет, даже вахтёрша покинула свою будку, решила, видать, поздравить молодожёнов, да так там и осталась.

Очень захотелось скорее найти Мишу. С ним будет спокойнее.

Слегка робея, я вошла в столовую, откуда на всё общежитие гремел «Watch out» Алекса Гаудино. Пытаясь сообразить, куда бы присесть и где найти Мишу в такой суматохе, я направилась к составленным в ряд столам. Но на пути меня кто-то поймал за локоть и потянул в другую сторону.

Я ойкнула, оглянулась – незнакомый парень с алой лентой на груди тащил меня в самый центр. Свидетель. Он меня с кем-то перепутал?

Рядом с ним крутилась Инка, моя одногруппница и лучшая подруга Ивановой. На её груди болталась такая же алая с золотыми буквами лента. Понятно, тоже свидетельница, только от меня-то им что нужно?

Инка махнула кому-то, и музыка стихла.

– Друзья, новый зажигательный конкурс! – объявила она в микрофон. – Итак, кто желает? Ну же! Веселее! Один участник у нас уже есть.

Она повернулась ко мне, подмигнула. Я ошарашено сморгнула. Какой я, чёрт возьми, участник?! Но Инка уже взывала к остальным гостям.

– Ну, кто ещё смелый? Скорее! Будет весело!

Из-за стола поднялись несколько девчонок и парней. Остальных набрал свидетель – тех, кто сидел ближе, не спрашивая, сдёрнул с мест и вытянул вперёд под дружный хохот зала.

Я жутко разнервничалась – не люблю такое вот публичное внимание. Однако старалась вида не показывать, а то опять насмешек не оберёшься: деревня, монашка, трусиха, истеричка, а то и похуже. Так что лучше сделать вид, что всё нормально и я тоже не прочь повеселиться. В конце концов, этого же всего лишь шуточный конкурс.

У меня даже получилось выдавить слабенькую улыбку, но при этом я всё равно шарила глазами по столовой в поисках Миши. Где вот его носит?

Миши среди гостей не было…

Я беспомощно посмотрела на дверь, которую украшал рисованный цветной гуашью плакат «Аня + Витя», и… сначала почувствовала, а затем напоролась на чужой взгляд, пристальный, тяжёлый, неотрывный. Сердце отчего-то судорожно дёрнулось в груди и зачастило.

Незнакомый парень стоял в дверях, привалившись одним плечом к откосу и заложив руки в карманы чёрных брюк.

Я неожиданно смутилась и отвела глаза, но он продолжал наблюдать за мной так же неотрывно, не меняя выражения и позы. Я это чувствовала. Его взгляд давил своей тяжестью, пугал и притягивал одновременно, заставляя ещё больше нервничать и удушливо краснеть. Щёки зарделись. В ушах оглушительно бился пульс. Что ж такое-то, чёрт возьми? Никогда чужой взгляд не вызывал во мне такие странные ощущения…

Едва я немного успокоилась, как зачем-то снова оглянулась на незнакомца. Хотела посмотреть вскользь, будто случайно, но встретила его глаза и как в капкан попала. Жар вновь прихлынул к лицу, я отвернулась и больше на него не смотрела, даже боковым зрением, хотя, непонятно почему, тянуло. Абсурд какой-то!

На всякий случай я отошла подальше, скрылась за чужими спинами.

– Разделимся на две группы, – тем временем скомандовала Инка. – Мальчиков и девочек в каждой группе должно быть примерно поровну. Так что вы, молодые люди, переходите сюда, а вы – сюда. А теперь встаньте цепочкой… да, в два ряда… Через одного. Мальчик, девочка, мальчик, девочка… Вот так, да, молодцы… А это у меня что? Не узнаете разве? … Правильно, Дашуня… Конечно, скалки!

Инка и правда в обеих руках держала по деревянной скалке.

– Зачем они нам? Сейчас всё расскажу! – Она махала ими как дирижёр. – Нет, бой на скалках отложим на потом… Нет, тесто раскатывать тоже не будем… Всё внимание сюда! Смотрим и запоминаем! Итак, зажимаем скалку между ног, чуть выше колен, да, вот так… и теперь надо передать её соседу без помощи рук. Показываю!

Инка зажала бёдрами скалку, по?шло выгнулась, ткнулась торчащей рукоятью в ноги рядом стоящего парня, и тот под возбуждённое гиканье прихватил её коленями.

– Победителем станет команда, которая первая передаст скалку по цепочке до самого конца! – объявила Инка, хлопнула в ладоши, и музыка вновь взревела.

С этим незнакомцем я совсем забыла про дурацкий конкурс, очнулась только, когда участники резко оживились. Стали хлопать, подпрыгивать, кричать: давай, давай! Ноги шире! Вставляй уже! Да сожми покрепче!

За столами ухохатывались.

Долговязый парень, что стоял справа, резко повернулся ко мне. Деревянная рукоять скалки, зажатая у него чуть повыше колен, уперлась мне в бедро.

– Задирай юбку и хватай! Быстрее! – гаркнул и подался вперёд в неприличном движении.

– С ума сошёл? – воскликнула я.

Препираться долговязый не стал, а шустро протянул руку, ухватил край подола и дёрнул вверх.

– Хватай быстрее!

Ахнув, я шлёпнула его по руке и отскочила в сторону. Парень выругнулся, а в следующую секунду меня оттолкнула Дашка Семёнова, тоже наша одногруппница (она стояла в конце цепочки), втиснулась, очень ловко прихватила полными ногами дурацкую скалку и передала следующему.

Народ хохотал, отпуская шуточки ниже пояса. Помешкав, я вернулась к столу, рухнула на ближайший свободный стул. Может, все смеялись из-за конкурса, но мне казалось, что надо мной. И чувствовала я себя почему-то опозоренной.

Затем плеснула себе в стакан сока. Сок неожиданно оказался вином, похожим по вкусу на подкисший арбуз. Я с трудом сделала несколько мелких глотков, и то лишь потому, что пить хотелось нестерпимо, а на столах, кроме вина, была только водка.

Вновь обвела столовую глазами – Миша так и не появился. И тот, другой, незнакомец, тоже куда-то делся. Я даже чуть привстала, чтобы убедиться, что его там больше нет.

Ушёл? Ну и пусть, так дышать свободнее.

Затем достала из сумочки сотовый, но звонить в таком гвалте было невозможно, поэтому просто набила ему эсэмэску: «Миша, ты где?».

Миша не отвечал.

Напротив и наискосок от меня сидела Алёнка Стародубцева, тоже из нашей группы. Я бы не назвала нас близкими подругами, но, во всяком случае, мы хорошо общаемся. Она немножко сноб, потому что из обеспеченной и интеллигентной семьи, но в целом милая.

Я обошла стол и подсела к ней.

– Ты Мишу не видела? – спросила.

Она наморщила лоб.

– Нууу… на регистрации он точно был. Передо мной стоял. А тут тоже вроде пару раз мелькал в самом начале. А тебя почему не было в загсе?

– Так получилось, – пожала я плечами.

Под ложечкой отчего-то неприятно засвербело. И никак не получалось отогнать это неясное, но навязчивое ощущение. Всё дело в Мише, сообразила я наконец. Он не хватился меня ни на регистрации, ни здесь. Не позвонил, не написал, как будто не заметил, что меня нет, хотя должна быть. Это вдруг обидело и расстроило.

– Ой, ничего не потеряла, – махнула рукой Алёнка, по-своему истолковав мой скисший вид. – Мы там как самые нищеброды, если честно, были. Даже не фотались, ну вот только кто на телефоны снимал и всё. А у других прямо настоящие операторы с такими бандурами на плече ходили, каждый шаг снимали. Про банкетный зал вообще молчу, у нас даже шампусика не было. Быстро расписались и отчалили. Притом другие все приезжали-уезжали на лимузинах, меринах, ну или просто на иномарках, но таких… приличных. И только наши – на чьей-то раздолбаной Ладе прикатили, ну, жених с невестой и свидетели – на Ладе, а мы все так вообще на трамвае сюда ехали.

– Так студенты же… откуда деньги на банкеты и лимузины.

– Ну вот я и не понимаю, зачем было так торопиться с этой свадьбой? Они же даже жить вместе не смогут.

– Да? – удивилась я.

– Ну, конечно! Там же закрытый военный городок. И Витя её не офицер какой-нибудь, простой курсант. Кто её туда пустит? Или ты думала, что она с ним в казарме будет жить на сорок человек?

Я пожала плечами, по большому счёту, мне было всё равно, как там Анька Иванова и её новоиспечённый муж будут выкручиваться.

– Нееет, – мечтательно протянула Алёнка, – если уж играть свадьбу, то такую, чтобы всё было на высшем уровне. А не вот это всё… Вина надо выпить. И вот вино – ну разве это вино? Бражка какая-то.

Алёнка брезгливо скривилась, но тем не менее налила и мне, и себе. В винах я не смыслила ничего, но второй стакан показался мне уже не таким противным, как первый.

Сзади к нам подошёл парень, видимо, тоже иватушник, приобнял обеих за плечи и пьяно улыбнулся:

– Что грустим, девчонки?

– А кто сказал, что мы грустим? – хмыкнула Алёнка.

Но парень всё равно втиснулся между нами.

– Я – Захар, – представился довольный.

– Тоже иватушник? – спросила Алёнка.

– Угу, нас тут много. Мы все с одного курса. По ходу, скоро драка будет, – предрёк он.

– Почему? – удивились мы и завертели головами в поисках потасовок.

Но все казались вполне весёлыми и радостными. И никаких конфликтов даже в зародыше мы не заметили.

– Ну, свадьба же. Да и ваши пацаны на нас зуб точат.

– Пфф. Тебе кажется. Что им с вами делить?

– Вас, – хохотнул Захар.

Алёнка засмеялась, я тоже улыбнулась, но улыбка получилась вымученной – у меня вновь возникло предчувствие чего-то неизбежного и опасного. И, вместе с тем, появилось ощущение странного дискомфорта, словно кто-то следит за мной.

Я, будто точно зная, откуда исходит это ощущение, повернулась вправо и встретилась взглядом с «неизбежным». Тот самый парень, который стоял в дверях, сидел теперь чуть поодаль от нас и снова прожигал меня взглядом. Правда, не так неотрывно, да он и общался с кем-то, но то и дело на меня посматривал. А меня бросало то в жар, то в озноб.

Как за спасительную соломинку, я опять схватилась за телефон – ответа от Миши так и не было. Я отправила ему ещё одну эсэмэску без особой надежды, просто чтобы чем-то занять руки. Вечно не знаю, куда их деть, когда вот так нервничаю. Почти залпом, не чокаясь, выпила вино, которое подсунул Захар:

– Выпьем за приятное знаком… – осёкся он, глядя на меня, потом улыбнулся ещё шире: – Вот это наш человек!

Как же, ваш! От вина мне стало ещё жарче. В груди пекло, кожа горела. Голова у меня резко отяжелела, будто свинцом налилась, я даже подпёрла лицо руками. Но зато волнение почти улеглось, я даже нашла в себе смелости открыто посмотреть на незнакомца. Пусть знает, что я не смущаюсь от его взглядов. Хотя, конечно, смущаюсь...

А он ничего такой, сформировалась неожиданная мысль. Высокий, широкоплечий. Ворот кипенно-белой рубашки расстёгнут на несколько верхних пуговиц, и в прореху видна крепкая смуглая шея. Под тонкой тканью бугрятся мускулы. Тёмные волосы стрижены под полубокс. Чёрные прямые брови чуть сведены к переносице, отчего вид у него чересчур серьёзный. Особенно на фоне остальных развесёлых курсантов.

Он вполне мог бы считаться даже красивым, будь у него лицо не такое… суровое, что ли. Или жёсткое. А косой шрам под скулой ещё больше подчёркивал эту жёсткость. Может, потому и возникало ощущение неумолимой опасности.

Я поймала момент, когда он отвернулся, и спросила у Захара.

– А вон тот, в белой рубашке, тоже ваш?

– А, да, наш... Это Олег. Хочешь познакомиться? – разулыбался он понимающе.

– Нет, нет, нет, – закачала я головой протестующе. – Не хочу, конечно! Я просто… просто так спросила. Он таким серьёзным выглядит.

– Ага, Олег у нас такой. Серьёзный. Лучший курсант, между прочим, так что рекомендую.

– Не смущай девушку, – прервала его Алёнка Стародубцева. – И к тому же, у неё уже есть парень.

– В самом деле? И где же он? Чревато оставлять без присмотра такую симпатичную девушку.

Захар был мил с нами обеими, но я видела, что Алёнка ему больше нравится. Наверное, ему хотелось общаться с ней наедине, да и Стародубцева, судя по всему, не возражала бы. Третьей лишней мне быть не хотелось, поэтому я встала из-за стола и направилась к выходу.

– Я не танцую, – уловила я низкий голос с хрипотцой.

Не удержалась, скосила глаза и снова поймала его взгляд, тяжёлый, тёмный, немигающий.

– А что так? – цепляла его за рукав белой рубашки девчонка с нашего курса.

– Не хочу, – отрезал он, не сводя при этом глаз с меня.

Я сглотнула и торопливо прошла мимо них.

– Фу, какой ты бука… – последнее, что я услышала за спиной перед тем, как выскочила в коридор.

В холле музыка не так сильно грохотала, и я решила снова набрать Мишу, но увидела на экране конвертик – он сподобился ответить: «Я у себя, через 5 сек спущусь». Ответил он почти полчаса назад, но, очевидно, так и не спустился. Ну, ладно, раз Магомед не идёт к горе, наведаюсь к нему сама.

Комната Миши находилась на последнем, пятом этаже. Звуки из столовой сюда уже совсем не долетали. И, видать, весь местный народ гулял сейчас на свадьбе, потому что коридор был непривычно пустой и безмолвный. Лишь из Мишиной комнаты доносились обрывки разговора и смех.

Разве так нормально? Я его там потеряла, а он и в ус не дует, сидит там с кем-то, болтает, смеётся.

Я решительно направилась к его двери, слегка приоткрытой, занесла руку, чтобы приличия ради постучать, а уж потом войти, как отчётливо услышала:

– … ну, что, ещё по одному заходу? – спрашивал кого-то Миша.

– Не, Мишган, я пас. Меня и так уже штырит не по-детски.

– Ага, пойдёмте лучше вниз, поточим что-нибудь, – подал голос кто-то третий. – И так там, наверное, уже всё смели.

– Тебе, Ромыч, лишь бы жрать, – непривычно растягивая гласные, сказал Миша и тоненько хихикнул.

– Ну а что? После планчика – самое оно! А тебя там Машка твоя не потеряла? Смотри, тоже найдёт себе лётчика, как Иванова.

Я уже хотела войти и посмотреть, что там такое творится, но любопытство взяло верх. Интересно стало, что на это ответит Миша.

– Ну прям, скажешь тоже. Если б я позволил – так Машка бы по пятам собачкой за мной ходила. Она у меня ручная. Вон, пока мы тут сидим, сто раз позвонила и написала: Миша, ты где…

Последнее он произнёс противным фальцетом, и те двое захохотали. А я вспыхнула, будто мне публично отвесили пощёчину.

– Так ты ей уже вдул?

Я оцепенела. Нет, не говори им! Ты же поклялся, что никому не расскажешь.

– А то!

– Что, правда? Свершилось? Дала-таки? Ну, молодца. Мужик. Я-то думал, она тебя так и будет обламывать.

– С чего это? – фыркнул Миша. – Да я уже как только её ни трахал. И сегодня трахну. Если захочу. Как захочу, так и будет.

Он на несколько секунд заткнулся и, глумливо усмехнувшись, добавил:

– Это Машка с другими такая недотрога. А со мной... – Миша снова гадко хихикнул... – по первому свистку раздвинет ноги. Если захочу. А не захочу – будет молчать в тряпочку. И послушно ждать. И в рот смотреть. А ты говоришь: лётчик.

– Не, ну ты прав, в принципе...

– Конечно, прав! Бабу свою надо держать на коротком поводке. Чтоб место своё знала. Моя – знает. Это вон Костян – подкаблучник, Оксанка им вертит, как хочет...

– Чего это...?

Я в ужасе отшатнулась от двери. Лицо полыхало огнём от стыда, от немыслимого унижения. Будто Миша меня не просто публично ударил, а облил помоями, распял и препарировал. В груди встал тяжёлый ком так, что каждый вдох давался с трудом и болью.

Я попятилась, потом развернулась и побежала прочь, вдоль по коридору, затем свернула на лестницу, спустилась на несколько пролётов и обессиленно, как подкошенная, присела на корточки. Буквально сползла спиной по стенке. Казалось, иначе ещё шаг и я просто упаду, ослабевшие ноги не удержат.

Ком в груди, казалось, стал огромным и распирал так, что вот-вот проломит рёбра. Это колотилась во мне истерика, рвалась наружу, сотрясая тело. Я крепко зажала обеими руками рот.

Как он мог? Как мог говорить обо мне так, словно я вещь? Так уничижительно, так похабно… Мы с Мишей встречались больше года, и никогда, ни разу он не был груб, даже когда ссорились. Мог повысить голос, но такие ужасные слова себе не позволял. Да и сразу же спохватывался и очень искренне потом извинялся. Ромашкой называл...

А как омерзительно он говорил про нашу близость!

Первый раз у нас случился месяц назад, на его день рождения. Он обращался со мной так нежно и трогательно… И хотя мне тогда было очень больно, физически больно, на душе оставалось только светлое, тёплое чувство. Будто мы после этого стали ещё ближе, будто между нами возникла невидимая и прочная нить, Ведь мы открылись друг другу до конца, обнажили самое сокровенное.

Во всяком случае, для меня это было сродни некому священнодействию, когда отдаёшь кому-то всю себя, без остатка, без сожаления. Для меня это был акт доверия и полного единения. Для меня это было важно и ценно, а он: трахал… раздвинет ноги по свистку...

После этих его слов, которые до сих пор рефреном звучали в ушах, я чувствовала себя растоптанной и грязной. И это невыносимо больно. Я услышала собственный сдавленный всхлип и крепче зажала рот. Задышала шумно, тяжело, пытаясь побороть подступавшие рыдания.

Сверху раздались голоса и топот.

– За что люблю свадьбы – там куча жратвы и куча пьяных тёлок, – сказал тот, кого Миша называл Ромычем.

Ага, выбирай любую, – поддакнул Миша.

Я затаилась, вжалась в самый угол. Вот же я дура! Надо было бежать отсюда прочь, куда подальше! Да хоть ползком ползти. Зачем я тут засела? А если они меня увидят?

По счастью, на лестнице было темно, только на этажах горел свет, но его полосы тускло освещали лишь ближайшие ступени. Может, они меня не заметят? Хоть бы!

– Тебе-то какая любая, Мишган? У тебя там Машка. Изждалась уж, наверное.

– А я её сейчас отправлю. Пусть домой валит, – Миша прошёл совсем рядом, меня обдало запахами табака и парфюма. – Я что, дурак – такой шанс упускать? Столько доступных тёлочек.

Я как будто превратилась в камень, холодный и мёртвый.

– А Машка никуда не денется, – донеслось снизу.

Он меня не заметил. Никто из них меня не заметил.

Так странно, рыдать мне больше не хотелось, как будто внутри внезапно наступил штиль. Но это был не штиль, просто там всё умерло. Я ничего не чувствовала больше – ни стыда, ни обиды, ни боли. Я словно впала в анабиоз. Окаменела и осыпалась в сухое крошево, в пыль…

Как теперь жить дальше? Как мне всё это вынести?