Чистосердечно привирая

Глава 16

– На сей раз Алекс попросил мой номер телефона, – сообщила Карла. – Но значит ли это, что он позвонит?

– Без понятия, – ответила я, и мне это было совершенно безразлично. Я хотела поработать над разоблачительной статьёй о сомнительных целлофановых махинациях Клэр, а Карла мне мешала. Она сидела на моём столе и болтала ногами.

– Знаешь, на сей раз он вообще не был занудой, – рассказывала она. – Странно, но я всё время думала о том, что он любит заниматься сексом в самых разных местах. В лифте меня от этих мыслей прошиб пот.

У меня должны были быть угрызения совести из-за того, что я внушила Карле ошибочные представления о сексуальных предпочтениях Алекса, но я этих угрызений не испытывала. Вместе с радостью жизни от меня ушло и чувство вины. И я не оплакивала его уход. Была бы я прежняя Ханна, мне было бы тяжело видеть, как Марианна всё утро просидела над кучей вырезок из журналов, принесённых ей Кордулой. Вырезки были на тему пластической хирургии. Марианна с отсутствующим видом облизывала шоколадный батончик и периодически ощупывала свою грудь. Вероятно, она слышала, как я говорила Алексу про её висячие груди модели «Сумка почтальона», но если она из-за меня решится на операцию, то пожалуйста! Любой имеет право разбрасываться своими деньгами по своему усмотрению, разве нет? Без чувства вины я также смогла написать чудесно-саркастическую статью про спа-хутор Клэр, и после выхода статьи ей, вероятно, придётся искать новое место. Она сама заварила эту кашу. Ей не стоило жульничать при замерах, могу сказать однозначно.

Карла оставила меня в конце концов одну, но я не проработала над статьёй и пяти минут, как позвонил Алекс.

– Я взял телефон твоей подруги Карлы, – сказал он.

– Я знаю.

– Мне позвонить?

– А что с ним ещё можно сделать?

–Ну, мышонок, ты же меня знаешь. Мне не хочется рисковать разбитым сердцем. Для меня всё сразу серьёзно, а Карла кажется мне скорее такой легкомысленной особой, сторонящейся любых обязательств. Мне этот тип знаком. Если такой женщине после первой совместно проведённой ночи признаться в любви, она тут же смоется.

Я редко слышала что-нибудь менее соответствующее истине, но у меня не было никакого желания вступать в глубокий аналитический спор. Поэтому я сказала:

– Зато у неё классные сиськи.

– Тоже верно, – ответил Алекс и положил трубку.

Пять минут спустя Карла вновь ворвалась в моё бюро.

– Он позвонил! – вскричала она. – Он в самом деле позвонил!

– Отлично, – заметила я.

– Мы встречаемся завтра вечером, – продолжала Карла. – Идём в кино. О Боже, Ханна! Он же не станет прямо в кино?..

– Алекс очень чувствительный, – сказала я. – В первый раз он, конечно, не будет предъявлять к тебе повышенные требования. Наверное, вы самым обычным образом завалитесь в постель. Если вообще завалитесь.

– Ах вот как, – ответила Карла. – Ну что ж, будем надеяться. Ах, Ханна, вот ещё что – ты … хм… вроде говорила, что он плохо видит, да?

– Да. Без очков он слепой как крот, – заверила я. – Видит, так сказать, одни контуры.

– Грандиозно! – вскричала Карла, и, бросив искоса взгляд на Марианну, добавила:

– Я имею ввиду, в этом случае чувствуешь себя непринуждённее. Целлюлит, морщины, жировые подушечки – всё размыто. Тем не менее мне надо завтра утром обязательно попасть к парикмахеру. А ты записалась?

– Куда?

– К парикмахеру! Ты же завтра вечером идёшь на юбилей к Фредеманну.

– Уже завтра? – Чёртов праздник полностью вылетел у меня из головы. И к парикмахеру я, естественно, не записалась.

Ах, всё равно. Наваяю что-нибудь на голове, и всё. Для бородавчатого кузена сойдёт.

– А платье у тебя есть? – спросила Карла.

Нет, платья у меня тоже не было. Ах, всё равно! Вытяну какую-нибудь тряпку из шкафа и напялю на себя.

– Ты что, с ума сошла? Что ты наденешь? – вскричала Карла.

– Ах, Карла, ни одной жабе не будет интересно, в чём это я пришла, – отмахнулась я. – Но не бойся, в трениках я не пойду.

Карла покачала головой.

– Ты стала такой странной, с тех пор как подружка твоего брата вытворила эту омерзительную штуку с крысой. Может быть, у тебя травма или что-то такое. Ты больше не слышишь, что тебе говорят, и у меня есть подозрение, что ты запустила диету. Виви сказала, что она не уверена, но она вчера видела из трамвая женщину, которая выглядела точно так же, как и ты, и держала в руках огромную порцию картошки фри. Скажи честно это ты была?

– А даже если так, – сказала я. – Я ведь перед этим оставила половину своих бёдер на этом спа-хуторе.

– Ханна! Разве ты больше не думаешь о Борисе?

Я пожала плечами.

– Иногда. А сейчас дай мне, пожалуйста, поработать, иначе я этой статьи так и не закончу.

Карла ушла от меня с озабоченным лицом, и я снова занялась Клэр и её тиной. Но я не успела написать и нескольких слов, как зазвонил телефон.

– Редакция «Анники», Рюберштрунк, – рявкнула я в трубку.

Хватит дружелюбного пустословия. Мы здесь, в конце концов, не во Фрёлих санслужбе, господа, благодарим, что звоните сюда.

Это была Тони, и она почти плакала – как обычно. На сей раз она почти плакала, потому что менеджер филиала, этот злодей, прознал, что Тони не является ни больной, ни беременной, ни старой, ни дряхлой и, следовательно, не имеет права на бесплатную доставку продуктов из супермаркета. Симпатичный юноша наябедничал. Когда менеджер филиала услышал, что у юной красотки, которая принимает и оплачивает доставку, рыжие волосы, то он сразу же стал в стойку.

– Это обман! – орал он в телефон на Тони. – Но со мной этот номер не пройдёт!

– Я не понимаю, – сказала я. – Ведь они имеют от вас приличный доход! Все эти памперсы, баночки с питанием и замороженный шпинат!

– Ему это без разницы, – ответила Тони. – Он же не владелец супермаркета, ему главное мне насолить. У меня было огромное желание нанести ему визит и высказать всё, что я о нём думаю. Мне пойдёт на пользу, если я заеду кулаком прямо в его противную, наглую рожу…

– Да-да, – сказала я. – Но ведь есть возможность закупаться где-нибудь ещё. По счастью, в этом городе не один супермаркет.

– Я подумала, может быть, ты… – сказала Тони.

– Извини, но совершенно нет времени. Сегодня я буду работать допоздна, а потом встречусь с подружками, как всегда по пятницам. Попроси маму.

– Она же не оставляет Филиппа ни на минуту.

– А что твой муж?

– Он до вечера субботы на курсах повышения квалификации. С позавчерашнего дня. Я снова остаюсь одна на выходные. Вернее, к сожалению, не одна, а с детьми.

– Странно, как часто Юстус бывает на курсах повышения, – заметила я. – Ведь этот юридический хлам не может постоянно меняться? Может, у него любовница, а?

– Может быть, – сказал Тони. – Надеюсь, она любит детей и будет периодически забирать их к себе. Мне для начала хватит одной ночи. Проспать подряд двенадцать часов. Сегодня я практически не спала. У этого… хм… младенца…

– У Леандера.

– Вот именно, У Леандера был понос, и всё, что я в него вливала сверху, тут же выливалось снизу. И у Финна были кошмары от телепузиков, а Генриэтта…

– Послушай, Тони, идёт мой шеф, – прошипела я, хотя никакого Бирнбаума поблизости не было. – Я должна закончить разговор, моя статья ещё не готова, а через два часа номер должен быть подписан в печать.

– Ой, – успело ещё донестись из трубки, но я уже нажала на рычаг. Без чувства вины. Оттого, что Тони постоянно мне жалуется, ей не становится лучше.

Я дописала статью и положила её на стол редакторше текстов. Её самой в комнате не было, но она не могла уйти далеко, потому что Пауле лежал в своей корзинке и астматически сопел. Его вид напомнил мне – непонятно почему – Якоба, которого я не видела уже неделю, поскольку вместе с диетой я забросила и бег. Это было странно, но хотя я и перестала придерживаться диетических предписаний, мой вес до сих пор оставался одинаковым, плюс-минус двести граммов. Кого удивит, что я не испытывала никакого раскаяния? Но мне стало как-то не хватать ежедневных пробежек.

Может, стоило сегодня снова на это сподвигнуться. Зато мне не придётся встречаться с Виви, Соней и Карлой, чья болтовня про целлюлит, калории и придурковатых начальников ужасно действовала мне на нервы. Поэтому я пошла к Карле и сказала, что у меня критические дни и ужасно болит живот.

– Бедняжка, – сказал Бирнбаум, вышедший в этот момент из своего бюро. – Почему же вы не ушли раньше?

– Ну это называется обострённое чувство ответственности, – ответила я. Вот дерьмо! Раз Бирнбаум считает меня больной, то я не смогу побежать сегодня вечером, поскольку наверняка пересекусь с ним и Якобом. Ладно, без разницы, сяду с семейной упаковкой карамельного мороженого и буду себя жалеть. То, что умеет мой брат, давно умею и я.

Карла была исполнена сочувствия. Она выдала мне три болеутоляющие таблетки (на которые, между прочим, был нужен рецепт) и посоветовала попить чаю из травы манжетки, чтобы к утру снова быть в форме.

– Я позвоню тебе завтра после обеда, и мы сможем обменяться ещё парочкой советов, – сказала она, заговорщицки взмахнув ресницами.

– Для чего советов? – полюбопытствовал Бирнбаум.

– Ах, что нужно делать, чтобы управиться с бородавками и запахом из рта, при условии, что этот тип хорошо зарабатывает, – ответила я.

– Вам надо действительно лечь, Йоханна. – Взгляд Бирнбаума выражал столь искреннюю заботу, что я не могла его выдержать и уставилась на его туфли. И что я вам хочу сказать? У него снова были два разных носка, один с тёмно-серыми ромбиками, а другой – со светло-серыми. Ну и ладно! Какое мне дело?

– Поправляйтесь, – сказал Бирнбаум.

– Спасибо, – ответила я и на один момент действительно почувствовала себя так плохо, что почти проглотила одну из Карлиных таблеток. Но по дороге домой я вспомнила, что у меня нет никаких критических дней, а если бы и были, то живот у меня всё равно никогда не болит. Это вполне могло улучшить моё настроение, но, естественно, не улучшило.

Дома я нашла всех в том же состоянии: брата в его комнате, маму с её розовыми кварцами и ароматами и Йоста, решительно настроенного уехать.

Я встретила его в саду.

– Чемодан я собрал и отель забронировал. Если мой сыночек не вытащит до завтрашнего утра свою ленивую задницу из кровати и не засядет за учёбу, я уеду.

– А мама что?

Йост пожал плечами.

– Она мне не верит. Говорит, своими угрозами я только ухудшаю дело. У Филиппа шок, и такое авторитарное отцовское поведение подавляет его чувствительную душу, и вообще, выпускные не могут быть важнее Филиппова душевного равновесия.

– Ага, – сказала я. – Несёт чушь, как обычно.

– Не знаю, – ответил Йост. – Может, она и права. Но в этом случае Филиппу нужно не в постели лежать, а отправляться вслед за Хеленой в психушку. Кстати, звонила Тони и просила тебя перезвонить, это срочно.

Я действительно собиралась перезвонить Тони, но я совершенно забыла об этом по дороге к дому – потому что мой путь пересекла улитка с надписью «blood» на спине. Злость закипела во мне по самые уши, как молоко закипает в кастрюле. Я схватила улитку и поволокла в ванную, где попыталась смыть надпись с помощью мягкой щётки и мыла. Ничего не помогало, чёрный лак лишь чуть-чуть побледнел. Я вернулась к Йосту и спросила:

– Чем можно смыть чёрный лак?

– Растворителем, – ответил Йост. – У твоей матери в ателье есть растворитель, и у меня есть, в садовом сарае. Зачем он тебе?

– Хочу исправить одно свинство, – сказала я. Было ещё слишком светло, чтобы улитки отправились за пропитанием, но я знала место, где они днём зарывались в гальку или прятались среди зелени. Большинство жило в саду перед домом. Прошло немного времени, и я собрала большое количество улиток в старый цветочный горшок. Усевшись на газон, я обмакнула кусок старой тряпки в едко пахнущий растворитель.

Первой я собиралась очистить улитку с надписью «devil». Растворитель действительно свёл чёрный лак с её спины, но улитке, казалось, это совершенно не понравилось, она забилась в свой домик и выглядела очень несчастной.

– Поверь, так тебе будет лучше, – сообщила я ей.

В этот момент за лавровишнёвой изгородью показался Бирнбаум.

– Ради Бога, что вы там делаете, Йоханна?

Мне было совершенно ясно, что я должна производить странное впечатление – в портновской позе на газоне, рядом с цветочным горшком, полным надписанных улиток, и с бутылкой растворителя в руках. Я даже не сделала попытки разъяснить Бирнбауму ситуацию.

– Вы же видите, – сказала я. – Я отмываю улиток.

Бирнбаум открыл ворота и подошёл ко мне.

– Боже, да это растворитель! – вскричал он. – Вы же поубиваете бедных тварей!

– Нет, я только смою слова с их домиков, – упорствовала я.

– Улиточные домики состоят большей частью из извести, и растворителем вы её просто вытравите. Посмотрите вот, бедная улитка! – Он поднял бывшую улитку «devil» и внимательно осмотрел её со всех сторон. – Может быть, поможет, если мы её немного намочим, – сказал он и окунул улитку в бочку с водой за углом дома.

Я начала реветь. Оно вдруг снова было со мной, моё старое доброе чувство вины. Из-за маленькой невинной улитки, которой я сделала плохо.

– Я не хотела, – всхлипывала я.

Бирнбаум уселся на корточки рядом со мной и завернул колпачок растворителя. Затем он взял в руки ещё одну улитку – она была с надписью «blood» – и дружелюбно спросил:

– Что это вообще такое?

Захлёбываясь рыданиями, я сумела выдавить из себя несколько фраз.

– Эта ужасная Хелена написала гадкие слова на улитках, – всхлип – а вместе с другими улитками они образуют ужасные предложения, – всхлип – и как будто она этим отравила весь сад, - всхлип – словно на нас лежит проклятие!

– Понимаю, – сказал Бирнбаум, который на самом деле вряд ли что-нибудь понял. – И почему Хелена сама не разгребёт это свинство?

– Она в психушке, – ответила я. – Она не то чтобы злая, она просто сумасшедшая. Но если бы вы это видели, мёртвую крысу и море крови… – Я снова начала всхлипывать, я ничего не могла с этим поделать, и чем больше я плакала, тем больше понимала, что у меня есть для этого все основания. Я плакала из-за крысы, которую убила Хелена, и из-за ужасной картины, представшей в ту ночь перед моими глазами. Я плакала из-за того, что моя мать не хотела сознавать, что она не поможет Филиппу, обращаясь с ним как с хрустальной вазой, я плакала потому, что Йост завтра нас оставит. Я плакала, потому что моя семья была не только ненормальной, но и разваливалась на глазах, а у меня не было сил и средств этому воспрепятствовать. И раз уж я плакала, то я стала плакать и из-за других вещей:

Потому что моя сестра была вечно усталая и у неё не было никого, кто закупал бы для неё продукты.

Потому что хомяк утонул в моём ведре с водой.

Потому что мой толстый зад ничего не оставил на целлофане Клэр.

Потому что Басти диагностировал у меня генетические проблемы распределения жировых масс.

Потому что Борис в меня влюбился, но в твёрдой уверенности, что я ношу 44 размер.

Потому что Виви каждый раз находила себе самую ерундовую работу и всё время снабжала деньгами этого бездельника Макса.

И потому что Бирнбаум и Анника Фредеманн были вместе.

Да, и последнее показалось мне, пока я плакала, самым печальным из всего этого. Бирнбаум и Анника Фредеманн, совершенная блондинка и двойник Джорджа Клуни – это было абсолютной и колоссальной причиной для рыданий.

Только я до сих пор этого не понимала.

Бирнбаум нерешительно положил мне руку на плечо. Тыльной стороной ладони он стал поглаживать мою щёку, и это меня так смутило, что у меня высохли слёзы. Лишь плечи ещё вздрагивали при всхлипываниях.

В этот момент – сидя меж улиток на траве, с размазанной косметикой на залитом слезами лице, выдавивши пару несвязанных предложений о мёртвой крысе – я была далека от того, чтобы почувствовать хоть тень неловкости. Вам, конечно, такое знакомо – начиная с какого-то момента, а именно когда человек уже давно совершенно осрамился, ему уже ни от чего не будет неловко. Я посмотрела на Бирнбаума так, как будто видела впервые. Его упрямый лоб, кустистые брови, прямой римский нос и энергичный подбородок, который в это время дня всегда покрыт трёхдневной щетиной.

Как давно я в него влюблена?

Наверное, с того самого момента, когда он впервые обратился ко мне. Я просто была слишком разумна, чтобы это заметить.

– У меня есть идея, – сказал Бирнбаум, не прекращая гладить меня по щеке. – У вас ещё есть этот лак?

Я посмотрела на него сквозь пелену слёз.

– Не знаю. Может, остался ещё в комнате моего брата. А для чего?

– Мы можем просто переделать слова. – Он поднял одну улитку и протянул мне. – дайте мне лак, и из «bitch» получится «bliss», – сказал он. – Это ведь лучше, чем натирать их растворителем, да Йоханна?

Никто не произносил моего имени так красиво, как он.

– Эта прекрасная идея! – Я в восторге вскочила на ноги. – Я сейчас вернусь. Никуда не уходите, хорошо? И проследите, чтобы улитки не разбежались.

Не дожидаясь ответа, я понеслась в дом, прямиком в комнату Филиппа.

– Тссссс, – прошептала моя мать, сидевшая на стуле у окна. – Он как раз спит.

– Мне это как-то без разницы, – заявила я и стала рыться в его письменном столе, не обращая внимания на мать. Да, рядом с нетронутым учебником по биологии я нашла лак. Я побежала назад так быстро, как только могла. Бирнбаум послушно сидел на газоне и сортировал улиток.

– Из «blood» мы сделаем просто «bloom», – сказал он, забирая у меня один лаковый карандаш. Это значит «цвести» – такое слово можно оставить.

Я сделала из «bitch»-улитки счастливую «bliss», с двумя особенно большими и жирными S на конце, а Бирнбаум одним красивым росчерком превратил «demon» в «lemon».

Мы оба пришли к выводу, что «night» и «black» можно считать нейтральными словами, и что все улитки, надписанные Филиппом, а именно «heart», «her», «him», «day», «light» и «happy», тоже могут беспрепятственно покинуть цветочный горшок.

Бирнбаум нерешительно вертел в руке улитку «sarcitis».

– При некотором старании из миозита можно сделать каприс, – сказал он. – Делать?

Я кивнула, переделывая «break» в «bread». Во мне начало расти мирное чувство – как перед пасхой, когда вся семья собиралась на кухне, чтобы красить яйца. Я попыталась упорядочить свои запутанные мысли.

– Почему вы, собственно говоря, пришли? – спросила я. – И как вы узнали, где я живу?

– Ваш адрес я нашёл в вашем личном деле. Что это недалеко от меня, я понял ещё раньше. – Бирнбаум опустил свою улитку в траву. – Я просто хотел узнать, как у вас дела. Вы сегодня после обеда выглядели так плачевно. Да вы, собственно, всю неделю были какая-то не такая. Сегодня утром на редакционном совещании, когда Бекер демонстрировал фотографии со спа-хутора, вы были мыслями где-то далеко.

В самом деле. Мне стоило бросить лишь один взгляд на свои красочные фотографии в целлофане, как я уже была в мыслях где-то далеко – перед моими глазами возникло полдюжины совсем других фотографий: Бекер, запертый в сауне вместе со всеми растениями, на которые у него аллергия, Бекер, замёрзший до синевы на ледяном ложе, Бекер на трамплине, завёрнутый в целлофан, Бекер, захлёбывающийся расшлаковывающим напитком…

– Я подумал, что вы, быть может, заболели, но теперь я знаю, что вас глубоко задело что-то другое, – продолжал Бирнбаум. – Хотя я не совсем понял, что же всё-таки произошло.

Да, его было в этом трудно упрекнуть.

– Мой братик поэкспериментировал с наркотиками и с тех пор отдыхает в своей комнате, его подружка зарезала крысу и в наказание отправилась в психушку, я прервала свою диету и перестала верить во всё хорошее в людях, моя мать безуспешно пытается очистить атмосферу с помощью ароматических палочек, а мой отчим завтра утром переселяется в отель, – я в телеграфном стиле перечислила все события прошедшей недели. – Да, и моя сестра сейчас, вероятно, ломает нос менеджеру филиала в супермаркете. Но не надо волноваться, её муж адвокат, и я полагаю, что четыре года недосыпа могут рассматриваться как смягчающее обстоятельство.

– Почему вы вообще сели на диету? – спросил Бирнбаум.

Я отмахнулась.

– Ах, я думала, что надо бы что-то предпринять по поводу распределения жира в организме. И кроме того, есть некий Борис, которому нравятся женщины 44 размера. По крайней мере, я так думаю.

Бирнбаум почесал нос лаковым карандашом. Очевидно, он не знал, что ему сказать.

– Вы, наверное, думаете, что я совсем сбрендила, – сказала в полнейшем расположении к нему. – Как и остальная моя семья. Для нас надо открыть собственное закрытое отделение.

– Ну да, а кто может сказать о себе, что он нормальный? – возразил Бирнбаум. – Ой! Может ли быть, что улиткам нравится сапожный крем? Вы только посмотрите! – И действительно, на его туфлях удобно устроились две улитки. На левой сидела улитка со словом «kiss», а на правой – улитка с надписью «her».

– Ну что ж, – сказал Бирнбаум, положил ладонь мне на затылок и поцеловал меня в губы.

Я была так ошеломлена, что просто застыла на месте, а когда я поняла, что происходит, он внезапно отпустил меня, поднялся и бесцеремонно сказал:

– Мне пора.

Я ничего не ответила, только дотронулась до своих губ, как будто это был первый поцелуй в моей жизни. Как какая-нибудь юная, невинная девушка в нежном фильме о любви.

Бирнбаум ухмыльнулся. Это была совершенно новая ухмылка, не волчья, не коварная и не лукавая. Это была довольная ухмылка.

– Пока, – сказал он и пошёл. Он, очевидно, счёл, что внёс сюда достаточно замешательства. Но у ворот он снова обернулся, видимо, ожидая от меня какой-нибудь реакции.

Я оказала ему эту любезность. Вытянув из горшка две последние улитки, я протянула их ему.

– Что бы вы сделали, если бы вам на туфли наклеились именно эти? – спросила я.

К моему огромному удовлетворению, Бирнбаум покраснел. Наверное, надписи на улитках были видны от самых ворот.

– Что-нибудь придумал бы, – сказал он и ушёл.