Данница

Глава 4

Глава четвертая

— Дорогой мой, на чем держится Мир?

— Мой дорогой, Мир держится на Заклятиях Первого Данника.

Из разговора двух умных магов

Ивка

На рассвете Ивка присела отдохнуть под кустами бузинника у мелкой, весело журчащей вокруг мокрых валунов речушки. Всю ночь она без остановки прошагала на юг, стараясь оставить столицу как можно дальше позади себя. Темнота ей не мешала — от Ма Оницы досталось Ивке в наследство ценное свойство хорошо видеть в темноте. Оберег давно перестал жечь, но Ивка упорно шла вперед, пока, наконец, совершенно не выбилась из сил. Она была уверена, что и поиски ее таинственным незнакомцем, о котором рассказал главный маг, и горячий амулет — это все из-за золотых монет, которые теперь, после продажи трех чеканок, лежали кругляш к кругляшу у нее в кошельке. Ну что, скажите на милость, в мире дороже и нужнее денег? Но Ивку голыми руками не возьмешь!

«Рот не разевай, людям не верь, рассчитывай только на себя и вообще не будь дурой, а то съедят и не подавятся», — девушка хорошо запомнила наставления, данные ей перед дорогой Ма Улликой.

Ивка и собиралась рассчитывать только на себя и вернуться домой посмотревшей мир, живой и с деньгами.

Девушка напилась ледяной воды, развязала котомку, достала сладкую медовую булку. Булка и несколько яблок остались после вчерашнего завтрака в гостинице, запасливая Данница унесла их с собой. Она бы и масло захватила, и сметану, но не во что было сложить.

Смешные они там все-таки, в столице. Кормили ее, неизвестно зачем, икрой подземной рыбы. Ивка бы с гораздо большим удовольствием съела вареного мяса с огурцом и хлебом. Мясо и в хорошие годы не часто появлялось у них в семье на столе, а уж в последние и вовсе исчезло. Ивка представила себе мозговую косточку в миске густой гороховой похлебки и мечтательно вздохнула.

Девушка сидела, зарывшись ступнями в прохладный песок, и ждала. Ближе к полудню, когда солнце стояло почти в зените, послышался скрип колес. Хромой дракон с тусклой, а то и вовсе опавшей в некоторых местах чешуей, уныло тянул повозку с рассохшимися рессорами. В повозке сидели две лисобоицы: узкие морды, полуоткрытые пасти с острыми зубами, черные бусинки глаз, красные косынки на лбу, узлом завязанные на затылке.

Та, что правила драконом, натянула поводья густо покрытой шерстью рукой с обломанными когтями, спросила лающим низким голосом: «Куда путь держишь, девушка? Подвезти?»

Ивка поднялась, одернула юбку: «Ищу караван, который пойдет в Маковую Долину».

Лисобоица в задумчивости поправила косынку: «Мы с матерью возвращаемся в поселок. Но завтра кто-нибудь из наших обязательно будет проезжать мимо Южного Перекрестья, где сходятся большие дороги. Там ты должна найти то, что ищешь. Переночуешь в поселке? Я с тебя медную монетку возьму за это. Надеюсь, они у тебя есть».

— Есть немного. Спасибо. Переночую.

Лисобоица протянула широкую ладонь, помогла Ивке забраться в повозку. Дракон, недовольно всхрюкнув, напустил лужу и похромал дальше.

Поселок лисобоев был совсем незаметен с дороги. Здесь не любили посторонних глаз. Норы были тщательно прикрыты еловым лапником, костровища присыпаны пожухлой листвой, драконы отведены глубже в лес. Если присмотреться, то можно было заметить темные тряпки, развешенные на натянутых между стволами веревках.

Из ближайшей норы горохом высыпали рыжие лисята, облепили привезшую Ивку лисобоицу. Та прилегла на траву, открывая покрытые редкой светлой шерстью живот и грудь. Пятеро лисят жадно зачмокали, заурчали. Только подрагивали от нетерпения тонкие хвосты.

— Ишь, приваживает человечков, — рыкнул кто-то невидимый. — А все потому, что удавится за копейку. А у самой полный мешок серебра в лесу припрятан.

— Не лайся, Барен, — лениво отвечала лисобоица, поглаживая щенячьи спины. — Нечего чужое добро считать.

Ивку накормили запеченной на углях зайчатиной, напоили клюквенным отваром.

— Мы все больше сырое едим, — объяснила старшая лисобоица, — но и жареным не брезгуем. Особенно старики вроде меня. Зубы-то уже не те. А вот хлеба, извини, у нас нет. Не употребляем.

Вечером лисобои долго сидели у костра, дымили трубками с вонючим крепким табаком, грызли кости пойманной днем косули, лакали из плоских чарок крепкое вино. Один из них так напился, что подпалил хвост. Но потушили вовремя, сильно обжечься он не успел.

Лисята, тонко тявкая, носились за спиной. Старый слепой лисобой с седой мордой и стертыми зубами взял Ивку за руку потемневшими пальцами. Острый коготь оцарапал ладонь.

— Что-то с тобой не так, — прошамкал-просвистел. — Что-то сильно с тобой не так.

— Ребенок? — испугалась Ивка. — С ребенком все в порядке? Мне нельзя скинуть. Умру я.

— Нет, — прохрипел старик. — Про ребенка я бы понял. Тут что-то другое. А что — сказать не могу. Не маг я, сама видишь.

Девушка на всякий случай прикоснулась рукой к амулету. Нет, не горячий. Ну и напугал старик.

Спать Ивку уложили в норе на колючем соломенном тюфяке. Остро пахло псиной, лесными травами, молоком. Лисята приткнулись около матери, самого маленького, ледащего, безжалостно отпихнули в сторону. Он перебрался к Ивке, прижался к ее животу, закусил мелкими зубами большой палец. Ивка, перебирая нежную шерсть, вспоминала, что когда была маленькой, часто под утро забиралась под теплый бок одной из Ма.

Рано утром поселок пришел в движение. Кто собирался на охоту, кто на сбор ягод, кто грузил на телеги короба со сладкой зимней клюквой и водянистой костяникой — везти на продажу. В одну из таких телег усадили Ивку. Дорога обещала быть недолгой. На Южном Перекрестье ждать пришлось совсем недолго. Почти сразу Ивке нашлись попутчики.

Все путешествие к Маковой Долине Ивку не покидало веселое, бесшабашное настроение с привкусом давно ушедшего детства. Ей даже вспомнилось, как в коротком платье, которое вечно цеплялось подолом за все острое и рвалось, и к тому же резало под мышками, вместе с соседской ребятней она носилась целыми днями по оврагу в конце улицы, строила шалаши из сухих веток, играла в дочки-матери и в войну с пиратами. И как по очереди обкусывали они принесенное кем-нибудь яблоко, чтобы всем досталось поровну. Тек по подбородку кисло-сладкий сок. Кажется, только вчера была маленькой. А уже сколько лет прошло.

Шел караван по узким горным дорогам, везли Данников низкорослые толстозадые драконы с лохматыми лапами. Клочки зеленой шерсти оставались на острых камнях. Драконы двигались плавно, не торопясь, но иногда горбили спины. Тогда Ивка подпрыгивала в седле, и это было почему-то ужасно смешно.

Ясное небо, прохладный ветер, сахарно хрустящий под ногами редкий снег навевали ощущение праздника. Как будто вот-вот за поворотом должна была открыться шумная ярмарка с клоунами, жонглерами и пестрыми шатрами.

Настроение не портило даже то, что хозяин каравана, поджарый, смуглый Рог с серьгой-змейкой в ухе, укоризненно провожал взглядом каждый съеденный Ивкой кусок. А уж аппетита это не портило и подавно. В конце концов, она заплатила за проезд. А даже собственного дракона не дали. Ивка ехала за спиной одного из Данников, уткнувшись в пропотевшую рубашку. И девушка, не стесняясь, опускала ложку в общий котел с гречишной кашей. И плевать ей было на бережливого Рога с вечно кислой миной на лице. У которого постоянно двигались пальцы правой руки — будто Рог все время мысленно пересчитывал монеты.

Вечером перед последним переходом Данник, деливший седло с Ивкой, остановил дракона, помог ей спешиться, подвел к краю дороги.

— Сейчас самое время любоваться. Нигде больше такой красоты не увидишь.

Солнце медленно катилось к горизонту, краснея и растекаясь по небу, как яичня на сковородке. Маковая Долина лежала внизу зеленым атласным ковром. И вдруг, в одно мгновение, ковер стал алым. Будто невидимый великан, поразив врага, стряхнул с меча на землю несметное число кровавых капель. Капли дрожали на ветру, перламутрово блестели под неярким вечерним солнцем. Казалось, что Долина живая, что она дышит. Ивка чуть не шагнула от восторга с обрыва. Впрочем, шагнула — полетела бы, наверное. Так легко и невесомо было заполнившее ее чувство.

— Фей отсюда не видно. Познакомишься с ними завтра, когда мы спустимся вниз. Если они позволят, конечно.

Феи долины были хранительницами маковых цветов. Алые бутоны раскрывались на закате. В это время феи пробуждались от дневного сна среди душистых нежных лепестков. До рассвета светлые создания пряли новый день, говорили со звездами и собирали горькую росу с цветков. Говорили, что их холодная серебряная кровь закипает от солнечного света, и поэтому под утро феи вновь скрывались в бутонах, похожих на кровавые капли. Горькая роса была на вес золота. Собирали ее не так много, а спросом она пользовалась большим. А феи, даром что маленькие и нежные, торговались как сапожники.

Ивка увидела первую фею вечером следующего дня. Не успел караван спуститься в Долину по узкой горной тропе, не перестала еще ныть затекшая спина и болеть окончательно отбитое в пути седалище, все в фиолетовых синяках, а она уже спешила к Маковому полю.

Плотно сжатые, лепесток к лепестку, вытянутые бутоны размером с баклажан прятались под мясистыми листьями. Ивка попробовала дотронуться до одного из них, но рука наткнулась на невидимую преграду. Феи, ложась спать, окружали Долину затворными заклинаниями. Наверное, не зря. Около поля сидело-лежало немало оборванных мужчин и женщин с мучительным взглядом голодных глаз. Это надеялись на бесплатную подачку несчастные, не могущие больше жить без горькой росы или, как ее еще называли, горькушки.

Горькушка помогала избавиться от тяжких раздумий и отгоняла глухую тоску лучше самого крепкого вина. И к тому же не путала мысли и не кончалась похмельем. К сожалению, для некоторых невезучих питие росы завершалось непреодолимой тягой к напитку. Раз попробовав, несчастные уже не могли без него обходиться. Они либо спивались, пытаясь заглушить одну страсть другой, либо, если у них были деньги, вновь и вновь покупали проклятый эликсир и быстро теряли здоровье и человеческий облик, либо отправлялись в Маковую Долину в надежде на подачки от фей. Светлые создания платили горькушкой за работу: прополку, поливку, уничтожение лохматых гусениц и сизокрылых жуков, грызущих сочные маковые листья. Говорили, что эти твари ни за что не хотели покидать насиженные места и больно кусались, держась до последнего. Видно, листья тоже были пропитаны проклятой горечью.

Цветок вздрогнул и раскрылся прямо перед Ивкиными глазами. Она отчетливо увидела влажное, отсвечивающее алым нутро бутона: матовую поверхность изнанки лепестков, желто-черный, похожий на головку змеи, пестик, ощетинившиеся золотыми пиками тычинки. Посреди всего этого великолепия сидела крошечная, размером с ладонь, девушка в красном платье и расчесывала гребешком длинные черные волосы.

— Чего уставилась? — голос феи звенел серебряным колокольчиком, но тон был совсем не дружелюбным. — Росы просить пришла? Так отработать сначала надо. Вон жуков сколько за день набежало.

И фея вытянула вперед тонкую розовую ручку. Пальцы девушки были скреплены прозрачными перепонками, отчего ручка напоминала лягушачью лапку.

— Я не за росой, — торопливо стала оправдываться Ивка. — Я только посмотреть. Если можно.

Фея сморщила носик, свела на переносице едва заметные брови, бросила за Ивкину спину: «Эй, Шанин! Ты вчера под утро обещал жуков обобрать с листьев. Плохая твоя работа. Ничего не дам за нее».

Сзади тут же раздался полный безнадежности вой. Так могла выть лисобоица-мать, вернувшаяся домой и не нашедшая в норе лисят. Ивка испуганно обернулась. Молодой, худющий парень в грязной рубашке, с давно, может быть вечность, немытыми волосами, сосульками свисающими вдоль запавших щек, раскачивался из стороны в сторону, обхватив лицо руками. Потом повалился на спину и стал кататься по земле.

— Прекрати! — прикрикнула фея. — Нечего тут балаган устраивать. Слушай лучше.

Парень тут же замолчал и замер на месте.

— Завтра с утра начнешь сначала. Если сделаешь как надо, получишь горькушку.

— Не могу ждать до завтра! — жалобно застонал парень. — Дай хоть немного. Умру ведь. Не доживу до утра.

Сосульки волос мелко тряслись вдоль изможденного лица, грозя оборваться.

— Умрешь, если будешь так часто горькушку пить. Говорила ведь. Объясняла. Не дам и все, — и фея отвернулась от убогого. — А ты, значит, посмотреть, — сказала Ивке. — Ну и смотри. Где еще фей увидишь.

Крошечная девушка потянулась, чуть наклонилась вперед. Раскрылись блестящие, похожие на стрекозиные, крылья в темных прожилках.

Поднялась в воздух, подлетела к Ивкиному лицу. Провела перепончатой ладошкой по щеке, дотронулась до растрепавшихся волос.

— Данница? Не часто к нам Данницы заходят. А что это у тебя на шее? Ох… Сюда! Все сюда! — Ивка никак не ожидала, что крошечная девушка может так громко кричать. — Смотрите, что есть у этой Данницы!

Вокруг Ивки вдруг стало тесно от прозрачных перламутровых крыльев. Похоже было, что вокруг нее собрались феи со всей Долины.

У многих из них были зажаты в ручках похожие на мыльные пузыри сосуды магического тонкого стекла для сбора росы. Некоторые, по двое, отчаянно пыхтя, несли золотые монеты — эти феи только что закончили торговлю с Данниками. У Ивки голова закружилась от трепыхания крыльев, разноцветных платьев, легкого, пропахшего горькушкой, дыхания.

— Данница. Оберег. Оберег. Данница, — звенело вокруг.

Одна из фей села Ивке на плечо, колокольчик зазвенел у самого уха: «Откуда у тебя такая редкая вещь?»

— Главный Маг королевской канцелярии отдал. Сказал, что пригодится.

— И ты не обратилась в прах. Мы просто не можем в это поверить. Для нас великая честь принимать у себя такую Данницу. Проси, что хочешь. А это — от нас подарок. Фея протянула Ивке заполненный до краев стеклянный флакон.

— Горькая роса, — прозвенел голосок. — У нас, к сожалению, нет ничего более ценного. — Нас ругают, что мы жадные, что берем за горькушку большие деньги. Но ведь нам надо чем-то платить за шелковые платья, медовый нектар и золотые гребешки. Но не буду больше о нашей жизни. Пойдем на поляну, ты нам расскажешь о себе. А самые молодые из нас станцуют для тебя танец фей. Редко кто из людей может похвастаться, что его видел. Я танцевала для самого Первого Данника! Как давно это было! А потом мы познакомим тебя с самыми яркими звездами. И может быть, кто-нибудь из них согласится исполнить твое желание.

Над Маковой Долиной медленно проступали звезды, как будто поднимались со дна черного корыта. Ивку заботливо усадили на перину из маковых лепестков, налили в золоченый кубок медового отвара.

— Полнолуние, полночь, полуночные танцы, все для тебя, Данница, — прошептала устроившаяся на Ивкином плече старая фея. — Смотри не отрываясь, и тогда познаешь сущность небесных сфер.

Шесть крошечных девушек в шелковых белых одеждах, покрытых золотой пыльцой, поднялись над полем, освещенным луной и Пламенными Светляками. Сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее закружились над красными цветами. Ивка пыталась смотреть не отрываясь, но феи кружились все быстрее, все неистовее, мелькали прозрачные крылья, легкая материя, тонкие белые руки. Тела фей сплетались и расплетались, образуя причудливые фигуры. И вдруг мир вокруг перевернулся и зазвенел серебряными колокольчиками. И небо упало на землю, алые цветы растворились в синем воздухе, звезды вспыхнули ярче ночного костра.

— Загадывай желание, — жарко зашептала в ухо старая фея.

— Я хочу… Я… — застывшие губы с трудом произносили самые простые слова.

— Быстрее! Время уходит! — старая фея теребила воротник платья.

Самая яркая звезда скатилась с высоты, опалила холодным пламенем.

Ивка собралась с последними силами: «Пусть мой ребенок будет счастлив».

Слова родились неожиданно, вылетели из сведенного горла помимо воли. Ивка хотела попросить счастливого возвращения домой. И вот, на тебе… Значит, так тому и быть.

Когда Ивка совсем пришла в себя, над Долиной вставал рассвет. Феи исчезли, только лежал у ног пустой кубок, кружились над головой легкие лепестки, а фартук был обсыпан золотой пыльцой.

Рог, заработавший в поездке меньше, чем рассчитывал, стал раздражительным и хмурым. Намекал Ивке, что надо бы доплатить за проезд и даже иногда начинал на нее кричать — срывал злость. Остальные Данники пожимали плечами, но помалкивали — мало ли в чем девчонка хозяину отказала. Связываться с Рогом никто не хотел. Все очень хорошо знали его взрывной характер и тяжелю руку. И ехала теперь Ивка на драконе хозяина. Из гордости не хваталась за его куртку, хотя по-прежнему боялась находиться в седле. Тем более что дракон Рога был самым высоким и самым нетерпеливым.

Рог ехал теперь в конце каравана. Бурчал занудно себе под нос об убытках и проклятых феях, колотил бедного дракона по спине, недобро зыркал на Ивку налитыми кровью глазами.

Дракон резко остановился. Девушка чуть не выпала из седла. Рог уже стоял на земле, щурился нехорошо, крутил в руках толстую рукоятку плети.

— Слезай! И давай сюда горькушку. Не нужна она такой сопливке, как ты.

Ивка огляделась. Остальные драконы ушли далеко вперед. Она осталась с Рогом один на один.

— Ну! — хозяин каравана стегнул плетью по траве. Полетели в стороны срезанные головки желтых полевых цветов.

Ивка молча потянула за ремешок на шее. Отдала подарок. Жалко было до слез. Но Рог не шутил, настроен был решительно. Уж в этом-то Ивка разбиралась. И серебряный амулет жег шею. Предупреждал.

— Теперь давай чеканки.

— Как же, — побледнела Ивка, — чеканки нельзя… Заклятие Первого Данника…

— Плевал я на Заклятие. И на сказки для дураков плевал. Давай.

Чеканки. Новый дом. Клавесин. Другая, сытая жизнь.

Злость, отважная, безрассудная, накрыла Ивку с головой. На секунду она перестала соображать, что делает.

— А-а-а-а! — девушка с хриплым криком метнулась к Рогу, потянулась ногтями к бородатой физиономии, попыталась вырвать плеть.

Впрочем, шансов у Ивки не было никаких. Рог ударил ее кулаком в лицо, повалил на траву, сорвал с пояса заветный мешок.

Ивка вырывалась, рычала от боли и бессилия.

— Уходи отсюда. И быстро. А то стегану по лицу — уродиной на всю жизнь останешься. Рука не дрогнет. Не сомневайся. И молчи обо всем. А то найду — убью. И скажи спасибо, что на брюхатых у меня охотки нет.

Замахнулся плетью. Ударил по руке. Ивка рванулась в лес, зацепилась за корягу. Упала, приложившись виском к толстой ветке.

Ивка очнулась оттого, что на лицо капала вода. Светловолосый молодой незнакомец, склонившись над ней, лил на лоб и щеки холодную влагу из фляги. Потом протер мокрой тряпицей рану на виске. Ивка зашипела от боли. Тряпица стала розовой.

Незнакомец прижал флягу к Ивкиным губам. Девушка жадно напилась.

— П-п-помнишь, как тебя зовут? — спросил незнакомец.

— Помню. Ивка.

— Х-х-хорошо, что помнишь. А м— м-еня — Маг-У-Терры.

— Магутерра, — неуверенно повторила девушка.

— Маг-У… А, все равно. Магутерра, так Магутерра. Л-л-учше расскажи, что с тобой случилось. Присядь вот и соберись с мыслями.

Ивка осторожно приподнялась, села на пожухлую придорожную траву, прислонилась к теплому древесному стволу. Голова почти не кружилась. Щипало разбитые губы. Рукав на платье был разорван. Под ним, на коже немилосердно горел красный рубец.

На дороге рядом с Ивкой стояла крепкая дорожная карета. Из дорогих. С резными окнами, с красиво украшенными дверьми. Магутерра явно был из знатных путников. Около кареты стоял пожилой курносый дядька. Сочувственно на нее пялился. Сзади и спереди кареты застыли в седлах здоровенные вооруженные мужики. Один с копьем, другой с топором и луком за плечами.

— Ну так что же? — повторил Магутерра.

Ивка путанно, торопливо, захлебываясь словами, начала рассказывать. Про поездку в Маковую Долину, про горькушку, Рога, чеканки и плетку. Под конец она уже ревела в голос, размазывая по лицу кровавые сопли.

Магутерра внимательно все выслушал, достал из-за обшлага камзола носовой платок, протянул девушке.

Несколько минут в задумчивости тер подбородок. Прислушивался к пению птиц, даже вроде как и принюхивался к чему-то.

Затем подозвал к себе всадников.

— Г-г-ун и Ног, скачите вперед по дороге. Да побыстрее. Думаю, далеко не придется. На месте нас и дождетесь. Понятно?

Гун и Ног молча кивнули, вопросов лишних не задавали. Пустили драконов бегом. Исчезли за поворотом.

— Почему не придется? — всхлипнула Ивка, вытирая нос кружевным, явно с золотой нитью, платком.

— Потому что только полный идиот не принимает Заклятий Первого Данника всерьез. Идем, милая, в карету. Я прикажу ехать осторожно. Тебе сейчас тряска ни к чему.

Маг-У-Терры

«О Первом Даннике я узнал от своего учителя, появившегося в нашем замке, когда мне исполнилось пять лет.

Па не пожалел денег на образование единственного сына. Танцы, игра на клавесине, верховая езда и фехтование (в двух последних я не сильно преуспел) — в детстве у меня было не много свободного времени. Для обучения грамоте, письму, а также основам истории и мироздания Па выписал из столицы знаменитого философа — господина Сурика. У потомка старинного рода все должно было быть самое лучшее.

Так вот, господин Сурик, пытающийся казаться строгим, — милый, добрый старик с седыми ломкими волосами, похожий на засушенный цветок в гербарии, привел меня в библиотеку и раскрыл перед носом огромного размера книгу с пожелтевшими страницами.

Книга была полна чудесных цветных иллюстраций. Учитель ткнул пальцем в одну из них. На картинке был изображен дородный господин весьма разбойничьего вида в черной косынке поверх кудрявых волос, с густой бородой и крючковатым носом. В одной руке незнакомец держал саблю, а другой сжимал горло чрезвычайно неприятной на вид твари с ощеренной пастью и змеиным хвостом.

— Кто это? Разбойник? — заинтересованно спросил я, надеясь услышать захватывающую историю

Учитель поморщился: «Удивляюсь твоему невежеству, юный Маг-У-Терры. Это — Первый Данник. Только не говори, что ты о нем никогда не слышал».

Я и не сказал, промолчал скромно. Потом добавил, пытаясь задобрить старика: «Расскажите мне о нем, учитель. Вы такой умный, все на свете знаете».

— Много веков назад, — господин Сурик, когда чем-нибудь увлекался, начинал завывать. — Мно-о-ого веков назад в мире родился замечательный человек. Сначала юноша ничем не отличался от своих сверстников. Работал плотником, помогал родителям, ухаживал за девушками. Но однажды было ему видение. Некто явился ему среди бела дня и приказал собираться в дорогу. После этого юноша потерял покой. Обычная, упорядоченная жизнь стала ему не мила. Работа не приносила удовлетворения, девицы стали не интересны, а развлечения казались пресными. И вот в один прекрасный день он выбрал себе самого выносливого дракона, наточил саблю, сложил в котомку самое необходимое и пустился в дорогу. Так начался его Путь. Расстояние тогда уже мерили в даннах, и юноша стал называть себя Данником. Он исходил страну из конца в конец. Говорят, что ему удалось даже пройти через Непроходимую горную гряду, Ледяную пустыню и Горячие пески и увидеть то, что ни до, ни после не видали человеческие глаза. Он беседовал с королями и нищими, магами и убогими дурачками, женщинами и мужчинами, пахарями и книгочеями. И набирался мудрости от этих бесед.

Странное дело, хоть и отправился Данник в Путь, не имея никаких магических способностей, в дороге они стали у него появляться. И чем больше он путешествовал, тем более сильным магом становился. В конце концов Первый Данник стал самым искусным магом своего времени. А прожить ему довелось больше ста лет, сносить сто пар сапогов и исходить сто раз по сто данн.

Мир тогда был более жесток, чем сейчас. Сиятельные князья вели постоянные войны друг с другом, не хватало еды, свирепствовали смертельные болезни, человеческая жизнь не стоила и ломаного гроша. Брат убивал брата, сын обирал отца, обрекая того на голодную смерть, а дочерей продавали или обменивали на зерно и скот. Вот тогда Данник, в надежде облегчить тяготы людей, придумал семь Правил Пути и закрепил каждое заклинанием, превратив Правила в Заклятия. И теперь, мой дорогой, тебе предстоит выучить их наизусть. И следовать им, особенно если ты решишь отправиться в Путешествие.

Я помню Заклятия так, как будто учил их вчера, и привожу здесь для тех, кому не довелось иметь учителем господина Сурика.

Вот они: Заклинаю вас, тех, кто пустился в Путь, и тех, кто никогда не уходил из своего города или поселка. Заклинаю жаром солнца, холодом ночи и сиянием звезд. Заклинаю жестокой вьюгой и морским штормом, ураганом и наводнением, засухой и горными лавинами. Заклинаю всей магией мира, океаном слез и душами погибших безвинно. Следуйте семи простым Правилам. И пусть наполнится ваше сердце жалостью к людям.

— Будет успешна и легка дорога того, кто пройдет ее без обмана.

— Удача и богатство не покинут тех, кто поможет бездомному и убогому.

— Будет всегда остер меч того, кто не поднимет его на невиновного.

— Отдай десятую долю заработанного на больницу и школу, и тогда свирепый мор не тронет твое жилье.

— Да умрет в мучениях тот, кто обидит будущую мать. Особенно Данницу в дороге.

— Не распускай глупых слухов и не сей паники, иначе отрастут у тебя ослиные уши.

— В жару и снег, пургу и дождь, распутицу и мороз — иди вперед. Ибо только так обретешь ты счастье».

Записки о Первом Даннике, сделанные Магом-У-Терры во время путешествия.

Маг-У-Терры сдержал слово. Карета ехала теперь очень медленно, лишь слегка покачиваясь на рессорах. Девушка сидела напротив мага, с замершей напряженно спиной, с плотно сдвинутыми коленями, закусив разбитые губы. Комкала, рвала длинными пальцами кружевной платок.

Маг, наоборот, был спокоен и беспечен. Во всяком случае, таким он хотел казаться своей спутнице. Не хотел усугублять ее тревожного состояния. Насвистывал знакомый с детства мотив веселой песни путешественников, улыбался, откинувшись на подушки, покачивал носком до блеска начищенного башмака. Верный же Хмут весь извертелся на мягких подушках. Ему страсть как интересно было узнать, что будет дальше.

Красивая, — думал Маг-У-Терры, глядя на девушку. Он никогда раньше не сталкивался с Данницами, но эта явно пришлась ему по душе. Не такая, конечно, как Меллори, не из такого тонкого теста, но сделала бы честь любому молодому человеку. Даже и знатному жителю королевства. Тому неглупому, кто хочет верную жену и здоровых наследников. Каких бы детей ему нарожала, просто любо-дорого. Вот и сейчас у нее под сердцем сильный и крепкий малыш.

Волшебное сияние новой жизни не увидел бы только слепой. Что-то в сплетении линий судьбы нерожденного мальчика показалось магу странным, но чтобы в этом разобраться, надо было использовать заклинание, неподвластное непослушным губам. Не стоило и пробовать.

Карета остановилась. В окно заглянул один из посланных вперед всадников, Гун: «Вам стоит посмотреть на это, мастер».

Ну вот и все. Поиск закончен.

На сердце стало спокойно. Ему, конечно, в детстве вбили в голову учителя: «Семь Заклятий принес в мир Первый Данник. Шесть из них со временем потеряли силу, но Пятое, особенное, продолжает действовать».

Но Маг-У-Терры еще никогда не видел этого Заклятия в деле. А значит, несколько сомневался.

Маг открыл дверь, вслед за ним спрыгнула на дорогу Ивка, Хмут выбрался, на всякий случай сжимая в руке разделочный нож для мяса. Маг-У-Терры прижал к носу платок.

В воздухе стоял сладковатый запах горелой плоти. Девушка судорожно вздохнула. Ее чуть не вывернуло наизнанку. Посреди колеи лежали обугленные трупы дракона и всадника. Тела сгорели до костей, но серый пепел еще сохранял их форму.

Ивка вцепилась в рукав камзола мага, тот успокаивающе похлопал ее по руке: «Я же говорил тебе, что долго ехать не придется. Огонь, пожирающий все вокруг, вырвался из недр земли. Как оно и бывает в таких случаях. Все закончилось очень быстро. Но твой обидчик успел осознать, за что наказан».

Магия мщения — это серьезно. Выпущенная в мир столетия назад, она буквально пропитала воздух вокруг путешественников, как вода мягкую губку, щипала глаза, щемила душу, колола сердце.

Гун подошел к сожженным тела, дотронулся до них сапогом.

Серый пепел легко рассыпался по песку и траве. Стражник нагнулся, поднял туго набитый кошель и закопченную склянку с горькушкой.

— Это твое, Ивка?

Девушка молча кивнула.

— С-с-сейчас Хмут тщательно все вытрет. Незачем тебе руки пачкать.

— А можно, чеканки прямо сейчас? — попросила Ивка враз севшим голосом.

Гун взглянул на мага, тот утвердительно кивнул.

Ивка буквально вырвала грязный, чудом сохранившийся в огне кошель из рук стражника, прижала к груди. Потом развязала обгоревшую веревку, присела на траву, высыпала чеканки на колени.

Творения Милоградских магов по-прежнему ярко блестели на солнце, четко проступали на серебряном поле черные руны. Горячее пламя ничего не смогло поделать с магическим металлом. Или не захотело.

Ивка оправилась от происшедшего на удивление быстро. С удовольствием согласилась на предложение Мага-У-Терры разделить с ним трапезу. Тот, лениво потягивая вино, с удовольствием наблюдал, как заботливый Хмут толсто мажет паштет на хлеб, ловко режет ветчину, наливает в кубок сидр, а девушка уничтожает все это с удивительной быстротой.

— Если хочешь, — предложил ей маг, — езжай дальше со мной. Так будет безопаснее. В-в-видишь, какие крепкие молодцы по приказу одной регины провожают меня до Мереца. А в городе я найму других.

— А куда лежит ваша дорога, господин Магутерра?

— Вообще-то я еду навестить больного дядюшку. Н-н-но конкретно сейчас я еду в Маковую Долину. О ней рассказывают удивительные вещи. Хочу убедиться своими глазами.

— О, а я только что оттуда. Это и вправду удивительное место. Значит, нам не по пути. Знаете, высадите меня у какого-нибудь большого города, а дальше я уж как-нибудь сама.

Еще какое-то время девушка, горестно качая головой, рассматривала разорванный рукав, испорченное платье волновало ее намного больше, чем багровый рубец от удара плеткой. Прикидывала так и этак, как его починить получше.

Потом Ивку сморил сон.

Маг в задумчивости смотрел на разметавшуюся на обитой шелком скамье девушку. Толстая, пшеничного цвета коса, нежное загорелое лицо с россыпью веснушек, затянутая строгим платьем круглая грудь спокойно поднимается и опускается во сне. Упало вниз широкое запястье, отчетливо проступает белый шрам вокруг большого пальца. Тайна молодости. Еще более быстротечной, чем любовь. Вызов смерти.

Полевые цветы осмеливаются расти там, где очень скоро все покроет черный песок. Не спрашивая ничьего разрешения и ничего не боясь.

Маг повернулся к окну. Мелькали вдоль дороги березы и ели. Что же все-таки связывает его с девушкой Ивкой? Что встреча их не случайна, Маг-У-Терры уже не сомневался.

Просто перед глазами сложилась ранее разорванная на части картинка. Едва намеченный эскиз акварели.

Он отчетливо помнил, что собирался выбрать совсем другой путь. Короче и безопаснее. Но на этой другой дороге легло поперек колеи, не давая никакой надежды его объехать, могучее дерево, не срубленное, не сожженное, не сломленное старостью, с вывернутыми из земли мощными корнями.

Тогда-то маг и почувствовал, как кто-то невидимый крепко берет его за плечи. И направляет другой дорогой. И торопит в пути, не давая долго задерживаться на перегонах. Поднимая на рассвете, смежая глаза только к полуночи, подгоняет драконов. Магия стелилась в воздухе. Очень сильная магия. Но магия не могла отогнать круживших возле Ивки волков. Тут нужен был живой человек. И на его роль был выбран он. Проезжающий мимо маг со свитой и охраной успели вовремя. И с девушкой Ивкой ничего не случилось.

Не зря прилетала к нему ласточка перед началом пути, не зря кричала, призывно взмахивая крыльями.

А уж если на то пошло, и дядя совсем не случайно проявил свой скверный характер и заставил племянника пуститься в долгое путешествие.

И что-то говорило магу, что это не последняя встреча с красивой Данницей. Не последняя.

Ивка проснулась часа через два. По-детски потерла кулаками большие серые глаза. Опустила на пол ноги в штопанных-перештопанных чулках. Проверила, на месте ли чеканки и улыбнулась признательно магу и Хмуту.

Маг-У-Терры и Хмут неизвестно чему обрадовались, тут же устроили остановку. Кучеp развел костер, неизвестно откуда материализовался кем-то из стражников подстреленный заяц, старательно насаженный слугой на вертел. Хмут же заварил чай, достал зачерствевшие слегка бисквиты, груши и персики. Расстелил на траве плед. Расставил тарелки и чашки.

Ивка с аппетитом обгрызла хорошо прожаренный кусок мяса, потянулась за другим — наесться все никак не получалось. Даже стыдно было за свое обжорство. Но остановиться было невозможно.

Ивка облизала пальцы, вытерла рот тыльной стороной ладони, маг протянул ей салфетку.

Хорошие манеры закладываются в детстве, — неизвестно почему подумал Маг-У-Терры и неожиданно для себя попросил: — П-п-продашь мне чеканку, Данница? У тебя их еще много в мешке.

Ивка с сомнением посмотрела на мага: «Так вы вроде в полном здравии, господин Магутерра. А чеканки быстро теряют свою силу. Через несколько месяцев это будет просто кусок серебра. Может быть, вам лучше не тратить деньги понапрасну?».

— Эт-т-то ничего. На всякий случай. Мне очень важно вернуться домой живым и здоровым, понимаешь? Чтобы не расстраивать одну милую регину. А дорога — она длинная. Мало ли ч-ч-что может случиться.

— Вот, — развязала Ивка заветный кошель. — Выбирайте. Только лучше будьте здоровы.

— Я п-п-постараюсь, — серьезно ответил Маг-У-Терры.

К концу дня они добрались до города Перевела. Маг-У-Терры представил Ивку охране как свою родственницу, тем самым избавив ее от оплаты за проезд в город, и лично проводил девушку до гостиницы.

Потом прошелся с ней по Обозной Площади, выбирая хозяина каравана поприличнее. Удостоверился, что Ивка рассказала историю чудесного спасения чеканок. Добавил к этому несколько ярких подробностей. Про то, как бил из земли волшебный всепожирающий огонь, корчился в муках наказанный злодей и слышался в округе страшный хохот Первого Данника.

Хотел было предложить девушке дождаться его из поездки, чтобы потом путешествовать вместе. Но кто-то невидимый стал сзади, дунул в затылок: «Не надо».

Мих

Путешествовать Мих предпочел бы пешком. Но уж больно велики были расстояния. Пришлось смириться.

Вот и трясся он теперь в душном фургоне, среди рулонов полотна и ящиков с кружевами, не желая пересесть к вознице на свежий воздух и лицезреть буро-зеленые костлявые задницы.

Хозяин каравана заглядывал периодически в фургон, проверял наличие путника и отправлялся по своим делам.

Кормили всухомятку, но неплохо. И чай наливали исправно по утрам и к ужину.

Дорога была широкая, ровная. Наемники бурати охраняли караван от разбойничьих шаек. Восемь широкоплечих мужиков и одна девка, ничем от них не отличавшаяся. Мощная, коротконогая, с равнодушным взглядом странных разноцветных глаз.

В своем мире Мих был против приема девушек на чисто мужские специальности: в пожарные, полицию, боевые войска. В борьбе с огнем, в рукопашной, в погоне им просто не хватало мышечной массы.

Но женщины-бурати эту установку подрубали на корню. Ух, какие были у бурати женщины! Что там — коня на скаку. Вот дракону шею свернуть — плевое дело. Взглядом башку продырявить — пожалуйста, почище любого трепана для лоботомии. Обидишь такую — и на всю оставшуюся жизнь инвалид. И физически, и морально.

Под мерный скрип колес Мих, разлегшись на циновке и положив руки за голову, вспоминал первые дни в чужом мире. Как он, испуганный и злой, продирался сквозь неизвестный науке кустарник там, где совсем недавно пролегала лесная дорожка вдоль малинника.

Собственно, ему еще несказанно повезло.

Ошарашенного, перетрусившего, бредущего неизвестно куда Миха подобрали лесники контеза Ваца Синеги. И как интересный экземпляр, изъясняющийся на непонятном языке и одетый как огородное пугало, доставили в замок. Вместе с рюкзаком. В котором ничего не тронули. Набреди Мих сначала на разбойников, жадных путников или просто дикого зверя — и все повернулось бы совсем по-другому. И тут же и закончилось. Не в его пользу.

Посмотреть на интересную находку собрались все члены семьи. Жизнерадостный, невероятно толстый контез Вац, пребывающий в состоянии вечного перекуса, его отец Жан, старый и худой, похожий на большого седого паука, беременная жена Сона и двое сыновей.

Мих, помнится, вел себя как последний осел: пытался что-то объяснить, кипятился, брызгал слюной, доказывал, тянулся пожать мужчинам руки, тряс мобильником. Семья контеза глазела на все это как на бесплатное представление комедианта и пожимала плечами.

Кончилось все тем, что старый контез Жан вдруг захрипел, закатил глаза, перестал дышать и, схватившись за грудь, осел на каменный пол.

Мих среагировал автоматически — вбили в голову на практических занятиях в институте. Плюс пару раз уже попадал в такие ситуации. Склонился, положил руку на шею, не почувствовал пульса и сильно ударил старика кулаком в грудь.

Два стражника запоздало наставили пики ему в застежку рубашки. Но дело было сделано. Старик судорожно вздохнул, потом, немного погодя, вздохнул еще раз, закряхтел и открыл глаза. Взгляд был мутный, несфокусированный. Но процесс пошел. Контезу-старшему на этот раз повезло реанимироваться.

Правда, одно ребро все же треснуло (а может, и сломалось; без рентгена поди проверь), пришлось накладывать давящую повязку. Но это были уже мелочи.

А к Миху после этого случая все благородное семейство прониклось глубоким уважением и убеждением, что он великий лекарь. Мих спокойно мог назваться шпионом далекого государства. Его все равно не выдали бы и уж тем более не выгнали.

Вац приставил к Миху учителя языка. Через два месяца лекарь худо-бедно заговорил. Он вообще был способный к языкам. А когда Мих выразил желание выучиться мастерству у живущей на далеком хуторе известной травницы, контез отправил ей в подарок двух поросят, чтобы была посговорчивее и повнимательнее.

Мих прожил у контеза без малого восемь месяцев. Его принимали если и не за члена семьи (все же родословная подкачала), то за верного друга. По вечерам за пышными, обильными обедами, когда мужчины вели нескончаемые разговоры о соседях, королевской семье, погоде и пахоте — Мих постигал тонкости мира, куда его угораздило попасть.

Мих присутствовал при родах госпожи Соны, которые, слава богу, прошли благополучно и его вмешательства не понадобилось. Мих был уверен, что опытная повитуха знает в деле родовспомоществования гораздо больше, чем он.

Заодно провел несколько кратких уроков гигиены у младшего поколения контезов. Не то чтобы верил, что его советам последуют, но хотелось хоть чем-то отплатить за гостеприимство.

Впрочем, отплатить скоро получилось сполна. Простудился и заболел младший сын контеза — пятилетний Родко. Простуда перешла в бронхит, а бронхит в воспаление легких.

Мальчик метался в жару, Мих просиживал рядом ночи напролет, меняя на пылающем лбу ребенка смоченные в уксусе салфетки. А потом, когда не удалось победить болезнь, достал из заветных, неприкосновенных запасов пачку антибиотиков. Из тех, что несколько месяцев назад вез матери. Тех, что берег на крайний случай. Для себя.

И мальчик через несколько дней пошел на поправку.

После этого случая Мих мог всю жизнь прожить у контеза без забот и бед, как мышь под веником. Но для себя он решил: если он в этот мир попал, то, значит, где-то существует ход обратно. Во всяком случае, в это верилось. А если сидеть на одном месте — никогда его не найдешь.

Так вот Мих и стал бродячим лекарем. Исходил большую часть провинции, а теперь отправился в путешествие. Он все еще надеялся вернуться домой.

Караван двигался очень медленно. Купцы делали частые остановки. Можно сказать, в каждом городе чуть побольше поселка. Вели долгие, до нескольких дней, переговоры с торговцами-оптовиками о покупке и продаже, иногда заканчивающиеся шумными попойками до утра с пьяными объятиями и слюнявыми поцелуями.

До полудня Данники маялись от похмелья. Потом приезжали фуры. Начиналась разгрузка коробок с кружевами и рулонов полотна, погрузка мешков, ящиков и бочек со всякой всячиной. Затем шли расчеты, подведение итогов и неспешное возвращение обратно на дорогу. И все начиналось сначала.

Мих скучал и кис от безделья. К тому же в набитых фургонах все труднее было устроиться с комфортом. Ящики норовили заехать в бок острым углом, мешки — прихлопнуть, а бочки — придавить. Приходилось выбираться на свет божий, устраиваться рядом с возницами, лицезреть широкие драконьи хвосты. Только и радости было, что пробежаться трусцой вокруг для разминки.

В конце концов Миха такое путешествие окончательно достало. У въезда в большой город в дне переезда до моря он распрощался с Данниками, рассчитывая добраться туда уже пешком.

Мих покинул караван до рассвета, после утомительного ночного перегона. Ворота были еще закрыты. Многочисленные путники: пешие, конные-драконные, караванные расположились недалеко в поле. Жгли костры, варили кашу, кипятили воду. Или просто дремали, завернувшись в плащи и куртки.

Мих пристроился на краю, рядом с лесом. Прислонился к лысому, без коры, белесому стволу дерева-голяка и попытался задремать, намотав лямки заплечного мешка на руку. Раззяв здесь не жаловали и не жалели. А где, скажите, с раззявами по-другому?

Хотелось есть. Хотелось выспаться в мягкой постели. Посмотреть новости по телику. Много чего хотелось…

В прохладном, предрассветном воздухе вдруг раздался женский крик. Крик повторился еще раз. И еще.

— Лекаря, — заволновалась толпа. — Есть ли лекарь? Неужели лекаря нету?

Мих тяжело вздохнул. Когда так кричат женщины, то это, вполне вероятно, к родам. А принимать роды он не любил. Вернее, не умел. Короткая институтская практика в гинекологическом отделении в Питере ничему его не научила. Разве что отбила всякое желание в скором времени заводить детей. Работая на скорой, Мих, бывало, что и доставлял рожениц в больницу, но те, будто чувствуя его беспомощность, терпели до приемного покоя. Ни одна не подвела. А в этом мире к рожонкам приглашали повивальных бабок.

Один раз, так случилось, Мих принял у измученной трехдневными схватками до нечеловеческого состояния немолодой женщины мертвого, с обвитой вокруг горла пуповиной, мальчика. За что был почти придушен мужем несчастной. Уже хрипел, когда соседи его отбили. Повторения не хотелось.

Но, добрый доктор Айболит, он под деревом сидит. Мих достал из мешка лекарскую косынку и, размахивая ею как флагом, стал пробираться сквозь густое человеческое варево: переступал через вытянутые ноги, огибал выставленные задницы, отлипал от пышных грудей. Люди расступались. Кто быстро, кто нехотя.

Цель Мих опознал издалека. По толпе любопытных, окруживших лежащую на земле стонущую женщину. Кто просто жадно глазел, кто давал советы, кому лень было посторониться. Развлечение себе нашли, козлы.

Мих растолкал любопытных. Подошел к рожонке, сказал строго: «Я — лекарь. Кто с тобой здесь? Муж? Пусть разгонит толпу. Не на что тут пялиться. Не бродячий цирк. Ма? Горячей воды, тетя. Вон у того костра попросите, там уже закипела. Как тебя зовут? Лин? И как тебя, Лин, угораздило отправиться в путь на сносях? Возвращались домой в город? Не успели? Расслабься, Лин. Роды первые? Схватки частые? Сейчас посмотрим, что у нас здесь. Я хороший лекарь. И знаю, что делаю».

Врал Мих. Врал Петербургский Айболит без зазрения совести. Мало чем мог он тут помочь. Но одно знал точно: лекарю должны верить. Безоговорочно и беспредельно. Иначе грош тебе цена.

Мих погладил горячий, раздутый живот. Попросил полить на руки воды, произвел внутренний осмотр. Похоже было, что шейка матки полностью раскрылась. Рука оказалась в крови. Это нормально или что-то пошло не так?

— Вот что, Лин. Осталось совсем чуть-чуть. Теперь все зависит от тебя. От того, как правильно ты будешь тужиться. Делай это только по моей команде. Вот пошла хорошая схватка. Давай, милая.

— Молодец, Лин. Сожми мою руку. Или руку Ма. Так будет легче.

— Еще раз. Я знаю, что ты устала. Но надо. Надо.

— Последний раз.

— Самый последний.

— Самый-самый последний.

Все!

Младенец оказался девочкой. Здоровой и вполне себе жизнеспособной. Мих шлепнул ее по попке. Девочка запищала котенком, сморщив красное личико.

Мих передал ребенка на руки всхлипывающей Ма. Велел обмыть и запеленать. Повернулся к Лин. И вот тут зашлось сердце.

На серой простыне под рожонкой стремительно расплывалось красное пятно.

Послеродовое кровотечение. Черт. Ему не по силам такое кровотечение остановить. В Питере, приехав по такому вызову, Мих бы уже вез Лин в больницу, прилаживая по дороге капельницу с физиологическим раствором. А в больнице готовили бы операционную.

Что он, мать вашу, мог сделать здесь, имея под рукой клещи для дерганья зубов и банку с собачьим жиром. Можно заварить траву зинь, способствующую свертываемости крови. Но здесь она поможет, как мертвому припарки.

Всходило красное, распухшее, как после попойки, солнце, совершенно равнодушное к людским бедам. Простыня совсем намокла. Кровь стекала на пожухлую траву.

У девушки Лин, прожившей на свете не больше восемнадцати лет, посерело лицо, запали глаза, выступили на лбу капли пота.

Она пыталась что-то сказать, но лишь невнятно шептала побелевшими губами.

— Что же это такое? — испуганно спрашивала Ма, прижимая к себе новорожденную. — Все будет хорошо?

Мих отрицательно покачал головой: «Лин умирает. Истекает кровью. Я ничего не могу сделать. Посидите с ней. Вы и этот мальчик, муж. Проводите. Я подержу ребенка».

Ма закусила ладонь. Завыла тихо, сквозь зубы. Мих едва успел подхватить сверток с девочкой. Муж Лин, совсем еще молодой, растерянный, толком не понимающий, что происходит, опустился рядом с ней на землю, стал гладить по волосам.

Мих пощупал слабый, частый пульс. Сколько еще молодое, сильное тело будет бороться за жизнь? В человеческом организме пять литров крови. Немного времени требуется, чтобы всю ее потерять.

Смерть явилась на поляну собирать законную жатву. Дышала холодом в затылок. Торопила, звала. Собиралась совершить таинство ухода.

— Здравствуй, лекарь Мих, — раздался рядом знакомый голос.

Мих поднял голову. Сквозь толпу к нему протискивалась девушка Ивка. Данница.

— Рожонка умирает, — устало сказал он, вытирая окровавленные руки о ветошь. И добавил зло: — У них нет денег заплатить за чеканки. И у меня нет.

Ма и муж Лин, поглощенные своей бедой, даже не обернулись. Чеканки были из другой, богатой и сытой жизни. С замками, выездами, перчатками на руках и поросенком на вертеле. А в их мире жили и умирали без них.

Данница, хмуря белесые брови, взглянула на красную траву, вдохнула тяжелый запах крови. Постояла мгновение, покачиваясь на носках, и решительным жестом достала из-под фартука обгоревший кошель. Тонкие пальцы споро развязали черный шнурок.

Чеканка блеснула на солнце. Ивка оттолкнула ничего не понимающих близких Лин и прижала серебряный металл к неподвижной руке девушки.

— Чеканка, — раздалось вокруг. — Чеканка. Данница. Данница. Чеканка.

У Лин не осталось сил кричать, когда чеканка стала растворяться в умирающей плоти. Утренний ветер быстро разогнал розовый дым.

Кровотечение прекратилось через пять минут. Лицо у рожонки порозовело, заблестели глаза. Она попросила воды. Долго не могла оторваться от котелка, пила взахлеб, капли сбегали по подбородку, капали на грудь.

Ма кинулась было целовать Ивке руки. Стала предлагать все деньги, что у них были. Ивка хмуро отмахнулась. У Миха создалось впечатление, что Данница сама не рада опрометчивому поступку.

Лекарь скомкал окровавленную простыню, постелил свежую.

Закряхтел младенец, требуя кормежки. Лин расстегнула помятую рубашку.

Ивка села на землю, вытряхнула из башмака мелкий камушек.

— Спасибо тебе, — сказал Мих, — не ожидал.

Девушка только губы поджала.

— Данница спасла рожонку. Не оставила сиротой ребенка, — раздался рядом низкий хрипловатый голос. — Шапку по кругу!

К Миху и Ивке подошел молодой смуглый человек в полосатой рубахе, стянул с головы соломенную шляпу, кинул в нее два серебряных таллена, поднял над головой.

— Шапку по кругу!

Звенели, падая, медные монеты. Четвертаки, полушки, полуталлены и таллены. Их бросали в шляпу крестьяне из ближних деревень и Данники из дальних краев. Женщины в потертых платьях с простых повозок и расфранченные молодые люди из окон карет. Улыбающиеся дети и морщинистые печальные старики.

— Шапку по кругу.

Соломенная шляпа вернулась наполненная до краев медью и серебром. Человек в полосатой рубахе передал ее Ивке, представился: «Славен. Я Данник, бываю в этом городе часто. Меня тут каждая собака знает. Штучный ты товар, девочка. Деньги отнеси меняле на базарной площади. Скажи ему: что не хватит до золотого, пусть запишет за мной».

Добавил смеясь: «Выходи за меня замуж, Данница. Страсть, как ты мне по душе пришлась. Я такую по всему свету искал».

Ивка покраснела. Сказала сердито: «Меня жених ждет. И потом, я только в Милограде жить могу».

— Ради такой готов в Милоград перебраться. Да ну его, жениха этого. Не стоит он тебя. Когда домой собираешься?

— Через полгода.

— Жди в гости. Как зовут тебя?

— Ивка.

— Вот и хорошо, Ивка. Приглашаю на ужин. Я остановился в корчме Таверана, будет время и желание — приходи. Буду рад.

Мих и Ивка сидели на поваленном дереве в городском парке. Мих угощал девушку остатками сахарных фиников, рассказывал о поездке в Регнауш, но Данница слушала вполуха, хмурилась, ела без аппетита.

— Что-то не так? — спросил Мих.

Ивка вдруг разрыдалась: «А вдруг и у меня как у этой девушки? Вдруг я умру, пока рожать буду? Мало, что больно и страшно, так еще и опасно!

— Ну, такое редко случается. А ты оставь одну чеканку для себя. На всякий случай. Потом вернешь магу как непроданную.

— Ничего ты не знаешь, — зло выкрикнула Ивка. — Мы же в этом Милограде как прокаженные. Не такие, как все. На нас чеканки не действуют. Единственных во всем королевстве.

Мих виновато пожал плечами. Сказать тут было нечего.

Ивка вытерла ладонью слезы. Тщательно отряхнула передник: «Проводишь меня до корчмы Таверана?»

— Знаешь, Ивка, — осторожно начал Мих, — не надо так буквально верить тому, что говорят тебе молодые мужчины».

— А я и не верю. Отвлечься хочу. Хорошо время провести, — грустно усмехнулась Ивка. — Так проводишь?

Мих легко поднялся, галантным кавалером протянул руку, сказал непонятно: «Для вас, мадемуазель, я готов на все».