Данница

Глава 5

Глава пятая

— Дорогой мой, на чем держится Мир?

— Мой дорогой, Мир держится на душах ушедших.

Из разговора двух умных магов

Ивка

Ивка стянула липнущую к телу мокрую рубашку, короткие, до щиколоток, полотняные штаны. Тело сразу же покрылось гусиной кожей. Девушка завернулась в тонкое, ветхое полотенце, стала отжимать волосы. Деревянный настил вокруг сразу потемнел от влаги. Рядом сидели и лежали на скамьях, греясь на солнце, женщины поселка Раттенпуль, бесстыдно выставив плоские белые зады и раскинув ноги, жевали вонючий табак, сплевывали на горячие камни коричневую слюну сквозь порченые зубы, сплетничали. Голые тощие карапузы носились вокруг, загорелые и шустрые, как мелкие рыбешки. Матери покрикивали на них, чтобы не приближались к воде. Дети не слушались, подбегали к краю деревянного настила, опускали в воду облепленные песком ноги. Женщины шлепали непослушных. Над скамейками стоял густой рев.

Купальня была бесплатная, народ здесь собирался простой. Ивка пристроилась с краю на лавке, вытянула ноги.

На берегу была еще одна купальня, где брали за вход деньги. Там стояли деревянные лежаки, кресла, слуги разносили запотевшие стаканы с холодным соком, фрукты и печенье. Но Ивке было жаль денег на такое удовольствие. Хотя у нее в кошельке и лежали теперь три серебряные монетки — то, что осталось сверху золотого, собранного за спасение рожонки.

Сегодня она собиралась окунуться в море еще раз, а потом отправиться смотреть на закат. За свое месячное пребывание в Раттенпуле Ивка не пропустила еще ни одного. Сердце щемило радостью и тоской, когда раскаленный круг, похожий на маковый цветок, высветив на воде алую дорожку, медленно скрывался за горизонтом. Сразу становилось темно, и Ивка спешила домой, в крошечную, но чистую комнату с печкой, кроватью и колченогим столом, на котором всегда стояли свежие цветы. Ходить ночью по пустынным улицам она боялась. Ивка доставала сыр, хлеб, нагретые солнцем помидоры, бутылку сидра. С удовольствием утоляла голод. Замечательно было бы, конечно, разделить поздний ужин с кем-нибудь из знакомых, но и так было хорошо.

Девушка, как и рассчитывала, нашла место кухарки у бригады каменщиков. Подрядчик строил высоченную ратушу из четырех этажей. Уже был закончен подвал, лужайка в центре города была полностью скрыта под деревянными балками, штабелями досок и сваленными в кучи кирпичами.

Вставала Ивка затемно, разводила огонь в очаге, приносила из колодца воды. Варила нехитрую еду из привезенных подрядчиком продуктов. Пшеничную и гречишную каши на сале, острые супы с летними овощами: свеклой, морковкой, горохом; картофельное жаркое с нарубленными коровьими хвостами. Но никто большего и не требовал. Мужики хвалили. Освобождалась Ивка рано и, перемыв котлы, сразу шла на море. Покупала сладкие персики и груши. Странный местный виноград с ягодами двух цветов: желтого и фиолетового. Купалась или бродила по заросшему диким кустарником скалистому берегу.

Жарко, сухо, солнце светит прямо в глаза, согревает каждую косточку. Из-за стен купальни пахнет жареной рыбой — это готовят ужин носатые сердитые братья в забрызганных жиром фартуках в харчевне на берегу. После купания Ивка зайдет туда и купит сразу двойную порцию. Есть хотелось всегда. Даже ночью она вскакивала с постели и жадно поглощала припасенные как раз на такой случай хлеб и яблоки.

Ивка вытерла нос загоревшей рукой, с наслаждением вдохнула идущий от нее запах водорослей, дотронулась языком до горько-соленой кожи.

Женщины вокруг Ивки расхаживали голышом, не стеснялись. Одна из них присела на острую гальку, сунула грудь в голубых прожилках орущему лысому младенцу с покрытым коростой затылком. Женщина походила на старую сморщенную грушу. На смуглой спине отчетливо проступали ребра. Дряблый отвисший живот складками лежал на коленях. Рядом с женщиной стояла молодка на сносях. Казалось, ее распирает изнутри огромное яблоко. Фасолина пупка торчала вперед на натянутой, как на барабане, коже. Казалось, дотронься, и кожа треснет, брызнут во все стороны внутренние соки, и младенец упадет к тоненьким ломким ногам. Неужели Ивка скоро станет такой же? Ведь у нее самой, еще невидимый под платьем, но хорошо ощутимый руками, живот стал понемногу наливаться, выдаваясь вперед. Данница почему-то стыдилась этого, старалась всячески живот прикрыть, защитить от посторонних глаз.

— Эй, — крикнула ей брюхатая девица, уперев руки в необъятные бока. — Уступи место. Тяжелая я.

— Я тоже тяжелая! — огрызнулась Ивка.

— Я тяжелее. Уступи, бесстыжая какая.

Женщины вокруг зацокали языками в предвкушении приближающейся ссоры. Им очень хотелось посмотреть, как две девицы будут царапать друг другу лицо и драть волосы.

— Жолина! — тоненько крикнул кто-то. — Врежь этой чужачке. Пусть знает!

Ивка плюнула и встала. Не то, чтобы испугалась, а неохота было связываться.

Отвернулась к стене и начала натягивать еще влажные рубашку и штаны. Пошла к воде. В рубашках и штанах купалось все местное население. И мужчины и женщины. Называлось это неудобное безобразие «купальный костюм».

Раттенпульцы хорошо плавали, заплывали далеко в море. Ивка пыталась научиться, но получалось плохо. Она отчаянно колотила руками и ногами по воде, уходила под воду, выныривала испуганная, отплевывалась, терла глаза. Глаза тут же начинало щипать. Но все равно было хорошо.

Несколько раз Ивка каталась на парусной лодке. Такое удовольствие стоило всего два медяка. Прохладный ветер обдувал разгоряченное лицо. Вдоль опущенной в зеленую воду ладони поднималась белая пена. Один раз прямо перед носом выскочила из воды в воздух красная рыба с выпученными глазами. Удивленно глянула на Ивку и скрылась в волнах. Говорили, что иногда вечером из глубины поднимаются мертвенно-бледные русалки с хвостами в гниющей чешуе и заманивают за собой неудачливых рыбаков. Говорили, повелитель моря, Кептун, когда бывает в ярости, размахивает своим каменным трезубцем, и тогда поднимается страшный шторм. Говорили, живет на дне мудрая змея Медун, исполняющая желания тех, кто сумел до нее донырнуть. А донырнуть до нее можно только с огромным камнем в руках. Но мало ли о чем говорили в поселке Раттенпуль.

Над очагом булькала в котле гречишная каша. Ивка, поудобнее устроившись на круглом камне, толкла в ступке горошины перца. Размышляла о том, сколько картошки надо будет начистить для супа, сколько налущить гороха, и купит ли хозяин ставший дешевым местный виноград. Медленно выползали из-под навеса заспанные строители, зевали, кряхтели, плескали в лицо холодную воду из ведра.

Кто-то из работников неожиданно схватил Ивку за шею мокрыми руками. Данница сердито стеганула его полотенцем. Вот нашли забаву: пугать ее, когда совсем не ждет. А то еще и за седальницу щиплют. А ведь у каждого дома жена или две. И куча детей. Хорошо хоть, приставать не пристают. Да и то только потому, что Ивка первым же вечером поведала им во всех ужасных подробностях историю Рога.

Ивка спустилась по узкой, крутой тропе, присела на нагретый за день камень лицом к морю, устало прикрыла глаза. Но и сквозь веки чувствовала красное тепло вечернего солнца.

Напротив возвышался над водой заросший морской травой бугристый валун, похожий на подгоревшую, заплесневелую горбушку. Ивке хотелось когда-нибудь доплыть до него. Но по всему выходило, что желание так желанием и останется. Как раз в этом месте глубоко становилось сразу у берега. Один раз Ивка попробовала достать до дна, ушла под воду, испугалась и скорее выбралась на берег. На воде Ивка держалась так же хорошо, как чугунный утюг Ма Уллики.

— Эй, ты ушнула там? — раздалось со стороны моря.

Ивка открыла глаза, удивленно огляделась. У недостижимого валуна, на одном из подводных его выступов, пристроилась пухлявая девица. Мокрая светлая коса ее была перекинута на грудь. Полотняная рубашка «купального костюма» сползла с бледного плеча, открывая выступающие ключицы. Верхние зубы девицы выдавались вперед, отчего та напоминала малахольного кролика, решившегося искупаться.

— Я тебя чашто на берегу вижу. Любишь море? — голос незнакомки звучал так, будто маялась она круглый год сильным насморком.

— Очень! Всю жизнь бы так сидела, — улыбнулась Ивка.

Насморочная девица улыбнулась в ответ. Среди остреньких зубов не хватало одного резца. Незнакомка, устраиваясь поудобнее, повернулась к Ивке боком. На правой скуле отчетливо проступал лиловый кровоподтек.

— Што шмотришь, — нахмурилась девица. — Это Па так шердилша. Он у меня знаешь какой вшпыльчивый.

— За что сердился? — поинтересовалась Ивка.

— Замуж выдать хочет, — охотно начала рассказывать девица. — А я не хочу. От шватов прячусь. Я другого люблю. Тебя вот еще жамуж не выдают?

— Думали, но я раньше Данницей стала. Теперь меня в жены вряд ли возьмут. С ребенком-то. Разве что вдовец старый.

— Ну и не жалей. Чего там хорошего, взамуже. Я бы вот веш век швободной прожила. Я здесь чашто бываю. Тут к берегу парнишка один приходит. Кра-а-асивый. Глаза синие, кудри смоляные, плечи широкие. Заглядетьша можно. А уж когда петь начинает — тут у меня шердце заходитша. Я ему подпевать из воды начинаю, он вше оглядываетша, оглядываетша, меня глазами ищет. А я вше прячусь, все прячусь. Так мы вмеште друг дружке подпеваем до шамого рашвета. Сладко так. Только смотри, глаз на него не клади. А то утоплю.

— А что ты парнишке не покажешься?

— Да ты што, — замахала руками девица. — Па узнает: меня убьет, его убъет. Нет, лучше мне швой век одной вековать.

Девушка шмыгнула носом, высморкалась в пальцы, подплыла ближе к берегу.

— Ой, што это у тебя за шклянка на груди вишит?

— Так, настой лекарственный.

— И вовше не наштой. Я знаю, знаю, это горькая роша из Маковой Долины. Отдай ее мне, хоть забудушь до утра от тяжелых мышлей.

— Ну, горькушка денег стоит, — сразу перешла Ивка на деловой тон.

— Подумаешь, денег, — небрежно бросила новая знакомица. — Тебе школько?

Достала откуда-то из воды сплетенный из зеленых нитей кошель, вытряхнула на ладонь содержимое. Серебряные монеты рыбьей чешуей блеснули в руке: «Трех хватит?»

Ивка на столько не рассчитывала, но пробурчала недовольно: «Мне за горькушку эту пять обещали».

— Врешь ты все, — заявила девица. — А хоть бы и пять.

Отсчитала таллены, подплыла к берегу, протянула Ивке. Рука оказалась неожиданно теплой, будто прогретой у зимней раскаленной печки.

Ивка стянула с шеи склянку с росой.

Девица выдернула пробку, жадно вылила содержимое склянки в рот, поморщилась. Замерла, прислушиваясь к своим ощущениям. Глаза ее медленно подернулись масляной пленкой, рот растянулся в счастливой улыбке.

— Хорошо-то как! — девица крутанулась в воде, мелькнула полоска незагорелой кожи под рубашкой, взвился и с силой ударил по воде огромный рыбий хвост. Полетели в стороны холодные брызги.

— Для тебя уже готово мешто в небешной лодке, — хихикнула девица и добавила, подумав: — Скоро отплывать. Собирайся, милая.

Показала Ивке длинный зеленый язык, вскрикнула и ушла на глубину. Пропала странным мороком. Была — не была. Кто знает. Но монетки в руке остались, не пропали.

— Вот ведь почудится, — удивленно покачала головой Ивка. Встала и, подобрав подол, на всякий случай побыстрее убралась с места странной встречи.

В спину ей летели, дробились в воздухе разудалые, не очень разборчивые слова песни.

Черну воду не пила-а-а,

Чай тебе я не мила-а-а.

Я при… тебе… в ночи…

Интересно, — думала Ивка, отодвигая на ходу от лица ветки с колючими листьями. — Придет ли сегодня парень-красавец на берег петь вместе. И если придет — чем это все закончится.

Ивка разложила на столе чеканки. Тщательно пересчитала несколько раз. Она точно знала, что их осталось пять, но девушке доставляло удовольствие дотрагиваться до блестящей, покрытой рунами поверхности, гладить прохладный металл, протирать мягким куском материи причудливо изрезанные края.

Чеканки прилипали к пальцам. Ивка поднимала над столом руку. Чеканки не падали, держались крепко, будто приклеенные. Над ними плыл розовый дым. Едва ощутимо пахло хвоей. Во рту стоял горький привкус полыни.

С чеканками было жалко расставаться.

Несколько раз Ивка выходила на площадь перед ратушей, там, справа от входа, негласно было выделено место, где собирались Данницы и те, кому был нужен их спасительный товар.

Вблизи от города находился санаториум хворых черной лихорадкой, от которой больше умирали, чем вылечивались.

Там под присмотром врачевателей больные принимали ванны из подогретой морской воды, лежали в чанах с жирными грязями, глотали вытяжки из морских водорослей и настойки местных горных трав.

Больные бывали в городе. Иногда их можно было отличить от здоровых людей лишь по частому сухому кашлю, но иногда попадались на глаза те, на ком черная лихорадка ставила глубокую печать. Изможденные, с блестящими глазами, с обтянутыми сухой, желтоватой кожей худыми лицами. Эти постоянно носили с собой склянки для темной, с красными прожилками мокроты, исторгаемой их больными легкими. Таких старались обходить стороной.

Ивка часами просиживала на скамейке у ратуши, но к ней никто не подходил. То ли не было у больных таких денег, то ли теплилась еще надежда на выздоровление.

В конце концов Ивка вовсе перестала выбираться на площадь. Чеканки можно было продать и в другом месте. Не клин же сошелся на этом приморском тихом городе.

— Э! — забарабанили вдруг в дверь.

Ивка осторожно выглянула в окно. Один из каменщиков бригады, которых она кормила, упорно стучал кулаком по тонким доскам.

— Пу-усти, — пьяно бубнил он, — пу-усти, зараза.

— Уходи, — сердито закричала из-за двери Ивка. — Уходи. Я заклятие призову.

— Не уйду, — упрямился мужик. — Ты сладкая. Тебе без меня ску-учно. Пусти, справим удовольствие.

Ивка вздохнула, дотронулась на всякий случай до оберега, забралась с ногами на кровать и стала ждать, когда пьяный каменщик уберется.

Будь здесь Ма Оница, она бы знала, что дураку ответить, а то и ушат помоев вылила бы на его голову. Ма Оница была остра на язык и скора на расправу.

Вдруг невыносимо захотелось оказаться дома, в окружении знакомых запахов и звуков. Расцеловать Ма, обнять Па, прижать к груди лохматую голову Верики. Что говорить, Ивка порядком соскучилась. Но путешествия прерывать не собиралась и не торопила дни, оставшиеся до возвращения. Сколько еще оставалось в мире удивительного, не увиденного ею.

— Вот образцы материи, которая у меня есть. Не сомневайтесь, госпожа, качество самое отменное, стирается хорошо и не мнется. Сноса ему не будет, здоровья вам на долгие годы, — портниха обращалась к Ивке почтительно, заглядывала в глаза, улыбалась широко.

Ивка к такому вниманию не привыкла и чувствовала себя не в своей тарелке.

Но это не помешало ей самым тщательным образом пощупать, помять и даже понюхать то, что предлагала ей мастерица: красный атлас, синий батист, желтый крепдешин. В конце концов девушка остановилась на отрезе светло-серого, жемчужного оттенка, плотного сатина. Теперь оставалось самое трудное — выбрать фасон. Портниха принесла книгу с рисунками. Ивка задумчиво стала листать страницы.

Через две недели платье было готово. Светлое, маркое, с вызывающе низким лифом, пышными рукавами, которые невозможно засучить, многочисленными складками на юбке, которые невозможно отгладить. Это было ужасно непрактично. Но это было прекрасно.

Ивка решилась потратить на обновку серебряный таллен. Непростительная расточительность, но жалеть о содеянном почему-то не получалось.

Также были сделаны на заказ черные полусапожки из тонкой, мягкой кожи и новый чепец.

Ивка, нарядившись, долго кружилась по своей маленькой комнатке, а потом аккуратно сложила обновки и убрала в котомку. Представить себя разгуливающей в Раттенпуле в таком наряде она не могла совершенно. Да и скажите на милость, не варить же в таком картошку. К тому же Ивка могла побиться об заклад, что каждый пришедший на ужин каменщик попытается заглянуть ей за корсаж.

Пройтись бы приодевшейся, с настоящей, сделанной куафером прической перед Славеном. Вот он бы оценил. И нужные слова нашел.

«Королева моя. Краше и желаннее тебя никого нет. В глазах твоих звезды, в улыбке сладость, в волосах серебряные колокольцы».

Вот как бы он говорил. Может быть, даже скорее всего, эти слова ничего не значили. Но хотелось их слушать еще и еще. Купаться в них, тонуть, умирать и возрождаться заново.

А потом бы платье легло на спинку стула, погасли бы свечи, взметнулась облаком белая простыня…

Прекрати, — приказала себе Ивка. — Ты из Милограда. В Милограде все не так. Все по-другому. А мечты на тарелку не положишь. И хреном не приправишь. И тяжелая ты, на пятом месяце. Уже скоро к дому поворачивать.

Еще через неделю Ивка взяла расчет, запаслась краюхой хлеба и бутылью с водой, сложила вещи и снова собралась считать данны. И она точно знала, куда теперь лежит ее путь. Оставалось только в последний раз взглянуть на море.

Маг-У-Терры

«Родители часто приходят ко мне во сне. Па ждет в библиотеке, Ма, немножечко бесцеремонно, направляется сразу в спальню.

— Ма! — говорю я ей, гладя тонкие запястья в голубых венках, — ты же видишь, я уже взрослый мужчина. Мало ли чем я могу быть занят.

— Пустяки, — тихо смеется Ма, гладя меня по голове. — Ничем ты не занят. И мы с тобой вдоволь поговорим. Я соскучилась.

И мы говорим, говорим ночь напролет. В основном обо мне. Ма интересна каждая подробность. О книгах, которые я прочел, о людях, с которыми я встретился, о девушках, которым я улыбнулся.

С легкой укоризной в голосе Ма спрашивает, не собрался ли я, наконец, жениться. И расстраивается, когда я сообщаю, что еще не готов. Раньше я отговаривался тем, что все девицы в округе неинтересны и некрасивы. Но теперь я расскажу ей о регине. И глаза Ма увлажнятся от радости. И мы выпьем за это горячего пряного вина из дорогих бокалов, которые я разбил в детстве, лет двадцать назад. И за которые меня никто не ругал.

А потом Ма отступает, тает в ночи, уступая место Па.

В библиотеке ярко горят дрова в камине, Па с удовольствием листает страницы старинных книг, вертит в руках незажженную трубку. От него забыто пахнет табаком и свежестью туго накрахмаленных рубашек.

— Я горжусь тобой, сын, — говорит он.

— Но Па, я не оправдал твоих ожиданий, не стал великим магом, продолжателем традиций нашего рода.

— Неправда, — отвечает Па. — Ты умен, ты смел, ты красив, в конце концов. И ты еще себя покажешь. Какие твои годы. Еще не женат, не обременен семьей. Давай лучше поговорим о политике нынешнего короля, о новейших теориях мироздания или о достоинствах верховых драконов. Как мужчина с мужчиной. Я скучаю по тебе, сын.

И мы говорим, говорим.

А под утро, когда сон становится чуток, и луч солнца скользит по сомкнутым векам, родители садятся в небесную лодку, где уже терпеливо сидят, сложив руки на коленях, другие путешественники в красных шляпах и чепцах, запасенных специально для этого путешествия. Чем дальше от носа корабля, тем меньше у путников осталось по ту сторону добрых дел. Ведь с задних сидений так легко быть утащенным в пучину небесного океана потеряшами и скитаться там вечно вместе с ними до скончания веков.

Песьеголовый кормчий Разунах взмахивает веслом и направляет ладью в сторону горизонта. Туда, куда нет доступа живым, но откуда приходят умершие, независимо от того, зовем мы их или нет.

За спиной каждого ныне живущего стоит непобедимая армия невидимых защитников. Нет в руках ее воинов острых мечей, не развеваются над ее рядами разноцветные штандарты, не выбивают грозную дробь тугие барабаны, но страшнее и беспощаднее этой армии нет на земле. И за землей тоже нет.

Она не даст вам пасть духом, затосковать, потерять веру. Она будет защищать вас до последней капли крови. Вашей крови. Ведь своей у них давно уже нет.

Боюсь ли я смерти? Конечно, как все обычные люди. Но еще больше я боюсь исчезнуть, не оставив за собой того, к кому я мог бы по ночам направлять легкую небесную лодку. Песьеголовый кормчий Разунах берет за проезд звонкой монетой человеческой памяти. Пока есть в этом мире хоть кто-то, кто помнит и чтит своих предков, им есть куда возвращаться из-за далекого горизонта.

Я тоже когда-нибудь буду заходить в библиотеку моего замка, где будут ждать меня за книгой и бокалом вина мои сыновья. И сыновья сыновей. И их сыновья. Кто посмеет возразить, что не на этом держится мир?»

Записки об ушедших, сделанные Магом-У-Терры во время путешествия.

— Господин маг, извольте позавтракать! — Хмут стучал в дверь гостиничного номера уже не в первый раз.

— Отстань! Позже! — раздраженно отвечал ему Маг-У-Терры.

Путешественник-поневоле лежал в неубранной постели, закинув ноги в сапогах на спинку кровати, и предавался грустным мыслям. О том, что дальше откладывать визит к обожаемому дяде уже неприлично. И надо взять себя в руки и, наконец, совершить неизбежное. Брать себя в руки категорически не хотелось. Хотелось спрятаться под одеяло и, как в детстве, натянуть на голову подушку.

— Господин! Остынут ваши любимые блинчики с малиновым вареньем! И чай остынет тоже!

Маг-У-Терры запустил в дверь первым, что попалось под руку — жестяным тазиком для умывания.

Умный Хмут все понял и замолчал уже надолго.

Любимый, единственный дядя, с языком, длинным и острым, как гвардейская пика, с нетерпением хищника ждал племянника на смертном одре.

Какими словами встретит он Мага-У-Терры на этот раз?

— Говорил я твоему Па, что не стоит брать в жены девушку из рода Марголис. Они красивы, но ни одной еще не удалось разродиться кем-нибудь путным.

— Не стоило твоему Па посылать сына в Университет. Ничему хорошему научиться там все равно невозможно. Пустая трата денег.

— Пора тебе, лентяю, перестать валять дурака, перебороть недуг и начать плести заклинания. Уверен, будь я на твоем месте — все было бы по-другому.

Это была только малая часть того, что пришлось выслушать Магу-У-Терры во время нечастых визитов в родовой дядин замок.

— Господин! Вы заработаете катар желудка!

— Хорошо, — сдался маг и скинул ноги на пол. — Неси сюда эти треклятые б-б-блинчики.

Дверь распахнулась. В проеме с видом победителя стоял Хмут с подносом в руках. На подносе возвышались дышащая паром чашка чая, тарелка с внушительной порцией золотистых блинчиков и миска с вареньем. Маг нахмурился. За спиной Хмута маячила неизвестная личность и призывно махала длинными ручищами.

Хмут, почувствовав присутствие чужака, загородил собой проход.

— Господин Маг, — затараторила личность, оказавшаяся бородатым загорелым мужиком без возраста в чистой, подвязанной веревкой рубахе. — Не желаете ли в поездку на Кладбище Гигантов? Нигде такого больше не увидите. Дорога туда плохая, так мы в паланкине доставим. В лучшем виде. Аккуратно, как перышко, донесем. День туда. День обратно. Не сомневайтесь, дешевле и лучше чем у нас нигде не найдете.

Кладбище Гигантов. Как Маг-У-Терры мог о нем забыть. Конечно! Обязательно! Всенепременно!

— Заходи, — велел он мужику. — Как тебя зовут, и кто может за тебя поручиться?

Маг-У-Терры проводил нежным взглядом сутулую спину будущего носильщика. На душе пели соловьи и цвели ландыши. Поездка к дяде откладывалась. День туда. День обратно. Еще день на подготовку. Два дня. Нет, три. Город, где он остановился, большой. Тут должна быть библиотека. Надо полистать книги со старинными историями. Вспомнить то, чему его учили. Подготовиться. Хмут пока запасется провиантом. Сапоги почистит, в конце концов. Нет, меньше чем три дня на подготовку никак не получится.

Восемь носильщиков, ледащих на вид, но крепких, осторожно опустили паланкин у входа в пещеру. Маг-У-Терры сразу выбрался наружу — размять затекшие ноги. За ним тут же вылез Хмут с кувшином разбавленного розового вина в руках.

Рядом остановился богато разукрашенный портшез с плотно завешенными окнами. Один из носильщиков споро отворил дверь, помог спуститься на землю двум дамам: молодой и пожилой. То ли дочери и матери, то ли воспитаннице и дуэнье. Обе дамы были одеты в новенькие, с иголочки, дорожные костюмы. Пышные, туго накрахмаленные, обшитые рюшами. То есть те, которые сильнее всего остального могут заставить пуститься в дорогу. После того, конечно, когда вы насмотритесь на себя в зеркало. На вид костюмы были гораздо более неудобные, чем обычные платья без кринолина.

Обе женщины выглядели уставшими и бледными, прижимали к носу надушенные носовые платки, но увидев Мага-У-Терры, заметно оживились. Надо сказать, что при виде мага оживлялись многие представительницы прекрасного пола. Молодой, богатый на вид, судя по всему, не связанный супружескими узами, он был желанной добычей.

Почти у каждой, самой тихой и скромной на вид, девицы живет в душе безжалостная, коварная воительница, охотница за «самым-лучшим-в-мире-мужем». И не страшны ей любые преграды.

— Сударь! — пожилая женщина начала беседу первой. Молодая при этом громко хихикнула в ладонь, поправила прическу и покраснела. — Меня зовут контеза Бербелла, а это моя дочь Зарина. Не хотите ли вы присоединиться к нам при осмотре Кладбища?

Маг-У-Терры не хотел, но отказаться было бы весьма невежливо. Он вздохнул про себя, представился и протянул вперед руку приглашающим жестом.

Носильщики, они же проводники, шли впереди. Освещали узкий проход в пещеру чадящими факелами. Земля тут была скалистая, неровная, под сапогами бугрились острые камни, летела вокруг щебенка. Дамы то и дело подворачивали лодыжки, испуганно вскрикивали. Наверное, им уже очень хотелось повернуть обратно, но они мужественно терпели неудобства ради нового знакомого.

Раздался звук рвущейся материи. Молодая контеза громко завизжала.

— Моя дорогая! — недовольно прошипела контеза старшая. — Пожалуйста, будь посдержаннее. Что подумает о тебе наш попутчик.

— Извините, господин маг, — Зарина чуть не плакала. — Ма, я, кажется, порвала платье на…

— Замолчи, Зарина! Господину магу совсем не интересно слушать такие подробности. Наберись терпения.

Маг-У-Терры грустно подумал о том, что будет, если в пещере окажутся летучие мыши.

Вскоре они добрались до места. Пещера открылась неожиданно и во всем своем великолепии. Высокий, в перламутровых сталактитах свод с неровным отверстием наверху, пропускающим солнечный свет; подземное, гладкое как зеркало, озеро посредине и, главное, за чем они сюда пришли: стены в рисунках, сделанные красной охрой.

Маг-У-Терры подвел дам к первому рисунку. На нем гигант с обнаженным торсом уносил с дороги огромный валун. Сведены были на переносице широкие брови, глаза смотрели холодно и бесстрастно. На обочине дороги сидели многочисленные зрители, хорошо, если гиганту по колено. Зрители махали руками, кидали вверх шляпы и платки, кто-то особо рьяный запустил в небо тяжелый башмак.

На втором рисунке великан переносил через реку шестерых людей в плетеной корзине. Бурлящая вода поднималась гиганту почти до пояса. На берегу толпились ожидающие своей очереди на переправу.

На последнем рисунке двое гигантов — мужчина и женщина — танцевали. Взметались в воздух короткие юбки, мелькали в прыжке сильные ноги, взлетали вверх руки. Великаны улыбались. Люди вокруг азартно хлопали в ладони. Но стояли на всякий случай подальше.

— Посмотрите внимательно на рисунки, — рассказывал Маг-У-Терры. — Судя по технике исполнения, сделаны они были многие столетия, а то и тысячелетия назад. Похоже, что гиганты обитали лишь в районе вокруг пещеры и исчезли очень давно. Во всяком случае, в старинных книгах о них не упоминается ни слова. Думаю, что название свое Кладбище Гигантов получило в насмешку, никому не удалось разыскать ни жилищ, ни предметов быта, ни захоронений великанов. Все, что было найдено в пещере и вокруг нее, принадлежало людям обыкновенного роста. Я знаю об этом, так как лет пять назад побывала здесь с раскопками научная экспедиция из Университета. Известные на всю страну Профессора обследовали каждый камень в округе. Загадка гигантов до сих пор тревожит умы ученых.

— Какой вы умный, — благоговейно поднесла руки к щекам Зарина.

— Я провел в стенах Университета четыре года. За это время всякий бы чему-то научился.

— А я умею читать! — с гордостью воскликнула молодая контеза. Улыбнулась, повела глазами, не дождалась желаемого результата, улыбнулась еще раз, уже настойчивее, и взяла Мага-У-Терры под руку.

Какая, однако, настырная особа, — подумал маг, осторожно высвобождаясь из крепкой девичьей хватки, и предложил: — Давайте пройдем вокруг озера. Здесь очень красивые сталактиты.

— Чего? — спросила Зарина. И получила тычок в бок от матери.

Регина. О, где моя регина! — подумал маг.

Он чинно повел дам мимо черной, похожей на застывшую смолу, воды. В воде плавилось небо.

Маг-У-Терры осторожно переступал по острым камням, указывая дорогу семенившим за ним спутницам.

Так они прогуливались часа полтора. Нашли еще три хорошо сохранившихся рисунка. Спугнули пещерного лиса. Наткнулись на поляну крепко пахнущих спиртным подземных «пьяных» ягод. Их местные жители любили добавлять в настойки: малиновую, рябиновую, клюквенную.

В конце пути остановились отдохнуть.

Хмут расстелил мягкий толстый плед. Разлил в походные бокалы тонкого металла разбавленное вино.

Маг-У-Терры присел у самой воды на высокий плоский камень. Вокруг камня выстроились, будто часовые, продолговатые камни-столбики, похожие на маленьких человечков. Где-то по колено. Или чуть выше.

Маг провел рукой вдоль гладкой, отполированной временем, спины одного из них. Человечков-лилипутов. Человечков-недоросликов.

Громко забилось сердце. Как же это раньше не пришло никому в голову.

Маг вскочил на ноги. Не в силах сдержаться, издал победный крик: «Я знаю! Я знаю, как было на самом деле!»

Дамы удивленно взглянули на неожиданно потерявшего самообладание спутника. Такого вежливого. Такого сдержанного.

— Не было никаких гигантов! Были обыкновенные люди. И были люди маленькие. По колено обычному человеку. А потом эти карлики куда-то исчезли. Может быть, умерли от неизвестной болезни. Может быть, ушли в неизвестные края. Поэтому от великанов ничего не осталось. Их просто не было. Не было, и все!

— А как же, — заволновалась старая контеза, — почему от лилипутов тоже ничего не осталось?

— Почему не осталось? — удивился Маг-У-Терры. — Наверняка здесь в округе находили маленькие домики и утварь. Из тех, с чем играют дети. За детские игрушки их и принимали. Идемте. Идемте из пещеры. Я читал, что здесь рядом находится старое поселение. Может быть, нам удастся что-нибудь разыскать.

Маг-У-Терры заспешил к выходу, дамы, заинтригованные, подобрав тяжелые подолы платьев, заковыляли за ним.

Около пещеры экспедицией Университета была раскопана колония живших здесь в древности людей. Ничего ценного здесь ученые умы не нашли и отбыли восвояси, оставив за собой груды развороченной земли и узкие, глубоко прокопанные траншеи там, где раньше размещались улицы. Вдоль них то и дело попадались развалины глинобитных кривеньких домишек с голыми проемами окон. Маг спустился в одну из траншей. Прошел ее пару раз из конца в конец. Заглянул в один дом, в другой, добрался до края поселка. Присел на корточки, провел вокруг руками, зачерпнул горсть пыли.

— Вот! — Маг-У-Террры запустил руки в песок, поднял вверх две маленькие, будто игрушечные, тарелки, половник размером с ладонь и лезвие позеленевшего от времени медного ножа длиною в палец.

Контезы разинули рты, заохали, закудахтали.

Но маг этим не ограничился, рванулся дальше, к захоронению на околице. Там ученые раскопали несколько могил, но, из уважения к усопшим, заново похоронили то, что от них осталось. Однако те подарки, что были сложены у могил, они не тронули. Рядом лежали собранные в дорогу умершему медные горшки, запечатанные глиняные сосуды, наконечники копий. Маг-У-Терры взял в руки один из сосудов, потряс осторожно. Внутри что-то глухо загремело. Маг попытался ножом снять окаменевшую смолу, не смог, передал сосуд Хмуту. Тот, повозившись минут пятнадцать, расковырял широкое отверстие в горлышке.

Маг медленно наклонил сосуд над землей. На сухую красную глину выпал скелет, принадлежащий маленькому человечку, карлику, ростом до колена обычному человеку.

Дамы победно закричали, Хмут воздел вверх руку с ножом, а Маг-У-Терры гордо задрал нос.

— А что теперь делать? — спросила старая практичная контеза.

— Господин маг поедет в Университет и расскажет о своем открытии, — предположила контеза молодая.

— Я, пожалуй, пошлю письмо одному профессору, моему старому другу. Пусть поступает с открытием так, как считает нужным.

— А если он решит присвоить себе вашу находку? — удивилась Зарина.

— Вряд ли. И потом, знаете, Зарина, я этого совершенно не боюсь. Совсем не важно, кто открыл что-то новое в этом мире. Главное, что открыл. Пойдемте, дорогие дамы. Наше путешествие подошло к концу. Позвольте проводить вас до портшеза.

Галантно раскланявшись с дамами, маг поспешил к своему паланкину. Контезы, отодвинув занавески с окон, печально глядели ему вслед. Рыбка сорвалась. И какая рыбка!

Практичный Хмут завернул маленький скелет в мягкую фланель, уложил на дно корзины для пикников. Вдруг ученые мужи в Университете потребуют доказательств — враз доставим.

Мужики привычно взялись за ручки, подняли паланкин на плечи, тронулись неторопливо.

После утомительного ночного путешествия по возвращении в гостиницу Маг-У-Терры повалился на откинутое одеяло, блаженно потянулся, закинул ноги в сапогах на спинку кровати.

— Я молодец, — сказал вслух. — Я умный. И умею находить правильные решения! И не зря учился в Университете. Я еще вам всем покажу!

Улыбнулся, крикнул громко: «Хмут! Тащи сюда блинчики с вареньем!»

Перспектива встречи с дядей больше Мага-У-Терры не пугала.

Мих

Я в темной пещере. Она освещена только тлеющими углями костра посредине. Пещера глубоко под землей. В спертом воздухе тяжело дышится. На душе очень неспокойно. Напряженной спиной чувствую — вот сейчас кто-то прыгнет на меня из-за угла.

— Врангель! — раздается из темноты.

Оборачиваюсь как ошпаренный. В этом мире не должны знать такого слова. Позади меня на земле сидит огромный черный котище. Весь как смоль, только белое пятно вокруг одного из глаз. Ни дать ни взять монокль. Не хватает только витого шнурка. Кот смотрит на меня очень недобро.

— Извините. Не понял, — спрашиваю настороженно.

— Кота зовут Врангель. Барон Врангель, — отвечает темнота. — Мне нравится это имя. И человек, когда-то его носивший — тоже.

— Но ведь здесь, в этом мире, его не было!

— Я бывал во многих мирах, человек. И могу называть своего кота как мне заблагорассудится.

Сердце бешено стучит в ушах: «Если ты бывал во многих мирах — помоги мне вернуться!»

Кот лениво шевелит кончиком хвоста. Темнота отвечает: «Ты еще не выполнил своего предназначения, человек».

— Да в чем оно! В чем это ваше чертово предназначение?

— Оно не мое, оно твое, человек. Ты еще не догадался?

— Нет. И не играй со мной в прятки!

— Какие вы недогадливые, выходцы из того мира. Но ты скоро узнаешь. Узнае-е-е-шь. Узнае-е-е-шь…

Гремит гром. Откуда в пещере гром?

Бандитская морда! — визжит кот и с шипением прыгает на меня. Вцепляется когтями в лицо.

Просыпаюсь с криком. С грохотом катится ведро за стеной. Кто-то нерадивый уронил его за дверью моей комнаты. За окном еще темно.

Какой странный сон. Странные сны, странный мир, странный кот и странный голос из темноты…

С Михом случилась неприятность — порвались единственные штаны. Качественно так порвались: заштопать не заштопаешь и даже заплатку не поставишь. И хотя и были эти штаны полнейшим издевательством над личностью цивилизованного человека — широкие, бесформенные, отвисшие на заду, с завязками на поясе, нещадно сползающие при ходьбе — без них было еще хуже.

Мих вздохнул, вспоминая камуфляжные бриджи из диагонали, в которых он в последний раз вышел из дома в Питере. Прочные, удобные, со множеством карманов и карманчиков, они полностью пришли в негодность только после года постоянной носки. Да что там туристические брюки, простые джинсы, так запросто лежащие на полке в шкафу, а часто скомканные и брошенные на пол, он тоже вспоминал с тоской.

Покупать штаны «с чужого плеча» не хотелось, поэтому, добравшись до моря, Мих первым делом заглянул на базар. Здесь он рассчитывал приобрести что-нибудь более или менее приемлемое.

Мих с удовольствием прошелся между броско разукрашенными палатками, заглянул и в ту часть базара, где товары были разложены на грубо сколоченных столах, а то и просто на земле. Густо пахло пряностями, медом, приторной, чуть гниловатой сладостью перезрелых плодов.

Миха призывали взглянуть, хватали за руки, кричали прямо в ухо.

— Вот у меня! Все самое лучшее! Самое дешевое! Ни у кого другого не найдешь такого вкусного винограда, таких острых мечей, такой свежей зелени, таких покладистых девочек.

В лавке у купца, похожего на хомяка, у которого из-за отвислых щек вытрясли все запасы, Мих придирчиво перебрал и перемерил пар десять холщовых, прошитых неровными стежками торопливых мастериц, порток. Выбрал те, что не спадали, где штанины были примерно одной длины и где нитки не расползались от первого прикосновения. А потом отправился во фруктовые ряды — заедать покупку чем-нибудь сочным и сладким.

Мих походил между рядов, купил пару персиков, грушу, гроздь странного винограда с желто-фиолетовыми двухцветными ягодами. Стал прицениваться к крупным сизым сливам, которыми торговала бедовая курносая девчонка, еще, наверное, не достигшая восемнадцатилетия, но с двумя ребятишками, крепко державшимися за подол, и третьим в процессе производства, как вдруг увидел знакомое лицо.

Навстречу ему неспеша шла контеза Сона, за ней семенила служанка с полной корзиной продуктов. Из корзины торчало горлышко баклажки с медом, свежие, присыпанные нежной белой мукой, сдобные булочки

— Госпожа! — метнулся ей наперерез Мих. — Госпожа Сона! Я — Мих. Вы меня помните?

— О-о-о! — контеза отступила назад, взлетели вверх аккуратные брови, — Мих, как я могла тебя забыть. Мы многим тебе обязаны. Какое счастье, что ты случился на моем пути.

Госпожа Сона протянула для поцелуя руку в кружевной белой перчатке. Мих прикоснулся губами к пахнущей цветочными духами прохладной шелковой ладони. Тонкие пальцы слегка дрожали.

— Мих! — уже торопила его контеза. — Мы едем на нашу виллу. Нэна, ты купишь виноград и лимоны и последуешь за нами.

Контеза подхватила яркие, апельсинового оттенка юбки: «Идем, Мих! Идем! Вон моя карета».

Глаза госпожи Соны блестели лихорадочным, нездоровым блеском. За ней тянулся горьковатый, смешанный с пылью шлейф беды. В карете шлейф не рассеялся, хлестал по щекам, щемил сердце, не давал вздохнуть.

На губах у контезы застыла вымуштрованная годами воспитания лукавая улыбка, но в глазах стояли слезы.

— Госпожа Сона, — твердо сказал Мих, не решившись, однако, взять контезу за руку, — что случилось?

Лукавая улыбка смялась, сморщились нарумяненные губы, госпожа Сона уронила лицо в кружево перчаток и разрыдалась.

Темные дорожки бежали вниз по бледным щекам, пачкая жирной сажей тонкий шелк. Благородных дам учили с детства не проявлять чувств на людях, но — прорвало плотину. Слишком много мутной, горькой воды скопилось на душе.

Контеза, захлебываясь рыданиями, начала рассказывать.

Когда Мих только отправился в путешествие, все было так хорошо, так спокойно. Старый контез больше не хворал, старшему сыну подобрали замечательную невесту, красивую милую девушку из рода Ашерин. Младенец Мирикаль вырос в здорового толстенького малыша и стал как две капли воды похож на своего отца. А Родко, который благодаря волшебным пилюлям Миха полностью поправился, стал такой красивый. Льняные кудри, синие глаза, добрая улыбка.

Беда подкралась незаметно, прошуршала змеиной кожей по пожухлой траве.

Сначала у Родко появился редкий сухой кашель. Так, ничего особенного. И легкая потливость по ночам. У кого не бывает. Контезе даже не сразу сообщили, не посчитали достаточно важным. Когда же, наконец, доложили, она и не озаботилась поначалу. Родко оставался румяным и подвижным мальчиком. Лишь когда кашель стал сильнее, пригласила известного в округе доктора. Тот долго выстукивал Родко спину и грудь, слушал плоскими волосатыми ушами, как бъется сердце, нюхал желтые мокроты.

И, как гром среди ясного неба: «Очень сожалею, контеза. У вашего сына черная лихорадка».

И такой уютный, тщательно взлелеянный мир разлетелся вдребезги, как дорогая античная ваза, оставляя после себя груду ненужных, не имеющих никакой цены осколков.

Доктор прописал Родко отвары из трав и посоветовал перебраться к морю. Теплый климат должен был способствовать если не излечению, то хотя бы замедлению течения болезни. Контез Вац немедля снял виллу в тихой долине у воды. Перебрались туда из родового замка через месяц. Снова в доме появились доктора, лекари, простые травники.

Сначала Родко вроде бы пошел на поправку. Посвежели бледные щеки, кашель уже мучил его по утрам гораздо меньше, появился аппетит.

А потом, очень быстро, все изменилось к худшему.

Два раза покупали чеканки, но они не помогли. Видно, была еще надежда на счастливое выздоровление. Но теперь болезнь взялась за Родко всерьез. Мих сам все увидит. И, может быть, сможет помочь.

Карета въехала в резные ворота. Двор был тщательно выметен, по стенам вился мягкий плющ, на клумбах росли яркие цветы. Обитатели виллы изо всех сил сопротивлялись смерти.

Навстречу Миху уже спешил еще более раздобревший контез Вац, вытирающий об обшлага камзола жирные пальцы, еще более высохший, но не менее подвижный, старый контез Жан, повзрослевший наследник титула, бонна с малышом на руках. Сзади пугливо жалась невеста наследника — полная высокая девушка в дорогом платье с глубоким вырезом. Особо не церемонясь, девушек здесь выдавали замуж лет в четырнадцать, в лучших традициях средневековья. У наследника уже начала пробиваться жиденькая пока бородка — значит, скоро не миновать свадьбы.

Миха проводили в комнату Родко. Бросив быстрый взгляд на бедного ребенка, который полусидел в кровати обложенный подушками, прозрачного до синевы, с черными кругами под запавшими глазами, услышав тяжелые хрипы при каждом вымученном вздохе, Мих понял, что дела плохи. Очень плохи.

Мих ободряюще улыбнулся ребенку: «Ничего, Родко, еще вместе на рыбалку пойдем!»

— Сначала наловим рыбы, а потом ты проводишь меня к небесной лодке? — серьезно спросил мальчик.

Очень хотелось отвести глаза, но этого-то Мих и не мог себе позволить. Добрый доктор Айболит должен был внушать надежду.

— Что ты, дурачок. Я пришел тебя лечить. Я — самый умный в мире лекарь. У меня много волшебных снадобий. Давай, я тебя выслушаю и язык посмотрю. Скажи — а-ааа.

Осмотр ничего утешительного не принес. Судя по всему, туберкулез захватил большую часть обоих легких. Родко оставалось жить совсем немного.

Об этом он и сказал контезу Вацу за стаканом молодого яблочного сидра. Честно. Без обмана. Добавил еще: «Нужна чеканка».

— Сам знаю, что нужна, — мрачно вгрызся контез в гусиную ногу. — Но, как на зло, все Данники куда-то исчезли. Мои люди прочесывают город уже третью неделю — никаких следов. Ублюдочный город. Ублюдочное море. И люди здесь ублюдочные. По мордам видно… Сону жалко. Ночами не спит. Почернела вся. Ты точно ничего не можешь сделать, Мих?

Мих вздохнул. Объяснять контезу про двухмесячный курс антибиотиков было бесполезно.

Неделю Мих не отходил от постели Родко. Поил соком алоэ, смешанным с медом, ставил на грудь ледяные компрессы и просто развлекал, рассказывая сказки. Те, что помнил с детства. Про ковер-самолет, Змея Горыныча, Василису Премудрую, старика Хоттабыча.

На седьмой день Родко проснулся неожиданно бодрым и повеселевшим.

В несчастных глазах госпожи Соны появилась надежда. Но Мих хорошо понимал, что происходит. Перед агонией организм больного пускал в бой последние резервы. Такое улучшение наступало обычно на день. А ночью или рано утром человек умирал.

Госпожа Сона и Контез цвели улыбками, и у Миха не хватило духа сказать им правду. Да и не стоило, честно говоря.

Мих чувствовал себя уставшим и опустошенным. Выпотрошенным, как лежащая на кухонном столе индюшка. Уставшим от бессилия, от стоящего в воздухе густого запаха крови, от строгого, все понимающего взгляда Родко. Он малодушно оставил на некоторое время лихорадочно-возбужденного мальчика в окружении родителей и отправился к морю. Ничто так не успокаивает, как бесконечно бьющаяся о скалы волна в оборках белой пены.

Мих поднялся по узкой горной тропе на один из утесов. Солнце вот-вот должно было скрыться за горизонтом. Небо цвело нежно-алым цветом девичьего румянца. На краю утеса сидела спиной к нему молодая женщина, бездумно бросала в воду мелкие голыши. Крепкая шея, пшеничного цвета коса до плеча, длинные руки с широкими запястьями показались чем-то знакомыми.

Ивка? — cильнее забилось сердце.

— Ивка, — еще не веря в удачу, позвал Мих.

Девушка обернулась. Радостная улыбка осветила круглое лицо. Она немного располнела с предыдущей их встречи. Округлился живот под фартуком, округлились щеки.

— Рада тебя видеть, Мих!

— Я тоже страшно рад. Но сейчас не до этого. У тебя еще есть чеканки?

— Как раз сейчас думаю о том, куда пристроить оставшиеся.

— Больше не думай. Идем со мной. У тебя уже есть покупатель.

Они успели вовремя.

Родко, растеряв последние силы, задыхаясь, лежал в подушках. Рубашка была в красных пятнах. Увидев лекаря, он приподнялся, хотел что-то сказать, но тут из горла хлынула кровь.

Закричала госпожа Сона, отшатнулся назад контез.

— Скорее, — Мих подтолкнул Ивку к кровати.

Девушка торопливо достала чеканку, приложила к прозрачной детской руке. Чеканка начала погружаться в плоть. Лекарю показалось на мгновение, что Ивкина рука тоже растворяется, плавится вместе с причудливо вырезанными серебряными краями.

Кажется, Ивка сама это почувствовала. Отняла ладонь.

Кровотечение прекратилось. Родко без сил откинулся на подушки. Он мгновенно уснул. Худая грудь едва заметно приподнимала одеяло. Со щек исчезли красные пятна. Выровнялось дыхание.

Контез потребовал, чтобы Мих немедленно осмотрел мальчика. Мих осторожно, чтобы не разбудить, приложил к груди деревянную трубку. Хрипов почти не было слышно.

Госпожа Сона беззвучно плакала, вытирая глаза ладонью, как простая крестьянка. За всей этой суматохой лекарь не заметил, что Ивка исчезла. А когда заметил — отправился ее искать.

Мих обнаружил исчезнувшую девушку во дворе виллы. Ивка стояла, прижав к груди заплечный мешок, и вид у нее был затравленный, как у загнанного зайца.

— Мих! Помоги, — кинулась Ивка к нему. — Ворота заперты, а мне надо уйти. Немедленно. Очень, очень надо.

Мих удивился: «У контеза тебе ничего не грозит. Ты только что спасла его сына. Вокруг виллы высокий забор, ставни на окнах, стража. Ты гораздо больше рискуешь, если отправишься неизвестно куда на ночь глядя. Ты еще не получила плату, Ивка. Неужели добровольно откажешься от золотого и еще нескольких серебряных монет милостью контеза Ваца, сытного ужина и мягкой постели?»

— Мих! Ты не понимаешь! — в голосе Ивки звучал неприкрытый ужас, рука теребила цепочку на шее. — Прикажи открыть ворота. Пожалуйста! Стражники тебя послушаются.

— Ну, если не понимаю, тогда сейчас, — Мих сделал шаг в сторону ворот. И замер изрядно удивленный. Нет, из кустов не выпрыгнул живой бенгальский тигр, но выскользнула ужом темная человеческая фигура. На таких Мих насмотрелся в голливудских фильмах про ниндзя (не тертл, не тертл, не думайте). При свете факелов Мих ясно увидел, как человек распрямляется, поднимает руки, и что в руках он держит что-то до смешного напоминающее пистолет.

На лбу у Ивки загорелась неоновая красная точка. Лазерный прицел. Откуда?

Девчонка, естественно, ничего не понимала. Не подумала увернуться, спрятаться, хотя бы присесть.

Мих бывал в тире всего несколько раз в жизни. Он всего один раз выстрелил из найденного в крепости «Смит энд Вессона». Просто чтобы убедиться, что пистолет исправен. Но вычистил. И зарядил. И держал в кобуре под рубашкой. На всякий случай. Не то, чтобы он считал, что случай когда-нибудь представится, даже, скорее, наоборот. Но, береженого бог бережет.

Плохо соображая, что делает, Мих дрожащими руками рванул кобуру, выхватил старое оружие и, почти не целясь, выстрелил в темную фигуру. Новичкам везет. Ниндзя покачнулся и осел на землю. Мих нажал на курок еще раз и, наконец, покрылся холодным потом. Стрелять в живых людей ему не приходилось ни разу. Впрочем, в гусей и перепелок — тоже.

Прозвенев, прорезала теплый вечерний воздух быстрая стрела. Всполошенные грохотом пистолетного выстрела высыпали из дома хозяева и слуги.

Кто-то невидимый громко вскрикнул и медленно, ломая ветки, выпал из-за кустов бузины. На крыльце стоял старый контез Жан, деловито перезаряжающий арбалет. От ворот бежала на шум стража. Пока никто не видел, Мих, воровато оглянувшись, убрал «Смит энд Вессон» в кобуру.

Ивка запоздало распласталась на земле, прикрыв голову заплечным мешком. Мих помог ей подняться. У девушки постукивали зубы, дрожали руки.

Мих обнял ее за плечи: «Все, все кончилось».

Ивка наконец заголосила, уткнувшись лекарю в шею.

Кому же ты так по-крупному перешла дорогу, девочка, что до тебя пытаются добраться посланные совсем из другого мира вооруженные головорезы? Кому нужна мертвой безвестная беременная милоградка, такая простая и такая, оказывается, таинственная?

Мих и контез повели Ивку в дом, поддерживая под локти.

Ночью Мих лежал на до невозможности мягкой и жаркой перине, потел и, закинув руки за голову, думал о том, что его не гложет совесть оттого, что он убил человека. И что если эти два исполнителя как-то попали в их мир, значит, где-то рядом есть переход. И если бы он так не испугался, то оставил бы ниндзя в живых и очень подробно про этот переход порасспросил. Только ведь потом пришлось бы его добить, здесь никому не стоило знать все преимущества огнестрельного оружия. Мих был совсем не уверен, что так же хладнокровно мог человека расстрелять.

А еще Мих думал о том, как замечательно пахнет Ивка. Ночной свежестью. Свежескошенной травой. И молоком. И какие у нее удивительные печально-упрямые глаза. Раньше он этого не видел. Погружен был в свои печали. Да и вообще считал, что в этом мире по определению ничего заинтересовать его не может. А ведь она уйдет на рассвете. Исчезнет так же незаметно, как всегда. И ищи ее, свищи ее. А хочется снова ее найти? Очень.

Собственно, и отпускать-то не хотелось. Но Мих знал: не удержать. Все равно уйдет.

Хорошо бы сейчас незаметно проскользнуть в Ивкину комнату, опуститься на пол у кровати, обнять за плечи, прижать голову к груди, поцеловать в запекшиеся губы. Наговорить ничего не значащих, глупых, но таких важных вдруг слов. И, может быть, она его не оттолкнет. Потому что устала от одиночества, или из благодарности, что он ее спас, или почему-нибудь еще. Только не потому, что она его ждала.

А так не хотелось. То есть хотелось, конечно, но не настолько.