Данница

Глава 6

Глава шестая

— Дорогой мой, на чем держится Мир?

— Мой дорогой, Мир держится на порядке в нем.

Из разговора двух умных магов

Ивка

— Эй, тетка! Подбери пузо, потеряешь.

Рядом с Ивкой остановился хромой мальчишка-торговец с лотком на груди.

— Сам куренок щипаный, — оборвала его Ивка. — Что обзываешься?

— Я не обзываюсь, — мальчишка перенес вес на здоровую ногу, сморщил усыпанный веснушками облупленный нос-пуговку. — Купи пироги. Вку-у-усные.

Ивка взглянула на лоток. Пироги там лежали тесно, бок в бок. От них шел сытный, теплый дух.

— С чем пироги-то?

— Эти, ушастые — с картохой. А круглые — с горохом.

Ивка купила оба. Не удержалась. Кусанула золотистый край. Пироги и вправду были отменные.

— На карнавал пришла? — спросил мальчишка, засовывая монетку за щеку.

Ивка кивнула головой: «Откуда знаешь?»

— Ты не поверишь, сколько народу сюда из-за этого притащилось. Место для ночевки уже нашла?

— Нет еще.

— В гостиный двор не суйся, обдерут как липку. Иди к людям в дом, просись на ночлег. Да хоть к бабке Почуйке. Видишь дом с синими ставнями? Бабка за место много не возьмет. Я знаю.

Из-за угла выбежал трусцой огромный черный пес с длинным хвостом-палкой. Приблизился к Ивке, обнюхал подозрительно.

Та затаила дыхание. Черные, свирепые с виду псы попадались здесь почему-то на каждом шагу.

Город Хо-Хо-Кус стоял на острове посреди глубокого озера. Добраться сюда можно было только на лодке. Или вплавь, если ты уже совсем ненормальный. В отличие от зелено-голубой легкой морской воды, вода озера была тяжелая, маслянистая и серая, как солдатское одеяло. И очень холодная. Желания искупаться в ней не возникало совсем.

Стражники на пристани брали мзду за въезд. На этом их миссия заканчивалась. Дальше поддержание порядка брали на себя черные хвостатые псы, невозмутимо патрулирующие чистые улицы и высматривающие, где затевается безобразие. Мелкие недоразумения улаживали на месте. Безобразников безо всякого почтения конвоировали в участок — разбираться. Пытающихся убежать догоняли, слегка трепали и волокли дальше.

Ивка отломила кусок пирога, помялась, протянула поближе к широкой темной морде. Пес недовольно чихнул и чуть приподнял в оскале верхнюю губу, обнажая влажные клыки. Ивка попятилась.

— Подлизаться хочешь? Ничего не выйдет. Они ученые. И веди себя хорошо, а то загрызет ненароком.

Мальчишка весело засмеялся своей глупой шутке.

— Господин пес, отведите эту тетку к дому бабки Почуйки. А то заблудится ненароком.

Пес задумался на мгновение, а потом подтолкнул Ивку крупом в бок, направляя в сторону синих ставен. Попробуй, не подчинись!

— Иду-иду, — подхватилась Ивка. — Только если дорого окажется, я не останусь, господин пес, так и знайте.

Угол у бабки Почуйки пришлось делить с двумя девицами из близлежащего городка. Девицы были сестрами, шумными и скандальными. Они то ссорились, то мирились, то целовались липкими от сахарных петухов губами и, со своими чуть навыкате белесыми глазами, гладкими волосами и вечно приоткрытыми ртами, были похожи на двух болтливых карасей.

Узнав, что Ивка из Милограда и тяжелая ребенком, и незамужняя, девчонки прониклись к ней жалостью и напились дешевого кислого вина за ее здоровье.

Потом их рвало у маленькой вонючей уборной на дворе. Сестры вернулись в дом красные, влажные и, наконец, притихшие.

Девчонки с завистью глазели на новое Ивкино платье, щупали, цокали языками. Им самим такое было не по карману. Сестры ограничились вымазанными белилами масками с круглыми прорезями для глаз и рта и пестрыми кушаками с кистями.

Ивка, с трудом влезающая теперь в жемчужно-серый наряд, купила полумаску в виде бабочки, расписанную причудливыми узорами. Девушка решила, что полумаска придает ей таинственности. И, может быть даже, кто-нибудь примет ее за знатную барышню: контезу или регину. Ведь не может быть такого, чтобы карнавал обошелся без присутствия высоких особ.

Город весь был украшен цветочными гирляндами и разноцветными фонариками. На тротуарах стояли вазоны с розами, тюльпанами и гладиолусами. На главной площади построили помост для комедиантов, улицы подмели, вдоль домов встали палатки с товарами. Огромные черные собаки обзавелись белыми гофрированными воротниками. Таверны, в ожидании наплыва посетителей, выставили на улицы столы, чтобы каждый желающий мог поесть знаменитого Хохокусcкого жаркого, не упуская ни минуты развлечений.

Девчонки-соседки сообщили Ивке, что ожидается шествие служащих мэрии и учеников школы, танцы и фейерверк.

Шествие началось рано утром. Стоя на краю улицы, Ивка, засунув за щеку леденец, глазела, как мимо нее топали служащие городской мэрии в синих мантиях и в синих же бархатных шапочках. Впереди, в открытой, богато украшенной резными накладками карете, ехали сам мэр и главный судья города и благосклонно кивали по сторонам, махая руками. В карету был запряжен золотой дракон. Чешуя его сверкала и плавилась на солнце. Ивка сначала задохнулась от восхищения и только потом сообразила, что дракон просто выкрашен золотой краской. Шкура его от этого, как видно, сильно свербела, так как дракон периодически останавливался и яростно скреб шею передней лапой.

За служащими вышагивали ученики единственного в городе ликея в холщовых рубашках. Каждый держал в руках свернутый пергамент или книгу. На каждую ушастую головы был надет картуз с гусиным пером.

Далее ехали три повозки. В первой две девушки-комедиантки, разодетые в пух и прах и густо нарумяненные, приседали в реверансах и посылали толпе воздушные поцелуи.

На второй два бородатых разбойника размахивали топорами и делали страшные глаза.

На третьей была прикреплена виселица. В петле качалось вполне натурально выполненное подобие человека, сшитое из мешковины и набитое торчащей в прорехи соломой. Глаза, нос и рот были нарисованы краской. Изо рта свисал длинный язык из красной тряпки.

За телегами отплясывали неизвестный Ивке танец несколько молодых пареньков. Они лихо приседали, высоко подпрыгивали, плели ногами в начищенных сапогах замысловатые кренделя.

Завершали шествие шесть черных собак. Верхом на каждой из них, в искусно сделанных маленьких седлах, сидели мальчики и девочки пяти-шести лет. Дети улыбались, собаки смотрели вперед влажными, грустными глазами и, кажется, тоже улыбались. В усы.

После парада веселье переместилось на главную площадь города Хо-Хо-Куса. Ивка поглазела на товары в палатках и ларьках. Примерила серьги с розовым камнем, серебряное колечко, приценилась к гребню для волос, косынке на шею. Посмотрела выступление комедиантов. Девушка и юноша на помосте, обнявшись, очень душевно пели про любовь. Потом появился отец девушки и заколол юношу кинжалом. А девушка выпила яд и упала бездыханная рядом с любимым. Ивка прослезилась и кинула монетку в подставленную шапку.

Захотелось есть. Ивка купила горячий медовый сытень. Знакомый хромой мальчишка сновал между зеваками с лотком. Увидев Ивку, широко улыбнулся, крикнул: «Красиво смотришься, пузатая».

Теперь на лотке у мальчишки лежали свежие калачи. Ивка взяла два: с маком и в сахарных крошках. У калача в сахарных крошках был подгоревший бок. От этого он казался особенно вкусным.

Девушка и на скрипучей карусели прокатилась. На деревянной лошадке с облупившейся краской. А потом вернулась в дом бабки Почуйки — переодеться к карнавалу.

Сестры-соседки уже были там. Затягивали потуже корсеты, красили сажей ресницы, румянили клюквенным соком губы. Видно, собирались в конце снять маски.

— Я страсть как танцевать люблю! — оживленно говорила одна. — Любого до смерти затанцую. Вот бы выловить в толпе знатного господина, да и сплясать с ним.

— А ты смотри, кто богаче всех одет. Не прогадаешь, — посоветовала Ивка.

— Ну да, богаче всех купцы одеваются. А сами-то несколько лет назад в драных портках бегали.

— А я и с купцом пойду, — заявляла другая сестра. — Он мне потом морожена купит. А может, и подарит чего на память.

— Ага. А потом в кабак потащит. Расплачиваться.

— А тут надо вовремя удрать. А еще лучше потом заставить на себе жениться.

И вообще, в жизни надо уметь рисковать.

— Больно ты умеешь.

— Я учусь.

Ивка надела праздничное платье, натянула новые полусапожки, а чепец надевать не стала. Вместо этого распустила по плечам пшеничные волосы. Если бы Ма Оница такую вольность увидела, враз бы по щекам отхлестала. Но Ма Оницы рядом не было.

Осторожно, боясь помять или испачкать, приложила к лицу маску-бабочку, завязала на затылке тесемки.

Девчонки-сестры обиженно примолкли. Их наряды ни в какое сравнение не шли с Ивкиным.

Ишь вырядилась, тяжелая. У самой пузо, а туда же, — читалось на сестриных вытянутых лицах.

Ивка только победно хмыкнула и выскользнула за дверь.

Было такое впечатление, что весь город высыпал на улицы. Некоторые были в костюмах, большинство просто нарядно одетые, в масках и полумасках. Мимо Ивки пролетела разрумянившаяся девушка в пышной юбке знатной особы, но в старых, разношенных башмаках. На весь костюм у нее явно не хватило денег. Хмурый дядька провел на цепочке мужика в медвежьей шкуре с кольцом в носу. Пробежало несколько мальчишек в полосатых колпаках, с поросячьими носами.

В воздухе стоял терпкий, чуть хмельной дух праздника. Ивка вдохнула его полной грудью.

— Сегодня можно все, — подмигивали с неба звезды.

— Сегодня ни за что не надо платить, — шептали гирлянды цветов на фонарях.

— Сегодня сбудутся все желания, — подталкивали в спину нетерпеливо раскачивающиеся ветви деревьев.

Толпа вынесла Ивку на главную площадь перед ратушей. Палатки и лотки с нее исчезли, а на подмостках, где утром выступали комедианты, отстукивал быстрый ритм барабан, тревожно звенел бубен, рвала душу скрипка, соловьем разливались флейты. Рядом с подмостками уже самозабвенно отплясывали самые нетерпеливые.

— Станцуем? — перед Ивкой остановился паренек в широких синих шароварах, перевязанных красным кушаком.

Ивка улыбнулась и протянула руку. Лоб у паренька был влажным от волнения, но ладонь была сухая, теплая. От него чуть-чуть пахло пивом.

Толпа уже вовсю кружилась вокруг, подчиняясь мелодии с подмостков.

Поворот. Шаг вперед. Поворот.

Парнишка крепко прижал Ивку к себе. Положил одну руку на пояс, другую выгнул коромыслом, повел по кругу, пристукивая каблуками.

— Ты местная?

— Местная, — соврала Ивка. — Из Хо-Хо-Куса. Ей почему-то вдруг очень захотелось стать одним из жителей такого прекрасного города. Пусть только для одного незнакомого юнца.

— Хорошо тебе, — стараясь перекричать музыку и гомон толпы, крикнул ей в ухо паренек. — А я сюда целых два дня шел. Ну, чтобы поглазеть. И не жалею ничуть.

Поворот. Взмах рукой. Поворот.

Под мышками у парнишки расплылись темные пятна. Резко пахло мужским потом. Не противно, нет. Карие глаза. Белые зубы. Брови вразлет. Только познакомились, а кажется, вечность танцуют бок о бок. Как его зовут? Вроде представился. Забыла. Не важно.

Поворот. Шаг назад. Поворот.

Ночь обволакивала темнотой. Случайный партнер на час нежно касался губами разгоряченной щеки. Ивка теснее прижалась к нему. Мелодия разливалась вокруг, волновала. Дарила забвение и негу. Хотелось, чтобы музыка никогда не кончалась.

Поворот. Шаг в сторону. Поклон.

Танец закончился. Взмокшие от усердия музыканты опустили инструменты. Стало вдруг очень тихо.

Вседозволенность раннего вечера растворилась в наступающих сумерках.

Сальные волосы. Толстый нос в черных точках. Рука, настойчиво шарящая пониже спины. Хриплый шепот.

— Пойдем. Пойдем со мной.

С какой стати. Ивка не с нашеста свалилась.

— Сейчас. Сейчас вернусь. Жди.

Ивка отступила в толпу. Снова заиграла музыка. Загадочно заблестели глаза у женщин. Мужчины расправили плечи.

Девушка налетела на вихрастого мальчишку в синем плаще. К плащу неумелыми стежками были пришиты кривобокие тряпочные звезды.

— Ага! И ты тут, пузатая.

— Старый знакомый.

— Станцуем?

Не дожидаясь ответа, мальчишка схватил Ивку за руку и заплясал не в такт и не в лад.

Ивка бесцеремонно руку вырвала.

— Где твои калачи, малявка?

— Проснулась. Все давно распродано. Самое время веселиться. Не хочешь танцевать, пошли смотреть, как фейерверки устраивать будут. В город специально для этого мага из столицы пригласили. Большого умельца, говорят. Полезли на крышу. Оттуда лучше видно.

Мальчишка привел Ивку к ратуше, отворил неприметную калитку сбоку, поскакал по узкой, крутой лестнице, поднялся на чердак, подтащил Ивку к окну.

— Отсюда вид как на ладони.

Ивка осторожно выглянула наружу. Все-таки четвертый этаж. Непривычно. Тем более что окно большое и без ставен. Можно просто шагнуть вперед и… Ивка отступила назад.

В наступившей вдруг темноте еле виднелись остроконечные черепичные крыши. Светлым пятном проступала освещенная масляными фонарями площадь. Музыки слышно не было. Люди отдыхали, пили пиво, ели жареные колбаски, ждали новых развлечений.

— Сейчас начнется. Смотри, рот не разевай. Нигде больше такого не увидишь, — мальчишка трещал, как испуганная сорока.

Но рот Ивка все равно разинула, было от чего. Где-то вблизи как будто бы гром прогремел. Черное небо над головой полыхнуло оранжевым светом, и на нем расцвели аляповатые огненные цветы.

Внизу на площади захлопали в ладоши, заулюлюкали, засвистели. Цветы опали вниз разноцветными искрами.

И тогда в снова потемневшее небо вырвался дракон — весь из мигающих золотых звезд. Сделал плавный круг над площадью, взмахнул крыльями, открыл огромную пасть, рыгнул пламенем и растаял в воздухе.

За драконом выплыла красная рыба-кит, задрала хвост, пустила из спины голубой фонтан. Взмыл в небо королевский дворец с воротами и башнями. А потом небо снова усеялось горящими цветами. Раскрывались и закрывались бутоны. Тянулись вверх желтые тычинки, трепетали лепестки, и не было этому конца.

— Пойдем посмотрим, как маг колдует, — уже подталкивал Ивку в спину нетерпеливый мальчишка.

— Ну тебя, — повела плечом Ивка. — Я досмотреть хочу.

— Ну и оставайся, пузатая. А я пошел, — и мальчишка с грохотом ссыпался с лестницы.

Цветы плели в небе причудливый венок. Закружились совсем близко от земли огненные колеса, отбрасывая языки пламени. Очень хотелось ступить на подоконник, шагнуть и полететь.

Вдруг тишину внизу разорвал истошный вопль: «Горим!».

Да, горим, — не сразу сообразила Ивка. — Небо в огне.

Но в огне было не только небо. На одной из улиц яркими свечками вспыхнуло сразу несколько домов. Ударил колокол. Забегали внизу люди. Ивка поспешила к лестнице.

Метались, кричали, толкались жители города и его гости. Пронеслась мимо телега. Девушку несло в темноте, как щепку в водовороте. Несколько раз она споткнулась и чуть не упала. Пахло гарью, ел глаза дым.

Ивку вынесло к почерневшим, полуразрушенным домам. Где-то сгорела только крыша, где-то еще и стены, а где-то одиноко торчала печная труба.

Человек в плаще со звездами, с крашенными серебряным цветом ногтями брезгливо вытирал ветошью испачканные золой руки.

— Последнее заклинание плохо сложилось. И потом, я никогда не умел усмирять огонь.

Его пытались увести прочь: «Господин маг, никто вас не обвиняет, идемте».

В нос ударил сладковатый, тошнотворный запах горелой плоти.

Рядом с обугленной балкой лежала обожженная жертва. Красные волдыри до неузнаваемости обезобразили опухшее лицо. Кое-где кожа обгорела до черноты. Волос не осталось. Скрюченные пальцы скребли сухую землю.

Зашлось сердце: раненый был завернут в прогоревший до дыр синий плащ с самодельными кривыми звездами.

Рядом скреб землю когтями пес с опаленной, выгоревшей до мяса шкурой и странно вытянутыми неподвижными задними лапами.

— Пацана, видать, вытащил, а сам под падающую балку угодил, — сказал кто-то рядом.

— Хорошо бы, пацан умер, не приходя в сознание. Боли бы не почувствовал. А собаку пришибить надо, чтобы не мучилась.

У Ивки брызнули из глаз слезы.

— Сейчас, вот уже сейчас, — торопливо зашептала побелевшими губами.

Мешок на поясе, кожаные завязки, чеканка.

Серебряный металл лег на обгоревшую руку. Взвился к небу красный дым. Ивка едва успела отдернуть ладонь от раскаленного края.

Мальчишка приоткрыл красные веки с обгоревшими ресницами: «Ты откуда здесь, пузатая? Догнала все-таки?»

— Спи, — положила ему Ивка ладонь на разглаживающуюся на глазах щеку. — Проснешься, и все будет хорошо. Ты даже и не вспомнишь ни о чем.

За спиной тяжело, со всхлипом, вздохнули. Ивка повернула голову. Умирающая собака смотрела на нее уже подернутыми тусклой пленкой глазами. Без ненависти и без надежды.

«Я знаю, чеканки только для людей, — читалось в собачьем взгляде. — Я ни на что не рассчитываю и ничего не требую. Просто мне больно и я боюсь».

Ивка присела, взяла слабо заскулившего пса за лапу.

— За собаку никто не заплатит. Что ты делаешь, умом тронулась? Держите сумасшедшую девку.

Никого не слушая, отталкивая мешающие руки, Ивка достала еще одну чеканку. Это было неправильно, этого нельзя было делать, но это было — по совести.

Утро застало Ивку в ратуше стоящей перед господином мэром и господином столичным магом. Плащ господина мага был начисто отстиран и накрахмален. Сам маг с интересом разглядывал Ивку как какое-нибудь редкое животное.

— Милая Данница, — начал мэр и поморщился так, как будто проглотил муху, — у нас случились неполадки во время празднества. — Но, благодаря тебе, удалось обойтись без жертв. Это, безусловно, очень важно. Карнавал — гордость Хо-Хо-Куса, мы готовимся к нему целый год и всегда стараемся, чтобы он прошел без сучка, без задоринки. Но ведь бывают непредвиденные обстоятельства. Городская казна выделяет тебе золотой за спасение Ольдига Тешеля, вот, получи и поставь крестик. А за собаку, уж извини, мы ничего дать не можем. Спасение пса было полной глупостью. И город не будет за нее расплачиваться. Хватит с меня того, что в ратушу уже поступили на тебя жалобы за безответственное поведение. Но все же Хо-Хо-Кус у тебя в долгу не останется. Ты можешь провести в городе неделю, и ночлег в лучшей гостинице, и стол будут у тебя бесплатные.

— Спасибо, господин мэр, — Ивка склонила голову в новом чепце. — В этом нет необходимости. Я навещу Ольдига и отправлюсь в дорогу.

Она спустилась по широкой лестнице, покрытой мягким ковром, вышла на улицу.

Ивку вдруг окликнули. Девушку догнал давешний маг.

Потоптался на месте, сказал важно: «Знаешь, Данница. Я бы мог тебе компенсировать. Ну, за пса…»

— Учиться надо было лучше, — Ивка не собиралась дерзить, слова сами слетели с губ.

Рассерженный маг схватил ее за руку: «Не смей грубить!».

Рядом зарычала собака. Маг быстро отдернул ладонь, как обжегся. Возле Ивки остановился огромный черный пес. Недобро взглянул на мага, приподнял верхнюю губу. Того как ветром сдуло.

— Это ты, вчерашний? Которого я вылечила? — спросила Ивка, осторожно погладив лохматую спину собаки. Пес лизнул ей пальцы. Уселся рядом, всем своим видом показывая, что никуда он без Ивки не уйдет.

Так они и зашагали по улице: девушка в сером платье и страшная черная зверюга с желтыми острыми клыками.

За углом Ивка остановилась — что-то неладное творилось у нее внутри. Живот вдруг стянуло железным обручем. Данница испуганно положила на него ладонь. Под рукой заколыхалось, выгнулось, шевельнулось.

Ребенок, — вдруг поняла Ивка. — Он там подрос и уже дает о себе знать. Ма Оница говорила. А я забыла, что так должно быть.

— Ну что, пузатая? — спросила Ивка себя. — Идем дальше в дорогу. Теперь уже вдвоем. Или втроем. Как посмотреть. Только как я такую громадину прокормлю?

— Пес, — спросила она, — ты охотиться умеешь?

Собака только снисходительно улыбнулась в ответ.

— Я буду звать тебя Хвост? Ты согласен?

Пес гавкнул утвердительно. Он был вполне согласен.

Маг-У-Терры

«Все детство мое прошло по часам. Па был страшным педантом, не терпящим никаких опозданий, небрежности в работе и бесцельно потраченного времени.

Завтракали в доме ровно в семь, обедали в час, ужинали в шесть. Все мои занятия были строго расписаны по дням недели и соблюдались неукоснительно. В назначенное время я брал в руки перо, шпагу или кисть. Становился в боевую стойку или делал танцевальное па. Подносил к губам флейту или выпевал баллады.

На ночь одежда моя была аккуратно сложена на стуле в строгом порядке, игрушки расставлены по местам, ночной горшок задвинут под кровать точно на расстояние вытянутой руки.

Перед сном ко мне заходили родители. Ма целовала в лоб, а Па присаживался на край кровати и рассказывал истории или сказки, останавливаясь на самом интересном месте, когда приходило ему время заняться чем-то другим.

Слуги наши уважали и боялись Па. Он никого никогда не ударил и не обидел, был строг, но справедлив. У нас в замке никогда не применялись физические наказания, но, осерчав, Па произносил заклинание, и у провинившегося вырастали кроличьи уши или ослиный хвост. И бедный слуга на неделю, а то и на месяц становился всеобщим посмешищем.

Горничной, не вытершей пыль в гостиной, долго пришлось ходить с носом-брюквой, а от конюха, не запрягшего вовремя дракона в карету, смердело пару недель, как от выгребной ямы.

— Запоминай, — говорил Па, попыхивая трубкой, — весь наш мир подчинен определенному распорядку. И каждый должен его неукоснительно соблюдать. Крестьяне — обрабатывать землю, строители — класть кирпичи, кузнецы — ковать железо, ученые мужи — писать научные трактаты, маги — колдовать на благо государства, короли — создавать условия для процветания страны. Во время войн, бунтов, природных катаклизмов, когда наступает хаос, и люди перестают заниматься предназначенным им делом, когда души их полны отчаяния или злобой, сразу нарушается мир. Не плодоносит земля, не совершаются великие открытия, маги теряют большую часть своих способностей, а дети рождаются хилыми и больными. Или не рождаются вовсе.

Хоть в силу своего характера я далеко не так педантичен, как мой Па, тем не менее наставления его запомнил, верю в них и стараюсь соблюдать.

На этой почве мы не раз затевали словесные баталии с другом моим Фагосеем. Тот считал, что встряски весьма полезны человеческому обществу. Что только так жизнь переходит на новый виток развития, рождаются великие бойцы и полководцы, среди крестьян появляются маги, среди кузнецов — великие ученые, а среди простых горожанок — служащие мэрии.

Но я всегда гнул свою линию: если перемены сопровождаются пролитием крови, насилием и смертями — к черту такие перемены. Пусть развитие мира течет медленнее. Мы никуда не торопимся, честное слово.

Мир трудно заставить жить по часам. Но и расшатывать уже созданные устои — в высшей степени опасное занятие.

— Дуралей, — говорил тогда Фагосей. — А что если опасность придет извне? А мы, с твоей размеренной, сытой жизнью, будем к ней не готовы.

Ну что ж, тогда помоги нам маги, провидение и королевская мудрая власть. Только я надеюсь, что Великий Часовщик такого не допустит.

Записки о порядке, сделанные Магом-У-Терры во время путешествия.

Как ни торопился Маг-У-Терры скорее покончить с визитом к дяде и пуститься в обратный путь, все же по дороге решил он остановиться в одном весьма замечательном месте. Место это было: Драконья ферма — и находилось оно в Монастыре Королевской милости, как раз оказавшимся на его пути. Очень хотелось сделать Меллори знатный подарок, а что может быть лучшим подарком, чем ездовой дракон?

Тем более что ферма была известная. Среди прочих выращивали монахи и драконов для дворца Его Величества. Самых быстрых, самых выносливых, самых красивых. Ходила легенда, что монахи почти что сотворили дракона летающего, с мощными широкими крыльями, но никому этого дракона пока видеть не приходилось. Ни в небе, ни на земле.

Карета Мага-У-Терры подъехала к толстым каменным стенам, остановилась в воротах. Двое совсем юных монашков — левая половина лица выкрашена белым, правая красным, прикованные друг к другу рука к руке, — взяли плату. Совсем не маленькую. Взглянуть на породистых драконов, особенно королевских, было недешево. К тому же отсекала такая плата зевак с дырявыми карманами, а отбирала, наоборот, солидных покупателей, уезжающих с фермы с двумя, а то и с тремя вновь приобретенными змеями.

Мага-У-Терры встретили со всеми полагающимися гербу на карете почестями, проводили в светлый зал для посетителей, налили густого красного вина, поставили рядом серебряную тарелку с крендельками. Подошел один из старших монахов, уже ни с кем не делящий цепь, без рубахи, со сложной татуировкой вдоль спины. На смуглой коже изображен был дракон, расправляющий крылья. Когда монах двигался, то казалось, что змей летит.

Монаха звали Савием. Он подробно расспросил мага о том, что привело его в монастырь, выслушал и о простом интересе, и о подарке. Кивнул бритой головой, повел Мага-У-Терры осматривать стойла.

Впереди, в пропахших навозом вольерах, переступали лапами мощные тягловые драконы. Массивные, короткошеие, широкогрудые. Между когтями у них росла густая бурая шерсть, похожая на пучки жухлой травы. Да, лап-то было не четыре — шесть. Ну монахи, ну, просто слов нет.

Дальше шли вольеры с драконами ездовыми. Высокими, легкими, неутомимыми. С лебедиными шеями, длинными лапами. Бегачи косили горячим, болотного цвета, глазом. Блестела смазанная маслом шкура. Не шкура — роскошь. Гладкая, сочно-зеленая, чешуйка к чешуйке. На груди чешуя толще — надежная защита от копья или стрелы. Монах предупредил, что драконы не объезжены. Но за дополнительную плату их и обучат, и доставят в нужное место.

В вольерах у стены находились совсем уже удивительные зверюги.

— Не для продажи, — предупредил Савий.

В углу развалился на соломе необычной, синей, окраски дракон с (Маг-У-Терры зажмурился и снова открыл глаза, но видение не пропало) тремя головами. Две крайние, переплетясь шеями, нежно терлись друг о друга костистыми мордами, а третья, не обращая ни на кого внимания, упорно хрумкала отрубями в деревянном корыте.

Далее, в обшитом железными пластинами стойле, выкусывал воображаемых блох из хвоста жирный низкорослый змей с высоким гребнем на спине. Увидев мага, дракон сердито хрюкнул и пустил в его сторону сноп пламени. Маг отскочил, огонь опалил толстые железные прутья решетки. На прутьях осела гарь. Запахло дымом.

— Это у нас Огнемет, — объяснил Савий.

— Я поражен, — честно признался Маг-У-Терры провожатому.

— Вы еще не всех видели, — заметил Савий. — Идемте дальше.

Дальше в вольере стояли две драконицы. Очень маленькие, хотя и видно, что взрослые. Одна с ярко-розовой, а другая с фиолетовой чешуей. Вместо гребня на шее волной лежала густая грива в тон чешуе. Драконицы подняли на мага огромные глаза, оттененные двумя рядами длинных ресниц, и нежно вздохнули.

— Это для принцесс, — уважительно произнес Савий. — Мы каждый год выращиваем им дракониц разного цвета.

На этом осмотр закончился. Савий привел Мага-У-Терры во внутренний, мощеный камнем двор. В тени деревьев там прятались обтянутые шелком диваны. Перед каждым стоял резной невысокий столик. Тут же явился служка, принес кувшин с вином и кубки.

Посреди двора другой монах поворачивал на вертеле над жаровней небольшую мясистую тушу. С прожаренной аппетитной кожи капал в огонь жир. Торчали в стороны толстые лапы. Приглядевшись, Маг-У-Терры увидел чешуйчатый хвост.

Молочного дракона жарят, — понял он. Драконье мясо было деликатесом. Молодые змеи были дороги и всегда нужны в хозяйстве, а старые имели жесткое мясо с неприятным, резким привкусом.

— Не желаете ли подкрепиться? — предложил Савий. — Вы нигде не найдете такого нежного мяса.

Маг вспомнил розовую и фиолетовую дракониц с добрым взглядом, поморщился, как от зубной боли, и заказал лишь рис с фруктами.

Савий присел рядом, завел неторопливую беседу. Какие драконы магу понравились больше всего, какие более всего восхитили, каких он хотел бы купить.

Сначала у Мага-У-Терры была задумка купить в подарок Меллори ездового дракона, но теперь в голову пришла другая идея. Несколько авантюрная, надо сказать. Еще пару месяцев назад он бы на такую не решился.

— С-c-cколько монастырь берет за летающих драконов, Савий? — осторожно начал он.

Савий поднял брови: «О чем вы? Летающих драконов нет и никогда не было».

— Все вы прекрасно понимаете. Сколько будет стоить детеныш летуна? — не отступал Маг-У-Терры.

— Нисколько. Их просто не существует в природе.

— Не забывайся, Савий. Маги хорошо чувствуют ложь. Я ведь могу разметать весь ваш монастырь так же легко, как шалаш из сухих веток.

— Это вы не забывайтесь, господин маг. В нашем монастыре растят королевских драконов, — на безмятежном лице Савия сжались в тонкую бесцветную полосу сухие губы.

— Для к-к-короля, династия которого обязана своим восхождением на престол роду Магов-У-Терры.

Кажется, последнее слово все же осталось за молодым магом. Хоть и блефовал он по-страшному. Может, первый раз в жизни. Ни кирпича не смог бы он сдвинуть в древней кладке.

— Хорошо, — после некоторых колебаний согласился Савий, — я поговорю с Творителем.

Монах ушел и через непродолжительное время вернулся с высоким, сутулым человеком с широкими, похожими на лопаты, ладонями, покрытыми старыми шрамами и свежими царапинами и порезами. На голове Творителя криво сидела, скорее всего, надетая второпях, потертая бархатная шапочка — признак принадлежности к монастырским магам.

— Вы тот господин, что хочет летающего дракона? — спросил монастырский Творитель голосом густым и сиплым, как гречишный засахарившийся мед, сладкий на вкус, но дерущий горло.

— Да, это я, — Маг-У-Терры надменно вскинул подбородок.

— Я могу продать вам одного, но вы сильно рискуете, получая змея в личное владение.

— П-п-почему же?

— Потому что я еще и сам не разобрался толком, кого создал. В моем распоряжении пока только молодняк, и он не отличается покладистым характером. Драконы эти упрямы, кусачи, плохо слушаются приказов и вообще — агрессивны. Мы понятия не имеем, что из них вырастет. Может быть, такой экземпляр через год захочет откусить вам голову. И, бьюсь об заклад, у него это получится. Вы все еще хотите летуна?

— Н-н-но летать они умеют?

— Не по приказу. И даже не по своему желанию. Но иногда, вдруг, ни с того ни с сего, чаще всего во сне, они поднимаются над землей. Довольно высоко. И никакая сила не может их тогда удержать.

— Я хочу взглянуть на летунов.

— Ну что же, тогда идемте.

Летуны оказались действительно совсем маленькими. Сидели трое в большой клетке, чем-то похожей на птичье гнездо, разевали беззубые пасти. Абсолютно круглые, покрытые белым младенческим пухом и неоформившейся еще неожиданно белой, мягкой чешуей.

Увидев чужака, они растопырили голые перепончатые крылья, похожие на крылья летучих мышей, и зашипели.

Маг-Творитель открыл клетку, достал из гнезда одного из малышей, поставил на ноги. Летун немедленно доковылял до Мага-У-Терры и довольно больно ухватил его за лодыжку. Задумался на миг, напустил лужу и вдруг, резко подпрыгнув, замолотил крыльями, задержавшись на мгновение над землей, где-то на уровне человеческого лица, и неуклюже шлепнулся вниз, забрызгав наблюдателей едкой и пахучей змеиной мочой.

Творитель, как показалось магу, злорадно усмехнувшись, подхватил драконыша и передал его в руки Мага-У-Терры. Малыш оказался удивительно горячий, упирался лапами в грудь, царапался, пищал, пытаясь вырваться.

— Возьмете этого? — спросил Творитель. — Самый пока способный. Или вам нужно время подумать?

Белый драконыш был водворен обратно в клетку. Маг-У-Терры в задумчивости тер подбородок. Он честно не знал, стоит ли дарить Меллори возможно опасную для жизни игрушку.

— Хррр-ю, — послышалось из клетки.

Из кучи соломы в углу выбрался не замеченный магом раньше драконыш. Чуть постарше сидевших в гнезде, с длинной тощей шеей в клочках пуха и сизым, как у голубя, туловищем. Летун сильно припадал на правую лапу и оттого двигался весьма неуклюже, вперевалку, как глотнувшая самогонки утка. Кроме того на одном глазу у драконыша было неприятное на вид, сизое же бельмо.

Маг вопросительно взглянул на Творителя.

— Бросовый материал, — пояснил тот. — Отходы. Летает хуже всех. И бельмастый к тому же. Обзора сверху не будет никакого. Пойдет на мясо.

— Это как? — глупо переспросил Маг-У-Терры.

— Это на обед. Вот только откормим получше. Летунов, как вы понимаете, мы держим впроголодь. Чтобы были легче. И вам советуем.

Хромой драконыш, предназначенный на обед, шагнул широко, не удержался и с хрюканьем завалился на бок. Творитель махнул рукой. Драконыш осуждающе посмотрел на мага здоровым глазом, синим, как летнее небо. Дернулась тонкая шея в детском пуху, бессильно заколотили по воздуху лапы в плотной чешуе. Чешуя оказалась сахарно-белая. Будто кто-то, должно быть для смеха, натянул на незадачливого драконыша белые штаны-кюлоты.

— Знаете что, — сказал вдруг Маг-У-Терры. — Я его беру.

И добавил, вдруг неизвестно чего застыдившись: «Моя жена любит свежее драконье мясо».

Творитель вежливо приподнял в улыбке уголки румяных губ: «Как прикажете».

К карете Мага-У-Терры прикрепили на запятках клетку с драконышем. Тот в начале пути очень нервничал: хрюкал, гадил, плевался, хлопал крыльями. Но потом пообвыкся, даже с интересом поглядывал вокруг, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону. И еще он оказался очень прожорлив. Хмут только недовольно ворчал, пропихивая сквозь частые прутья клетки очередной кусок булки или мяса, которые драконыш заглатывал, не разжевывая.

Он и придумал драконышу имя — Живоглот.

Мих

Мих выбрался из фургона, с удовольствием потянулся: после дня в дороге сильно затекла спина. За ним из фургона вырвался тяжелый дух, исходящий от новых кожаных камзолов и седельных сумок. Мих торопливо опустил полог, вдохнул полной грудью прохладный вечерний воздух. Караван Данников остановился на опушке соснового леса. Терпко пахло хвоей, намокшей прелой листвой, дымом от костра. На мгновение показалось, что он дома, пошел с друзьями по грибы, остановился на привал… Мих потряс головой, отгоняя ненужные мысли.

Потом он вместе с Данниками хлебал густой суп на сале, подставляя под жирные капли кусок хлеба, слушал тягучие дорожные песни, уснул на земле, завернувшись в толстое, видавшее виды одеяло с обгоревшим краем.

Под утро Мих проснулся от холода. Укрылся поплотнее, хотел было задремать снова, но почувствовал на себе чужой взгляд. Огляделся. На низкой ветке, прямо напротив, сидела ласточка и упрямо сверлила его бусинами глаз. Какое-то время птица и Мих играли в гляделки.

— Чего тебе? — спросил озадаченный лекарь.

— Дурак! — отчетливо чирикнула ласточка, расправила острые крылья и улетела.

С караваном Мих расстался еще затемно. Данники ехали в столицу, лекаря тянуло в другую сторону, на север. Он сам не знал, почему. Постоял немного на развилке, решая, куда бы повернуть. Направо деревянный указатель вывел бы его к Лихограду, налево — к Полнограду. Мих выбрал Лихоград — звучало интереснее. Он намеревался отдохнуть там пару дней, отмыться, заработать несколько монет, а заодно починить сапоги. Один из них настойчиво просил каши.

Еще на подходе к Лихограду Мих углядел первую странность: несмотря на довольно высокий забор вокруг города, ворота не были заперты, стояли полуприкрытые, никем не охраняемые. Второй странностью оказалось то, что, несмотря на светлеющее небо, на улицах не было ни одного человека. Не поднимался дым из печей, не спешили женщины в хлев или курятник, даже собаки не брехали и не выскакивали из будок, хотя не должны были они, отрабатывая свой хлеб, пропустить случайного прохожего, тем более безобидного, без палки в руке. Мих подумал было, что население Лихограда в одночасье вымерло от неизвестной болезни, но тогда бы и запашок стоял соответствующий, а пахло в городе совершенно обычно: пылью, помоями и навозом.

Мих озадаченно почесал в затылке и свернул на улицу пошире, рассчитывая, что она приведет его к центру города.

Сзади кто-то шумно вздохнул. Мих резко оглянулся. За ним тяжело топала бесхозная драконица. Чистая, ухоженная. Судя по огромному, раздувшемуся пузу, собирающаяся совсем скоро разродиться. Крупные черные ноздри старательно тянули воздух — драконица принюхивалась к Миху.

— Э-э-э. Ты травоядная. Ну, почти, — сообщил драконице Мих и на всякий случай отступил назад.

— У-э-э, — просипела драконица. По длинной чешуйчатой шее прошла судорога, раскрылась зубастая пасть. Похоже было, что драконицу тошнило.

— Не балуй, — предостерег Мих животину. — Тебе уже рожать пора, а ты все токсикозом маешься.

Драконица рыгнула, осуждающе глянула на Миха, захлопнула пасть и скрылась в узком переулке.

Лекарь проводил ее взглядом. Ему показалось вдруг, что между домами мелькнула коняга. Красивой масти: серая в яблоках. Хотя лошадей в этом мире сроду не водилось.

Мих зажмурился, прогоняя морок, развернулся. Перед ним стояла коза, брезгливо оттопырив нижнюю губу, смотрела на него мутными желтыми глазами. Под животом у нее болталось бледно-розовое вымя, похожее на надутую воздухом латексную перчатку.

— Уходи, — сказал ей Мих. — Я коз доить не умею.

Коза вздохнула, топнула лохматой ногой и, отойдя от Миха, неторопливо потрусила дальше. Только теперь лекарь заметил, что за ней волочится по земле синий ночной чепец.

— Кто следующий? — озадаченно спросил Мих.

— Ку-ку-ак. Ку-ку-ак, — скрипнули рядом.

Навстречу Миху спешила птица Дрон на ногах-ходулях. Маленькая головка в редкой щетине, как у давно небритого мужика, туловище дирижаблем, три пера в хвосте: два красных по бокам, одно коричневое в середине.

Птица Дрон была весьма немаленькая, ростом с Миха. Еще раз квакнув, она присела в реверансе и снесла молочное яйцо. От большого, с человеческую голову, яйца в прохладном утреннем воздухе поднимался легкий пар. Дрон распахнула клюв и показала Миху раздвоенный змеиный язык.

— Уйди с дороги, — посоветовал птице Мих. — Все равно молоко твое — гадость страшная, с чем его не ешь. Даже с водкой.

Птица Дрон поскребла землю когтем, подпрыгнула, квакнула еще раз и, с места взяв в галоп, унеслась вперед.

Мих пожал плечами и отправился искать, где бы ему остановиться.

В конце концов он добрался до центральной площади, удивительно безлюдной в этот час. Не найдя ничего похожего на гостиницу или трактир, Мих уселся на ступени одного из домов почище, похожего на жилье старосты или городского главы, и стал ждать первых прохожих. Расправил синюю косынку, расстелил циновку.

Было прохладно. Зубы потихоньку выстукивали морзянку. S-O-S. S-O-S. Три точки, три тире, три точки. Очень хотелось выпить чего-нибудь горячего. В крайнем случае — горячительного.

— Черт! Появится ли здесь, наконец, хоть кто-нибудь?

Вдруг тишину разорвал громкий крик. Похоже было, что орали голодные младенцы городка. Как-то все разом.

Из узких переулков набежали растрепанные и расхристанные молодухи в нижних рубашках и кинулись по домам.

Младенческий хор затих. Площадь мгновенно заполнилась полураздетыми людьми в ночных чепцах и колпаках. Красными, потными, спешащими. На Миха никто не обратил внимания. Он попытался было остановить кого-то из пробегающих мимо, ухватив за рукав рубахи. Прохожие вырывались, шипели недовольно, торопились дальше.

Очень быстро площадь опустела. Из печных труб повалил дым, запахло едой, отворились плотно прикрытые ставни. Женщины с корзинами отправились на рынок за съестными припасами.

— Эй! — сзади со скрипом отворилась дверь. — Кто ты такой и что здесь делаешь?

Мих встал, поправил лекарскую повязку, оглянулся. Перед ним на крыльце стоял пузатый коротышка на тонких паучьих ножках, с жабьим лицом и выпученными светлыми глазами.

«Проблемы со щитовидкой», — дежурно отметил про себя Мих и склонил голову в вежливом поклоне.

— Я лекарь. Зовут меня Мих. Хотел бы остановиться в городе на несколько дней. Мне комнату в трактире или в гостинице.

Жабий человек не торопясь, с достоинством, отряхнул с жилетки невидимую пыль и вполне видимый птичий пух: «Гостиницы у нас нет. Но любая семья с охотой пустит тебя на постой. За плату, конечно».

— Э, Мотри! — кликнул он кого-то в толпе.

— Что, Чумри? — к ним подошла круглолицая горожанка с выпирающей поверх шнуровки пышной грудью. Руки ее оттягивала тяжелая корзина, где из-под чистой тряпицы выглядывали клубни картофеля, аппетитная краюха хлеба и копченые колбаски.

— Возьмешь постояльца? Вроде как теперь твоя очередь.

— А чего бы и не взять. С радостью возьму. Платить есть чем? Если нечем — найдем, чем отработаешь.

Мих кивнул: «Есть чем».

— Лечить на площади будешь? — спросил Чумри. — Приду. Болею я чем-то. Может, ты поможешь.

В доме Мотри Миху выделили не угол, а отдельную горницу, светлую и чистую. Подали на завтрак кашу с курицей. Предлагали и молоко птицы Дрон, голубоватое, кислое, с комками подозрительной слизи, напоминающее на вкус сопли. Мих, как всегда, отказался. Наевшись впрок, так, что еда в горле стояла, отправился на площадь — зарабатывать деньги.

Мих расстелил циновку, расставил рядом на земле склянки, мешочки с травами. Отдельно, на самое видное место, положил клещи, которыми рвал зубы (они обычно производили на пациентов сильное впечатление), сел, скрестив ноги, и стал ждать.

Больные приходили сегодня все больше с порезами и ушибами; была даже девчонка собакой укушенная. И здорово. Пришлось зашивать. Девчонка орала и вырывалась.

— Не хочу! Больно! Само пройдет!

К счастью, ее крепко держали отец и брат, не давали шевелиться.

Когда все закончилось, девчонка прокричала зло через слезы: «Я еще до вас доберусь!»

— Воинственная какая, — без обиды подумал Мих.

К вечеру поток пациентов иссяк. Последним пришел утренний знакомый Чумри. Мих усадил его на циновку, расспросил о симптомах, пощупал раздувшийся, мягкий, как рисовый пудинг, зоб. Потливость, сердцебиение, раздражительность. Тиреотоксикоз. А проще Базедова болезнь. У Миха на этот случай имелся запас белой лапчатки, растения столь же редкого, сколь и эффективного.

— Пить лучше бы перестать, — посоветовал в конце Мих, убирая в кошель честно заработанные медяки. — Вино и пиво еще ничего, а вот самогонки — ни-ни. Лечение много лучше пойдет.

— Хочешь сказать, что я, почетный казначей города, — беспутный пьяница? — вдруг разбушевался Чумри. Рука его метнулась к груди лекаря. Да и не рука уже: волчья лапа с твердыми, как сталь, когтями. Мих с трудом эту лапу перехватил, но рубаху когти все же порвали, на груди глубокие царапины оставили.

— Сумасшедший, — прокричал Мих, крепко сжимая лапу. Впрочем, лапа на глазах снова превратилась в руку. Убрались когти, исчезла жесткая серая шерсть, вернулись на место желтые ломкие ногти.

Мих провел по закровившим царапинам на груди, поморщился, приказал как можно более грозно: «Рассказывай».

— Да что рассказывать, — засуетился Чумри. — Почудилось тебе все. Устал, вот и почудилось. А я хворый, не знаю что творю.

Мих сжал на всякий случай свои угрожающего вида клещи: «А то зуб выдеру. Или еще чего похуже!»

— Дурак ты, — скривился Чумри. Кто-то Миха так уже недавно называл. Только вот забылось, кто. — Мы тут оборотни. Весь город. Много лет как. Уже и не упомнить, сколько. Только глубокие старики знают, как раньше было. У нас кто в дракона обращается, кто в петуха, а кто и вообще в неизвестную животину. Большинство в волков, конечно. Жители соседних городов знают про это и не суются без крайней надобности. Ты чего побледнел-то так. Не бросаемся мы на людей. И друг друга не едим. Так, если кто в лапу другому вцепится, припомнив дневную обиду. У нас ограда вокруг города, чтобы никто не ушел ночью, не заблудился. Голова во время превращения плохо соображает. Само перерождение после захода солнца начинается, а на рассвете мы обратно в людей, значит. И бежим по делам.

— А этой ночью ворота не закрыли, — вспомнил Мих.

— У нас старик Трухач за ворота отвечает. Забывает иногда. Возраст уже не тот. Нового сторожа выбирать пора. За всем и не уследишь.

— И что мне теперь делать? — растерянно спросил Мих. Он был напуган. А кто бы не был на его месте. Город оборотней. И все зубастые. Ну, может, кроме петухов. Солнце уже заходит. Уйти сейчас из города — попасть в зубы диких животных. Настоящих, не обороченных. Но и оставаться в Лихограде категорически не хотелось. Само название города звучало теперь зловеще, предвещало большие неприятности.

— А что? Ничего делать не надо. Иди себе в дом, где остановился. Запри дверь покрепче на всякий случай и ложись спать. Если кто и соберется тебя побеспокоить — так та девчонка, которой ты руку зашивал. Мы в зверином обличии тихие. В полнолуние, бывает, воем. Но сегодня луны не будет. Скользим себе по улицам, наслаждаясь звериной свободой. Да чего я. Тебе не понять.

— А с чего это ты днем превращение начал? — не поверил Мих.

— Ну так разозлился я очень. Бывает иногда, когда расстроишься сильно, или наоборот, обрадуешься. Тут лапа сама по себе появится. Или хвост.

Мих вздохнул тяжело. Не очень-то он поверил Чумри, что его не тронут. Вот вляпался. Причем на пустом месте. Дурак — он дурак и есть. Но делать было нечего: собрал инструменты, склянки, свернул циновку и отправился к дому, куда его пустили на ночлег, подозрительно поглядывая на проходящих мимо горожан.

Вон старик мимо плетется, и морда (извините, лицо) у него как у лошади Пржевальского. Которая лягается, между прочим.

Проплыла мимо беременная молодуха с огромным животом и ногами-тумбами.

Двойня, наверное, — подумал Мих, глядя на раздутый пивным бочонком живот. В тени дома молодуха нагнулась, склоняя к земле длинную шею, — ее тошнило.

— Лекарь! Смотрите, лекарь! — остановилась рядом тетка с отвисшей нижней губой и в синем, чем-то знакомом чепце. — У тебя от запора что-нибудь есть?

Клизма, — хотел сказать Мих, но промолчал.

Тетка пообещала вернуться на завтра и получить какое-нибудь снадобье.

— Как же, найдешь ты меня здесь завтра, — буркнул себе под нос лекарь.

Вечером Мих с тревогой поглядывал на хозяев. Вон Мотри, здоровущая баба, и зубы у нее какие белые — наверняка в матерого волка перекидывается. А у мужика ее морда козья, забодает ночью, как пить дать. Мих с трудом попытался впихнуть в себя ложку супа. В мутном бульоне плавали куски картошки, моркови и мясные хрящики. Лекарь представил себе, чьи это могли быть останки, и ложка упала обратно в миску. Вся семья посмотрела на Миха с упреком и, как ему показалось, с вожделением.

— Вы кушайте, кушайте! — с надеждой попросил Мих хозяев. — Суп очень вкусный.

Много вкуснее, чем я, — добавил он про себя.

Позже, у себя в комнате, Мих первым делом пододвинул к двери тяжелый комод, на комод поставил стул и придавил все это поставленной на попа скамейкой, предварительно скинув с нее заботливо постеленное одеяло. Одеяло он накинул на плечи — для тепла. Вторым делом Мих плотно затворил ставни, накинул железные крючки на чуть проржавевшие петли, встал в дальнем углу и стал ждать.

Сначала все было тихо, а потом ночной воздух наполнился звуками. За окном подвывало, хрюкало, рычало, вздыхало тяжело и таинственно. Потом раздался протяжный, наполненный смертельным ужасом крик. Было такое впечатление, что невидимого в темноте беднягу режут заживо.

Кушают! Как пить дать, кого-то кушают, — Мих облился холодным потом и расстегнул кобуру. Так было спокойнее.

Прошло часа два. Звуки стали затихать. Мих расслабился, присел на пол. Напряжение немного спало, но теперь слипались глаза.

Бух!

Кто-то большой яростно бился в дверь с той стороны. Мих вскочил, подобрался. Подумал обреченно: «Началось».

Бух!

Застонали доски.

Бух!

Заскрипели петли.

— Уааау, — кровожадно завывали за дверью.

Бух! Бух! Бух! Бу…

Дверь подалась. Слетела с петель. В дверном проеме сцепились, пытаясь первыми ворваться в комнату, несколько громадных волков и, кажется, один медведь. Щерились красные пасти, щелкали клыки, летела шерсть.

Мих поднял «Смит энд Вессон» и не целясь выстрелил. Один из волков завалился на бок, заскулил громко. Запахло кровью, как на скотобойне. Остальные отступили, испугавшись звука выстрела.

Не дожидаясь, чем кончится дело, Мих, сдирая ногти, рванул ставни, вывалился из окна на улицу, поднялся на трясущихся ногах и побежал. Не разбирая дороги, падая, поднимаясь, налетая на заборы, перепрыгивая через узкие ограды, шипя и ругаясь самыми последними словами.

Опомнился он уже довольно далеко от проклятого городишки. Как раз у развилки с деревянными указателями. Вытер рубахой лоб, проверил содержимое заплечного мешка, поднял с дороги кусок красной глины, написал коротко на плохо обструганной деревяшке: «А пошли вы все на…».

Потом, хромая, долго ходил вокруг, выбирая дерево. Забрался на одну из высоких веток и стал ждать утра.