Данница

Глава 7

Глава седьмая

— Дорогой мой, на чем держится Мир?

— Мой дорогой, на чем только Мир не держится.

Из разговора двух умных магов

Ивка

Ивка сидела на шаткой табуретке возле тщательно выскобленного, хромого на все ноги стола из толстых досок и помогала хозяйке перебирать гречишную крупу. Рассыпала перед собой горсть круглых светлых зерен с черным пятном на боку, отодвигала в сторону порченные гнилью, а хорошие сгребала ладонью в медную миску.

На крыше выбивали барабанную дробь дождевые капли. Лило, не переставая, уже целую неделю. Небольшой караван Данников (да что там небольшой, так, повозки-развалюхи), с которым ехала Ивка, окончательно увяз на раскисшей дороге на третий день пути.

Горбатые старые драконы с заплесневевшей от постоянной влаги чешуей тянули изо всех сил, но караван застрял напрочь. В конце концов драконы выбились из сил и плюхнулись в лужу, что твоя свинья, и поднять их уже нельзя было никакими силами. Просидев день под телегой укрывшись рогожей и промокнув до нитки, Ивка решила дальше пробираться сама. Доковыляла до ближайшей деревушки и попросилась на постой.

Рыбацкая, судя по развешанным на заборах чиненным-перечиненным сетям, деревушка была небогатая, и в первом же доме Ивку с Хвостом пустили переночевать за три медяка, несмотря на то, что собака непереносимо воняла мокрой псиной, а Ивка нанесла кучу грязи на разбухших от воды сапогах.

Дом был ветхим, кособоким, пропахшим рыбой, крыша в нескольких местах протекала. На полу стояли лужи.

Печка в углу, несколько лавок, большой стол, полки с посудой на стенах, добротная хозяйская кровать за застиранной до прозрачности занавеской (видно, из приданого) — вот и все нехитрое убранство.

С едой в доме было плохо. Изможденная молодая хозяйка с темными кругами под глазами и красными потрескавшимися руками, чуть старше Ивки, наверное, но уже с двумя детьми и тяжелая третьим, поставила на стол деревянную тарелку с мелкой сушеной рыбешкой. Потом сбегала к соседям и принесла кувшин молока птицы Дрон, голубоватого, мутного, не очень аппетитного на вид. Сварила пару картофелин. После такого ужина Ивка осталась голодная. Но, похоже, не она одна в этом доме. Во всяком случае, рыбьи головы и плавники, которые Ивка есть не стала, тут же незаметно с тарелки улетучились.

Хвост, ни на что не рассчитывая, исчез за дверью и вернулся через час, довольно облизываясь. Отряхнулся, обрызгав всех холодной водой, полез было к Ивке лизаться. Та оттолкнула широкую пасть, из которой несло неизвестно чем. Сам небось крыс надушил и сожрал или выдру поймал-слопал, а туда же.

Хвост не обиделся, разлегся рядом с лавкой, раскинув лапы. Хозяйские дети, потихоньку осмелев, добрались до пса. Дернули за усы, взлохматили шерсть, младший навалился сверху, ухватился тоненькими пальцами за клыки. Хвост остался к такому наглому обращению совершенно равнодушен. Валялся, прикрыв глаза и прижав к голове острые уши.

Хозяйка покончила с гречишной крупой, села у окна ставить заплатки на поношенную одежонку.

Ивка попыталась устроиться на табуретке поудобнее, но получилось плохо — мешал живот. За последнее время она сильно раздалась (пришлось распустить все швы на платье), ходила теперь вразвалочку, по-птичьи, и наклоняться стало проблемой. Ребенок внутри икал, толкался, пинал пятками и головкой, словно на волю просился. Ивка гладила ходуном ходящий живот, напевала тихонько колыбельные, шепотом просила малыша успокоиться. По вечерам ноги начали отекать, становились толстыми, как березовые полешки, некрасивыми. Лицо стало круглым как яблоко. Хорошо, хоть уродливые коричневые пятна, появляющиеся у многих тяжелых женщин на лице, обошли ее стороной.

Ивка подошла к окну, глянула на серое небо и серую реку. Дом стоял на берегу, прямо от забора шел спуск к воде. Мутная река внизу вздулась от дождя, как белье в тазу, пузырилась, крутила водовороты, вздыхала тяжело, бурлила.

Ивка вздохнула. Дождь. Каждый день дождь. Льет, не переставая, как в Милограде. Это знак — пора возвращаться. Все хорошее когда-нибудь кончается. Ушла в дождь — в дождь вернулась. Как Ма Оница говорила: хватит пузо чесать, пора дело делать.

А пузо и вправду чесалось. Ивка просыпалась ночью, скребла по нему ногтями. Похоже, ребенку это нравилось, во всяком случае, он переставал брыкаться и замирал.

Ивка бережно достала из внутреннего кармана сложенную вчетверо, завернутую в несколько слоев тряпицы бумагу, выданную ей Ма Улликой. Бумага немного пожелтела, потерлась по краям, появилось на ней несколько пятен, но поставленные угольком крестики и пустые соты-ячейки были хорошо видны. Ивка назубок помнила наставления, усердно ставила пометки каждый день. Крестиков теперь было много больше. И часть из них уже перешла за жирную границу, проведенную Ма. Что означало — время поворачивать домой. А у Ивки еще две чеканки не проданы. И швейные блохи не куплены. Самое главное теперь — заработать побольше денег. Чтобы хватило и на новый дом, и на хорошую еду, и на сына еще нерожденного, и на клавесин… Ну, насчет клавесина она, положим, загнула. Но новые платья всем домашним — это уж точно надо. А еще Верике материалу на свадебный наряд. Жалко, не получится цепочку, данную магом, продать. Если никто к ней прикоснуться, кроме Ивки, не может. Цепочку надо будет зарыть во дворе, от греха подальше. Дома она ей не понадобится, дома стены защищают, дома ничего плохого случиться не может. А в Пути — все время что-нибудь не так. Как ее напугали эти в черном, что выскочили из кустов на вилле у контеза. Но ведь наверняка приняли ее за кого-то другого. Ну кому Ивка нужна, посудите сами? А может, и нужна. Поди разбери теперь.

Хлопнула дверь. Вернулся хозяин дома. В такой сильный дождь он на рыбную ловлю, которой все поселковые и жили, не ходил и маялся от безделья. Хотя мог бы найти, чем заняться. Делов-то всегда немерено. Но уж такой, видно, непутевый, чего с него взять.

Чувствовалось, что хозяин уже успел где-то приложиться к баклажке. Глаза блестели, движения были нечеткие, да и пахло от него… Плохо пахло.

Хозяин глянул на Ивку удивленно: уже забыл, что сам же и пустил ее на ночлег. И завалился на скамью — спать.

Когда стемнело, в гости, на свет масляной лампы, собралось несколько женщин, родственниц хозяйки, в чепцах и передниках грубого полотна. Все были или с вязанием, или с шитьем, почти все пришли с детьми. Но дети вели себя тихо. Сбились в углу, шепотом пугая друг друга рассказами о водяных и леших, изредка охая в ладошки.

Женщины неодобрительно поглядывали на развалившегося посреди горницы Хвоста, но молчали, все уже знали, сколько Ивка заплатила за постой.

Разговор скоро перешел на любимую в каждом доме тему: давать советы.

А поскольку и хозяйка, и Ивка были уже изрядно пузаты, советы были исключительно о родах. Каждая женщина торопилась рассказать о себе, перебивала товарок и захлебывалась словами.

Так как хозяйка, у которой уже было двое детей, давно наслышалась местных историй, все внимание было перенесено на Ивку.

— Со мной как было, — тараторила широкая и плоская, как грошик, коротышка, — просыпаюсь ночью, иду по нужде на двор, а из меня ну прямо как водопад. Льет и льет. Льет и льет. Это значит, водяной пузырь лопнул, схватки близко. Ты с собой тряпок набери, дыру затыкать.

— Когда все начнется, ты ходи побольше, — поучала Ивку немолодая тетка с редкими, скрученными в рогалик пегими волосами, сквозь которые просвечивала бледная кожа на голове. — Будешь валяться, только дольше промучаешься. Не ленись, ходи через боль. Всех своих дочерей заставляла, и быстро, дурынды, разродились.

— Кричи, не стесняйся, — советовала совсем юная девочка с усыпанным веснушками ярко-розовым лицом. — От крика оно легче. И за руку кого-нибудь держи, помогает. Я вот мамку держала, так у нее потом синяки долго пройти не могли.

— Если ребенок сразу не кричит, то надо ему рот прочистить, а потом взять за ножки и потрясти хорошенько. А то еще хорошо окунать его то в холодную, то в горячую воду, — снова вступала немолодая тетка.

Ивка кивала головой, старалась не задремать прямо на стуле. Уж наверняка ее Ма все не хуже знают. Помогут, когда время придет. А после несытного ужина из плошки молока и куска хлеба клонило в сон. Монотонный стук капель по крыше убаюкивал не хуже колыбельной.

Наконец женщины с их советами разошлись, и Ивка устроилась на скамье на тонком, набитом соломой тюфяке. Подложила под голову котомку, укрылась мягкой от многочисленных стирок дерюгой и провалилась в сон.

Чеканка серебряной каплей упала на грудь. Прожгла кожу. Стала погружаться вглубь тела, поднялся к потолку розовый дым.

Нет, нельзя! Ивке чеканка все равно не поможет. Она из Милограда. Они проклятые. И деньги зря пропадут. Новый дом, сытная еда, клавесин…

Ивка рывком оторвала голову от подушки. Голова была тяжелая, соображала плохо.

Раскалившийся амулет жег невыносимо: шею, ключицы, впадину между грудей. Хвост стоял рядом, рычал нетерпеливо, тянул Ивку за подол платья. Девушка, покачиваясь со сна, подхватила мешок, накинула тесемки на шею, проверила, застегнуты ли все потайные кармашки на юбке. Тихонько рванулась к двери.

На темной улице ничего не было видно. Неясно, куда и от чего бежать. Ивка заметалась было, но Хвост упорно тащил ее за собой.

Вдруг неизвестно откуда взявшаяся ледяная волна сбила с ног, сильно ударила обо что-то острое. Перевернула. Понесла. Ничего не понимающая Ивка, до ужаса испуганная, пыталась вынырнуть, глотнуть воздуха, закричать. Но вода крутила, засасывала беззубым ртом, накрывала с головой. Непонятно было, где верх, где низ. Где спасение, а где погибель.

Намокшая одежда тянула ко дну. Сапоги стали многопудовыми, висели на ногах как тяжелые гири. И никак было их не скинуть.

Ивка изо всех сил била по воде руками, но это помогало мало. Она ведь так и не научилась плавать. Почему она была такая дура? Ну почему?

От нехватки воздуха рвет грудь. Нельзя! Нельзя дышать. Терпи-терпи-терпи… А-а-а! Вода заполняет рот, раздирает легкие. Больно! Как же больно. Зачем?

Кто-то схватил ее за воротник платья, потянул наверх. Ивкины руки ухватились за скользкую собачью шею. Хвост! Пес доволок ее до плывущей в пенистой воде калитки от ворот. С трудом удерживаясь окоченевшими руками за мокрые доски, Ивка задыхалась, кашляла, выплевывая мутную воду.

Разлившаяся река несла их очень долго. Ивка потеряла счет времени. Наконец ноги достали до дна. Ивка шагнула, толкая перед собой калитку. И, с трудом переступая по вязкому дну, побрела в ту сторону, куда бежал Хвост. Воды стало по грудь, потом по пояс, потом по колено.

Смертельный ужас отступил. Было невыносимо холодно. Ивку затрясло, застучали зубы. Стало очень себя жалко. Из глаз, наконец, брызнули слезы. И она все брела и брела по колено в воде, тяжело переставляя занемевшие ноги.

Ивка поскользнулась, упала на четвереньки, сил встать уже не было. Но Хвост не давал лежать, толкал лапами, кусал за руки, тянул за одежду так, что трещала ткань. Ивка попыталась подняться. Ничего не получилось. Пес куда-то исчез, оставив ее в холодной темноте. Зачем она отправилась в Путь? Теперь она никогда не вернется домой. Не обнимет Ма, Па, Верику. Не сядет греть руки у жаркого очага. Ничего вокруг больше не осталось, только холод. Вечный и непобедимый, как смерть. Ивка свернулась калачиком, насколько живот позволил, обняла себя руками за плечи.

Стало вдруг тепло, даже жарко. Как в детстве, на руках у Ма Оницы. Все несбывшееся, все печали отошли прочь. Осталась только огромная, на весь мир, зыбкая колыбель, нежно принявшая Ивку в необъятные перины.

Лай… Откуда здесь лай? Не нужен. Мешает. Не дает уснуть.

Чавкают по грязи сапоги. Откуда здесь сапоги? Здесь только Ивка. И темнота.

Приближается свет, слепит глаза.

— Да не прыгай на меня, чудовище зубастое. Иду я, иду. Ох ты, девчонка! Донка не вовремя разлилась, и смыла, наверное. Вот ты куда меня звал. Жива ли? Подмоги, Агрей.

— Эй, милая, ты жива?

— Жива, — задеревеневшие губы разжимались с трудом. Голос звучал еле слышно.

Ивку стали поднимать, поддерживая за руки. Но ноги не держали, подгибались.

— Постой-ка! Заклинание попробую сложить. Волокуши сделать надо. Девка-то брюхатая, тяжелая, не дотащим.

— Салум! Салах! Самон! Гнезда в гнезда, реки в реки, раки в руки. Раз-два, трын-трава, восемь-десять, всех повесить. Лево справа, справа отрава. Ух, чух, злакодук. Лавандук! Барамах! Корыжжжак! Все!

Рядом с Ивкой что-то ударилось о землю. Кто-то невидимый захлопал в ладоши.

Ивку завернули в одеяло, положили на плоскую доску и потащили. Волокуши прыгали на ухабах. Хвост вертелся рядом, дышал теплом Ивке в лицо, лизал пальцы.

Заскрипели двери. Ивку подхватили под руки, завели в светлую, большую комнату, оказавшуюся кухней. От дровяной плиты несло жаром, на окне висели светлые в оборках занавески, стол был засыпан белой мукой — раскатывали тесто.

Вокруг Ивки суетилось трое. Толстый, высокий, абсолютно лысый господин, который творил над ней заклинания на берегу. Высокий же, но очень тощий слуга его, рыжий, как лисий хвост. И пожилая женщина в белой косынке.

Ивку по-прежнему било мелкой дрожью. Рыжий мужик Агрей принес большое корыто. Обратился к толстому: «Господин маг, воды бы нагреть».

— Так клади дрова в печку, лентяй этакий. Я из ничего тепло не сотворю. А вот заставить их гореть повеселее — всегда пожалуйста. Меня зовут маг Остин, милая, сейчас тебя греть будем. Мелка, помоги девке мокрую одежду стянуть.

Железный большой бак поставили на плиту, налили воды. Когда из бака пошел пар, маг Остин с помощью короткого заклинания перенес его по воздуху, наклонил аккуратно, перелил содержимое в лохань.

— Слишком горячую нельзя, — командовал маг. — И слишком прохладную тоже. Жесткую мочалку несите. И масла лавандового тоже.

Когда все было готово, маг и Авгей вышли, чтобы не смущать Ивку. Мелка помогла Ивке стянуть мокрые сапоги, снять вымазанное грязью, изрядно порванное платье. У самой Ивки пальцы разбухли и плохо слушались. Их будто сотней иголок кололо. Котомку, кошель с деньгами и чеканки девушка прикрыла нижней рубашкой, от греха подальше.

Мелка протянула руку — можно было забираться в лохань.

Ивка долго лежала в теплой воде. Мелка несколько раз подливала в лохань кипятку из чайника, терла девушке руки и ноги жесткой мочалкой, вымыла волосы. Хвост, неимоверно грязный, валялся рядом на расстеленной старой дерюге, грыз огромную суповую кость. Ивка клятвенно пообещала себе, когда вернется домой, кормить его мясом каждый день. И пусть только кто-нибудь попробует слово сказать за ее спиной.

Потом Мелка вытерла Ивку простыней, дала большой чистый капот, налила чая с вареньем.

Ивка проверила содержимое котомки и карманов и сильно огорчилась. Новые сапоги были абсолютно испорчены, а платье хоть и не порвалось, но все было в бурых пятнах. На бумаге, выданной Ма Улликой, расплылись чернила. На ней больше невозможно было ничего разглядеть. А вот Верикина кукла пострадала меньше всего. Похоже, ее можно будет спасти. Но, самое главное, монеты и чеканки были в целости.

Вернулся маг Остин проверить, все ли в порядке. Пообещал сытный ужин и мягкую постель.

Спросил: «Ты ведь, как я понимаю, Данница? Не осталось ли у тебя еще чеканки? Не пугайся, я заплачу. Сестра моя болеет сильно. Очень ей помочь хочу. Как только отдохнешь…»

Ивка кивнула головой, придерживая на груди широкий капот, встала с лавки: «Ведите, господин маг».

Остин провел Ивку длинным коридором, очень осторожно (а вдруг сестра спит) приоткрыл дверь. Ивка шагнула внутрь, осмотрелась. Узкая комната с низким потолком была сильно натоплена, ставни плотно прикрыты. Густо пахло настоями трав, медом и немного затхлостью. У широкой кровати мерцал неярким голубоватым светом волшебный шар, и стояла жаровня с углями — для дополнительного обогрева. У постели сидела и клевала носом толстая сиделка, сразу встрепенувшаяся при их появлении.

На кровати, утонув в пуховых подушках, лежала худая старуха в красном чепце. Видно, уже собралась в плавание в небесной лодке. У старухи были чуть выпученные глаза в красноватых кожистых веках без ресниц, отчего глаза казались голыми. Старуха не спала, стонала тихонько, перебирала четки. С приходом Остина стоны стали много громче.

— Как ты, Меланя! — в голосе мага звучало неподдельное участие.

— Все внутри жжет, сил нет терпеть, — просипела старуха. — Помереть бы скорее, чтобы не мучиться. Отойду одна, никто и не заметит. Совсем ты обо мне забыл. Никому я, несчастная, не нужна.

— Ну что ты? Как могла такое подумать! — Остин бережно взял больную за руку в коричневых пятнах, провел ладонью по впалой щеке. — Смотри, Меланя, я тебе Данницу привел. Она чеканку приложит, ты сразу и выздоровеешь. Вместе на ярмарку поедем, когда солнце выглянет.

Старуха Меланя проворно села в подушках, простонала подозрительно: «Чеканка, это же очень больно. Нужно ли, Остин? А так, умру — и умру. Тебе легче станет».

— Не говори так, — Остин чуть не плакал. — Больно будет одну минутку, а потом все пройдет. Ты еще танцевать у меня будешь!

Ивка достала из еще мокрого кошеля одну из оставшихся чеканок. Осторожно отерла рукавом капота, нагнулась к кровати и прижала серебристый металл к кисти левой руки Мелани. Чеканка почти мгновенно впиталась в высохшую кожу, оставив темный след. В воздухе растаял розовый дым.

Меланя отдернула руку, закричала испуганно, затрясла ладонью: «Умираю! Умираю!»

Но не умерла. Откинулась на подушки и снова громко застонала.

Остин и Ивка стояли над кроватью, ждали. Никаких изменений к лучшему не происходило. Остин побелевшими пальцами вцепился в резную спинку. Прошло немного времени. Потом еще немного.

— Такого со мной еще не было, — виновато призналась Ивка. — Может быть, ваша сестра, Остин, не безнадежно больна. Может быть, есть возможность, что она скоро выздоровеет. В этом случае чеканки не по…

— Как ты можешь такое говорить, дуралейка! Да я на краю смерти… Да мне так плохо… — завопила вдруг Меланя. Откинула одеяло, резво соскочила на пол и вцепилась ногтями Ивке в лицо.

Та, ошарашенная, замерла на мгновение, потом принялась отдирать старушечьи руки от своих щек. Меланя хватку не ослабила, наоборот, старалась еще и в живот коленкой пихнуть. Но тут в дело вмешался Остин, взмахнул рукой, прошептал заклинание, и Меланя, осев на пол, погрузилась в сон.

Остин с помощью сиделки переложил Меланю на кровать. Вышел из спальни, увел за собой Ивку.

Выглядел он совершенно несчастным.

Кухарка заохала, принесла холодной воды, вытерла чистой тряпицей Ивке исцарапанное лицо, налила ей клюквенной воды.

— Нехорошо как получилось, — морщился как от боли маг Остин. — Зачем Мeланя ломала эту комедию. Я и так ее люблю.

— Вы теперь мне не заплатите? — этот вопрос занимал Ивку больше саднящих щек и ушибленной коленки.

— Заплачу, конечно. Это же не твоя вина. Люблю я сестру. Все про нее знаю, а люблю. Сейчас вот, старый дурак, пойду перед ней извиняться. Только хотел бы знать, в чем я виноват.

Ивка сразу успокоилась. Только жалко было пропавшую за здорово живешь чеканку. Свою. Родную. Так никому и не помогшую.

На рассвете, когда зевающая Мелка топила плиту, подметала пол и варила молочную кашу, Ивка аккуратно сложила в котомку свои пожитки. Ей сразу бросилось в глаза, что испорченные сапоги и платье были теперь новенькими, как с иголочки. Будто и не волокло их по камням в разлившейся реке. А на выданной Ма Оницей бумаге снова четко проступали соты: зачеркнутые и нет. Так маг Остин выражал свою благодарность.

Ивка съела кашу, подозвала Хвоста и двинулась дальше в Путь.

Маг-У-Терры

«Вот и подходит к концу мое путешествие. Завтра, где-то к вечеру, моя многострадальная карета, растерявшая большую часть позолоты, остановится около высоких ворот дядиного замка. Кажется, если хорошенько присмотреться, уже видны башенки красного кирпича с нарочито безобразными химерами в проемах стрельчатых окон. Дядя, не жалея бедных путников, наводит на них страх задолго до прибытия.

Мне немного жалко земледельцев и ремесленников, живущих рядом с замком и запуганных изливающимися на их голову постоянными проклятьями. Впрочем, говорят, что дядя честно расплачивается за пшеницу и пряжу, хотя его управляющий и торгуется с селянами за каждый медяк как последний сапожник.

Сейчас я думаю о том, что совсем не напрасно отправился в путь и что получу от него взамен больше пользы, чем вреда. Встреча с душой моей Меллори, поездка в Университет, Данница Ивка, с которой связывает нас загадочная невидимая нить, неожиданное мое открытие на Кладбище Гигантов — все это неоспоримые тому доказательства.

И даже свидание с дядей, представляющимся мне всегда премногоядовитой змеей Горглой, не пугает меня больше. Наоборот, я готов прижать к груди близкого мне по крови человека, благодаря которому стало возможным знакомство с региной.

Ах, как соскучился я по ее живым темным глазам, порывистым движениям тонких рук, открытой улыбке.

Скольких драконов загоню я, пылая желанием как можно быстрее вернуться домой. Меня не задержат ни проливные дожди, ни наводнения, ни ураганы.

Но, клянусь местом в небесной лодке, как странен и разнообразен Мир. Как тесно переплетены в нем события и люди, города и дороги, земля и небо.

То, что казалось причиной, становится вдруг следствием, и наоборот. Как будто там, на оборотной стороне жизни, стянуты мы многочисленными узелками и стежками, которые не видны нам, но соединяют часто самым необыкновенным образом. Хотелось бы мне взглянуть с той, изнаночной стороны, на это полотно. А впрочем, кто сказал, что именно та сторона и является изнанкой? Может быть, она и есть прячущееся от нас лицо?

И какое предназначение сулит мне загадочный невидимый отправитель странных посланий?

«Выполни свое предназначение». Если бы я знал, в чем оно заключается, то давно бы уже занялся его исполнением. Но, как видно, отправитель не торопится возложить на меня эту ношу. Не пришло еще время. Не нашлось место. Не взяты крепко за нити человечки-марионетки, воображающие себя хозяевами жизни.

Но что-то расписался я не в меру. Подходит к концу последняя тетрадь. Надо перестать быть многословным. А то может не хватить места для записи каких-нибудь важных событий.

Записки ни о чем и обо всем, сделанные Магом-У-Терры во время путешествия.

Давно и упорно умирающий дядя принял Мага-У-Терры в столовой. Только что подали обед. На столе, покрытом кружевной скатертью со знаменитой золотой нитью, дымился в тарелках тонкого фарфора протертый морковный суп на сливках, золотились в хлебнице кусочки бисквита, весело трещали в камине сухие поленья, ярко горели свечи в серебряных подсвечниках. Бесшумные слуги выверенными движениями расставляли окутанные аппетитными запахами блюда: жаркое из кролика, вареные овощи в ароматных соусах, жаренных на вертелах лесных птиц.

Мажордом в лиловом камзоле объявил о прибытии гостя, отодвинул от столешницы массивный резной стул, склонился в поклоне.

Маг-У-Терры клюнул дядю в сухую, гладко выбритую щеку и сел на указанное ему место. Приподнял витую серебряную ложку, заколебался на мгновение, подбирая приличествующие случаю слова.

— Ты ешь, — покровительственно изрек дядя, отламывая кусочки от сухого пресного бисквита. — Я не такая бесчувственная скотина, как некоторые. Родную кровь всегда привечаю.

— И я вас тоже очень люблю, дядя! — Маг-У-Терры зачерпнул ложкой горячего супа и с удовольствием проглотил. Тоскливое настроение, в котором он обычно тонул с головой при виде дяди, почему-то не появлялось. На душе было спокойно. И даже весело почему-то было. Хотелось, как в детстве, озорничать, смеяться, скакать на палочке верхом. И вообще ни о чем не думать, и ожидать от жизни только хорошего.

— Не похоже что-то, — пожевал дядя морщинистыми губами. — Любящие племянники являются по первому зову, а не собираются несколько месяцев.

— Дядюшка! Родной! — отвечал маг. — Я выехал по первому зову, даже побриться не успел, но вы просто не представляете, сколько опасностей подстерегает бедных путешественников в дороге. Меня чуть не убили разбойники, чуть не ограбили пираты, чуть не засыпал в горах оползень, почти спалил лесной пожар.

Подумал и добавил: «А еще я месяц провалялся в лихорадке».

— Говорил я твоему Па, не бери в жены девушку из рода Марголис. От них рождаются слабые дети…

— Говорили, дядя. Но у Па в это время приключилось воспаление ушей. Так что вашим полезным советом он воспользоваться не смог. И, надо сказать, об этом никогда не жалел.

Дядя положил ложку и уставился на племянника так, будто увидел впервые. По острому подбородку зазмеилась тонкая струйка супа. Этакий самозванец сидел за столом, куда, за неимением друзей, допускаются лишь близкие родственники.

Маг-У-Терры понял вдруг, как, в сущности, беззащитно выглядят морщинистые, набрякшие, в красных прожилках веки. А выцветшие, мутные глаза затопила растерянность. И ей там, бедной, неуютно и непривычно.

Сколько же дяде лет? И сколько из них он живет один? Или старик из тех несчастных, жаждущих, как степная земля редкого дождя, внимания и любви, кто одинок всегда, даже в шумной толпе, даже в кругу родных.

— Что с тобой случилось? — строго спросил старый маг.

— Со мной случилась дальняя нелегкая дорога. Она часто меняет людей, дядя. Давайте лучше покончим с обедом и пойдем на прогулку. У вас прекрасный сад, гораздо лучше моего. Если позволите, я буду поддерживать вас под руку.

— Сам обойдусь, — буркнул дядя. — Еще не хватало, чтобы всякие сопляки… А вообще-то я самодвижущуюся коляску изобрел. Три дня заклинание писал, запарился даже. Я все-таки хороший маг, не то что некоторые. Тебе, так и быть, покажу бумагу. Ты оценишь.

Маг-У-Терры заклинание дяди оценил. Две страницы тончайших, изящных словесных кружев. Их семья не зря славилась среди волшебников королевства. Не зря их призывали на помощь государственные советники в особо сложных случаях. С каким бы удовольствием он сам прочитал заклинания. Где надо — повышая голос, где надо — переходя на шепот. Где надо — растягивая слова, где надо — скороговоркой. Да что там. Ему не по зубам даже простенькое волшебное предложение. Ему никогда не сотворить даже самочистящиеся башмаки.

Самодвижущаяся повозка неторопливо катила по дорожкам сада. Дядя сидел впереди, сжимая в руках похожее на баранку рулевое колесо и, неверное, воображал себя морским волком, капитаном бригантины, попавшей в сильную бурю. Во всяком случае, сгорбленная спина его распрямилась, глаза приобрели стальной блеск, а губы сжались в тонкую бледную нить.

Маг-У-Терры расположился на соседнем сидении. Ему, по-видимому, следовало представить себя испуганным юнгой. Но не получалось.

Повозка резко затормозила под старым каштаном: дорогу пересекал огромный аспид с беспощадными глазами убийцы и жалом на остром хвосте. Из кроны каштана высунулась волосатая лапища с семью пальцами. Пальцы потянулись в сторону молодого мага. Тот на всякий случай отодвинулся. Белый, похожий на лилию, цветок с нежными листьями склонился к повозке и вдруг впился неизвестно откуда прорезавшимися зубами в лакированную дверцу.

— Рассказывай, — приказал дядя, остановив повозку у маленького, идеально круглого пруда с лупоглазыми рыбинами. — Хочу слушать о твоих приключениях.

И молодой маг взялся рассказывать. О разбойниках и вороватых хозяевах постоялых дворов, о Даннице Ивке и их случайной-неслучайной встрече, об Университете, о Кладбище Гигантов. Об утренней росе и алом закате, о пении птиц и хрюкание драконов. Длинная речь давалась Магу-У-Терры с трудом, но он упорно продолжал свой рассказ, не обращая внимания на едкие, как щелок, замечания: «Ты на это не способен. Тут и дурак бы сообразил. Я бы сделал гораздо лучше».

Сегодня дядино злословие племянника не раздражало.

Дядя слушал с интересом, кивал головой, в особо напряженных местах стучал сухим кулачком по лакированному борту повозки.

Когда история была закончена, старый маг посидел некоторое время, пожевал губами, сказал, наконец: «Пожалуй, мне тоже следует кого-нибудь навестить. Надо выяснить, кто из моих дальних родственников еще не откинул когти, и отправиться к нему в гости. Заодно испытаю на прочность свою повозку. Присоединишься?»

— Я бы с удовольствием, — тщательно подбирая слова, ответил Маг-У-Терры. — Но неотложные дела призывают меня вернуться домой.

— Это какие? — полюбопытствовал дядя.

— Я бы предпочел не распространяться…

— Сердечные, значит, — заключил дядя. — Надеюсь, она из хорошего рода, иначе нарожает тебе черт знает кого, как Ма твоему Па.

Маг-У-Терры тихо вздохнул: дядя был дядя. И исправляться не собирался.

Лохматая, странно горячая лапа высунулась, наконец, подальше из ветвей каштана, добралась до Мага-У-Терры, нежно погладила по шее. Из густой листвы донеслось громкое посапывание, гуканье с всхлипами и придыханиями. Маг напрягся — показалось, что его сейчас будут есть.

Лупоглазые карпы в озере сплотили ряды, высунули из воды плоские головы и пропели государственный гимн приятным, чуть квакающим тенором. Дядя, прикрыв веки, тихо подпевал.

Запыхавшийся слуга принес поднос с запотевшей бутылкой белого вина и корзинкой сухого соленого печенья.

Дядя и племянник чокнулись бокалами, пригубили. Вино было приятное. Прохладное, бодрящее, с горчинкой.

— Да! — дядя дотронулся рукой до лба. — Совсем забыл. Тебя ждет послание. Кто-то, пожелавший остаться неизвестным, положил у ворот. Лапусик, крокодил мой, нашел и принес. Умница такая. Да не хлопай ты глазами. Третьего дня доставили. В конверте с сургучной печатью и с надписью «Лично в руки». Я его, конечно, тут же и вскрыл. И не смотри на меня так. Должен же я быть в курсе дел единственного племянника. Ничего не случилось с твоим письмом. Вот оно.

Дядя запустил руку за манжет, достал слегка помятый конверт, протянул племяннику.

Маг-У-Терры торопливо принял его у дяди. Никакого послания, собственно, не было. А был переплетенный кожей небольшой блокнот и позолоченный грифельный карандаш. На коже было вытеснено одно слово «Поторопись».

— Вы что-нибудь понимаете, дядя?

— Нет, — честно ответил тот. — Но, может, оно и к лучшему. От этих вещей тянет очень древней магией, мальчик. Я не вчера родился и составляю заклинания столько, сколько себя помню, но ничего подобного еще не встречал. Признавайся, во что ты вляпался? А впрочем, знаю. Не тот у тебя характер, чтобы влезать во всякие авантюры. Оно и к лучшему. Поторопишься завтра. С утра пораньше. А сегодня еще поразвлекай старика своими историями.

Маг-У-Терры согласился, что выезжать лучше рано утром, на рассвете. Непонятно было, правда, куда ехать, но что-то ему подсказывало — ездовые драконы повернут в нужную сторону. А в сторонах ненужных начнется гроза или пожар, или сильный туман. Или, как однажды уже случилось, ляжет поперек дороги вырванное с корнем совершенно здоровое дерево.

Ночью Магу-У-Терры снились нехорошие сны: застрявшая среди непроходимых снегов карета, заледеневшие мертвые драконы и он сам, безуспешно пытающийся сложить заклинание непослушными замерзшими губами.

«Будь мужчиной», — шептала темнота голосом Меллори. — Все зависит от тебя. Не останавливайся. Не спеши. Всегда иди вперед.

Мих

В этот раз Мих не дождался каравана, шел по степи один вдоль наезженной телегами колеи. В лесу, в тени деревьев, идти, конечно, было бы много приятнее. А так — то дул ветер, то мелкой злой крупой сыпал дождь, то вдруг выглядывало солнце и начинало нещадно печь затылок. И пить хотелось все время, а воды не было. Впрочем, Мих не жаловался. Стелилась под ногами пыльная ковыль-трава, прыскали из-под ног слепыши — лохматые мелкие грызуны, смахивающие на маленьких медвежат, изредка проезжали мимо всадники на крупных лоснящихся драконах, неодобрительно, а то и просто плотоядно косящихся на Миха.

На его пути часто встречались богатые хутора, окруженные полями пшеницы и гречи, бахчами незрелых еще арбузов, где за нехитрую врачебную помощь получал он тарелку каши, кусок ноздреватого ржаного хлеба и ночлег.

Раз он дал мальцу отвар от гельминтов, а проще говоря, глистов, а заодно и выдрал раскачавшийся молочный зуб старым дедовским способом: с помощью привязанной к ручке двери нитки. Другой раз оставил подростку мазь от зудящей сыпи ветряной оспы. В третий — попытался придумать, как помочь немощному старику избавиться от скопившейся в легких жидкости. Пока Мих думал, старик взял и помер. Что не помешало хозяевам хутора накормить лекаря жирной гречишной похлебкой.

Степь, необъятная и плоская как стол, то ли радениями магов, то ли генетиков, вдруг взявший и поросший травой, простиралась недели на две пути. Мих шел к лесу. Он попал в этот чужой мир среди деревьев. Может быть, ему удастся среди деревьев найти дорогу к миру своему. А если нет — за лесом стояли горы. А за горами город Милоград. Туда должна была вернуться через месяц-другой высокая сероглазая девочка-женщина Ивка.

Как странно устроен человек. Мих все еще хорошо помнил Светку. Карие глаза, сбитые коленки, запах травы, мяты, сладкого пота. Она продолжала приходить во сне, обнимать за спину. Мих подхватывал ее, кружил, накрывал ладонью маленькую грудь. После таких снов он долго не мог прийти в себя. Шагал потерянный и несчастный, ругал судьбу-злодейку и создателя теории множественных вселенных Уильяма Джеймса. И саднило душу, опускались руки, не хотелось подниматься утром, не хотелось плестись вперед. Ничего не хотелось.

А потом жизнь снова брала свое. Или это он брал ее за горло? И тогда наливались силой мускулы от постоянной ходьбы, ломило зубы от сладкой родниковой воды, Миху начинали нравиться окружающие его люди. Особенно некоторые. В общем, он застрял на перепутье. Можно ли считать себя жителем сразу двух миров? Наверное, можно, только если ты свободен в праве выбора. А выбора-то пока и не было. Было только какое-то туманное предназначение, которое уже порядком действовало на нервы. И немного надоевшая степь без конца и края, послушно стелющаяся под ноги.

В этот раз на ночлег Миха пустила семья, в которой, как ни странно, никто не нуждался в лекарской помощи. Хозяин хутора и его два здоровенных сына расспрашивали о том, что происходит в стране. Две старшие Ма, крепкие и моложавые, накрывали на стол. Четыре невестки, кровь с молоком, возились с толстощекими новорожденными, и еще несчитанная пузатая мелочь шмыгала под ногами. А уж какие у них у всех были зубы! Сахарно-белые, ровные, просто голливудские. Если бы в Питере у всех были такие, дантисты пошли бы по миру с сумой. Или переучились на гинекологов.

Мих расплатился за постой многочисленными историями. Про крепость в пустыне, про море и корабли, про чудодейственные чеканки. Слушатели ему попались благодарные. Где надо — охали, где надо — смеялись. И ужин оказался на редкость вкусным. Вроде простой кулеш, но приготовленный так, что язык проглотить можно было. Мих хорошо выспался на набитом свежим душистым сеном матрасе. И спал он крепко, без снов.

А утром, уже отойдя на значительное расстояние от хутора, обнаружил, что пропал бинокль. Возвращаться и разбираться не было смысла. Против трех мужиков Мих шансов не имел.

А были такие душевные люди! — с чувством сказал он, плюнул и… развернулся. Идиотов на свете много, — прокомментировал Мих свой поступок, идя обратно на хутор.

На хуторе жизнь шла своим чередом. Одна старшая Ма варила на улице сливовое варенье, другая развешивала на веревке свежепостиранные рубахи. Младшие Ма тоже не сидели без дела, возились на огороде. Где-то в доме недовольно плакал младенец. Девочки постарше лущили горох. Малышня затеяла драку. Небольшую, без членовредительства.

— Членовредительсто, вполне вероятно, начнется позже, — сообщил сам себе Мих.

— Чего вернулся, мил человек? — старшая Ма бросила белье в таз, вытерла красные мокрые руки о передник.

— Вкусно как у вас варенье пахнет, — издалека начал Мих. — И погода сегодня как раз подходящая, ни дождя тебе, ни жары.

— И? — приподняла правую бровь та Ма, что варила варенье. В руке у нее была крепко зажата липкая деревянная ложка с длинным, неровно обструганным черенком. Около черенка вились мухи.

— Вещи я одной не досчитался после ночевки, — перешел Мих к делу. — Не находили ли? Трубку такую сдвоенную со стекляшками.

— Ты нас в воровстве обвиняешь, что ли? — перешла в наступление Ма с мокрым бельем. — Ничего такого не видели. Вот сделай человеку доброе дело, а он тебе свинью…

— Может, дети схватили? — предположил Мих. — В игрушки взяли.

— У нас дети воспитанные, — подтянулись к месту разговора младшие Ма. Руки у них были в земле. — Ты их за просто так не трожь.

— Малые, идите сюда! — кликнула Ма с ложкой. — У дядьки этого ничего из мешка не таскали. Савко? Лонка? Труня? Узнаю что, хворостиной отхожу.

Подбежавшие дети мотали головами. Происходившее их очень развлекало.

— Вот что, — Миху очень не хотелось переходить к угрозам, но другого выхода он не видел. — Не верю я вам. Не скажете — порчу на ваш дом напущу.

— Ты ж не маг? — забеспокоилась одна из старших Ма.

— Маг не маг, а волшебники тоже болеют. И расплачиваются за лечение как умеют, — напустил Мих загадочности в голосе.

Он достал из мешка темную банку, приоткрыл крышку. Из банки тоненькой струйкой потянулся к небу черный дым.

— Если через пять минут не вернете, дети в постель мочиться будут, пока не вырастут. Средство проверенное. Решайте сами.

Ма с нарастающим беспокойством смотрели, как расплывается в воздухе темное облако. Резко запахло уксусом.

— Дети! Домой немедленно! — закричала опомнившаяся первой Ма с мокрым бельем. — И дверь затворите. Мелка, Олка, что стоите как истуканы. Гоните детей!

— Не поможет! — кровожадно заявил Мих. — Дым — он везде просочиться сумеет.

Дети, видя неуверенность и испуг родительниц, дружно заревели.

— Да подавись! — вдруг выкрикнула одна из молодых женщин. Метнулась к сеновалу и через минуту вернулась с завернутым в тряпицу биноклем. — Говорила ему, окаянному, чужое до добра не доведет!

Мих неторопливо развернул тряпицу, проверил, все ли на месте, и только тогда плотно закрыл склянку крышкой.

В склянке уже пару лет проживал горный полуразумный гриб пачуль, купленный Михом на ярмарке за немалые деньги. Но и использовал его Мих на полную катушку. То превратить лечение в магический балаган, то собак отогнать, то комаров. А то и в таких случаях, как сегодня.

— Ааааа! — зашлась вдруг криком одна из Ма. Мих оглянулся. На лужайке перед домом плыла по воздуху коза. Раздутое, полное молока вымя мерно раскачивалось над землей. Коза задумчиво жевала жвачку. Полет ее не удивил. Но зато удивил всех присутствующих. Коза доплыла до открытой двери в дом и напрочь застряла в проеме.

Мих огляделся, ища источник таких волшебных превращений. Он был материалист и законно считал, что козы просто так по воздуху не летают.

Ага! Вот, кажется, нашел!

Один из многочисленных ребятишек, пацан лет пяти, стоял, белый как мел, с закатившимися глазами, и вот-вот должен был без памяти упасть на вытоптанную траву. Мих не успел его подхватить. Пацан маленьким кульком рухнул на землю. Коза, обдирая бока, приземлилась наконец на порог и громко возмущенно заблеяла.

Мих взял пацана на руки, передал взволнованной Ма. Мальчишка уже открыл глаза, удивленно оглядывался кругом.

— Маг у вас, — громко объявил Мих. — Я и раньше такое видел. Сколько вашему мальчонке, лет пять?

— Да, около того, — озадаченно подтвердила одна из старших Ма. — Кто же такое упомнит.

— Самый возраст, чтобы возможности свои начать показывать. Контролировать он их пока не может. Вот сейчас испугался, занервничал, такая реакция и получилась.

— И что теперь?

— А теперь сами решайте. То ли в город его везите, там обучат, поступит на государственную службу, будет у вас знатный родственник. А хотите, не говорите никому, маг в хозяйстве не помешает.

— Вот те на! — всплеснула старшая Ма руками над подгоревшим вареньем. — Не было забот, жили себе не тужили. Ты бы ребенка посмотрел, все-таки лекарь, может, ему помощь нужна.

Об украденном бинокле уже никто не вспоминал.

До самого прихода мужчин с поля в доме стоял оглушительный переполох. Ма бегали и тараторили без умолку, дети галдели, младенцы орали, а налетавшаяся коза истошно блеяла во дворе. Миха не отпустили — упросили остаться и связно доложить главе семейства о происшедшем.

Что Мих и сделал, стараясь не глядеть в сторону хозяйского сына, украдшего бинокль.

Глава семейства удивился и растерялся, может быть, первый раз в жизни. Стал расспрашивать Миха о маленьких магах и их судьбе. Мих рассказал то, что знал. Хотя знал он немного. В основном то, что слышал от контеза Ваца.

Да, есть отделения при ликеях. Да, мальчиков и девочек берут туда на полное содержание. Да, мальчиков много больше. То ли такова магическая природа, то ли девочек из семей отдавать не хотят. Способных мальчиков потом берут в Университет. А оттуда прямая дорога на королевскую службу. Или в крайнем случае в магистрат крупного округа. Да, сами знаете, магов не так много, сильных совсем мало, и рождается с каждым годом все меньше и меньше.

— Как думаешь, если козу поднял — сильный маг?

— Чего не знаю, того не знаю. Это умных людей спрашивать надо.

В конце концов хозяин решил: что ни делается — все к лучшему. За что все и выпили самогонки.

У уходящего утром Миха сильно болела голова. А мешок раздулся от уложенных в него большого куска сала, круга козьего сыра, краюхи хлеба и десятка недозрелых яблок.

Днем голова болеть перестала. И захотелось есть. Пришлось остановиться прямо посреди чистого поля. Ни деревца, ни кустика вокруг не нашлось. Вода на маленьком костерке вскипела довольно быстро. Мих заварил своих фирменных травок, с наслаждением съел свежего сыра с хлебом. Откинулся на спину, распахнул руки.

Болезненный укус обжег правое предплечье. Мих дернулся, вскочил. Только и увидел, что исчезающий в пожухлой траве блестящий раздвоенный змеиный хвост. Раздвоенный хвост означал только одно: Миха ужалила Горгла. Один из самых ядовитых гадов пустыни. И что противоядия у него нет. И вообще нет. А значит, жить ему оставалось часа два-три, и умрет он, хорошо помучившись. С почерневшими, раздутыми руками и ногами, задыхаясь и хрипя кровавой пеной. Мих стукнул кулаком по сухой земле. Какая глупость! Нелепая, несправедливая случайность!

Хотелось плакать. И очень не хотелось умирать.

Мих рассмотрел укус. Обычный змеиный: два узких следа на уже слегка отекшей руке. Но это мог быть простой ужик. Даже с гадючьим укусом он справился бы: отсосал яд и все. А тут — без вариантов.

Проклятый мир! Проклятая судьба! Дернул его черт остановиться на отдых!

Нещадно палило солнце. Во рту пересохло. Перед глазами стояло красное марево. Нет, не стояло, белкой в колесе крутилось перед глазами. И, боже, как от этого было тошно. Воды! Полцарства за глоток воды! Где они, эти полцарства. Метр семьдесят восемь потрескавшейся земли. И та чужая.

От слабости не поднять головы. Сначала пекло правую руку, потом она онемела. Мих с трудом, как посторонний предмет, поднял руку, рассмотрел. Лучше бы не смотрел: черная, опухшая. Б-э-э-э.

Рвотные массы забили рот. Тонкая игла добралась до сердца. Уколола ледяным жалом.

Бросило в холод.

Мих со Светкой на катке. Лихо скользят по исчирканному коньками льду спортивные «норвежки». Голубое, до рези в глазах, небо. Озябшие руки. А под толстой, замерзшей коркой озера — вода. Много воды. Море. Океан. Мих опускается, ложится на живот. Прижимается к обжигающему льду губами. Лед пахнет блевотиной.

Мих с трудом откашлялся. Ног он уже не чувствовал тоже. Раскалывалась голова. Чугунный колокол ухал в висках. Скорее бы все кончилось.

Жара и холод. Холод и жара. Качели.

Качели. На некрашеной доске сидит Ивка и болтает босыми ногами. Мих раскачивает толстую веревку. Взлетает и опадает синяя юбка. Мелькают перед глазами коленки, пыльные розовые пятки. Звенит настырный, как комариный писк, тонкий смех. Ивка спрыгивает с доски. Прижимается к Миху. Оба падают на сухую траву. Ивкино тело давит, как могильная плита.

Все труднее и труднее дышать. Распухает шея, сжимая трахею. Рвотный вкус во рту сменяется вязким, медным вкусом крови. Мих давится раскаленной лавой.

Не могу дышать. Не могу. Не мо…

Издалека, из другой вселенной, раздается над Михом незнакомый голос: «Как ты думаешь, Хмут, этот путник еще живой?»

Мих проснулся оттого, что хотел есть. Или даже нет: он хотел жрать. Немедленно. Безотлагательно. Прямо сейчас.

Видимо, такой реакции от него и ожидали. Во всяком случае, как только он открыл глаза, немолодой, с носом, слегка напоминающим поросячий пятачок, человек протянул Миху стакан разбавленного сладкого вина и блюдце соленого воздушного печенья.

Выхлебав освежающего напитка и набив рот печеньем, Мих наконец огляделся.

Он лежал на мягком сидении кареты, весь обложенный шелковыми подушками, и, похоже, уже не собирался умирать.

Напротив Миха сидел, уперев острый подбородок в сжатые кулаки, молодой господин его, Миха, лет. В тщательно отглаженной кружевной рубашке выбеленного полотна. С тонкими чертами чуть вытянутого (Эль Греко. Да, Эль Греко, вспомнил Мих) лица и вьющимися светлыми волосами, разделенными на прямой пробор и перетянутыми кожаным ремешком.

Господин смотрел на Миха чуть озабоченно, чуть одобрительно, чуть печально. Как и должен смотреть благородный спаситель на одаренного его благодеянием страдальца.

— К-к-как ты себя чувствуешь? Мы с Хмутом очень волновались. Думали, что уже поздно спасать. Но, с-c-cлава провидению, мы успели вовремя, — незнакомец заикался, но речь его явно принадлежала человеку образованному. Такие редко случались на пути бродячего лекаря.

— Чеканка? — спросил Мих.

— А то ж, — вступил пожилой человек. — Ты уже кончался совсем. Раздутый был, черный, что твой баклажан.

Мих поднес к лицу правую руку. Ничего себе рука. Волосатая немного. А так все в порядке. Мускулистая, загорелая. Здоровый образ жизни как-никак. След змеиного укуса с нее исчез, а причудливое углубление на коже — след чеканки — еще нет.

— Надеюсь, вы понимаете, господин, — начал Мих, — что денег рассчитаться за чеканку у меня нет. Но я готов отслужить, как могу.

Знатный незнакомец только рукой махнул: «У м-меня только одно ж-желание и од-д-дна проблема. Но, б-боюсь, ты мне с ними не поможешь. Как звать тебя, путник?»

— Михаил Николаевич Гордеев, — ни с того ни с сего ляпнул лекарь.

— М-м-михаил Н-н-николаевич, — не без труда повторил господин. — Мудрено-то как.

— Можно Мих.

— А меня — Магутерра, — и молодой человек почему-то улыбнулся. — Куда путь держишь, путник Мих?

— Исполнить свое предназначение, — опять неизвестно зачем выпендрился лекарь.

У господина Магутерры полезли на лоб большие черные глаза в длинных ресницах: «Вот это совпадение, Мих. Я ведь еду точно за тем же. Нет, таких совпадений просто не бывает. И ты знаешь, как это предназначение исполнить?»

— Да в том-то и дело, что нет.

— Тебе приходили послания, я прав?

— Да. Послания приходили. На русском… То есть я хотел сказать, на одном из древних языков. Сны какие-то странные снились. В общем, полнейшая ерунда. Очень, правда, на нервы действующая. А с вами тоже происходило что-то подобное?

— Еще как. А куда ты идешь, Мих? Тебя куда-нибудь тянет? Что-нибудь направляет твой путь?

— Да вроде нет. А иду я сначала к лесу. Потом в горы. А потом в город Милоград…

— …Потому что там живет Данница Ивка.

— А вы откуда ее знаете, Магутерра?

— Эта девушка все время встречается на моем пути. Как будто кто-то нарочно сталкивает нас друг с другом. И с тобой, по-видимому, тоже. Впрочем, боюсь, у нас теперь только одна дорога, проложенная неведомой нам силой. Мих, если у нас общая цель, не отправиться ли нам дальше вместе?

— Если господин не против…

— Господин не против. Не выпить ли нам за это вина, путник?