Десять причин для любви

Глава 5

Существовала тысяча причин, по которым Себастьяну не следовало делать того, о чем просила его эта молодая леди, и только одна (желание), из-за которого он должен был откликнуться.

Он откликнулся на это желание.

До того момента он даже не подозревал, что хочет ее. О, конечно, он заметил, что она прелестна, даже чувственна в своей невинной, бессознательной манере. Он всегда замечал подобные свойства в женщинах. Для него это было также естественно, как наблюдать погоду. Наблюдение, что «у Лидии Смитстоун необычайно очаровательная нижняя губка», не слишком отличалось для него от утверждения «Эта туча в той стороне несет дождь».

Для него это было так.

Но когда она взяла его за руку и его кожа коснулась ее кожи, в нем что-то вспыхнуло. Сердце его подпрыгнуло, дыхание прервалось, а когда она поднялась, ему показалось, что нечто волшебное, чудесное, как ветерок, вплыло в его объятия.

За исключением того, что, когда она поднялась на ноги, она не оказалась в его объятиях. Она стояла перед ним. Близко, но все-таки недостаточно.

Он почувствовал себя обездоленным.

— Поцелуйте меня, — прошептала она, и он не мог отказать ей, как не мог приказать своему сердцу не биться. Он поднес ее пальчики к своим губам, затем коснулся ее щеки. Ее глаза, полные жадного томления, встретились с его глазами.

И сразу его взгляд наполнился тем же томлением. Что бы он там ни прочел в ее глазах, это привнесло в его душу нечто сладостное и нежное. Даже какую-то тоску.

Тоска… Он не мог припомнить, когда в последний раз чувствовал что-то похожее. Неправильно жил, наверное.

Это заставило его захотеть этого поцелуя… захотеть ее… с какой-то странной напряженностью.

Он не ощущал тепла. Не ощущал жара. Но что-то внутри его — может быть, совесть, может быть, душа — горело огнем. Что же с ним происходит?

Он не знал имени этой девушки, не знал о ней ничего, кроме того, что она мечтает о Риме и пахнет фиалками.

И на вкус как ванильный крем. Это он теперь знал. И это, понял он, когда его язык прошелся по нежной внутренности ее верхней губки, он никогда не забудет.

Скольких женщин он перецеловал? Слишком много… не сосчитать. Он начал целовать девчонок задолго до того, как узнал, что с ними можно делать и кое-что еще, и так никогда и не останавливался. И юношей в Гемпшире, и солдатом в Испании, и лондонским повесой… он всегда находил женщин интересными. И помнил их всех. Действительно помнил. Он слишком ценил прекрасный пол, чтобы позволить воспоминаниям о них превратиться в своей голове в серую туманную массу.

Но сейчас было нечто иное. Это не была просто очередная женщина, которую он не собирался забыть. Это был особый момент. Удивительное ощущение — держать ее в своих руках и ощущать запах ее кожи, ее вкус, ее прикосновение, чудесный идеальный звук, который она издала, когда ее дыхание превратилось в томный стон.

Он запомнит и температуру воздуха, и направление ветра, и точный оттенок серебра, которое разбросал лунный свет по траве.

Он не осмелился поцеловать ее со всей страстью. Она была еще такой невинной. Мудрой, проницательной, но невинной, и он готов был съесть свою шляпу, если она до этого целовалась более двух раз. Поэтому он подарил ей поцелуй, о котором грезят юные девушки: нежный, бережный… Легкое касание губ, чуть щекочущее трение, малейшее чуть порочное скольжение языка о язык.

И на этом все должно закончиться. Некоторые вещи джентльмен просто не мог себе позволить, каким бы волшебным ни казался момент. Поэтому с величайшей неохотой он отстранился от нее.

Но лишь на то расстояние, чтобы можно было упереться носом в ее носик.

Он улыбнулся.

Он чувствовал прилив счастья.

А затем она проговорила:

— И это все?

Он замер.

— Прошу прощения?

— Я думала, должно быть, что-то еще, произнесла она недоуменно. Скорее, даже озадаченно.

Он попытался не рассмеяться. Знал, что этого делать нельзя. У нее был такой серьезный вид, смех оскорбил бы ее до глубины души. Он крепко сжал губы, изо всех сил удерживая в себе веселые пузырьки шутливости, которая бурлила и рвалась наружу.

— Это было приятно, — сказала она, и это прозвучало так, словно она пыталась его успокоить.

Он должен был прикусить язык, иначе расхохотался бы в голос.

— Все в порядке, — сказала она, награждая его сочувственной улыбкой, какой улыбаются ребенку, не преуспевшему в играх.

Он открыл рот, чтобы назвать ее по имени, и вспомнил, что не знает его.

Он поднял руку. Точнее, палец. Это был приказ: «Прекратите! Ни слова больше».

Ее брови вопросительно поднялись.

— Есть еще кое-что, — сказал он.

Она открыла рот и начала что-то говорить.

Он приложил палец к ее губам.

— Да, есть нечто большее.

И на этот раз он поцеловал ее по-настоящему. Он взял в плен ее губы своими, он исследовал, покусывал, поглощал… Он обхватил ее руками, привлек к себе, сильно прижал, так что ощутил всем телом ее соблазнительные изгибы.

А она была аппетитной и соблазнительной. Нет, она была скорее сочной. У нее было тело женщины, округлое и теплое, с мягкими изгибами, которые молили, чтобы их гладили и сжимали. Она принадлежала к тому типу женщин, в которых мужчины себя теряют, с радостью отдавая им весь здравый смысл и рассудок.

Она относилась к тем женщинам, которых мужчина не покидает среди ночи. Она будет теплой и нежной, мягкой подушкой и одеялом одновременно.

Она была сиреной. Роскошной экзотической соблазнительницей, которая при этом оставалась абсолютно невинной. Она понятия не имела, что делает. Черт побери, она, наверное, не имела понятия, что делает он. И при этом хватило одной неопытной улыбки, крохотного вздоха, чтобы он пропал. Абсолютно.

Он ее хотел. Он хотел узнать… познать ее. Каждый дюйм ее тела. Его кровь кипела, тело пело, и если бы он не услышал в эту минуту какой-то визгливый крик со стороны дома, одному небу известно, что бы он натворил.

Она тоже напряглась, головка повернулась направо, ушко ловило звуки суматохи.

Себастьяну хватило этого, чтобы прийти в себя, если не полностью, то хотя бы слегка. Он оттолкнул ее от себя грубее, чем намеревался, и, тяжело дыша, положил руки на бедра.

— Да, это было гораздо больше, — потрясенно промолвила она.

Он посмотрел на нее сверху вниз. Волосы ее слегка растрепались и выглядели гораздо небрежнее, чем раньше. А ее губы… он и раньше считал их пухлыми и сочными, но теперь создавалось впечатление, что их укусила пчела.

Любой, кто когда-либо целовался всерьез, сразу бы понял, что она только что целовалась. Как следует. По-настоящему.

— Вам, наверное, захочется привести в порядок прическу, — сказал он и был уверен, что это, вероятно, самое глупое замечание после поцелуев, которое ему доводилось произносить. Но он никак не мог вернуть свое привычное самообладание. Красота и грация, по-видимому, требовали присутствия рассудка.

Кому бы это могло прийти в голову?

— Ох, — еле выговорила она, поднимая руки к волосам и безуспешно пытаясь их пригладить. — Мне очень жаль.

Ей не за что было извиняться, но Себастьян был так занят попытками привести свои мысли в порядок, что промолчал.

— Этого не должно было случиться, — наконец произнес он. И это было правдой. И он прекрасно это понимал. Никогда он не пускался во флирт с невинными девицами, к тому же почти на виду у переполненного людьми бального зала.

Он никогда не терял над собой контроль. Это просто было не в его характере. И потому был яростно зол на себя. Это было совершенно непривычное и потому вдвойне неприятное ощущение. Он не раз чувствовал жалость и много раз насмехался над собой, а об испытанной многократно досаде мог бы написать книгу. Но ярость?!

Ему такого ощущать не приходилось, и этого он себе никак не желал. Ни по отношению к другим, и уж точно ни по отношению к себе самому.

Если бы она его не попросила… Если бы не подняла на него свои большие бездонные глаза, не прошептала задыхающимся шепотом «Поцелуйте меня», он никогда бы этого не сделал. Это была очень слабая отговорка — он это знал, — но было некоторое утешение в том, что не он заварил эту кашу.

Некоторое, но не слишком большое. Несмотря на все свои грехи, лжецом он не был.

— Мне жаль, что я попросила вас об этом, — натянуто проговорила она.

Он почувствовал себя подонком.

— Я мог не согласиться, — отозвался он, но далеко не так великодушно, как должен был бы.

— Очевидно, я неотразима, — пробормотала она с грустной улыбкой.

Он бросил на нее пронзительный взгляд. Потому что она была в самом деле неотразима. У нее было тело богини и улыбка сирены. Даже теперь ему требовалась вся его сила воли, чтобы не схватить ее в объятия… швырнуть ее на землю… и целовать, целовать, целовать…

Он содрогнулся: Куда все это может его завести?

— Вам нужно идти, — сказала она.

Он сделал широкий жест рукой:

— После вас.

Глаза ее расширились.

— Я не пойду назад первой.

— Неужели вы думаете, что я отправлюсь туда, оставив вас одну на пустоши?

Она подбоченилась:

— Вы целовали меня, не зная моего имени.

— Вы сделали то же самое, — бросил в ответ он.

Она возмущенно ахнула, и Себастьян почувствовал непонятное удовлетворение от того, что победил в их словесной перепалке. Что тоже было весьма тревожно. Он обожал эти шутливые дуэли, но, Господи, они были для него чем-то вроде танца, а не таким никому не нужным состязанием!

Какой-то бесконечный миг они смотрели друг на друга, и Себастьян не знал, хочет ли он, чтобы она со злости выпалила свое имя и потребовала, чтобы он назвал свое.

Он подозревал, что в ее голове крутятся те же мысли.

Но она ничего не сказала, только смотрела на него сверкающим взглядом.

— Несмотря на мое недавнее поведение, — наконец произнес он, потому что хотя бы один из них должен был вести себя по-взрослому, и он подозревал, что эта роль отводится ему, — я джентльмен. И потому не могу бросить вас одну в этой глуши.

Ее брови взлетели вверх, и она удивленно взглянула на него:

— Вы называете это глушью?

Он начал задумываться, что, собственно говоря, такого есть в этой девушке, что сводит его с ума. Потому что она, прости Господи, умела вызвать досаду, когда принималась возражать.

— Прошу прощения, — произнес он снисходительным тоном аристократа, более похожим на его обычную манеру и потому позволившим ему снова почувствовать себя самим собой. — Я, несомненно, оговорился.

— А что, если эта парочка все еще… — Она умолкла и растерянно махнула рукой в сторону лужайки.

Себастьян досадливо вздохнул. Если бы он был один — как ему следовало быть, — он бы направился через лужайку с жизнерадостным возгласом: «Иду мимо! Те, кто не пребывает в обществе законного спутника, пожалуйста, скройтесь с глаз».

Это было бы восхитительно смешно. В свете принято так шутить.

Но невозможно так себя вести, сопровождая незамужнюю леди.

— Они почти наверняка уже ушли, — промолвил он, приближаясь к разрыву в живой изгороди и осторожно выглядывая в сад. Обернувшись назад, он добавил: — А если нет, им точно так же не захочется быть обнаруженными. Нагните голову и смело ступайте вперед.

— У вас, кажется, большой опыт в подобных делах, — заявила она.

— Не буду хвастаться, — улыбнулся он. — Но и дилетантом себя не считаю.

— Понятно. — Ее подбородок напрягся, и он заподозрил, что если б находился ближе, услышал бы, как скрипнули ее зубы. — Как мне повезло! — продолжила она. — Меня обучал мастер своего дела.

— Видимо, вы везучая…

— Вы считаете это комплиментом?

— Простите, — ответил он. — Ляпнул не подумав.

Ее рот полуоткрылся, и Себастьян готов был стукнуть себя. Она хорошо скрыла потрясение, явно была молодой женщиной с быстрой реакцией, но прежде чем удивление на ее лице сменилось возмущением, он заметил вспышку искренней обиды.

— Что я, собственно, имел в виду, — начал он, еле сдерживая потребность застонать. — Это что когда я… Нет, когда вы…

Она выжидающе смотрела на него. А он понятия не имел, что сказать. Стоя растерянно, как идиот, он осознал, что существовало по крайней мере десять причин, по которым эта ситуация была совершенно неприемлемой.

Во-первых, он не знал, что сказать. И это было нелепо, потому что, во-вторых, он всегда знал, что сказать, и, в-третьих, особенно женщинам.

В-четвертых, с ним трудно было сравниться в словесной легкости. В-пятых, он никогда в жизни не обижал женщину, разве что она этого заслуживала, но в данном случае, в-шестых, эта женщина ничего подобного не заслужила. И это означало, что, в-седьмых, ему нужно было извиниться, но, в-восьмых, он понятия не имел, как это сделать.

Готовность извиняться зависит от склонности веста себя так, что это требует извинений. А он никогда так себя не вел, считая себя истинным джентльменом. Это была одна из его особенностей, которой он невероятно гордился.

В-девятых, он понятия не имел, что говорить, и, в-десятых, что-то при общении с этой девушкой делало его абсолютным дураком.

Дураком!

Каким образом человечество выносит такую ситуацию, как неловкое молчание перед лицом женщины? Себастьян находил это невыносимым.

— Вы просили меня поцеловать вас, — сказал он. Это было не первое, что пришло ему в голову, скорее второе.

От ее возмущенного «Ах!» — его силы хватило бы, чтобы повернуть прилив, — у него возникло ощущение, что лучше бы ему было дождаться седьмого соображения.

— Вы обвиняете меня в… — Она оборвала себя на полуслове, и губы ее сжались в прямую сердитую линию. — Ну, что бы то ни было… в чем-то вы меня все-таки обвиняете. — И когда он было решил, что она уже сдалась, решительно закончила: — Только никак не пойму, в чем именно.

— Я вас ни в чем не обвиняю, — покачал головой он. — Я просто напоминаю, что вы хотели поцелуя и я откликнулся на это и…

И что? Что он хотел ей сказать? И куда делся его рассудок? Он не мог додумать целую фразу… тем более выговорить ее.

— Я мог бы воспользоваться этой ситуацией, — чопорно произнес наконец он, пытаясь оправдаться. Господи… это звучит как проповедь.

— А вы утверждаете, что не воспользовались?

Неужели возможно, чтобы она была такой наивной?! Он наклонился к ней, вперев глаза в ее зрачки.

— Вы понятия не имеете, каким множеством способов я не воспользовался по отношению к вам, — объявил он с гордостью. — Что только я мог бы с вами сделать. Сколько…

— Что именно? — резко проговорила она. — Выражайтесь яснее. Он придержал язык, а вернее, прикусил его. Не мог же он в самом деле поведать ей, сколькими способами он мог ею воспользоваться.

Ею. Этой мисс Незнакомкой.

И все-таки его явно куда-то заносит.

— О Господи! Ради всего святого! — услышал он свой голос. — Как, в конце концов, вас зовут?

— Я понимаю, что вы просто жаждете это узнать, — фыркнула она.

— И все-таки? — отрезал он.

— Раньше, чем вы назовете свое?

Он выдохнул полной грудью и подумал, что рассудок определенно изменил ему в этот вечер.

— Это мне кажется, или еще десять минут назад мы с вами разговаривали как цивилизованные, вполне светские люди?

Она открыла рот, чтобы заговорить, но он ей это не позволил.

— Нет-нет, — продолжал он, возможно, слишком поспешно, — это был более чем вежливый разговор. Я мог бы назвать его даже приятным.

Ее взгляд смягчился, но не настолько, чтобы он счел ее послушной — даже и близко это не походило на нечто подобное, но все же она смягчилась.

— Я не должна была просить вас поцеловать меня, — сказала она. — Так не поступают приличные девушки.

Но он обратил внимание на то, что она за это не извинилась. И еще заметил, что он очень этому рад.

— Вы, конечно, понимаете, — тихо продолжала она, — что гораздо важнее мне узнать, кто вы, чем наоборот.

Он опустил глаза на свои руки. Они не были сжаты в кулаки или скрючены в когтистые лапы. Руки обычно выдают людей. Они напрягаются, они трясутся, они вцепляются друг в друга, словно могут каким-то невероятным волшебством спастись от свалившейся на них злой напасти.

Эта девушка крепко вцепилась в ткань своей юбки. Очень крепко. Она нервничала. Однако продолжала держаться с замечательным достоинством. И Себастьян сознавал, что она говорит правду. Она не могла сделать ничего, что погубило бы его репутацию, в то время как он всего лишь неловким или лживым словом мог уничтожить ее судьбу навсегда. Не первый раз в жизни он необычайно порадовался тому, что не родился женщиной. Но, пожалуй, впервые он получил такое яркое и ясное доказательство того, что мужчинам живется гораздо легче.

— Меня зовут Себастьян Грей, — решительно произнес он и коротко, но почтительно поклонился: — Я очень рад познакомиться с вами, мисс…

Но продолжать он не мог, потому что она ахнула, потом побледнела, а затем стала выглядеть просто больной.

— Уверяю вас, — продолжал он, не уверенный, вызван ли его резкий тон шутливостью или необъяснимым волнением, — что моя репутация не настолько беспросветна. Меня пока еще принимают в обществе.

— Я не должна была оказаться здесь с вами, — отчаянным голосом пролепетала она.

— Это мы уже выяснили.

— Себастьян Грей. О, Боже мой! Себастьян Грей!

Он наблюдал с интересом ее реакцию. Даже с некоторым раздражением. Почему, черт возьми, его имя повергло незнакомку в такой душевный трепет?

— Уверяю вас, — произнес он, испытывая досаду от того, что повторяется. Сколько раз за последние минуты он начинал фразу с этих слов! — Поверьте, у меня нет ни малейшего намерения нанести урон вашей репутации. Общение со мной нисколько не навредит вам.

— Нет, разумеется, нет, — промолвила она, и тут же мирный тон ее слов сменился взрывом нервического смеха. — Мы не должны были встречаться, Себастьян Грей.

Она подняла глаза к небу, и он почти ожидал, что она непременно погрозит небесам кулаком.

— Себастьян Грей! — повторила она, не в силах прийти в себя.

— Как я понимаю, вас уже предупреждали обо мне?

— О да! — последовал ее слишком быстрый ответ. А затем она вдруг вернулась с небес на землю и посмотрела ему прямо в глаза. — Мне нужно идти. Немедленно.

— Как мне помнится, я уже говорил вам об этом, — пробормотал он.

Она посмотрела в сторону бокового сада, поморщилась при мысли, что придется пройти мимо влюбленной пары, и сказала себе:

— Пригнуться и напролом!

— Некоторые всю жизнь живут с этим девизом, — с грустной улыбкой произнес он.

Она бросила на него пронзительный взгляд, словно прикидывала, не сошел ли он с ума в эти последние две минуты. Не желая снова извиняться, Себастьян лишь пожал плечами. Наконец он начинал ощущать себя самим собой. Так что вполне имел право не терять присутствия духа.

— А вы? — поинтересовалась она. — Останетесь здесь?

— Сам не знаю. Буду под звездным небом вспоминать нашу встречу. Во всех подробностях.

Она еще раз внимательно посмотрела на него, несколько раз моргнула и повторила, словно убеждая себя:

— Мне нужно идти.

И ушла. Нагнула голову и рванулась вперед.

Так и не назвав ему свое имя.