Девичник. Объект желаний

Я РЕШАЮ СТАТЬ САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ

Несмотря на внешнюю раскованность, школу я окончила, имея за плечами лишь поверхностный опыт в отношениях с противоположным полом. В основном это были горячие поцелуи, объятия, немного путешествия в запретные зоны, от прикосновения к которым я теряла способность соображать, а потому спешила приостановить. Я словно знала, что стоит мне попробовать пойти дальше, уступить страстным мольбам влюбленных мальчишек, которые устраивали из-за меня чуть ли не рыцарские турниры, я не смогу остановиться. Я боялась того, что давно созрело внутри меня и ожидало единственного толчка, первого осмысленного, необратимого «да». Моя сексуальность рвалась наружу, но я упрямо говорила «нет», чувствуя совершенно мокрое нижнее белье и тяжесть в низу живота. Это природа просила наслаждений, в которых я ей решительно отказывала.

С точки зрения моих одноклассниц, давно испытавших радости секса, моя невинность выглядела почти патологией. Сколько раз мне устраивались перекрестные допросы с целью вывести на чистую воду. Никто не верил, что я, такая вся из себя блондинка, с голубыми глазами, призывной улыбкой, ногами от макушки, была чиста и невинна. Мне приписывали многочисленные романы со взрослыми мужчинами, преподавателями, а я ничего не отрицала. Эти высосанные из пальца истории обрастали самыми пикантными подробностями — я никак не комментировала их. Это была моя своеобразная месть завистницам. Пусть кусают локти, завидуя тому, на что и намека не было.

Сейчас мне даже жаль, что в школе я не испытала первой любви. Сколько таких парочек родилось на моих глазах. По правде, сохранить отношения удалось редким счастливчикам, но выглядело все весьма романтично. Что мне было делать? Ни один из одноклассников не нравился мне настолько, чтобы захотелось общаться с ним вне школьных стен. Я не представляла себя в постели ни с одним из тех, кто пытался заигрывать со мной. Попытки со стороны мальчишек, конечно, были, но я их пресекала напускной грубостью и равнодушием. Я не была готова к тому, что мои более продвинутые одноклассницы называли серьезными отношениями. Своего первого мужчину я видела другим. И не было поблизости ни одной, даже отдаленно напоминающей его, личности.

Какие только откровения не звучали в девичьих разговорах! Объекты их страсти были самыми непредсказуемыми. Пожалуй, многое из сказанного предназначалось исключительно для меня. Наверное, я должна была наслушаться и сорваться, признавшись в собственных приключениях. Но я спокойно воспринимала явно преувеличенные подвиги моих одноклассниц, которые устроили между собой состязание в том, кто даст больше. Они беззастенчиво обсуждали детали близости, причем вчерашний партнер одной был сегодня объектом страсти другой. Особенно меня удивляли восторги по поводу притязаний и сексуальных фантазий в отношении немногочисленных преподавателей мужского пола в нашей школе. Влюбиться в преподавателя мне казалось верхом глупости. К чему могли привести такие отношения, если хоть на мгновение представить, что они вообще возможны? Нам по шестнадцать-семнадцать лет, а, к примеру, учителю английского — тридцать пять. Что с ним делать? Учитель физики женат, у него дочка в первый класс пошла. Мое тело молчало, мои чувства спали, глаза мои ничего не видели, когда я пыталась найти хоть что-то привлекательное в наших преподавателях.

Мои цели простирались куда дальше. Я готовила себя к тому, что встречу своего самого лучшего, самого умного, самого красивого и самого обеспеченного спутника. Меня не грела перспектива чахнуть по чужому мужу, который к тому же вдвое старше меня. Не было и жажды сексуальных оргий с одногодками, которые не могли мне дать ничего, кроме этих влажных, противных прикосновений. Что они, эти юнцы, могут понимать в настоящей любви. Я была уверена, что понимаю, потому что вряд ли в нашем классе, да что там, во всех старших классах, нашлась бы девчонка, которая прочла бы столько романов о любви, сколько я. Я считала себя экспертом в вопросах любви. Мои комментарии, которые я стала все чаще себе позволять, приводили девчонок в состояние шока.

— Откуда такие глубокие познания, Ладочка? — сыпались язвительные вопросы.

— Книги, девочки, читать надо.

— Ага, читай, умница, — посмеивались самые раскованные, самые востребованные в мальчишеских кругах. — Ты читай, а мы любовью не на страницах, а в жизни заниматься будем.

— Правильно, — горячо поддакнула я. — Во все времена были те, кого мужчины добивались легко. Это для них необходимый опыт, чтобы, встретив настоящую любовь, не ударить в грязь лицом. Помогайте нашим мальчикам взрослеть, помогайте…

Можно представить, как ненавидели меня те, кто давно приобрел славу легкодоступных барышень. Я была горда собой, горда тем, что не принадлежу к их числу. Это вовсе не означало, что я — чурбан бесчувственный. Никто не застрахован от ошибок. Потому однажды я решила изменить своим принципам и на одном из школьных вечеров позволила мальчику из параллельного класса поцеловать себя, позволить его рукам больше, чем это случалось со мной когда-либо. Юноша завелся с пол-оборота. Никаких положительных эмоций я не испытала. Меня чуть не стошнило от его языка, вдруг решившего так яростно хозяйничать у меня во рту. Его влажные ладони — брр! А потом я почувствовала, как в меня уперлась твердая, возбужденная плоть. Почему-то в тот момент я вспомнила того первого маминого мужчину, которого она привела к нам, надеясь, что я крепко сплю. Я подавила в себе нервный смех. Мужская плоть, ассоциировавшая в моей памяти с непомерно опухшим носом Буратино, с тех пор вызывала у меня отвращение. Я долго пыталась избавиться от этого не самого лучшего восприятия того, что должно дарить наслаждение. Но что поделать? Я не хотела продолжения. Помню, я не стала притворяться, юлить и прямо все сказала оторопевшему мальчику. Объяснила, что я не готова, что я не могу вот так просто сделать этот важный шаг. Казалось, он не мог поверить своим ушам. Все было так логично — и вдруг!

— К тому же я не люблю тебя, — закончила я в твердой уверенности, что это всем доводам довод. В ответ я услышала полный ярости и нескрываемого разочарования басок:

— Дура набитая. У тебя все мозги ушли в волосы. Думаешь, ты лучше всех? Ничем не лучше, ничем не отличаешься. И между ног у тебя ничего для меня нового нет, так что не больно-то и хотелось. Пошла ты со своей нелюбовью!

Оскорблением я это считать не стала. Не стала принимать близко к сердцу слова, сказанные сгоряча. Я была уверена, что нравлюсь этому юному сердцееду, но не знала, что он поспорил на меня. Не знала, что он обещал принести мои трусики как доказательство того, что он «распечатал» новенькую. Все эти подробности выяснились на первой консультации перед выпускным сочинением. Мое лицо не выразило ничегошеньки. Я пожала плечами и сказала одно слово:

— Чепуха.

Может быть, на самом деле я была какая-то особенная? Почему мне так хорошо и спокойно без всех этих объятий, кокетства и жеманства, без неспешных прогулок и разговоров ни о чем? Зачем мне заниматься сексом с юнцами, у которых понятия о любви и женщинах сложатся как минимум года через три-четыре? Я мечтала поскорее окончить школу, забыть своих одноклассников и работать, работать, работать! Хватит с меня учебников! Моя классная руководительница, принимавшая активное участие в моей судьбе, была очень огорчена, когда я ей сообщила, что не собираюсь учиться дальше.

— Ладочка, может, ты еще передумаешь? У тебя такой потенциал! — Марта Петровна считала меня серьезной девочкой, а серьезные девочки не идут после школы на курсы косметологов.

— Это решено, — уверенно отвечала я.

Мне было приятно, что хоть кому-то не безразличен мой выбор. Пусть его не приветствовали, но хотя бы заметили и прокомментировали. Я была благодарна этой милой, доброй учительнице, которой наш класс изрядно потрепал нервишки. Кажется, она после нашего выпуска больше не брала на себя классное руководство — мы поставили на этом точку.

Помню, как много лет спустя Марта Петровна зашла в мой салон. Я узнала ее сразу, несмотря на то что она очень постарела, как-то высохла. Одним словом, выглядела плохо, но я не подала виду, обняла ее. Я была ей на самом деле очень рада и видела по ее лицу, что она растрогана. Она сказала мне много теплых слов, особенно запомнилось, что она улыбнулась и произнесла:

— Ладочка, я всегда знала, что ты добьешься в жизни всего, чего хочешь. Только ты была очень скрытной девочкой, никогда нельзя было понять, что у тебя на уме. Теперь я понимаю, о чем ты мечтала и что подразумевала, когда говорила, что ты хозяйка своей судьбы. Ты все сделала, как хотела. Ты молодец! Ты всегда держала планку выше, чем твои сверстницы. Потому и результат очевиден. Умница!

Да, к тому времени я уже была хозяйкой своей судьбы. Не самой счастливой, но не скучной наверняка. Но до того момента, когда я встретила в «Фениксе» Марту Петровну, было еще далеко, и пока я, окончив курсы, попала в рядовую парикмахерскую, где рьяно взялась за свою работу. Помню, как мы с девчонками, Варькой и Васей, решили отметить мою первую зарплату. Я, смеясь, называла эту мизерную сумму пособием по безработице. Но подруги не воспринимали сказанное всерьез.

— Ты помешана на деньгах, — заметила Вася. — По-моему, нужно поспокойнее относиться к этому. Мы — слабый пол, и наша задача не вкалывать с утра до ночи, сколачивая состояние, а найти сильное плечо.

— Ты намекаешь на то, что легче ничего не делать и жить с богатеньким мужичком? — Мне было уже почти девятнадцать.

— Я говорю о сильном плече, опираясь на которое, ты будешь избавлена от многих житейских забот.

Странно, что в ту пору Васька учила меня жизни. Очень скоро мы с ней надолго поменялись ролями. Я стала ее верной наставницей, советчицей, проводником в мир интересных людей. Но в восемнадцать я считала себя знатоком в области человеческих страстей, сама не пережив ни одной. Я была экспертом людских слабостей, не приписывая самой себе ни одной из них. В собственных глазах я была образцом совершенства, уверенности и целеустремленности. То, что говорила мягкотелая Вася, казалось мне детским лепетом. К тому же я думала, что она попросту мне завидует. Завидует по-хорошему, но это не возвышало ее в моих глазах. Васькина неудачная первая любовь — ее затянувшийся, лишенный будущего роман с женатым мужчиной не позволял мне добавлять ей страданий собственными комментариями по поводу ее теории сильного плеча. Варя вела себя более сдержанно. Она молчала и слушала, награждая меня многозначительными взглядами. Она никогда не критиковала меня, не пыталась остановить, лишь изредка позволяя сказать что-то вроде:

— Свернуть с предначертанного пути еще не удавалось никому… Бреди, Ладочка, бреди.

Я уверенно шла по выбранной дороге. И она должна была привести меня к безбедному существованию, раз, к счастливой и полнокровной жизни, два. Это основное. И все это я могла гарантировать себе сама. Я не собиралась зависеть даже от самого идеального и любимого мной мужчины. И все потому, что не забыла печальный опыт своей мамы. Тот кризис, который она переживала, оставшись без мужа, мне был не нужен. Мне не хотелось столь долгого пути к своему мужчине. Все-таки у мамы процесс поиска затянулся на долгие годы, а это не для меня. Я не осуждаю, не критикую, не пытаюсь называть вещи своими именами. Мне жаль маму, потому что я люблю ее и понимаю, что без меня она имела бы другие проблемы, другие потребности, другие возможности. Где-то в глубине души я считала себя виновницей ее неудачной личной жизни. Я видела, как важны для нее серьезные отношения, которые никак не хотели у нее складываться. Я согревала себя мечтой о том, что у меня все будет иначе. Моя любовь окажется сильнее любых преград, бытовых неурядиц, несходства характеров. О чем речь, если люди по-настоящему любят друг друга? Рано или поздно в моей жизни мой, только мой, мужчина обязательно появится. Потому я не спешила заводить серьезных отношений с теми, кто пытался завязать со мной знакомство. Желающих всегда было предостаточно. Моя броская внешность, отличная фигура — козыри, которые я никак не желала пускать в ход. Я рассчитывала на то, что мое сердце, мое тело, моя чувственность подскажут мне, когда нужно действовать. Никогда не думала, что толчком к изменению в отношениях с мужчинами послужит моя мама. Я думала, что, как и большинство девчонок, однажды влюблюсь с первого взгляда. И тогда моей трезвой расчетливости придет конец. Я прибегу домой, уткнусь маме в грудь и заплачу от счастья… Но все произошло иначе.

Как-то раз в почтовом ящике я обнаружила письмо. Оно было адресовано маме. После окончания школы в наших с ней отношениях произошли изменения в сторону некоего подобия открытости, искренности. Мама посвящала меня в свои романы, порой советовалась со мной по поводу очередного мужчины, появившегося у нее. Она не оставляла надежды найти мужчину своей мечты. Теперь это была эгоистичная цель не желающей оставаться одинокой женщины. Речь не шла о том, чтобы найти мне отца. Просто зов плоти, патологическое желание выйти замуж. Я решила, что это письмо от одного из ее ухажеров. Я сбилась со счета, сколько их было у моей красивой, любвеобильной мамы. Этот, наверное, был самым основательным. Написать письмо — это что-то да значит. Я вернулась с работы ненамного раньше мамы и, ожидая ее, готовила ужин. Письмо не давало мне покоя, любопытство раздирало. Я чуть было не совершила совсем неблагородный поступок, решив осторожно распечатать его и прочесть, но смогла устоять перед соблазном. Вечером, когда мама вернулась, я с порога вручила ей послание. Мама прочла его с равнодушным лицом и обронила только:

— Это от твоего отца. Тебе привет.

За ужином еда не лезла мне в горло. Я давилась пюре, будучи в каком-то странно-возбужденном состоянии.

— И как часто он тебе пишет? — поинтересовалась я, убирая со стола.

— Примерно одно письмо в пять лет, — небрежно стряхивая пепел, ответила мама. Она перестала прятаться от меня и с некоторых пор курила открыто.

— О чем может быть такое письмо? — от души недоумевала я.

— Например, о том, что он так и не встретил женщину, которая смогла бы ему заменить меня, — с гордостью и неким злорадством ответила мама.

— Ты, кстати, тоже пока никого не встретила, — заметила я и получила холодный, надменный взгляд в ответ.

— Интересно, почему? — Мама вызывающе смотрела на меня. — У тебя нет каких-либо предположений? Видны изъяны? Моя судьба быть одинокой? Ты бы поинтересовалась у своей ясновидящей подруги о судьбе своей матери. Не приходило в голову?

— Нет, — честно призналась я.

— Вот и вся забота взрослой дочери о своей одинокой маме.

Я увидела, что мама раздражена, и не стала продолжать разговор. Она тоже. Я осталась вытирать тарелки, а мама, по обыкновению, занялась вечерней ванной. Это был ее ритуал: ароматизированная ванна, занимавшая минимум час. Когда я убедилась, что мама погрузилась в свою любимую стихию, я все-таки взяла письмо. Долго смотрела на конверт, изучая отцовский почерк: высокие крупные буквы. Никогда не сказала бы, что мужчина может так аккуратно писать, просто выводить каждую букву. Еще пару минут я колебалась, а потом решительно вытащила письмо. В конце концов, я тоже имею право знать, о чем пишет мой отец. Пока я читала общие фразы вступления, пыталась воссоздать в памяти его лицо. Прошло слишком много времени, чтобы я могла вспомнить черты. Лишь что-то расплывчатое, неуловимое.

Мне понравилось, как он излагал свои мысли. Я читала с улыбкой. Он описывал то, что с ним происходило в последнее время. Плохой человек не мог так писать. Потом я поняла, что мама меня обманывает. События, которые он комментировал — окончание моих курсов, новая мамина работа, — все это произошло не так давно. Значит, мама регулярно сообщала ему о том, что у нас с ней происходит. И из того, что я читала, становилось очевидным, что письма пишутся не раз в пятилетку. Я удивилась тому, что никогда не видела маму сидящей за написанием писем. Зачем ей понадобилось скрывать, что она поддерживала связь с отцом? Это роняло ее в собственных глазах? Сколько их было, таких писем? Это — первое, которое я увидела. А реально? Я никогда не забывала, как нелестно мама всегда отзывалась об отце, обвиняла его в том, что он бросил нас на произвол судьбы. Никогда не получала ответа на вопрос, почему он нас оставил, но комментариев в адрес его уснувшей совести, мужского эгоизма имела в избытке.

Получалась неразбериха. Я не понимала маму. Что могло заставить ее переписываться со ставшим с годами чужим мужчиной? Он пишет о своей новой жене, о том, что она ждет ребенка. И мне вдруг так захотелось узнать, кто это будет — мой брат или сестра? Отогнав эту мысль, я пристыдила себя. Меня все это абсолютно не касается. Каждый прошедший год увеличивает пропасть между людьми, связанными кровными узами. Я наивно полагала, что родственные связи с годами ослабевают — до полного исчезновения. Мне ведь уже не было так больно от мысли, что я выросла без отца. Я словно и забыла о том, что он у меня когда-то был.

Уже в конце письма я прочитала странный абзац: «Женя, будь помягче с Ладой. Я знаю, время тебя не изменило и твоего отношения к дочери тоже. Мне страшно подумать, что ты все так же погружена в себя, собственные проблемы, забывая о том, что девочка нуждается в тебе. И потом, как она может мешать твоей личной жизни? Чем она может мешать? Она уже переросла тот критический возраст, когда дети негативно относятся к появлению нового человека в доме. Приводи, знакомь, помогай подружиться. Лада уже взрослая. И еще. О ее спокойном отношении к мальчикам. То, что ни с кем пока не встречается — дело временное. Почему тебя это беспокоит? Девочка не влюбляется каждые пять минут? Это нормально. Она слишком серьезна, чтобы размениваться по мелочи. Не прими на свой счет. А через год-другой, глядишь, и замуж выскочит. Плохо, что ты никак не хочешь заботиться о ком-то, кроме себя. Бесполезно пытаться тебя изменить…»

Я не заметила, что по щекам моим побежали слезы. Но теперь я должна была прочесть до конца. Куда-то подевались остатки возмущавшейся совести. Теперь, как никогда, я была уверена, что не совершаю ничего дурного.

«Передавай Ладе от меня большой привет. Скажи, что я никогда не забываю о ней. Никто не сможет занять в моем сердце места, которое до конца моих дней будет принадлежать ей. Жаль, что ты не позволяешь нам общаться. Я слишком послушный бывший муж, но договор есть договор. И потому единственное, что я могу для Лады сделать в создавшейся ситуации, — помогать материально. Надеюсь, она в курсе…» Здесь моему удивлению не было предела. Значит, мама скрывает от меня финансовую помощь отца. Как глупо. Зачем она это делает? И еще: оказывается, я мешаю маминой личной жизни? Как несправедливо, ведь я, как никто другой, всегда желала ей счастья. Я никогда не комментировала ее бесконечные увлечения, смены партнеров. И ей не нравится то, что я не вожу домой женихов, чтобы знакомить их с мамой, как делали мои одноклассницы, как делают мои сотрудницы. Даже если у меня и появится парень, думала я тогда, это совсем не значит, что я поведу его знакомиться с мамой. Это слишком ответственный шаг.

Одним словом, пока мама принимала ванну, мир для меня успел перевернуться. Я почувствовала себя белой вороной, которую никогда не понимала и не будет понимать родная мать. Ей это никогда не было нужно. Одна отдушина — мои подруги. Хорошо, что есть Васька, которая всегда, по крайней мере, хоть вид сделает, что на моей стороне. Даже Варькино снисхождение — это уже эмоция, гораздо лучше и честнее, чем равнодушное высокомерие и ложь. Я не могла представить, что сейчас придется встречаться с матерью глазами, что-то обсуждать, делать вид, что у меня все в порядке. Она настолько привыкла к тому, что я не обременяю ее своими проблемами, что изменить что-либо сейчас вряд ли удастся. А если я посмею обвинить ее во лжи, уличить в том, что она скрывала переписку с отцом, его помощь, — это будет катастрофа. Не представляя ее реакции, я решила все упростить. Я мешаю? Значит, я должна уйти. Не пропаду — это я доказывала неоднократно. Может быть, с моим уходом она наконец обретет покой?

Я быстро собрала вещи в дорожную сумку. Чтобы мой уход имел объяснение, письмо от отца я оставила раскрытым на столе, а в конце его красной ручкой сделала приписку: «Не хочу мешать». Мне было куда уйти — год назад умерла бабушка, папина мама. Она по-своему любила меня, но и с ней у меня не сложилось доверительных отношений. Мама всегда говорила, что она не настолько стара и немощна, как пытается показать, а мне было жаль бабульку. Я не докучала ей, но при первой же возможности забегала проведать, благо, жила она через два квартала от нашего дома.

После своей смерти бабушка оставила квартиру, которая по завещанию теперь принадлежала мне. Мама тогда никак не прокомментировала этот факт. Она делала вид, что никакой квартиры нет. Мне самой пришлось заниматься оформлением документов для вступления в права наследства. Через полгода я стала законной владелицей крошечной однокомнатной квартиры, типа той, в которой мы с мамой жили раньше. Только здесь все было очень запущено: пожилому человеку было трудно поддерживать должный порядок, а сложный характер не позволял принимать чью бы то ни было помощь. Бабушка не любила маму, не очень жаловала меня. Сколько раз при ее жизни я старалась навести мосты, но от меня деликатно отстранялись. За полгода я постепенно навела порядок, который меня устраивал. Это был минимальный ремонт, который я провернула практически своими силами, на собственные средства. Так весело было с двумя девчонками из парикмахерской клеить обои. Классное время, с удовольствием вспоминаю его.

По мере приближения к дому настроение мое окончательно испортилось. Мне уже было жалко маму. Вот вылезет она из ванны, позовет меня раз-другой, потом запаникует. Хотя мамины поступки просчитать невозможно. Если любит меня — материнское сердце должно подсказать, где я. Теперь бабушкин подарок должен стать для меня спасением. Я должна освободить всех от себя. Пусть устраивают свое счастье, а я как-нибудь переживу.

Я смотрела на проезжавшие мимо автобусы, трамваи. Ноги вдруг стали свинцовыми. Я уже мечтала о том, чтобы проехаться в одном из железных вагонов. Сидеть, прижавшись к прохладному стеклу лбом и тупо смотреть в окно. Зачем мне понадобилось идти в свой новый дом пешком по темным, безлюдным осенним улицам? Наверное, с тех пор я не люблю осень. Она делает людей одинокими. Вернее, она не помогает людям ощутить себя уютно, спокойно. Увядающая природа, как вампир, высасывает из всех и всего энергию, растрачивая ее на неизбежное. Все вокруг погружается в сонное, малоактивное состояние, и только человеку нужно постоянно ощущать прилив эмоций. У него нет зимней спячки, зато есть осенняя депрессия. В столь юном возрасте, в котором я в ту пору находилась, это понятие было для меня непостижимым. Но некоторые задатки того, что называется душевным разладом, стрессом, уже закладывались. Я замечала за собой способность к резкой смене настроения, зависимость от яркости солнца. Его присутствие как будто смягчало проблемы, а пасмурная, ненастная погода — усугубляла. Такая вот я подверженная внешнему влиянию. И не собиралась я ни тогда, ни сегодня предпринимать что-то, чтобы измениться. Осень для меня — скучная, серая пора. Она серая, а не золотая. Это мое сложившееся мнение. И восторги Васи по поводу золотой поры, сказочного листопада я не разделяю, хотя и активно поддакиваю. Просто хочу сделать приятное своей любимой подруге. Может, все дело в том, что у нее роскошные рыжие волосы, с которыми она так органично вписывается в осенний пейзаж? А мне, природной блондинке, так близка теплая, нежная, наполненная ароматами пробуждения весна. Это так здорово, когда пробивается первая трава, первые листья на деревьях, первые цветы — их тонкие запахи ни с чем не сравнить. Вот это моя пора. И я сама будто просыпаюсь, расправляю атрофировавшиеся за долгую холодную зиму крылышки и готовлюсь к полету. Это самое время летать, наяву и во снах. Я так часто просыпаюсь, вспоминая, что мне приснился очередной полет. Я еще расту? Мне не с кем говорить об этом. Мама наградит меня недоуменным взглядом, Васька начнет спорить, а с Варей я не рискую начинать откровенные разговоры. Я боюсь того, куда они могут нас привести. Я трусиха, но никому никогда в этом не признаюсь.

Дорога оказалась долгой. То ли я шла медленно, то ли бабушкин дом был гораздо дальше, как будто его перенесли на другое место. Я медленно переставляла ноги, представляя, как мама выйдет из ванны и обнаружит, что меня нигде нет. Вариантов ее поведения набралось уже достаточно много. Один из них, когда она войдет в комнату, увидит письмо, прочитает мою приписку. Мне так хотелось в этот момент поменяться с ней головами, чтобы наверняка знать, что она подумает. Хотя какое это теперь имело значение. Скорее всего, она вздохнет с облегчением. Она у меня женщина без комплексов. Решит, что ее дочь наконец правильно ее поняла. Все, назад хода нет. Я была уверена, что порознь нам будет лучше. Странно, что эта мысль не пришла мне в голову раньше.

Настойчивый звонок в дверь примерно часа через два заставил меня вздрогнуть. Уж очень неожиданно и резко он прозвучал. Я никого не ждала. Собственно, никто не знал, что я здесь. Никто? Я медленно подошла к двери, подкралась и посмотрела в глазок: на слабо освещенной лестничной площадке стояла мама. Гремя ключами, я быстро открыла дверь.

Мама мгновенно оказалась в прихожей. Тяжело опустилась на единственный стул, стоящий почти у самого входа.

— Слава Богу, слава Богу, — твердила она, дрожащими руками доставая из кармана плаща пачку сигарет. Закинув ногу за ногу, она боролась с непослушными пальцами. В конце концов мне пришлось ей помочь. Я осторожно взяла зажигалку из ее рук и помогла извлечь из нее огонь. Закрыв на мгновение глаза, мама жадно закурила, успев в благодарность слегка кивнуть головой.

Тогда мне стало стыдно по-настоящему. Я поняла, что мама разволновалась не на шутку. Я испытала радость. Она совершенно не вязалась с тревожным видом мамы, но мне стало так хорошо и одновременно так не по себе: все-таки я нужна ей! Я для нее не пустое место. Как я могла уйти, ничего толком не объяснив? В конце концов у нас с ней последнее время не было секретов друг от друга. Мы могли спокойно все выяснить об этом злополучном письме. Язык дан для чего?

— Я прочла то, что ты дописала, — сделав несколько глубоких затяжек, начала мама. Я поняла, что мне не придется ни о чем спрашивать. Она будет говорить сама, без моих наводящих вопросов. — Дело в том, что твой отец никогда не терял нас из виду. Я уже сбилась со счета, сколько писем он прислал, но делает он это лишь для того, чтобы иметь возможность хотя бы таким образом уколоть меня… Поэтому я старалась, чтобы эти шедевры эпистолярного жанра не попадались тебе на глаза. Последнее время они стали очень редкими, но все же, все же…

— Я не заметила в письме ничего такого, — начала я и осеклась: «…время тебя не изменило… ты не умеешь заботиться ни о ком, кроме себя…».

— Лала, я знаю, что говорю. Я ведь никогда не рассказывала тебе о том, почему мы разошлись. Я говорила, что он нас бросил, что теперь я должна о нас заботиться.

— Да, я это хорошо помню. Но почему ты молчала о том, что он присылает деньги?

— Это такие гроши, доченька. Я не откладывала их, потому что нам нужно было на что-то жить. Того, что присылал твой отец, не хватало на самое необходимое.

— Это не важно.

— Ребенок, какой ты ребенок. — Мама покачала головой.

— И все равно, мне было бы приятно знать, что он пытается участвовать в моей судьбе, — упрямо твердила я.

— Хорошо, я виновата, и теперь ты в курсе. — Мама активно жестикулировала. Она не замечала, что стряхивает пепел прямо на линолеум, а я не стала ничего ей говорить, боясь, что любая пауза собьет ее с мысли, не даст досказать все, ради чего она примчалась. — Давай так. Я скоро смогу помогать тебе. Надеюсь, что очень скоро. Твоя зарплата — это не то, на что можно достойно жить.

— Ты ошибаешься, если работать без выходных, использовать каждую минуту и набрать достаточное количество клиентов…

— О, да, да, — улыбнулась мама. — У тебя все получится, я не сомневаюсь, а то, что я буду давать тебе, это будут премиальные за ударный труд. Эти деньги ты будешь тратить по собственному усмотрению, как бы наверстывая упущенное. Хочешь?

— Уже хочу, — улыбнулась я.

— Конечно, молодость, желания, необходимость ощущать себя независимой и защищенной одновременно, — мама трогательно улыбнулась мне в ответ. — Я все понимаю. Не такая уж я старая брюзга, чтобы не понимать тебя, девочка моя.

Только тогда я вдруг подумала, что мама — совсем молодая женщина. Она родила меня в девятнадцать. Сейчас ей еще не было и сорока, а когда отец оставил нас — тридцати. Естественно, что она не хотела мириться с одиночеством. Красивая, энергичная, она мечтала о лучшей судьбе. Ее поиски пока ни к чему не привели, но я верила, что теперь, когда я переехала, все изменится.

— Я постепенно заберу свои вещи, — тихо сказала я.

— Да, конечно, — она со всем соглашалась.

Я пошла на кухню и принесла блюдце, которое должно было играть роль пепельницы. Мама спохватилась и виновато посмотрела на меня.

— Теперь придется убирать.

— Ничего страшного, уберу. — Мне захотелось, чтобы мама зашла в комнату, чтобы там, сидя на стареньком диване, мы продолжили разговор. — Давай перебазируемся в комнату? Раздевайся и заходи, а я чайник поставлю.

— Раздеваться? — Мама лукаво усмехнулась и распахнула полы плаща, развязав пояс. Под плащом не было ничего, кроме нижнего белья. Широко раскрыв от изумления глаза, я смотрела на то, как высокие черные сапоги резко переходят в белоснежные шелковые трусики.

— Мам!

— Что? Думаешь, я что-то соображала, когда поняла, что тебя нигде нет? Скажи спасибо, что я плащ надела, — усмехнулась мама.

— Прости меня. — Я опустилась перед ней на пол, обняла ее колени.

— Все нормально. Я сама виновата. В одном твой отец все-таки прав — я не могу перестать думать о себе. Не могу махнуть на себя рукой и жить только твоими заботами, мечтами о твоем будущем. Я хочу, чтобы у меня было свое, понимаешь?

— Я всегда желала тебе счастья. Даже маленькой девочкой я была готова к тому, что ты рано или поздно приведешь мне нового папу. Мне это тоже было нужно. Со мной бы не было никаких проблем.

— Они всегда были у меня. — Мама гладила меня по волосам. — Твой отец ревновал меня. Я не могла выносить его постоянных упреков, недоверия. У меня не было дома, потому что в нем был он — сплошное ходячее обвинение в несуществующих грехах. И тогда я решила: раз он видит меня такой, такой и стану! Мой первый любовник был старше меня лет на двадцать… Красивый седой мужчина, в которого я чуть по-настоящему не влюбилась. Другой мужчина, который восхищался мной давно и, как он считал, безнадежно, нравился мне просто тем, что всегда был мне рад. Он смотрел на меня с улыбкой, целовал кончики пальцев, говорил, что красивее женщины в жизни не встречал. Но он был женат. Мне это не нравилось, и потому мы скоро расстались по моей инициативе… Потом был третий, четвертый. Отец бесился. Теперь он точно знал, что я ему изменяла, потому что я не скрывала этого. Самое странное, что он перестал быть грубым. Его приступы ревности были иными, скорее похожими на выступление проповедника, который пытается вернуть в стадо заблудшую овцу. Мы больше не спали вместе. Мне были противны его прикосновения. Он все убил своей беспочвенной подозрительностью. Он сам внушил мне, что я — объект желания многих, а потому на меня вожделенно смотрят сотни мужчин.

«Рано или поздно все они побывают в твоей постели!» — кричал он, когда я была чиста перед ним. «Я больше не могу тебя слушать», — отвечала я и демонстративно закрывала уши.

Эти диалоги сводили меня с ума, девочка. Потом, когда я стала изменять ему и мои поздние возвращения домой стали следствием именно этого, а не загруженности на работе, мне доставляли иезуитское наслаждение его проповеди, произносимые упадническим голосом. И однажды я услышала то, о чем втайне мечтала: «Я ухожу от тебя…»

Мама подняла мое лицо, провела кончиком пальца по изгибу моих подкрашенных бровей. Я смотрела в ее потемневшие, погасшие глаза, понимая, что ей нелегко все это вспоминать. Но еще я была уверена, что она нуждается в этой исповеди.

— Он сказал, что на суде скажет о том, что я веду аморальный образ жизни, что он не оставит свою единственную дочь с такой сучкой. — Мама мягко отстранилась от меня. Я поднялась и стала напротив, опираясь о холодную крашеную стену. — Я не могу тебе рассказать, как я унижалась перед ним, чтобы он не привел свою угрозу в действие. Он взял с меня расписку, что я не претендую на материальную помощь от него, что я буду ставить его в известность о том, что происходит в нашей жизни. Я бы написала что угодно, призналась, что я ведьма, лишь бы он пообещал оставить тебя мне.

— Я помню, как на суде меня спросили, с кем бы я хотела остаться, — тихо сказала я.

— И что?

— Тебя никогда не было рядом. Сказки на ночь, редкие походы в зоопарк, цирк, кафе — все это было связано с папой. Я тогда растерялась. Мне было страшно лишиться всего этого.

— Ты тогда ответила, что со мной, но я видела, что ты говоришь не от чистого сердца…

— Я не знала, как это будет — жить с тобой, но еще я понимала, что не могу тебя оставить одну.

— Спасибо, что не бросила меня тогда… — тихо сказала мама. В глазах ее заблестели слезы.

— Ну что ты…

— Не обижайся, я знаю, что из меня получилась плохая мать. Я ведь на самом деле написала твоему отцу, что ты мешаешь моей личной жизни, что я давно бы уже вышла замуж, но приводить мужчину в однокомнатную квартиру, где живешь со взрослой дочерью, — абсурд.

— Теперь мне есть где жить.

— Я прошу тебя вернуться. — Мама поднялась, старательно завязала невероятным узлом пояс на плаще. — Мне не нужно ничего такой ценой.

— Какой, мам? — Я подошла и взяла ее холодные руки в свои, растерла, крепко сжала. — Все в порядке. Я начинаю взрослую жизнь. Мне должно было самой прийти это в голову, без подсказок. Я буду приходить так часто, что ты ничего не заметишь. Как будто мы продолжаем жить вместе. И вообще мне тоже пора подумать о мужчинах.

— Скользкая тема.

— Пора, я знаю.

— Мне не по себе. — Мама закусила губу. — Мне трудно представить, что я вернусь в пустую квартиру. Поедем домой, а?

— Нет. Письмо отца — это как подсказка свыше. Давай попробуем. Я ведь так люблю тебя, мам. Люблю и верю, что ты скоро получишь все, о чем мечтала, настоящее счастье со своим мужчиной.

Я вдруг увидела, как задрожали мамины губы. Она неловко поднесла к ним ладонь, закрыла глаза и покачала головой. Мы обнялись, совершенно непроизвольно, одновременно потянувшись друг к другу. Я не могла видеть маминых слез, а потому продолжала ругать и обвинять себя. Я ведь уже целый год могла жить в этой квартире, предоставив маме возможность спокойно устраивать свою личную жизнь. Совершенно очевидно, что теперь, когда я стала взрослой, она не имела возможности приводить своих мужчин затемно и провожать с рассветом. А она такая красавица. Пусть опровергнет собственным примером теорию о том, что красота так редко приносит счастье. Да и мне тоже пора подумать о том, что в девятнадцать быть девственницей не совсем нормально. Противоестественно столь равнодушно относиться к мужчинам, их вниманию. И, следуя плавному течению своих мыслей, я решаюсь спросить:

— Мама, а ты переживаешь из-за того, что я одна? Ну, что я с мальчиками серьезно не встречаюсь…

— Меня это удивляет, не скрою, — тактично ответила мама. Она отстранилась от меня и внимательно посмотрела в глаза.

— У меня традиционная ориентация, — я принялась успокаивать ее. — И с либидо у меня порядок, просто не вижу того, с кем захотелось бы… Ну, ты понимаешь?

— Понимаю, милая моя.

Мама подняла воротник плаща, положила в карман пачку сигарет, зажигалку. Она собралась уходить. Мне стало грустно и немного страшновато. Мне предстояло провести первую ночь одной, в собственной квартире, где я еще не успела почувствовать себя хозяйкой. Я чуть было не попросила маму остаться со мной на эту единственную ночь. Я уже представила, как я разложу диван, достану вторую подушку из ящика для белья… Но я сдержалась. Если бы я попросила об этом, мама сразу бы догадалась, что я трушу. А мне хотелось выглядеть сильной и независимой в ее глазах. Так и для нее будет спокойнее.

— Вот что я скажу тебе, девочка, — мама выглядела усталой, но глаза ее посветлели. В них больше не было паники, животного страха. Мое напускное спокойствие удивительным образом передалось ей в виде абсолютной уверенности в том, что со мной все будет в порядке. Но что-то осталось недосказанным. — Лучше быть одинокой женщиной, одинокой женщиной с ребенком, чем одинокой женщиной при случайном мужчине или законном муже. Запомни это и всегда держи за правило! Только когда ты испытываешь желание в сочетании с душевным комфортом, можно продолжать отношения. Терпеть, ждать, пытаться его изменить — не надо, не трать свое время. Жизнь одна и так быстро проходит.

— Мамочка, — я была удивлена одним обстоятельством, — ты ни разу не произнесла слово «любовь»!

— Ах, ты об этом, — мама лукаво улыбнулась. — Этой болезнью тебе тоже придется переболеть и выработать к ней иммунитет.

— Это как?

— Есть единственная любовь, которая не принесет тебе страданий. Это любовь к самой себе. Остальные ее разновидности оставляют в душе шрамы разной глубины. Одни — как царапины, другие кровоточат всю жизнь…

— Никогда не знала, что ты можешь так говорить, — восхищенно глядя на маму, призналась я. — Никогда бы не подумала!

— Что, со мной тоже может быть интересно? Как с Варькой или Василисой? — Чуть запрокинув голову, мама звонко рассмеялась. — Всему свое время. И нашему разговору тоже.

— Я рада, что он состоялся.

— Кстати, — мама опустила глаза, щеки ее вспыхнули румянцем. — Если я решусь выйти замуж, я должна знать твое мнение.

— Я всегда буду на твоей стороне, — уверенно произнесла я.

— Тогда в эту субботу я приглашаю тебя на ужин. Мужчина, который давно ухаживает за мной, будет просить моей руки.

— У меня?

— Да. Я сказала, что он должен понравиться моей взрослой дочери, — улыбнулась мама. — Как бы мне хотелось, чтобы он действительно произвел на тебя хорошее впечатление.

Я закрыла за мамой дверь и стояла, не шелохнувшись, прислушиваясь к четкому стуку ее каблуков. Звук становился все тише, и наконец его больше не было слышно. Удержавшись от того, чтобы не подбежать к окну, я еще крепче прижалась спиной к дерматину. Немного гудела голова — столько событий в один вечер. Но, кажется, все идет как надо. Я получила самый главный урок, который запомнила на всю жизнь. Мы, женщины, должны быть готовы к самым неожиданным поворотам судьбы. И строить ее лучше самим, тогда таких поворотов будет меньше или, по крайней мере, они будут не такими крутыми.