Девушки начинают и выигрывают

1

«Экзотическая эротика» — это ответ Йельского университета на вечеринку в честь Дня святого Валентина, устраиваемую Хью Хефнером[1]. Правда, ЭЭ, как ее еще называют, бывает в сентябре, тогда как оргия Хью, соответственно, в середине февраля. На мероприятии Хью Хефнера не счесть богатых телесно и скудно одетых плейбойских кроликов, в то время как «Экзотическую эротику» посещают умственно обогащенные студенты всех курсов, кроме последнего.

Кроме того, «Экзотическая эротика» — лучшая вечеринка в Йеле. Ее девиз: «Чем меньше на тебе надето, тем меньше платишь за вход».

Поскольку скромности у меня было немного больше, чем денег, я раскошелилась и заплатила три доллара. Я могла бы пройти вообще бесплатно, если бы показала стоявшему на входе первокурснику свою левую грудь, но, к его огромному разочарованию, не воспользовалась этой уникальной возможностью.

Почему он попросил показать левую грудь, осталось для меня загадкой. Разумеется, теперь я переживаю, все ли в порядке с моей правой грудью…

Каждый раз, как только я оказываюсь внутри, мне приходит в голову, что появиться почти голышом перед четырьмя тысячами таких же обнаженных людей было бы довольно интересно, но не потрясающе. Оправдать пребывание здесь можно было только потреблением щедрого количества «Джека Дэниелса» или «Джонни Уокера». Но ни Джек, ни Джонни пока не появлялись.

Я оглядываю свой наряд. Никакого тебе лифчика из пузырчатой упаковочной пленки (в отличие от двух девиц впереди меня), всего лишь розовое бикини-стринг и туфли на четырехдюймовых каблуках. При каждом движении трусики чуть поднимаются, заставляя меня постоянно извлекать их из облюбованной ими щели. Можно подумать, мне мало этой заботы в сочетании с втягиванием живота, чтобы скрыть пятнадцать фунтов, приобретенных за первые три года учебы в университете, так нате же — когда я оборачиваюсь, чтобы посмотреть, не наблюдает ли кто-нибудь за этим представлением, то оказываюсь нос к носу с мужской командой по лакроссу[2].

Ух!

Это довольно опасная банда, в чем я убедилась, посетив игру с их участием. Они начинают скандировать мое имя, одновременно послав делегата-добровольца с миссией (естественно, невыполнимой) по захвату верхней части моего бикини. Внезапно «Экзотическая эротика» превращается в какую-то извращенную игру. Лицо у меня пылает, и я уверена, что цветом оно сравнялось с бикини.

Очень мило.

Чувствуя себя глубоко униженной, я быстро смешиваюсь с толпой, чтобы избежать встречи с означенным посланником, и вдруг ощущаю себя финалисткой альтернативной — спортивной — версии конкурса красоты «Мисс Америка». Я перестаю втягивать живот; спасение из лап целой университетской команды — вполне достаточная разминка.

Оторвавшись от преследователей, я встаю на скамейку во дворе колледжа Тимоти Дуайта, где и проходит эта ежегодная гулянка, и, бормоча ругательства, лихорадочно высматриваю в толпе друзей, с которыми пришла. К несчастью, в море голов, внимающих Бигги Смоллсу, увидеть их невозможно. Смешно, вообще-то жаль, что я не в том настроении, чтобы насладиться данной сценой: голые детки из привилегированного Гринвич-Виллиджа трясут тем, с чем мама родила, под оглушительный грохот бандитского рэпа. Я, собственно, мало чем от них отличаюсь. Но мои верхне-ист-сайдские корни не дают мне пойти вразнос. Устав от поисков и изрядно приуныв, я оставляю свой пост на скамейке и закуриваю в надежде увидеть что-нибудь интересное.

Рак легких, рак кожи, морщины — плевать. Я принадлежу ко все уменьшающейся группе людей, которые продолжают считать, что курение сексуально. Особенно в розовых стрингах (пусть даже они задираются).

Вдыхая свою будущую смерть и озираясь вокруг, я вдруг понимаю, что в Йеле совсем не обязательно раздеваться. Для этого существует университет Майами. Мы умные. А умные люди некрасивы. Стивен Хокинг[3] — умный, а не красивый, как и Эйнштейн. Правда, я слышала, он был со странностями.

Всем этим читающим Ницше девицам следовало бы, прежде чем идти на вечеринку, воспользоваться эпилятором. Прямо передо мной сидит волосатая, вся в целлюлите студентка предпоследнего курса, одетая в прозрачный костюм Клеопатры. Даже в те времена Клеопатра знала: у царицы не может быть волос под мышками.

Мне необходимо выпить. Но, когда надо, моих пьющих друзей днем с огнем не сыщешь. С этой мыслью я поднимаю глаза и вижу, что ко мне неторопливо направляются двое красивых молодых выпивох, вот уже три года живущих прямо подо мной, — Активист Адам и Горячий Роб.

Девушки в Йеле различают парней по прозвищам: Просто Идиот Джастин, Красавчик Джим, Пылкий Филип, Кусачий Брэндон, Маленький Сеньор Рик… список можно продолжить. Таким образом мы отличаем одного Майка от другого. Существует огромная разница между Волшебным Майком (первым парнем, с которым я встречалась в Йеле) и Кротом Майком (чей физический недостаток обнаружился во время стихийно составившейся партии в покер на раздевание).

Так или иначе Активист Адам и Горячий Роб пробираются ко мне. Эти ребята проявляют больше активности, чем рядовые в восьмидесятых, но поскольку я общаюсь с ними с первого курса, то отказываюсь встать под их знамена. Это подвиг, который большинство моих друзей не оценило — по крайней мере женская часть Йеля.

Активист Адам относится к детям, выросшим в окопах подготовительной школы, а именно в пансионе Хотчкисс, жемчужине в короне данных заведений. Его родители немыслимо богаты, у них дома в Вейле, Саутгэмптоне и Палм-Спрингсе. Однако после семестра в Горной школе (где богатые детки доят коров) он переметнулся в «Гринпис» и теперь «борется со стариком», чтобы избавиться от чувства вины. Спросите Активиста Адама, чем занимается его отец, и Адам ответит, что он художник. На самом деле отец Адама — банкир, занимающийся инвестициями. Он что-то рисует в своем блокноте во время совещаний и входит в правление Музея современного искусства. Сам Адам специализируется в искусстве морочить голову: этот навык полезен при изучении как основного предмета (английский язык), так и второстепенного (как лгать девушкам). Он примет участие в любой акции протеста, если она сидячая, а душ принимает лишь изредка, чтобы не тратить попусту воду и мыло, которые, по словам Активиста Адама, следует расходовать очень экономно. Простить его можно только ради длинных светлых кудрей (Адам стрижется сам), зеленых глаз, широких плеч и, разумеется, неотразимого обаяния.

Горячий Роб принадлежит совсем к иной породе, — и, должна признаться, я в жизни не встречала мужчины красивее. Он высок, темноволос, у него пронзительные голубые глаза и ямочки на идеально загорелых щеках. Знакомясь со мной на первом курсе, он протянул руку и ровным голосом произнес:

— Привет, я Роб. Я из Балтимора. У нас самый высокий в Соединенных Штатах процент заболеваемости гонореей.

К счастью, я до сих пор не пополнила эти статистические данные, а вот сам Горячий Роб имеет все шансы подцепить означенную заразу. Он играет в европейский футбол и не пренебрегает ни одной юбкой, не обращая внимания на расу, возраст и т. п. Я имею в виду, что ему достаточно наличия у женщины влагалища и пульса (не обязательно в этом порядке), чтобы попытаться затащить ее в постель. Большинство считает, что Горячий Роб обращает внимание только на самых красивых девушек. Это ложь: он никого не подвергает дискриминации.

Завидя эту парочку, я начинаю хохотать. Активист Адам прикрывает свой, по слухам очень приличный, член фиговым листком, а Горячий Роб — полосатыми трусами-тонг. На голове у него короткий синий парик.

— Привет, парни, — говорю я, стараясь сдержать смех.

Они загадочно улыбаются и кивают, а Активист Адам протягивает мне фляжку с какой-то таинственной смесью. Я осторожно пробую и, поскольку рвотного рефлекса она не вызывает, начинаю глотать, как Майкл Джордан в рекламе фруктового напитка «Гаторейд».

Жизнь — это спорт. Пей ее до дна. Скоро, если повезет, сознание у меня затуманится и мысль надеть розовое бикини-стринг будет казаться не такой уж плохой.

— Хло, — говорит Горячий Роб, — эта вечеринка должна тебе понравиться. Она похожа на секс-фабрику. Это твое царство.

Горячий Роб имеет в виду еженедельную колонку, которую я веду в «Йель дейли ньюс». Она называется «Секс в большом городе Вязов». Город Вязов — это Нью-Хейвен, а секс — самый ходовой товар в университетских городках по всей стране.

Активист Адам нюхает у себя под мышкой и делает страшное лицо.

— Поиграем в «хватай, трахай, женись»? — спрашивает он.

Это наше любимое времяпрепровождение со времен первого курса. Мы выбираем из толпы трех человек, одного из которых должны подцепить, с другим трахнуться, а третьего заполучить в мужья или жены. «Экзотическая эротика» — идеальное место для этой игры: здесь все пускается на самотек, и остается лишь голая правда — что не обязательно хорошо. Лично я предпочла бы замаскировать свою правду добавляющими привлекательности джинсами.

— Легко, — отвечаю я и выбираю первую тройку. Это пловчиха в одной лишь купальной шапочке, судя по виду, вполне способная задать трепку двум здоровым бугаям. Компанию ей составит бывшая пассия Горячего Роба, безымянная блондинка из Калифорнии. Она не более выразительна, чем посудное полотенце, но, по словам Роба, трахается как бешеная. Я оглядываюсь. Кто станет третьим?

— О! Нашла! — говорю я, замечая подходящую кандидатуру. — Вон та грудастая.

У Грудастой самая большая в мире грудь. В смысле, в нашем внутреннем йельском мире. Отсюда и ее прозвище. Горячий Роб и Активист Адам оба оставляют ее на второй тур: груди размером с мою голову вне конкуренции.

Внезапно ко мне подлетает моя подруга Кара, хватает меня за руку и тащит прочь от ребят.

— Хлоя-я-я-я! — верещит она, и ее техасский акцент прорезает гул толпы. — С тобой хочет познакомиться Максвелл Лайонс. — Последние слова она произнесла, почти задыхаясь.

— Кто? — переспрашиваю я. Понятия не имею, кто такой Максвелл Лайонс.

— Максвелл Лайонс, — раздраженно отвечает Кара. — Ну, ты знаешь, Максвелл Лайонс из «Пятидесяти самых красивых людей».

— Максвелл Лайонс из «Пятидесяти самых красивых людей»? — медленно повторяю я.

«Сумбур», выходящий в Йеле ежемесячный юмористический журнал (а я трактую понятие «юмористический» довольно широко), раз в год по традиции выбирает пятьдесят самых красивых выпускников и посвящает им целый номер, исключительно для того, чтобы остальные студенты чувствовали себя ущербными. Максвелл Лайонс, по всей видимости, красив.

Молодец, Максвелл.

— Ты его знаешь. Выпускник Брэнфордовского колледжа, — продолжает Кара, все больше возбуждаясь. — Одно время он встречался с Брин.

Я тупо смотрю на нее, по-прежнему не понимая, какой интерес беседовать со мной незнакомцу, которому с его именем самое место в сериале «Дни нашей жизни». В настоящий момент меня куда больше занимает мысль о пицце-пепперони и ванильном молочном коктейле из «Йорксайд пиццы».

— Откуда он знает мое имя и почему хочет со мной познакомиться? — спрашиваю я.

— Ну-у… — театрально тянет Кара и, захлебываясь, начинает выдавать по сто слов в минуту. — Понимаешь, мы стояли рядом с ди-джеем и говорили о суперзвездном члене, а потом он сказал…

— Кара, — прерываю я ее, — что такое суперзвездный член?

— Это когда ты считаешь кого-то всего лишь симпатичным, но поскольку он знаменит, то он… ну, очень привлекателен сексуально, и ты хочешь его подцепить. Например, как Адама Сендлера. Или того толстяка с усами из «Н Синк».

Человек, средний балл которого больше размера моей талии, сочтет подвыпившую Кару круглой дурой. Я не совсем понимаю, куда она клонит, но позволяю ей продолжить. Потому что вот такая я вежливая.

— Ну, значит, мы говорили о суперзвездном члене, а потом твое имя прозвучало в связи с твоей колонкой, и Макс сказал, что считает тебя красивой и даже крутой, потому что ты здесь вроде знаменитости.

Я пытаюсь все это переварить. Макс считает меня привлекательной? Мне начинает казаться, что Кара меня оскорбила.

— Значит, ты говоришь, — медленно начинаю я, — что он хочет познакомиться со мной потому, что я вхожу в Б-список знаменитостей Йеля. (Б-список только потому, что я всего лишь веду секс-колонку, а не снимаюсь в кино или прихожусь дочерью губернатору или президенту. Или миллиардеру.)

— Нет! — восклицает она. — Так ты согласна? — И, не дожидаясь моего ответа, она тащит меня к этому малопривлекательному персонажу.

Забавно наблюдать за людьми во время знакомства. Большинство, подобно мне, притворяются, что совершенно не представляют, что происходит. Я решаю, что применю эту тактику к Максвеллу Лайонсу. Хотя, как я узнала позже, он действительно не имел ни о чем ни малейшего понятия.

Мы с Карой беремся за руки и бежим (во всяком случае, стараемся бежать по траве на четырех-дюймовых каблуках) к Максвеллу, который стоит рядом с кабинкой ди-джея в окружении группы парней весьма посредственной, по сравнению с ним, внешности.

Внезапно его теория суперзвездных гениталий перестает иметь значение.

Кара, которую невозможно обескуражить, расталкивает парней и направляется прямиком к Максвеллу. И теперь мы стоим среди них, как два ягненка в окружении львов.

— Макс! — верещит Кара. — Ты знаком с моей подругой Хлоей? — Она поворачивается ко мне.

Макс улыбается.

Я думаю только о том, что мне необходимо поправить трусы.

— Привет. Приятно познакомиться, — говорит Макс. — Я каждую неделю читаю вашу колонку. Она правда очень смешная.

— Спасибо, — с полуулыбкой отвечаю я.

Удивительно, как гладко все получается. Еще бы, ведь я еженедельно пишу о свиданиях и отношениях между людьми. Я настоящий гуру.

Часа через три я уже сижу в гостиной Макса. Он живет в доме на Линвуд-авеню с еще шестью парнями и мужчиной среднего возраста, который снимает полуподвал и по выходным приводит к себе проституток, но, несмотря на это, «действительно классный мужик».

Нечего и говорить, что в комнате ужасная грязь: повсюду валяются банки из-под пива, а от стен периодически доносится шуршание. Я интересуюсь природой данного звука, и Макс заверяет меня, что это всего лишь мышиное семейство, также обитающее в доме.

— Ничего страшного, — говорит он.

Пустяки. Я ожидала чего-то более серьезного. Хорошо, что это всего лишь грызуны.

Мы сидим вдвоем в его комнате, разглядывая друг друга. Нам больше нечего сказать, поскольку мы уже исчерпали темы «Какой у тебя основной предмет?» и «Из какого ты города?».

Мы оба понимаем, что за этим последует. Постель. Это неизбежно. Иначе зачем бы я пришла? А, собственно, зачем! Действительно ли я этого хочу? Три часа ночи. Я могла бы уже спокойно спать. Или сидеть и вязать себе свитер. Для постели я еще недостаточно пьяна.

Самое смешное во всех этих знакомствах на вечеринках и посещениях его (ее) квартиры заключается в том, что поначалу идея кажется просто классной. В конце концов, основное население Йеля считает Макса привлекательным, и я уверена, что целоваться с ним будет приятно, но затем возникнут все и остальные вопросы. Увижусь ли я с ним снова? Разумеется, я его увижу, но заговорит ли он со мной? Захочет ли встречаться? Что мне о нем известно? Как далеко я готова зайти в отношениях с этим человеком? Как далеко он готов зайти в отношениях со мной?

Вообще-то, если убрать последний вопрос, я точно знаю, что у него на уме. Дело в том, что у меня есть собственная теория насчет йельских мужчин. Двадцать процентов из них — геи, таким образом, доступными для женской части обитателей кампуса остаются восемьдесят процентов. Цифры, на первый взгляд обнадеживающие? Ошибаетесь. Десять процентов от оставшихся восьмидесяти состоят в серьезных отношениях — но не со мной. Тридцать процентов имеют весьма слабое представление о том, как общаться с женщинами, а потому избегают данных трудностей. Они общаются с книгами. Ну и сорок процентов несколько раз с кем-то переспали и активно ищут следующей возможности. Готова поспорить, что Макс входит в последнюю группу, в первую очередь потому, что он не голубой.

— Хочешь посмотреть дом? — Голос Макса заставляет меня отвлечься от раздумий.

— Конечно, с удовольствием, — отвечаю я.

В начале экскурсии по дому я задаю ему множество вопросов и в конце концов убеждаюсь, что он не маньяк. Успокоенная, я обращаюсь к погоде. Я умею превратить самый простой разговор о погоде в смешную и интересную беседу. (Это, конечно, вранье.)

Под конец Макс приводит меня в свою спальню.

— А это моя комната, — объявляет он с такой гордостью, словно ввел меня в Тадж-Махал. Между тем это вполне обычная комната студента мужского пола: компьютер, темно-синие простыни и клетчатое покрывало, стопка грязного белья в углу. Тут и там валяются журналы «Максим» и несколько номеров «Плейбоя», которые он небрежно заталкивает ногой под кровать, подальше с глаз; на стене — постер с изображением Майлза Дэвиса.

Макс садится на кровать, и я приступаю к осмотру, тайком выискивая среди расставленных на полках фотографий и книг следы бывшей подружки. Внезапно я со всей остротой осознаю, что на мне лишь розовое бикини.

Он поднимается и идет ко мне. Он действительно очень красив.

— Ничего себе, — произношу я, разглядывая книжную полку и стеллаж. — Ты читал «Две Кореи»?

— Да. Но угадай, чем бы я с большим удовольствием занялся вместо обсуждения «Двух Корей»? — медовым голосом интересуется он.

Я не в первый раз слышу этот вопрос. И могу предложить не менее трех вариантов ответа.

— Чем? — кокетливо спрашиваю я, подыгрывая Максу, и склоняю голову набок, так и не решив, красиво ли это движение или со стороны кажется, будто я вытряхиваю из уха воду.

Не говоря ни слова, Макс наклоняется и целует меня. Здорово. Он хорошо-о-о целуется! На мгновение я забываюсь. Даже мой мозг тихонько вздыхает.

Но момент наслаждения пролетел, и я снова начинаю лихорадочно соображать. Поцелуй уже не так хорош: Макс теперь выделывает языком нечто очень странное. Терпеть не могу, когда мужчины целуются так, словно трахают тебя в рот. Они напрягают язык и суют его тебе в горло, изображая дрель. Вот и у Максвелла внезапно начинается приступ подражания модели «Блэк-энд-Деккер». Я пытаюсь его купировать, но Макс настаивает.

События развиваются довольно быстро, поскольку благодаря комитету по организации «Экзотической эротики» мы начали уже полуголыми. (Не забыть бы написать им благодарственное письмо.) Вот тут-то и начинаются главные трудности: нужно принять главное решение. Позволить ли себе предстать перед этим практически чужим человеком обнаженной? Постель с ребятами из колледжа — убогая игра в кошки-мышки, когда они гоняются за мышкой, а тебе нужно как можно дольше не подпускать их к себе. Я отбиваюсь от Максвелла, как королева-воительница! Его рука приближается к трусикам бикини. Хоп! — шлепаю я по ней. Он, ловкач, пускает в ход левую руку. Хоп! — перехватываю и эту.

И тогда Максвелл совершает беспримерный поступок — встает с кровати и раздевается догола. Неслыханно! Я никак не реагирую. Смотрю на обнаженного Максвелла и обдумываю свой следующий шаг. Как выпутаться из этой ситуации? Внезапно — о ужас из ужасов! — до меня доходит, что у Максвелла нет там волос. Вокруг его внушительного дружка все начисто выбрито. У него там ничего нет. Что заставляет парня бриться ниже пояса — загадка, с которой может соперничать только наличие у Майкла Джексона собственных детей. Хорошенький финт ушами сделал Макс!

Пока он со страшно довольным видом лезет в постель, я оцениваю свой следующий ход. Кто бы мог подумать, что свидание — такая стратегическая игра? Но вернемся к нашему вопросу, а точнее — пенису. Что мне делать? Я в растерянности. Я якобы призвана давать советы в области секса, а чувствую себя, как монахиня в борделе. Мне не нравится этот парень. То есть мне кажется, что этот парень мне не нравится. До сих пор мне удалось выяснить только, что он из южной Калифорнии (название города неизвестно) и специализируется на политических науках. У него по-настоящему красивые карие глаза и нет волос на яйцах. Я догадываюсь, что отсутствие волос на что-то указывает, но на что именно — не знаю. Какой реакции он ожидает от меня в ответ на свои действия? Что я пересплю с ним? Не то чтобы я не любила секс, потому что, поверьте мне, — я хочу сказать, ПОВЕРЬТЕ мне, — я люблю секс не меньше любой другой девушки. И что из того, что я пишу о сексе — я всего лишь наблюдатель, комментирующий поведение людей (а может, даже человекообразных). Я знаю примерно столько же, сколько и все остальные.

— Эй, что с тобой? — Максвелл смотрит на меня. Мои размышления занимают много времени.

— Ой… м-м-м… Да. Со мной? Все в порядке. Извини, просто, понимаешь, я немного… м-м-м… отвлеклась! Да, я отвлеклась, — с запинкой извиняюсь я, но нисколько об этом не сожалею. Или мне кажется, что не сожалею.

— Я тебя отвлеку, — говорит он и наклоняется ко мне с поцелуем.

— Да, у тебя здорово получается, — отвечаю я, смущенно засмеявшись.

Как выкрутиться из этой ситуации, не натворив чего-нибудь, о чем я впоследствии пожалею? Не натворив ничего нового, о чем я впоследствии пожалею?

Я не могу просто встать и уйти. Он совсем голый — я почти голая. Ладно, хорошо, я могу встать и уйти… но что он подумает? Ведущая секс-колонки боится секса?

Только не секс. Что угодно, только не секс. Мои показатели уже зашкаливают. Мне кажется, женщины постоянно прикидывают, стоит ли еще одна зарубка на спинке кровати радостей секса с очередным первым встречным. Мне кажется, что Максвелл зарубки не стоит. Особенно после демонстрации своих обритых достоинств.

Так как же мне выйти из положения с наименьшими потерями… не в физическом смысле? Может, просто… может, просто сделать это вручную?

Но беда в том, что в колледже удовлетворение такого рода больше не практикуется! Я спрашивала. Спортсмены, художники, интеллектуалы, коммунисты — никто не работает руками! Я нахожу это в высшей степени тревожным признаком. А как же милые, невинные свидания, которые показывают в приторно-сладких сериалах для подростков? В которых, познакомившись с парнем в субботу вечером, вы тискаетесь с ним в автомобиле? Постельные игры предполагают несколько стадий, и если отменить руки, мы сразу переходим от одних поцелуев к… м-м-м… поцелуям другого рода. Если минет заменил нашим двадцатилетним ручную работу, как теперь девушкам познать темные стороны жизни, не скомпрометировав себя?

Мы с Максвеллом целуемся. Он возвращается к тактике дрели. Нащупав лысого дружка Максвелла, я не очень умело начинаю его теребить. Макс тянется за бутылочкой лосьона, стоящей на ночном столике.

— Вот… я обычно пользуюсь этим при сухой коже, — бормочет он.

— Да, я тоже.

Наконец я заканчиваю тягать Макса за член, и он со стоном кончает. Через минуту он открывает глаза, и мы молча смотрим друг на друга. Я собираю свои вещи, разбросанные по полу.

— Ну что ж, — говорит он.

— Ну что ж, — отзываюсь я.

— Я был очень рад познакомиться с тобой, Хлоя. С удовольствием познакомлюсь с тобой поближе.

Хороший знак. Как мне кажется.

— Так, значит… — продолжает он, — думаю, мы с тобой увидимся.

Хм-м-м-м… Простите? «С удовольствием познакомлюсь с тобой поближе» и «Думаю, мы с тобой увидимся»? В одном предложении?

Какого…

Черта?

И на этой мысли моя ночь закончилась, а утро началось в полном смятении. Однако, несмотря на неловкость вечера, одно я знала точно: я хочу, чтобы он снял трубку, позвонил мне и сказал, что отлично провел ночь. Именно об этом я думаю, пока иду по улицам Нью-Хейвена теплым сентябрьским утром в розовом бикини-стринг. Звонок после постели дает какое-то удовлетворение и надежду, облагораживая совокупление по пьяной лавочке субботним вечером.

Но мне, похоже, ничего такого не светит. Максвелл не звонит. Понедельник, вторник, среда — звонка нет. Четверг, пятница… Мой телефон продолжает молчать.