10

Я сижу в столовой — обедаю с Бонни и Робом, свежеиспеченной счастливой парочкой. Сегодня вечером мое первое свидание с Колином, и я готовилась к нему целую неделю. Маникюр — сделан, педикюр — сделан. Вымыть волосы с кондиционером — сделано. Внимательно прочитать рассказы Джона Чивера — сделано.

Кстати, обмен посланиями с YaleMale05 также идет по нарастающей: мы пишем друг другу хотя бы раз в день. Когда я написала ему о посещении голой вечеринки, он очень мне посочувствовал и выразил восхищение моим творческим выходом из ситуации с одеждой. Он также сообщил мне, что хотя никогда не бывал на голой вечеринке, но однажды по ошибке зашел в женскую сауну в спорткомплексе, так что вполне может понять мое унижение.

— Вот, ребята, по-моему, я оказалась в небольшом любовном треугольнике, — самодовольно говорю я, возя по тарелке резиновую лазанью.

Роб хмыкает, не в состоянии сделать ничего другого, поскольку пережевывает непомерно большой кусок сандвича.

— Правда? — спрашивает Бонни. — Интересно, а Почтальон рассматривается как третий угол треугольника?

— Угадала, — отвечаю я, — несмотря на все практические цели, я, похоже, являюсь объектом нескольких симпатий.

— Несколько означает больше двух, — проглотив, вставляет Роб.

— Ладно! В таком случае пары, — говорю я, показывая ему язык.

— Как увлекательно, — добавляет Бонни, — особенно с этим Колином. Мне он нравится. И его письма.

Роб бросает на нее ревнивый взгляд.

— Но конечно, он нравится мне не так, как ты, — успокаивает его Бонни.

— Ну что ж, друзья мои, мне пора на занятия, довольно любовного воркования, — жалуюсь я.

— Любовного? А кто говорил про любовь? — шутит Роб, и теперь черед Бонни изображать пострадавшую сторону. Я мысленно обещаю себе никогда не доводить собственные потенциальные отношения до подобного спектакля.

— Пока! — бросаю я через плечо.

— Удачи вечером! — кричит мне вслед Бонни. — Очень хочется поскорее обо всем услышать!

— Да, мне тоже, — прибавляет Роб.

Спустя три часа, шесть раз сменив наряд, выкурив четыре сигареты и выпив пакет сока (для тонуса), я стою на скромном крыльце перед дверью студента-выпускника Колина, готовая (как это будет всегда!) к нашему свиданию. Я делаю глубокий вдох и нервно звоню. Дверь распахивается, и он стоит передо мной, такой же красивый, каким я его помню, и улыбается до ушей. На нем рубашка в белую и голубую полоску, небрежно заправленная в джинсы с коричневым ремнем, и коричневые туфли.

— Здравствуй, здравствуй! — восклицает он. — Добро пожаловать в мое скромное жилище, — произносит он, раскидывая руки и посторонившись, чтобы я могла войти.

— Привет, — отвечаю я, наслаждаясь его акцентом, и вхожу.

— Ты выглядишь очень мило.

— Спасибо.

— Проходи, проходи, — говорит он, и я следую за ним в маленькую гостиную.

В центре комнаты стоит кофейный столик с щербатой стеклянной столешницей, прямо перед ним — большой диван с обивкой из пурпурного бархата, а справа от столика — удобное на вид коричневое кожаное кресло. Огромный книжный шкаф, забитый книгами и компакт-дисками, помещается в углу, а маленький телевизор стоит на полу. В воздухе витает слабый запах чего-то горелого, но я не обращаю на него внимания. Стены голые, за исключением нескольких черно-белых фотографий в рамках и большой репродукции «Мадонны» Эдварда Мунка. Я с одобрением смотрю на картину.

— Любишь Мунка? — спрашиваю я.

— Это зависит от… — отвечает он.

— Отчего?

— От того, любишь ли его ты. И от картины, конечно.

— Что ж, люблю, и в особенности эту.

— Хорошо, — улыбается он, — я тоже. А теперь располагайся и чувствуй себя как дома, пока я приготовлю выпить. Красное или белое?

— Белое, — отвечаю я, и Колин исчезает в кухне, примыкающей к комнате.

Я подхожу к книжному шкафу и оцениваю подбор книг. Чего у него только нет: Толстой (два очка), Диккенс, Шекспир, Гарсия Маркес (ну еще бы), Кундера, Милтон, Джойс, Рушди… список можно продолжить.

Колин возвращается в комнату с бутылкой в руке.

— У меня плохая новость, — говорит он, откупоривая бутылку. — Я настолько неуклюжий, что на этой неделе умудрился разбить все до единого винные бокалы из своей коллекции. Немного нервничал из-за нашего рандеву.

Он нервничал? Мне это нравится.

— И сколько их у тебя было? — спрашиваю я.

— Два, — смущенно отвечает он.

— Что ж, думаю, придется нам пить прямо из бутылки.

— Ты прямо как моя бабушка, — говорит он, и в уголках его глаз появляются морщинки, как тогда в автобусе.

— Итак, — начинаю я, когда мы усаживаемся на диван, — как тебя занесло в Йель?

— Это довольно длинная история, — говорит он, делает глоток и передает бутылку мне.

— Представь краткую версию.

— Меня не взяли в Гарвард.

— Как и всех нас.

— К счастью, — добавляет он. — Не думаю, чтобы после четырех лет в Оксфорде меня хватило бы еще и на Гарвард.

— Ты его закончил?

— Да. Бакалавр математики.

— Господи! И ты говоришь, что доктор экономики, с которой ты встречался, была скучной!

— Ну, я бросил математику, поэтому ты не можешь меня винить.

— А в промежутке?

— Сколько у тебя времени? — спрашивает он.

— Много, — отвечаю я.

— Не хочешь чего-нибудь поклевать? — спрашивает он.

— Что?

— Ну хорошо. Никто меня здесь не понимает, но я должен как-то поддерживать связь с родиной. Ты хочешь есть?

— Немного.

— Видишь ли, я решил готовить сам, но получилось, скажем так, не очень хорошо. Я заказал пиццу. Надеюсь, ты не против. Обещаю, что в следующий раз я изучу рецепт с большим вниманием.

Теперь становится понятным, откуда запах гари. Я тронута, что он приложил столько усилий, но не показываю вида.

— В Нью-Хейвене готовят лучшую пиццу, так что, по-моему, ты поступил правильно, — говорю я.

Остаток вечера мы проводим на смешном пурпурном диване, насыщаясь пиццей с вином и знакомясь. Колин рассказывает мне о своем детстве, о том, как рос в рабочем районе Лондона. Отец у него сварщик, а мать умерла, когда он был совсем маленьким. Я не знала, что профессия сварщика существует до сих пор, а он смеется и замечает, что со мной не соскучишься (я наивная). Я рассказываю ему о своей любви к «Анне Карениной», слабости к обуви и о своих безумных родителях. Наконец я рассказываю ему о причине, по которой воспользовалась микроавтобусом в ту ночь, когда мы познакомились. Он хохочет и вспоминает истории из своей жизни, когда, после получения степени бакалавра, он путешествовал по Юго-Восточной Азии и Латинской Америке. Затем он вернулся в Лондон, выполнял разную случайную работу и снова путешествовал.

— Через какое-то время, — говорит он, — я осознал, что люблю книги, и вот очутился здесь. Я математик, но даже не смотрю на цифры.

— Да кому они вообще нужны?

— Во всяком случае, не нам с тобой, — отвечает Колин.

И целует меня.

Это самый чудесный поцелуй за долгое-долгое время. Возможно, вообще в моей жизни. Никаких языков-отверток, никакой лишней слюны — просто хорошо. Пусть бы он длился вечно, но, разумеется, так не бывает.

Немного за полночь я говорю, что мне пора. Хотя Колин и спрашивает, зачем мне это нужно, но отпускает меня. Провожает до дома и снова целует.

— Спасибо, — тихо говорю я. — Я отлично провела время.

— Я тоже, — отвечает он и добавляет: — У меня для тебя кое-что есть.

Из кармана куртки он достает «Семейную хронику Уопшотов» Джона Чивера.

— Я подумал, ты захочешь почитать это на сон грядущий — на тот случай, если устанешь думать обо мне.

— Вероятно, так и будет, — небрежно отвечаю я.

— Я не удивлен. Но знаешь, этот человек — гений. По его книгам можно жить. Обещаю.

— Лучше, чем «Анна Каренина»? Сомневаюсь. Я вынесу свое собственное суждение.

«Страх все равно что ржавый нож, не пускай его в свой дом. Мужество имеет вкус крови. Выпрямись. Восхищайся миром. Наслаждайся любовью нежной женщины. Верь в Бога».

— Неужели у тебя нет ничего своего?

— Нет. И он прав насчет всего этого, особенно насчет женщин. Хотя мне кажется, ты можешь опустить эту чепуху о Боге. Я не доверяю тем, с кем не знаком.

— Спокойной ночи, Колин.

— Спокойной ночи, Хлоя.

По-прежнему пребывая в эйфории от вечера, проведенного с Колином, хотя прошло уже три дня, я направляюсь в здание «Йель дейли ньюс» со скоростью света. Ну, или близко к тому. По-моему, в начале отношений сгорает куча калорий. За последние несколько недель я побывала везде и успела почти на все свои мероприятия. Я в таком хорошем настроении, что с нетерпением жду даже сегодняшней встречи с Мелвином. Наши отношения стали сердечными со времени последней нашей размолвки, и я даже думаю, не пора ли его простить.

Прибыв в «Ньюс», я оказываюсь в одиночестве, поскольку Мелвина, как обычно, нигде нет. Учитывая свою способность по суперсжиганию калорий, я позволяю себе съесть кусок доставленной ночью пиццы и поднимаюсь наверх повидаться с Брайаном Грином. Мы с ним уже давно не общались, и хотя в прошлом у нас бывало всякое, он много лет остается моим другом. Я спешу наверх, в комнату номер два, в которой этим вечером необычно тихо.

— Где же драма? — спрашиваю я, постучав Брайана по плечу.

— Привет, Хло! — возбужденно отвечает он. — На удивление, сегодня очень спокойно. Возможно, мы даже вовремя отправим газету в печать, — говорит он, небрежно откидываясь в кресле и складывая руки.

— Вовремя? Этого просто не может быть!

Мне кажется, газеты никогда не сдавались вовремя с периода правления Кеннеди.

— Это случилось три последних вечера подряд, — с улыбкой замечает он.

— Поздравляю, — говорю я. Брайан Грин сделал это. Что ж, по крайней мере вне спальни.

— А у тебя что нового? Твоя колонка имеет оглушительный успех. Я собирался тебе об этом сказать.

— Спасибо, — сияю я. — Знаешь, ничего особенного. Что-то приятное здесь, что-то — там, но домой, так сказать, писать не о чем.

Он сразу же обращает внимание на мою улыбку.

— Ты хочешь сказать, что нашу драгоценную ведущую секс-колонки могут у нас отнять?

— «Отнять» — это несколько преждевременно, но я могу двинуться в этом направлении.

— Что ж, не оставляй колонку. Обзаведение спутником жизни — не причина для потери того, что так хорошо у тебя получается.

— Чего — того? — спрашиваю я, игриво подняв бровь.

— Ты никогда не изменишься, — говорит он, — но я имел в виду журналистику.

— Уж конечно, — дразню я Брайана.

— Ха-ха, — саркастически откликается он.

— Так ты уже подумал, чем будешь заниматься этим летом? — интересуюсь я.

— Мне предстоит практика в «Уолл-стрит джорнал», — с гордостью отвечает он.

— Правда? Это потрясающе!

— Да, я очень волнуюсь. Иду на деловую тематику, о которой ничего не знаю, так что немного страшно.

— Научишься. Тебе всегда это удавалось.

— Надеюсь, что никого не разочарую. А ты знаешь, что будешь делать?

— Нет. Еще не думала об этом. Я столько пахала и…

— Любо-о-овь, — дразнит он меня.

Я пропускаю это мимо ушей.

— Кстати, о разочарованиях. Где Мелвин? — спрашиваю я.

— Понятия не имею, правда, — говорит Брайан, признавая одно из своих редких упущений в управлении газетой. — В последнее время он как-то странно себя ведет. Я почти не вижу его во время сдачи «Ньюс», и он постоянно как будто бы нервничает. Не знаешь, что там у него стряслось?

— Нет, не знаю. Мы практически не общаемся.

— Тебе следует с ним поговорить, — серьезно заявляет Брайан. — Мне кажется, он по тебе скучает. Кроме того, ты так давно его знаешь. Нет смысла рушить дружбу из-за того, что бедный парень родился недотепой. В любом случае, он так откровенно в тебя влюблен, что это смешно.

— Это всего лишь старый школьный роман, — отвечаю я, — ничего серьезного.

— Как скажешь, — сомневается он.

— Но все равно, надо пойти посмотреть, не пришел ли он. Рада была повидаться.

— Я тоже. — Брайан со своим обычным усердием возвращается к работе.

Я спешу вниз, в отсек Мелвина, и — какой сюрприз! — его все еще нет. Я решаю, воспользовавшись задержкой Мелвина, проверить свою почту на его компьютере. Возможно, мой Почтальон написал мне за последние несколько часов.

Честно скажу, не знаю, как Лиза умудряется крутить сразу с двумя. Лично мне более чем достаточно одного реального мужчины и одного — из кибер-пространства.

Интернет у Мелвина открыт, поэтому я оказываюсь на уже выведенной странице. По крайней мере ясно, что ушел он ненадолго и вскоре должен вернуться. Я начинаю впечатывать в строчку адресов свой адрес. И когда уже собираюсь нажать на «ввод», бросаю взгляд на страницу, открытую Мелвином.

Я ахаю. Господи! Этого не может быть. Нет, нет, нет!

С экрана монитора на меня смотрит страница знаменитого YaleMale05.

Я оглядываюсь, не смотрит ли кто и не появился ли вдруг из-за угла Мелвин. Никому нет до меня дела, все слишком заняты надвигающимися крайними сроками сдачи материалов.

Я «прокручиваю» содержимое почтового ящика Мелвина. Это все мои письма. Вот — про Веронику. Самое первое, которое я написала. Просто приветы, отправленные в течение дня. Ссылки на смешные статьи — даже на ту, про пингвинов-геев из зоопарка в Бронксе. Писем тридцать. Но в графе «от кого» фигурирует только мое имя. На этот электронный адрес больше никто Мелвину не пишет. Он открыл его специально для меня. Подумать только, и это все длится много месяцев, месяцев, — а я и понятия не имела.

У меня перехватывает дыхание. Мелвин? Ну почему это должен быть Мелвин? Почему на нашем свидании он вел себя как последний придурок? Что происходит? Я его не понимаю. Он обманул мое доверие, присылая мне письма инкогнито. Мои глаза наполняются слезами, отчасти от разочарования, отчасти от потрясения. Я пытаюсь загнать их назад, не желаю плакать. Особенно прилюдно.

Я чувствую, что позади меня кто-то стоит. Оборачиваюсь и вижу Мелвина, на его лице выражение неподдельного ужаса.

— Хлоя, — тихо произносит он, — я могу объяснить.

— Зачем? — спрашиваю я. Это все, что мне удается выговорить.

Мне нужно выбраться отсюда. Нужно выбраться отсюда немедленно. Мне нужно переварить информацию. Я приказываю себе не устраивать сцен. Не терять контроля. Встаю, беру сумку, и все ее содержимое, как назло, сыплется под стол.

Встав на четвереньки, я подбираю ручки, жевательную резинку, сигареты и конспекты. Я чувствую себя униженной и беззащитной.

— Хлоя, подожди. Пожалуйста, подожди, — говорит Мелвин, снимая очки и протирая усталые глаза. У него очень печальный и виноватый вид, но я думаю только о том, какой же он негодяй.

Закончив собирать свои вещи, я хватаю сумку и иду прочь. Мелвин идет следом. Я сбегаю вниз по круговой лестнице мимо офиса издателя и мимо репортерской. Толкаю тяжелую деревянную дверь и выскакиваю на улицу. Холодный ветер ударяет мне в лицо и быстро высушивает слезы, которым удалось-таки выкатиться из глаз.

Мелвин не отстает, но я не останавливаюсь и не оглядываюсь. Я удаляюсь от «Дейли». Я слышу за собой его шаги и ускоряю ход. Он тоже ускоряет.

Когда мы достигаем колледжа Тимоти Дуайта, я оборачиваюсь к Мелвину. У меня такое ощущение, что человек из моих фантазий лежит передо мной на земле с кишками наружу, словно раздавленный в автокатастрофе.

— Знаешь, — ровно начинаю я, — я действительно пришла сегодня в газету, чтобы отредактировать материал, но еще я подумала: почему бы не помириться с Мелвином? Почему бы нам снова не стать друзьями? — Я проглатываю вставший в горле ком и напоминаю себе, что нужно держаться. — Я знаю тебя семь лет, и за это время ты много чего наворотил, но так мною играть? Вторгаться в мою личную жизнь? Как ты это объяснишь? Что, черт возьми, творится в твоей голове последние полгода? И сколько еще ты собирался разыгрывать этот спектакль?

Он пристально смотрит на меня, приоткрыв рот. Он готов ответить, но не знает, с чего начать.

— Хлоя, иначе ты не восприняла бы меня всерьез, — наконец медленно произносит он. — Я пытался, пытался на том свидании, но просто не знал, как с тобой разговаривать.

— Мелвин, что изменилось со школьных времен? Ничего. Я та же, что всегда.

— Нет, Хло, не та. Ну, в какой-то мере да. Теперь я понимаю, что ты не изменилась. Но кроме того, ты еще и ведущая секс-колонки, ты такая уверенная в себе, и все это вместе… я просто… ты никогда не принимала меня всерьез…

— Мелвин, — перебиваю я его.

— Подожди, — поднимает он руку, — подожди минутку. Пожалуйста. Но после нашего свидания я осознал, что ты не так уж изменилась. Конечно, ты стала старше и мудрее, но осталась все такой же забавной и остроумной. Ты интересуешься всем тем, чем интересовалась всегда. Литературой и… и… модой… и искусством… и я просто хотел сказать тебе, что понял тебя, но каждый раз, когда я пытался поговорить с тобой так, как всегда разговаривал, ты не давала мне этой возможности. Поэтому я решил стать тем, кто, как мне казалось, тебе понравился бы… таким, как парни, с которыми, я думал, тебе хотелось бы встречаться. Парни, которые ходят в «Жабу». Но тогда я увидел, что ты и этого не хочешь.

— Тогда ты решил вторгнуться в мою личную жизнь?

— Я не мог удержаться. Это был единственный способ заставить тебя снова со мной заговорить. Впустить меня к себе.

— А для чего ты стал писать отклики? Задолго до того, как мы начали переписываться?

— Чтобы поддержать тебя. Ты всегда отлично писала, но я знал, что ты остро реагируешь на критику и к постоянному критику отнеслась бы серьезно. Поэтому я и написал, что твои критики — всего лишь твои замаскированные поклонники. Помнишь? Помнишь то письмо?

— У меня болит голова. Я хочу домой. Мне нужно подумать, — говорю я, не желая отвечать и признаваться, что это письмо тогда в миллион раз улучшило мое настроение.

— Прости меня, Хло. Мне очень жаль. Мне так жаль.

— Но, Мелвин, Почтальон не был похож на тебя. Он не ты. Кто угодно, но не ты.

— Это я, — тихо говорит он. — Ты просто не хочешь меня разглядеть. И никогда не хотела.

— Мне пора. Не посылай мне больше писем. Просто оставь меня в покое, хорошо? Прошу тебя.

Он кивает и медленно уходит. Какое-то время я смотрю ему вслед. Он идет немного ссутулившись, держа в руке очки и медленно качая головой.

Теперь все становится на свои места. Шон Коннери. Отклик на мою отповедь в «ТК». Но все равно, концы никак не сходятся с концами.

Я не могу до конца осознать значение последних событий. Теперь мне еще труднее. Почтальон — это Мелвин. МЕЛВИН. Безмозглый Мелвин из школы. Но если он признал за мной возможность вырасти, почему я не могу ответить ему тем же? Почему не могу воспринять его всерьез? Неужели я так сильно его ранила, что рядом со мной он не может быть самим собой? Почти как я ни с кем не могу быть сама собой? До того, как появился Почтальон. А потом Колин.

Я тащусь в свою комнату в гораздо большем смущении, чем покидала ее этим утром. Свет у нас не горит, дома никого нет. Несколько секунд я сижу в темноте на диване, потом достаю из сумки сотовый.

Медленно набираю Лизин номер.

— Алло? — отвечает она после двух звонков.

— Привет, это я. Ни за что не поверишь в то, что случилось.

— Попробуй, — отвечает она.

— Почтальон — это Мелвин.

На том конце воцаряется тишина, потом Лиза кашляет.

— Извини, Хлоя, по-моему, мне снится странный сон. Что ты сказала?

— Я сказала, что Почтальон — это Мелвин. Мелвин — это YaleMale05.

— О! — Снова тишина на том конце.

— Лиза! Скажи что-нибудь. Что мне теперь делать? Как на это реагировать?

— Не знаю, — тихо отвечает она. Впервые на моей памяти Лиза произносит эти слова. Она всегда знает, что делать. Не всегда правильно, но знает.

— Так не пойдет. Мне нужна помощь, — в панике взываю я.

— Что ж, — медленно начинает Лиза, — мне кажется… — И она умолкает.

— ЛИЗА!

— Мне кажется, — снова начинает она, — ты всегда решала свои проблемы в письменной форме. Ты повзрослела, ведя свою колонку и, нравится тебе это или нет, переписываясь с Почтальоном… в смысле Мелвином. Может, тебе стоит…

— Написать?

— Написать, — подтверждает она. Я так и вижу, как она задумчиво кивает головой и рассеянно жует прядь волос.

Она желает мне удачи и отключается.

На протяжении целого года я вела секс-колонку и внезапно оказалась перед лицом чего-то более серьезного. Чего-то более значительного, чем секс. Я бы не назвала это любовью… но с появлением в моей жизни Почтальона и Колина произошло нечто, чего я никогда раньше не испытывала ни с одним мужчиной. Я рискнула — рискнула раскрыть свое истинное «я». Ту часть, которая анализирует и думает. Часть, не предназначенную для публики. Возможно, лучшую часть. Я обнажила лишь краешек правды, но это было гораздо труднее, чем снять любой предмет одежды. Я потеряла осторожность, и, в отличие от секса, это оказалось совсем не смешно.

Думая, что ему удастся завоевать мое сердце под чужой личиной, Мелвин помог мне раскрыться и позволил приобрести уверенность в том, что в один прекрасный день я, возможно, отдам кому-то свое сердце.

С этой мыслью я иду в свою комнату, закуриваю и «стираю» статью, которую написала для этой недели. По совету Лизы я начинаю писать нечто совершенно не похожее на все написанное мною до этого.

«Йель дейли ньюс»


Секс в большом городе Вязов

Хлоя Каррингтон


Какое отношение имеет к этому любовь?


Когда я ходила в детский сад, меня, единственную из девочек, допустили в клуб мальчиков, куда девчонок не брали. Но я не могла дождаться, когда пойду в начальную школу, потому что там все мальчики были умнее. И к тому же не занимались при всех онанизмом. В пятом классе я влюбилась в восьмиклассника, потому что он был выше любого из прыщавых мальчишек в моем классе — он, так сказать, стал моей высотой. Затем, в средних классах, я хотела только одного — оказаться в старших классах, чтобы, сидя на лужайках, курить, целоваться с парнями и ходить на свидания. Но не обязательно в таком порядке (дыхание курильщика — фу!). В старших классах я обнаружила, что у парней есть прыщи, а трава на лужайке колется.

Поэтому я с нетерпением ждала поступления в колледж, ведь все говорили мне: там я встречу человека, за которого выйду замуж. Я собиралась влюбиться.

Это было три года назад, и я до сих пор жду.

Но похоже, я вполне серьезно считала любовь и секс разными понятиями. Не было споров о любви, не было роз и романов. В Йеле мы закладываем профессиональный фундамент, но здесь нет специальности под названием «Я тебя люблю».

Что делает секс смешным, а любовь — нет? Про влюбленных не рассказывают анекдотов в отличие от людей, занимающихся сексом. Значит, любовь слишком глубоко проникает в сердце? Неужели мы действительно сделали немыслимое и отделили для себя секс от любви, чтобы почти совсем не смешивать их в жизни? Неужели три кролика в клетке занимаются только сексом? Неужели они никогда не влюбляются?

С людьми, которые нам нравятся по-настоящему, мы не спешим вступать в сексуальные отношения — по крайней мере в начале. И не повторяем по сто раз: «Я тебя люблю». Нам приходится ждать, пока мы абсолютно в этом не убедимся. Страховым компаниям следует начать страховать любовь: если ничего не выйдет, вы получаете компенсацию. Оформите страховку на любовь в начале отношений, когда вы полагаете, что все будет серьезно. Десять баксов в месяц — и, если вы его любите, а он просто любит проводить с вами время, — наступает страховой случай. Ваш страховой агент найдет вам кого-нибудь другого, кто ответит взаимностью на глубочайшие чувства, которые способен проявить человек. Нет, правда, отличная идея.

И секс, и любовь делают нас уязвимыми, а в уязвимости нет ничего смешного. Однако это совсем другая уязвимость. Поэтому сердце у нас внутри, а половые органы снаружи. Нагота физическая и нагота эмоциональная — две совершенно разные вещи.

Нагота по сути своей взывает к юмору. Тело, разумеется, красиво, но остается только удивляться тому, что мы проделываем с нашими телами в постели. Как насчет позиции «шестьдесят девять»? От нее можно было бы совсем отказаться. В этой позе ваш партнер предстает перед вами в самом неприглядном виде.

Далее. То, что мы говорим в постели, — кошмарно. А звуки, которые мы издаем… Вы когда-нибудь слышали, как ваш сосед по комнате занимается сексом? Делается просто неловко.

Наши фетиши смехотворны. Существуют журналы, полностью посвященные сексу. Как заниматься сексом, где им заниматься и с кем. Секс полон странных деталей, которые делают его глупым. Любовь тоже заставляет нас вести себя глупо, но не заставляет нас лаять по-собачьи или пользоваться хлыстом. В смысле… ну, если вы так делаете.

В своей последней колонке в этом году я не собираюсь поднимать глубокие философские вопросы или даже просить вас заглянуть в свои души — чтобы извлечь оттуда что-нибудь оригинальное, заново что-то открыть для себя… Я не прошу вас выйти на улицу, найти свою единственную и поведать ей самую сокровенную, самую страшную тайну — сказать, что — ах! — вы в нее ВЛЮБЛЕНЫ. (А это страшная тайна — поверьте мне.)

Я всего лишь прошу, чтобы каждый раз, когда вы ложитесь с кем-то в постель, или собираетесь лечь с кем-то в постель, или надеетесь лечь с кем-то в постель, вы подумали о любви. И когда вы ее обретете, сообщите мне, как именно вам удалось это сделать. Возможно, вы немного просветите нас насчет того, что делает человека тем самым единственным. Кроме того, расскажите нам о сексе. Возможно, будет интересно узнать, что происходит, когда секс и любовь встречаются на полпути.

Но с другой стороны, я, возможно, слишком уж усердствую, потому что, пока я сижу тут и пишу эту заключительную колонку, Жирный Джо уже вышел в эфир и в настоящее время спрашивает меня: «Какое отношение имеет любовь к небольшой разминке втроем?»

Не знаю, Джо. А какое отношение должна иметь любовь к небольшой разминке втроем?

Желаю хорошо провести лето, Йель. Надеюсь, мы продолжим наши длительные и исключительно физические отношения в будущем году. И кто знает, может, этим летом я влюблюсь.

Загрузка...