Понедельник. Дзинь. Дзи-инь. Дзи-и-инь. Контакт с моим будильником, как и с моей матерью, с каждым разом раздражает меня все больше. Я тянусь, чтобы ударом заставить его замолчать (чего я никогда не сделаю по отношению к маме), и попадаю рукой в пепельницу, стоящую рядом с кроватью. ЧЕРТ. К ладони прилипают окурки. Я ударяю по ней еще раз.
Дзи-и-и-инь.
— Может, заткнешься? — говорю я, со злостью глядя на часы.
— Хлоя, твой будильник… опять, — произносит, повернувшись на своей кровати ко мне лицом, Бонни, моя милая, необщительная, лишенная секса соседка по комнате.
— Извини, — кротко отзываюсь я.
— Это повторяется каждый день, — сурово произносит она. Слишком сурово для нее, должна я добавить.
— Извини!
ДЗИ-И-И-И-ИНЬ. Громче, что ли, сделался?
— Черт побери, Хлоя! Выключи его! Я могу спать еще два часа.
В семье Бонни Джонсон шесть человек, родом она из милого провинциального Мэриленда — идеального места для проживания верхушки среднего класса. Ее расписание идеально. Ее средний балл (почти) идеален. Она из тех студентов, которые проходят летнюю практику в октябре и каждый день находят время, чтобы пробежать пять миль, да к тому же еще и учат детей в школах города. Мы живем в одной комнате с первого курса, в основном потому, что сдержанно симпатизируем друг другу, а также потому, что каждый год я говорю себе: если я буду жить с Бонни, она положительно на меня повлияет. Я убеждаю себя, что каким-то чудом перейму ее феноменальную усидчивость. Но по-видимому, этого не происходит. Я полюбила Бонни за то, что она придерживала мне волосы, когда я блевала всю первую неделю первого курса. Она всегда все понимает.
Собрав все силы, которые смогла набрать за три часа сна, я наношу будильнику последний удар. Попадаю в цель, и он, упав, замолкает.
В этом году я решила пройти интенсивный курс итальянского языка, и занятия начинаются каждый день в восемь тридцать утра. Наверное, я слишком сосредоточилась на «итальянском» и почти совсем не обратила внимания на время. Итальянский — это так изысканно, думала я. Я поеду в Европу и впишусь в эту толпу темноволосых сексуальных людей.
Что ж, оказывается, в Европу я не еду и по-прежнему считаю, что «Прада» по-итальянски означает «туфли». Кроме того, восемь тридцать не имеет ничего общего с сексуальностью. Я глубже зарываюсь в теплую постель, боясь поднять глаза и встретиться с неподвижным взглядом Бонни. Для человека с такой скудной личной жизнью она очень неблагодарна: ведь я обеспечиваю ей хоть какие-то развлечения.
Еще пять минут, говорю я себе…
Через полчаса я сажусь в постели и смотрю на ненавистный будильник. «Восемь пятнадцать, — самодовольно говорит он. — Надо было послушаться меня с первого раза».
Иди ты, будильник, куда подальше.
Я опаздываю. Я опаздываю. Я чудовищно опаздываю! О, и в качестве бонуса, я забываю вытереть руки после попадания в пепельницу, поэтому моя кровать, простыни, мое лицо — все в черных полосах и воняют, как помещение «Жабы».
Туалетная вода «Жаба» — не тот аромат, за которым будут давиться в «Барнисе». Уж вы мне поверьте.
Вскочив с кровати, я несусь в душ. Я одна из тех немногих обитателей кампуса, которые никуда не могут пойти, не приняв душ. Мои подруги не понимают этого моего пунктика, но у большинства из них свои заморочки. Когда у меня будет приятель, я тоже не стану принимать душ. Но сейчас… А вдруг любовь всей моей жизни пойдет по Колледж-стрит, а я промчусь мимо него по дороге на занятия, оставив после себя шлейф кислого запаха тела? Это будет, мягко говоря, ужасно. Вместо этого я должна стремительно, но грациозно пройти мимо, источая сладкий, но не резкий аромат «Марк Джекобс для женщин» (мой фирменный запах). Именно так привлекают внимание потенциальной любви-на-всю-жизнь.
Я хватаю с крючка на двери полотенце, торопливо обертываю его вокруг своего тела — «необходимо сбросить пять фунтов, согласна, можно и десять» — и несусь по коридору в ванную.
Может, этот день окажется более удачным, думаю я. Но, как видно, я хочу слишком многого. Обе душевые кабинки заняты (что совсем неудивительно — их всего две на восемнадцать человек), а в туалете стоит характерный запах только что исторгнутых продуктов жизнедеятельности человека. Пользование удобствами совместно с лицами противоположного пола приводит иногда к омерзительным результатам. Сегодня это вылилось как в чарующий аромат, которым веет из кабинки номер один, так и в клочья волос в раковине, бывших, вероятно, частью чьей-то бороды (я надеюсь, что к той странной девице Наталии, которая тоже живет в нашем отсеке, это не относится, хотя все возможно).
— Нельзя ли побыстрее? — кричу я, стараясь перекрыть шум льющейся воды.
— Спокойно, Хло! — доносится ответ. Это Горячий Роб.
Ну, это утро обещает хотя бы одно приятное зрелище.
— Давай, давай, давай. Я опаздываю!
— По-моему, ты всегда опаздываешь.
— Я из Нью-Йорка. Ты у меня узнаешь, что опаздывать — страшно модно!
Он выключает воду и выходит, абсолютно голый, мокрый и, должна добавить, с хорошей эрекцией.
— Вообще-то, Роб, об этом ты должен заботиться в душе, — замечаю я, указывая на его «дружка». Хотя, честно говоря, не знакома с правилами мастурбации в общественных душевых.
— Я думал, ты мне поможешь, — говорит он улыбаясь.
— Я спешу.
— Я тоже.
— Катись отсюда, — бормочу я, краснея.
— Не вопрос.
Он ухмыляется и вразвалочку покидает ванную, явно очень довольный собой и своим каменным членом. Должна признаться, что зрелище мне понравилось, хотя Горячего Роба я видела обнаженным не один раз.
Впервые это произошло в день заселения на первом курсе — вероятно, это были самые напряженные сутки в моей жизни.
Как только мои родители удалились (а под словом «удалились» я подразумеваю, что я вытолкала их и загнала пинками в машину), а я познакомилась с Бонни, мы с ней отправились бродить по коридору в поисках новых друзей. Нас занесло в комнату Горячего Роба и Активиста Адама, и, никого вначале не увидев, мы распахнули дверь в спальню. Там находился совершенно голый Роб, вешавший над кроватью постер с изображением Анны Курниковой. Активист Адам еще не приехал, потому что все лето работал на органической ферме в Тоскане и его рейс задерживался. Бонни чуть не закричала, когда Роб протянул ей руку для приветствия, но справилась с собой, и теперь его голый вид совсем не кажется нам странным.
Я прыгаю в душ и включаю водонепроницаемый радиоприемник, установленный Альфредом, помощником дежурного с нашего этажа, после того, как я пообещала поместить в своей колонке статью под названием «Помощники дежурного — лучшие любовники». Насколько мне известно, помощникам дежурных требуется всевозможная помощь, а я рада быть полезной.
Настраиваю радио на частоту 107,3. Я считаю, что утренние программы могут быть хорошим источником информации, и этот выпуск не стал исключением.
По сведениям всегда надежной 107,3, несколько дней назад в аэропорту Нью-Йорка была задержана женщина с подозрительным багажом. Ее чемодан, как ей сказали, вибрирует, а потому необходимо вмешательство службы безопасности. Слегка смутившись, женщина пыталась объяснить охраннику, что причиной является спрятанный в чемодане… м-м-м… вибратор.
Сотрудник, не желая рисковать, настоял на том, чтобы она открыла чемодан, и лично проверил его содержимое. И действительно, под несколькими футболками и парой туфель он обнаружил сильный источник вибрации. Женщина же, униженная и раздосадованная, решила, что единственным достойным ответом станет подача в суд на авиакомпанию и требование компенсации за моральный ущерб!
Завершая макияж, я все еще размышляю о достоинствах вибратора и очевидных неприятностях открытого слушания в суде. Присяжные по-прежнему ничего не решили. К сожалению, у меня нет времени, чтобы прийти к какому-либо серьезному решению, потому что часы сообщают мне: «Восемь тридцать две. Ты опаздываешь, ты опаздываешь на очень важное свидание».
Когда через семь минут двенадцать секунд я, опоздав на девять минут, наконец проскальзываю в аудиторию в Харкнесс-Холле, где мы занимаемся итальянским, меня приветствует наша преподавательница Ракелла и второй ледяной взгляд за это утро.
Я сажусь на единственное свободное место — рядом с Джорданом, парнем, рядом с которым никто не хочет сидеть. Он не плохой мальчик, просто от него отвратительно пахнет. Кроме того, он имеет обыкновение очень близко наклоняться, чтобы задать вопрос. Я постоянно предлагаю ему «Тик-так», от которого он постоянно отказывается, потому что он диабетик.
Джордан улыбается мне. Я улыбаюсь в ответ.
Ракелла все еще кипит. Я опаздываю на каждое занятие по итальянскому, которое, по случайному совпадению, бывает каждый будний день.
— Хлоя, — низким голосом произносит она.
— А, да? В смысле, si[11]?
— Siete in ritardo![12]
— Si, — отвечаю я, энергично кивая и надеясь, что вид у меня сокрушенный.
— Ancora[13], — холодно добавляет она.
— Si, — повторяю я, протягивая домашнюю работу.
Я хотя бы в какой-то мере могу искупить свою вину. Я очень щепетильна насчет домашних заданий. Конечно, они делаются в четыре часа утра, но всегда делаются.
— Grazie[14], — говорит преподавательница, забирает листки, быстро их пробегает и одобрительно кивает.
— Не волнуйся, — шепчет Джордан, наклоняясь ко мне.
— Спасибо, — отодвигаюсь я, пытаясь не дышать. Что этот парень ест на завтрак? Корм для рыб? Моя подруга (и время от времени соучастница преступлений) Вероника с ухмылкой смотрит на меня через круглый стол, чувствуя мой дискомфорт.
Джордан думает, что она заигрывает с ним, и подмигивает.
Кто же в наше время подмигивает девушкам? Мне кажется, что это очень характерно для пятидесятых годов — как в фильме «Бунтарь без цели»[15]. Джордан же скорее персонаж «Мести придурков» восьмидесятых.
— Как думаешь, я ей нравлюсь? — спрашивает он.
— «Тик-так»? — с надеждой отзываюсь я.
— Это из-за диабета. Я же тебе говорил! — сердито отвечает он.
— Извини. — Когда же найдут лекарство от диабета?
Остаток занятия мы проводим, спрягая глаголы и отвечая на ломаном итальянском на вопросы Ракеллы о том, как провели выходные.
Проходит, кажется, целая вечность, и вот часы наконец показывают десять тридцать.
Я вскакиваю со стула и направляюсь к двери, когда Ракелла еще выкрикивает нам задание на завтра.
Каждый день после итальянского мы с Вероникой идем в «Аттикас» (который мы с ней называем «Аттикус», потому что в таком виде это звучит более по-итальянски) — книжный магазин-кафе, где предлагают лучший хлеб на всей территории от Парижа (или по крайней мере от Нью-Йорка). Остаток утра мы проводим, заправляясь кофе и размышляя над заданием по итальянскому или над другими заданиями, которые мучат нас на данной неделе. Еда в «Аттикусе» — это мой первый ленч (когда ты посещаешь занятия, которые начинаются в 8.30, требуется два ленча), и мы на пару с Вероникой съедаем фантастический домашний салат с дижонской горчицей и две полные корзинки того самого хлеба, макая его в соус.
Вероника относится к тому типу девушек, которые просто источают чувственность. Она не потрясающе красивая или худая, но очень сексуальная. У нее грудной смех. Она неизменно красит губы красной помадой (даже когда надевает тренировочный костюм), и всегда — блестящей. Задавая вопрос, она изгибает идеально выщипанную бровь и смотрит на тебя пытливым взглядом. Когда она хочет казаться невинной, то широко раскрывает глаза и смотрит на тебя из-под густых темных ресниц. Но всем известно, что под ее черным кружевным лифчиком «Уандербра» не осталось ни унции невинности.
Мужчины ее боготворят. Они добиваются ее. Она входит в бар, и чувственность выплескивается из нее, как лава из вулкана. Она знает о сексе все. Она знает все и о вибраторах. Должна знать.
Поэтому мне кажется, что я вполне могу задать ей очень неприличный вопрос про вибратор.
— И у тебя… м-м-м… он есть? — застенчиво спрашиваю я с набитым хлебом ртом.
— Разумеется, дорогая. (Ах да, еще Вероника всех называет «дорогая». Это очень раздражает.)
— Правда? — изумленно переспрашиваю я. Мне казалось, что с мужиками у нее все в порядке. Зачем ей еще и вибратор?
— Угу, — отвечает она. Она уже теряет интерес к данной теме, устремляя взгляд на нашего официанта Сэма (с ним, между прочим, она спала, и поэтому каждую пятницу мы получаем салаты бесплатно). — А у тебя нет? — спрашивает она, поднимая бровь.
— Э-э… не-е-ет, — отвечаю я.
— Что ты делаешь после бранча? — спрашивает она так быстро, словно произносит одно слово.
Ох, черт, она собирается купить мне вибратор! Я, правда, не знаю, готова ли я к такому шагу. В том смысле, что это кажется мне слишком серьезным делом. Я соображаю. Может, просто не брать его с собой в поездки за границу?
— Ну… — начинаю я.
— Потому что, дорогая, мы должны его тебе купить.
Какой сюрприз!
Съев две буханки хлеба, выкурив по две сигареты и потратив на это двадцать шесть минут, мы с Вероникой стоим перед огромной красной вывеской «НЮ-ХЕЙВЕН КНИГИ И ВИДЕО». Зачем делать ее красной? Это же так бросается в глаза: «Привет, мы торгуем порнографией. А как вас зовут?»
Вероника тушит свою сигарету о стену здания и смотрит на меня.
— Готова? — спрашивает она.
Я киваю. Конечно, я готова, говорю я себе. Это моя возможность покончить с одиночеством и привычкой валяться в постели с куском пиццы и ведерком мороженого. Я стану смелой, мудрой и опытной в сексе, как Вероника. У меня будет вибратор. Я буду пользоваться своим вибратором. Ну и что, что у меня нет друга! У меня есть вибратор, а это о многом говорит.
О чем именно это говорит, я точно не знаю.
Вероника толкает дверь и входит в магазин, покачивая бедрами в манере, позаимствованной у Бейонс Ноулз.
Мне становится интересно, есть ли у Бейонс Ноулз вибратор.
Оказавшись в магазине, мы проходим мимо бесконечных стендов с DVD. Висят фотографии, на которых люди из этих «фильмов» вытворяют такое, что не подобает делать даже у себя дома. Даже если ты лилипут, а пятеро остальных — последние люди на нашей планете.
Вероника бросает взгляд через плечо и подмигивает мне.
Наконец мы доходим до отдела секс-игрушек. Передо мной висит столько искусственных пенисов, сколько я не видела за всю свою жизнь. Не то чтобы я видела так уж много искусственных пенисов, но вы понимаете, о чем я. Здесь представлены все виды вибраторов: большие, маленькие, тонкие, толстые… еще более толстые. Я обвожу глазами стену, пытаясь определить, какой подойдет мне. У Вероники такой вид, будто она на небесах. Она хватает с полок разные модели и машет ими у меня перед носом.
— Как тебе этот? — спрашивает она.
Я качаю головой. Он называется «Водонепроницаемый компаньон для удовольствий», имеет длину десять дюймов и покрыт блестящим фиолетовым лаком. Я никогда не смогу серьезно относиться к вибратору, если он будет похож на принадлежность Барби — рок-звезды.
— Точно? — не отстает Вероника. — У меня розовый, это так… чудесно, — с придыханием произносит она.
— Да, мне кажется, что это не совсем… м-м-м… мой стиль, понимаешь? — мямлю я.
— Ладно, — говорит она, безразлично пожимая плечами и уже осматривая полки в поисках следующего экземпляра.
Я отхожу от Вероники, слегка подавленная ее опытностью. Мне кажется, что я сама гораздо быстрее нашла бы себе компаньона для удовольствий.
«Мой первый вибратор» выглядит занятно. Он разработан для новичков. Размер его — два дюйма, что приводит меня к заключению: первый вибратор приобретают лет в пятнадцать.
Я прохожу дальше между полок, мимо «Сияния в темноте» и «Рапсодии — желатиново-резиновой истории» (очень литературно!). Я пренебрегаю «Вибрирующей ручкой» (слишком обыденно) и «Мач Х20 Пробом» (напоминает боевик с участием Арнольда Шварценеггера).
Внезапно ко мне бежит Вероника.
— Я нашла его! — восклицает она. — Он идеальный! — говорит она, взволнованно протягивая мне вибратор. Ее губы складываются в идеальную блестящую улыбку.
Я нехотя перевожу взгляд на базовую модель из «Классической девичьей коллекции». Элегантный, почти белый, он прекрасно сочетается с отделкой моей комнаты, к тому же на упаковке нет фотографий голых женщин, более худых, чем я, или с более красивой грудью. И цена умеренная — всего-то десять долларов девяносто девять центов.
Я в восторге.
Я думаю.
— Ну, Хло? Что скажешь?
— Он… вроде бы… ничего…
Я все же не юбку покупаю. Поэтому слова вроде: «Да, думаю, он будет отлично смотреться с моей новой розовой блузкой» или «Я уверена, что с ним все обратят на меня внимание», — кажутся мне неуместными.
— Наверное, мой клитор его оценит, — произношу я.
Вероника смотрит на меня с легкой тревогой.
— Странная ты какая-то.
Я краснею.
Мы идем к кассе, и жирный кассир выбивает чек и подмигивает мне. ОТЛИЧНО. Меня начинает подташнивать. (А еще я начинаю чувствовать себя немного опасной.)
Я готова бросить вызов целому миру. Кому нужен бойфренд, когда у тебя есть вибратор из «Классической девичьей коллекции»?
Ответ не обязателен.
Попрощавшись с Вероникой, я иду домой, нервничая все больше. Мне просто нужно преодолеть свой страх, опробовав эту штуковину. Единственное, чего нам следует бояться, — это сам страх… верно?
Я поднимаюсь по лестнице на третий этаж, где находятся наши комнаты, и окидываю взглядом коридор. Не хочу, чтобы кто-нибудь помешал мне в момент триумфа (или что уж там получится). Я уверена, что Бонни творит какое-нибудь добро для человечества, поэтому наши комнаты в полном моем распоряжении. Я отпираю дверь и плотно закрываю ее за собой, отодвинув вешалку, которой мы придерживаем открытую дверь, чтобы посетителям не приходилось стучать. Сегодня она мне без надобности. Начинаем эксперимент!
Я достаю мой новенький вибратор. Предмет из «Классической девичьей коллекции», который казался вполне уместным в «Нью-Хейвен Книги и Видео», внезапно кажется каким-то чужим и совсем не смешным. Я ставлю его на свой стол и, сев на кровать, разглядываю.
— Здравствуй, вибратор, — говорю я.
Он стоит. Как прикажете завязывать доверительные отношения с этим неодушевленным куском пластика с батарейкой внутри? По крайней мере он вибрирует со скоростью 60 колебаний в минуту, чего никакой настоящий пенис точно сделать не сможет.
Один — ноль в пользу мистера В.
— Как поживаете, мистер В? — спрашиваю я. Звучит не очень. Вы не трахаетесь с людьми, к которым обращаетесь официально. — Как дела, В?
Ну, уже лучше. Но подобная беседа никуда не ведет. Макс хоть отвечал на мои вопросы. Этот же просто стоит и таращится на меня.
У меня появляется план.
Ладно, если я собираюсь это сделать, я должна сделать это правильно. Я должна уметь стильно пользоваться своим вибратором. Или, по-итальянски, abbondaza di stile.
Я надеваю свою единственную ночную рубашку. Голубой атлас со светло-зеленой отделкой выглядит соблазнительно, но не вульгарно. Выключаю свет и зажигаю ароматические свечи. Ладно, обстановка немного улучшается.
Я беру вибратор и ложусь на кровать. Кручу его в руках и рассматриваю. Объект этот меня не привлекает, но я могу попробовать.
Я закрываю глаза и включаю его. БЗ-З-З-З. Звук похож на сигнал моего будильника, и сам он довольно мощный. По правде говоря, все мое тело содрогается от интенсивной вибрации, а ведь я просто держу его в руке. Я переключаю скорость, и он негромко жужжит.
Бз-бз-бз.
Теперь он говорит больше, чем большинство парней, с которыми у меня были интимные отношения. Вот только, к сожалению, у него нет ни пульса, ни чего-нибудь другого настоящего.
Внезапно меня охватывает паника. Сердце бьется быстро, я покрываюсь испариной, но не как во время секса. Скорее как на экзамене, когда под мышками делается горячо и кажется, что сейчас упадешь в обморок. Боюсь, я потеряю сознание, испытывая этот вибратор.
Может, если я начну медленнее, все получится. По-видимому, с вибратором разогревающие ласки приходится пропускать, поэтому я просто попривыкну к нему.
Я прикладываю вибратор к бедру. И взрываюсь хохотом. Мне щекотно. Кто же знал, что это так забавно? Я проделываю это снова, на этот раз стараясь сохранить серьезное выражение лица. Но все равно щекотно! Очень.
Мой смех разносится, наверное, по всему коридору. Истерически хохоча, я катаюсь по кровати — отчасти от смущения, отчасти потому, что меня не щекотали уже лет шесть.
Я прикладываю вибратор к затылку. Хм, приятно. Хорошая массажная техника. Замечательно снимает стресс. Возможно, я смогу забыть о сексуальной стороне данного предмета и использовать его во время каникул для снятия болей в суставах — от сидения за компьютером. Вложение в размере почти одиннадцати долларов оказалось не напрасным. Я принимаю решение подарить такой же своей матери на Хануку.
Эй, постой, говорю я себе. Ведущая секс-колонки, не способная использовать вибратор? Это как адвокат, не умеющий лгать. Шеф-повар, не умеющий резать. Я обманщица. Шарлатанка!
Я должна попытаться еще раз. Сейчас я это сделаю. И я сделаю это как надо. Я перевожу вибратор на максимальный режим и с решительным, как я надеюсь, видом сую его под рубашку.
И вдруг слышу, как в замке поворачивается ключ, и дверь в мою комнату распахивается прежде, чем я успеваю отреагировать (не говоря уже о том, чтобы включить мою «Классическую девичью» штучку). На пороге стоят Бонни и Джина, семилетняя девочка, с которой та занимается по понедельникам. Черт!
— А это моя комната… — говорит Бонни и умолкает, и они вдвоем таращатся на меня.
Я подскакиваю на двести футов.
Даже на две тысячи.
В смысле, готова умереть.
— Здравствуй, Хлоя, — произносит Бонни со всей сдержанностью, на какую сейчас способна.
Джина просто смотрит на меня. Я краснею как помидор. Может, даже делаюсь багровой.
— Почему ты носишь такое красивое платье в темноте? — спрашивает Джина.
Бонни выжидающе смотрит на меня, как бы говоря: «Я на этот вопрос отвечать не собираюсь».
— Я участвую в спектакле, — лгу я. Что это за ложь?
— Правда?
— Да, — говорю я более уверенно.
— А зачем ты в темноте?
— Потому что спектакли разыгрывают в темноте, — отвечаю я (гы).
— О!
Хорошо. Джина, похоже, удовлетворена. Бонни, похоже, нет.
Наиболее подходящим словом для описания ее состояния будет, пожалуй, ярость.
О чем я думала? В любом случае мне не следовало пользоваться вибратором днем. Я должна была читать, например. Или писать доклад на двадцать страниц о Гомере, Данте и Вергилии, который нужно сдать на следующей неделе.
— А это что за игрушка? — внезапно спрашивает Джина.
— Ах, эта? — говорю я, поднимая вибратор. Он все еще работает. Я быстро его выключаю.
— Да, — поддерживает Бонни, — что это за игрушка?
Насколько я могу судить, Бонни, возможно, действительно не знает, что это такое.
— Это возбудитель шума.
— Покажи мне, — просит Джина.
Я снова его включаю. Он трясется и жужжит.
— Не очень интересная игрушка.
— Согласна, — отвечаю я, запихивая мистера В под одеяло.
Прежде чем Джина успевает задать следующий вопрос, Бонни приходит мне на выручку (наконец-то!).
— Мы сейчас уходим. А когда я вернусь, возможно, нам придется поговорить, — негромко говорит она, обращаясь ко мне.
Хорошо, мамочка. Если уж Бонни начала говорить материнским тоном, мне несдобровать. Она старшая из четырех детей, поэтому пользовалась этим тоном много лет.
Я лишь робко киваю.
— Я собираюсь отвезти Джину домой. Никуда не уходи, — с угрозой добавляет она.
Минут через двадцать Бонни появляется в нашей комнате. Я переоделась в спортивный костюм и сижу на кровати, ожидая выволочки.
— Ты ненормальная.
Мне очень неловко.
— Нет, — возмущенно отвечаю я.
— Во-первых, сейчас три часа дня, ты в ночной рубашке и пользуешься вибрато…
— Вообще-то я им не пользовалась, — перебиваю я.
— И что же ты делала? Разговаривала с ним?
Я не хочу говорить, что так и было, поэтому молчу.
— Когда ты купила эту вещь?
— Сегодня. Вместе с Вероникой.
— Само собой, с кем же еще, — фыркает Бонни.
Бонни не большая поклонница Вероники. Она считает, что Вероника слишком слащава и поверхностна, чтобы быть искренней. Возможно, она права.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Хлоя, ты могла хотя бы повесить на дверь табличку «Стучите». А если бы мы с Джиной вошли на пять минут позже? И она увидела бы, как ты им пользуешься? Что я должна была бы ей сказать? А главное, что я должна была бы сказать ее родителям?
— Я… м-м-м… я… — заикаюсь я.
— Я потрясена. Просто в голове не укладывается, — говорит она, качая головой.
— Что ты хочешь от меня услышать? — отвечаю я. — Извини. Что еще сказать — не знаю. И откуда я могла знать, что ты приведешь сюда Джину? Тебе не кажется, что ты должна была предупредить меня?
— Нет, это ты должна была меня предупредить.
— Ну, могла бы постучать, поскольку дверь была заперта.
— В свою собственную комнату?
— Да.
— Не смеши меня, — говорит Бонни, качая головой.
Она настолько смущена, что даже не может смотреть мне в глаза. Я рада, потому что мне тоже здорово не по себе. Бонни подходит к своей кровати и принимается разворачивать и снова складывать одежду.
Я молча смотрю на нее. Терпеть не могу, когда она так нервничает. Да, неприятно, что они с Джиной вошли, но мне жаль, что она не проявляет понимания. Кроме того, я пыталась воспользоваться вибратором. Неужели одного этого унижения недостаточно, чтобы еще выслушивать лекцию?
— Послушай, мне надо идти, — говорит Бонни, бросив быстрый взгляд на свои часы. Она сует книги в сумку, по-прежнему отказываясь встретиться со мной взглядом.
— Хорошо, — отзываюсь я, радуясь, что она уходит. — Извини, — тихо говорю я. Права я или нет, но я терпеть не могу, когда кто-то на меня злится. Особенно Бонни.
Еще не готовая простить, она пропускает мои слова мимо ушей.
— Прекрасно. Что ж, пока, — говорю я, заполняя молчание.
— Пока, — отвечает Бонни, вешая сумку на плечо и выходя из комнаты. Она хлопает дверью, оставив меня наедине с моими мыслями и моим вибратором.
Я подхожу к полке, заставленной книгами, скопившимися у меня за прошедшие годы; к некоторым из них я даже не прикасалась, но написала о них длинные рефераты. Я вытаскиваю «Анну Каренину», верчу в руках, открываю и читаю несколько страниц. Иные люди тщательно изучают Библию, выбирая из нее отрывки в надежде обрести смысл жизни. Я же в поисках мудрости прибегаю к «Анне Карениной». Если бы я могла писать, как Толстой, или, скажем, понимать мир, как он, все было бы немного иначе.
Сегодня я натыкаюсь на такие слова: «Степан Аркадьич был человек правдивый в отношении к себе самому».
Интересно, а каким он был по отношению к другим людям?
Я возвращаю «Анну» на полку, прокручивая эту строчку в голове, поворачивая ее так и эдак, словно камень, под которым спрятано что-то, дожидающееся, когда его найдут. Какова я в своих отношениях с другими людьми? Вероятно, совсем не такая, как Степан в своих отношениях с собой; враль, каких поискать.
Взяв «Энеиду» Вергилия, я бросаю ее в рюкзак. Весит она тонну. Добавив пару тетрадей, лэптоп и — до кучи — записи, сделанные на занятиях, я закидываю рюкзак за спину, преисполненная решимости что-то совершить (раз уж сорвался сеанс мастурбации).
Трудно не любить Йель осенью. Кампус напоминает декорацию. Листья на деревьях невообразимых цветов, студенты читают, сидя на траве в шетландских шерстяных свитерах из «Джей Крю», и периодически перекидываются фрисби — «летающими тарелками». (Вообще-то я боюсь фрисби с тех пор, как в первую же неделю на первом курсе получила одной из них по голове и чуть не потеряла сознание.)
Я распахиваю двери в мемориальную библиотеку Стерлинга и вхожу внутрь. Библиотеки колледжей часто безобразны, но эта просто прекрасна. У нее сводчатый потолок, так что она похожа на перевернутый вверх дном Ноев ковчег. Библиотечная стойка и стойка выдачи книг скромно возвышаются перед живописным полотном грандиозных размеров и длинным, уходящим вправо коридором, окаймленным по обе стороны витражами.
Я хочу выйти замуж в этой библиотеке. И если бы она не была настолько похожа на христианскую церковь (как всё в Йеле), моя мать, возможно, позволила бы мне это сделать.
Я устраиваюсь в главном читальном зале, и как только касаюсь сиденья, мои мысли разбегаются в разные стороны. Вот вам и мотивация.
Ладно, начну заниматься через десять минут. Ровно в четыре тридцать. Клянусь. Только сначала выпью содовой. И проверю почту. А может, прочту несколько заголовков из «Нью-Йорк таймс». Пробегусь по eluxury.com, а затем приступлю к занятиям. Да. План кажется неплохим.
И почему в тот момент, когда я захожу в библиотеку, у меня случается необъяснимый приступ почтовой лихорадки?
Сейчас уже четыре пятьдесят, а я еще и не начинала. Зато купила в Сети свитер. Так что время не совсем потеряно. Я захожу на сайт «Йель дейли ньюс», чтобы просмотреть колонку этой недели (и, разумеется, проверить, не написал ли чего-нибудь Максвелл). Ну конечно, от YaleMale05 есть сообщение.
Ничего хорошего ждать не приходится. Но мое любопытство берет верх, и я вынужденно проверяю положение дел.
Хлоя, Хлоя, Хлоя! Что ты наделала на этой неделе? С твоей «эрекцией во время танца» на танцы тебе теперь вход воспрещен. Поэтому почему бы тебе не пригласить меня туда, чтобы я показал тебе, как это бывает?
Ну и наглец же этот Максвелл! Вещи иногда не таковы, какими кажутся. Вся эта неопределенность, двусмысленность в отношениях, сексуальных и несексуальных, заставляет меня задуматься. Почему люди не думают того, что говорят, и не говорят того, что думают? Я же так делаю. Правда?
«Йель дейли ньюс»
Секс в большом городе Вязов
Хлоя Каррингтон
Двусмысленность может подвести вас, а может и помочь
Когда я была первокурсницей, этажом выше жили ребята со старших курсов. Тогда они казались мне самим совершенством. Они были вполне красивы, умны и милы, и мои соседки их просто обожали. Почти сразу мое внимание привлек один из них.
Он был очаровательный увалень, и мы прекрасно поладили. Я часто поднималась в его комнату, чтобы позаниматься, или просто посидеть с ним, или посмотреть кино, потому что его видеотека далеко превосходила видеотеки всех моих знакомых.
Его звали Джим. Он был родом из Арканзаса и любил жевать табак. Ничего подобного я никогда раньше не видела. Он засовывал в рот огромный кусок и трудился челюстями, пока они не начинали болеть. Затем сплевывал жижу в горшок, стоявший в другом конце комнаты, пока за щекой у него ничего не оставалось. Эта его привычка и завораживала меня, и возбуждала отвращение. Жевание казалось сексуальным и мужественным, но в то же время вызывало тошноту — в основном из-за жижи, заполнявшей все емкости в комнате, и коричневых крошек в уголках рта Джима.
Однажды вечером, во время просмотра «Хай фиделити», Джим раскрыл карты.
Со своим очаровательным южным акцентом он заметил:
— Знаешь, что мне надо? — Плевок, еще плевок. — Мне нужна девушка, которая жует. — И, сделав заключительный плевок, он подвел итог: — Да, мне нужна хорошая девушка, которая будет жевать со мной дни напролет.
Я посмотрела на него с отвращением. Жующая девушка похожа на парня, который вяжет свитера для собак, — а это совсем непривлекательно.
— Не слышала ничего более глупого, — заявила я.
— Что ж, — ответил он, — значит, как я понимаю, у нас с тобой ничего не получится.
И у нас не получилось.
Тогда я сочла Джима придурком. Ну кто говорит подобные вещи? Однако теперь я понимаю, какую услугу он мне оказал. Он абсолютно недвусмысленно выразил свое желание. Со всей откровенностью. Он знал, чего хочет. Изложил свои требования. В колледже это случилось со мной в первый и последний раз. Почему в отношениях между людьми постоянно присутствует двусмысленность? Высказывание Джима шокировало меня потому, что на первом курсе все было двусмысленным.
Не пойми меня неправильно. Когда ты знакомишься с кем-то, неопределенность, двусмысленность может сослужить хорошую службу. На первом курсе ты идешь в четверг вечером в «Неаполь». Знакомишься там с кем-то приятным и забавным. В течение часа разговариваешь с этим кем-то, несмотря на то что твою подругу рвет в туалете. Вы продолжаете разговор, не обращая внимания на то, что какие-то тупицы проливают на вас пиво и роняют куски пиццы. Вы даже преодолеваете вопросы: «В каком ты колледже?» и «Кто твоя соседка по комнате?».
Вернувшись к себе, ты рассказываешь соседке об этом парне. Вместе вы разбираете его по косточкам, а затем вздыхаете по поводу его красоты. Остаток недели вы проводите, продолжая придумывать себе этого парня. Он превращается в спортсмена мирового уровня, шеф-повара, который творит чудеса с пароваркой, и милого корзинщика, читающего стихи на испанском, — все тридцать три удовольствия. Он становится твоим Чандлером из «Друзей», твоим Диланом из «90210» — что больше нравится.
Переходим ко второму курсу.
Теперь в четверг вечером ты ходишь в «БАР». Ты знаешь там всех, за исключением пяти человек: двое из них ходят в «Куинипьяк», а один бармен. Заканчивается тем, что ты вытягиваешь одну из оставшихся (двух) карт наугад. Он кажется милым, забавным и умным. Вы даже посещаете один семинар по политическим наукам.
Вернувшись к себе, ты рассказываешь своим соседкам об этом парне, и плотину сплетен прорывает. Всем известно, кто он такой, и по крайней мере одна из них с ним встречалась. Он всегда ходит со своим странным дружком, и у него очень сильно пахнет из-под мышек.
У него всего одно яичко и шесть волосков на груди — на сосках.
Неопределенность вылетает в окно. Тайны нет. Путь от сегодняшнего хита до вчерашнего фаворита он проходит быстрее, чем альбом «Нью кидз».
Когда кого-то окружает двусмысленность, тайна, что-то такое, чего ты не знаешь, — это хорошая двусмысленность. Но и любриканты есть хорошие, плохие и с ароматом вишни.
С другой стороны, двусмысленность в отношениях может бесить. Как заметила одна моя подруга: «Отношения? В Йеле? Не знаю, было ли у меня это хоть раз?»
Хуже всего, что девушки и ребята проявляют двусмысленность в совершенно разное время. Главным поворотным пунктом всегда является неудачное свидание.
Может, это и правда, что женщина уже через пять минут после встречи с мужчиной понимает, собирается она с ним встречаться или нет. Но суть в том, чтобы не раскрыть парню свой маленький секрет. Женская двусмысленность — это охота, предшествующая свиданию. Она ведет белый «бронко» и немного превышает скорость, а ты гонишься за ней вместе со всем управлением полиции Лос-Анджелеса, но все еще не знаешь, арестуешь ты ее или нет.
Девушки хотят, чтобы парень до последнего момента не знал, что он на крючке. Но движущие силы — и источник двусмысленности — довольно быстро исчезают.
Парни же обычно прибегают к двусмысленности после свидания. Это их месть.
Хотят они переспать еще раз? Не знаю. Хотят они встречаться? Не знаю. Они искренни? Не знаю.
Как зовут? Не знаю.
Они действительно не очень много знают. Пока ничего.
В обоих случаях стороны защищаются. Двусмысленность, как я выяснила, не обязательно плоха и не обязательно причиняет боль — хотя иногда возможен и такой эффект. Чему двусмысленность помогает, так это успешно уклоняться от развития отношений, в результате чего один человек становится уязвимым. Уязвимость пугает, а студенты Йеля этого не любят. Если мы честно скажем, чего хотим, кто-то обязательно обидится. Но никто не хочет попасть в список обиженных. Так где же предел двусмысленности? Предела практически не существует, потому что ощущение уязвимости нам неподвластно. Неопределенность — это фактор нашего собственного страха.
Но в то же время она в какой-то степени необходима. В конце концов, если вы абсолютно откровенны, то где тайна? Все эти «что, если»? Все эти «а может, и нет?».
Вероятно, если бы Джим никогда не сказал мне, чего он хочет, я бы по собственной инициативе начала жевать табак, и мы бы полюбили друг друга.
Ладно, это, конечно, ложь.
Но правда в том, что небольшая двусмысленность может иметь далеко идущие последствия.