Девушки начинают и выигрывают

8

— Ее сейчас нет, — слышу я голос Бонни из другой комнаты. — Передать ей что-нибудь?

Пауза — человек на том конце провода отвечает.

— Нет, этого я ей ни за что не передам. Вы ненормальный, больной. Вы это знаете?

Снова пауза.

— Вы этого не знаете? Что ж, я та-а-ак рада, что мне выпала честь сообщить вам… Вам нужно определение понятия «выпала честь»? О-о! Больше не звоните сюда! Шизик! — восклицает она, уже бросив трубку, и возвращается в гостиную, где плюхается на бугристый коричневый диван, который мы купили в «Армии спасения» на первом курсе. Наша гостиная полностью обставлена коллекционной мебелью от «Ле коллексьон сальвасьон» [29]. От нее так и несет шиком примерно 1977 года. Сколько всего оставило на нем свой след! Подготовка к экзаменам. Блевотина. Слезы. Секс. Если бы этот диван мог говорить, он бы сказал: «Отмойте меня».

Бонни откидывает назад голову, отчего ее длинные светлые волосы свешиваются со спинки дивана. Волосы — это лучшее в ее внешности. У меня же лучшее — моя индивидуальность и, согласно последним двенадцати телефонным звонкам, поступившим к нам сегодня, то, что я «активная сторонница проглатывания». Я сказала, не они.

— Кто это был? — осторожно спрашиваю я, не желая услышать ответ.

— Дьявол, — с серьезным лицом отвечает Бонни.

— Бонни, — подвываю я, как можно сильнее растягивая гласные в ее имени, чтобы подчеркнуть свое неудовольствие.

— Я говорила тебе, чтобы ты не писала на эту дурацкую тему, — говорит она, искоса на меня поглядывая.

— Нет, не говорила.

— Говорила.

— НЕТ, НЕ ГОВОРИЛА! — ору я.

— Нечего кричать, — произносит Бонни, — и вообще — вспомни, я сказала, что скорее возьму в рот мясо от бешеных коров.

— Да, но ты не сказала, что мне не стоит об этом писать.

— Хлоя, некоторые вещи не стоит выставлять на всеобщее обозрение. И эта — одна из них.

— И что же это?

— То.

— Что?

— Минет, — почти шепчет она, словно миссис Джонсон в любую секунду может ворваться в нашу комнату и прочитать проповедь о том, что занятие оральным сексом ведет прямиком в ад.

— Бонни, честно, сейчас не время читать мне лекции.

— Знаю, — тихо отвечает она. — Извини. Мне просто нехорошо от всех этих звонков…

— Я думала, что колонка получилась смешной. Несколько рискованной, но все равно смешной.

— Ты всегда думаешь, что это смешно. Потому об этом и пишешь.

— Не всегда. А она была? Смешной, я имею в виду.

— Да.

— Ты смеялась? Вслух?

— Три раза, — с улыбкой отвечает она, — и всем, с кем я говорила, она понравилась.

— Да, потому что всем твоим знакомым двадцать один год.

— Ну, не всем, кому двадцать один, так уж и понравилось.

— Поподробнее.

— Йельские «Студенты за Христа» не в восторге. И те, кто работает в «Йельском консерваторе».

— Потрясающая новость, Шерлок. Что еще в твоих обширных секретных томах?

Бонни лишь бросает на меня сердитый взгляд.

По-видимому, колонка о минете привлекла внимание всех извращенцев по эту сторону от Гарварда. К сведению, Йель расположен к западу от Гарварда. К западу от Гарварда живет очень много людей — от Бостона до Калифорнии, — поэтому Бонни и приходится последние две недели без конца отвечать на звонки. Мы узнали, что республиканцы правого крыла минет не любят. Равно как и те, кому за семьдесят семь и у кого есть дети. Точка.

— Вообще-то есть еще кое-что, — говорит Бонни.

— Да?

— Вероника сообщает, что она еще больший знаток оральной сферы, чем ты.

— Ты можешь просто сказать — «минета»? Попробуй.

— Минета, — ворчливо повторяет она.

— Поверь мне, дорогая, я позволю ей получить этот титул. Какие могут быть возражения. Кстати она, вероятно, права.

— Для нее это все равно что леденец пососать, — бормочет Бонни в редкую минуту моральной слабости.

— Бонни, — предостерегаю я.

— Эта девица отправится в ад бандеролью, — снова бормочет она.

— Успокойтесь, мистер Роджер, это же ваша соседка. А поскольку мы затронули эту тему, напомни-ка мне еще раз, почему ты так не любишь Веронику.

— Сколько у тебя времени?

— Серьезно, Бонс, ведь это ты постоянно говоришь мне, что я слишком пристрастна.

— Так и есть.

— Я соглашусь, но что не так с Вероникой?

— Она злая. И эгоистичная, и наглая, и потаскуха, и недобрая, и избалованная, и…

— Ладно, ладно, я поняла. Извини, что спросила. Снова звонит телефон.

— Ответишь? — спрашиваю я у Бонни со сладкой улыбкой.

— В последний раз, — говорит она и бежит в другую комнату, где оставила трубку.

Через две секунды она возвращается, протягивая мне трубку.

— Это твой папа.

— Привет, папочка! — восклицаю я, на удивление обрадовавшись звонку mi padre[30]. Но не бойтесь, это чувство вскоре исчезнет.

— Хлоя, — сурово начинает он, — нам надо поговорить.

Это всегда дурной знак. Разговоры — это плохо. Разговоры с бойфрендами. Разговоры с преподавателями. Разговоры с родителями.

Я слышу, как на том конце кричит моя мать:

— Дай мне с ней поговорить!

— Успокойся, Чанна, — говорит он.

— Ты слишком спокоен! — верещит она.

Когда он наконец возвращается к телефону, то сообщает, что молодые аналитики из его банка здорово веселились всю эту неделю.

— Правда, папа?

— Да, милая, — сухо ответил он.

Как видно, означенные аналитики получили от своих друзей сообщения по электронной почте с приложением в виде моей прославленной колонки.

Кому понравится прочитать тысячу слов о грязных сексуальных актах, написанных его юной дочерью? Только не Ричарду К. Каррингтону, это уж точно.

— Па-а-а-па! — умоляю я, но безуспешно. Он не слушает. И мою мать, говорит он, необходимо запереть или хотя бы связать, чтобы мы могли поговорить. Ему пришлось отобрать у нее ключи от машины и ее расшитые блестками одеяния, чтобы помешать немедленно помчаться в Йель и потребовать удовлетворения.

Я молчу, пока он привычно упрекает меня в своей обычной, лишенной эмоций, отстраненной манере.

— Мы разочарованы, — заканчивает он, — крайне разочарованы.

«Разочарованы» — самое страшное слово в словаре моих родителей. Хуже даже, чем «я сержусь» и едва ли не хуже, чем «ты — отрезанный ломоть». «Разочарованы» означает: ты ранила их настолько, что у них нет сил кричать на тебя. Что в моей семье редкость.

Наконец я вешаю трубку, сославшись на необходимость заниматься. К сведению первокурсников: когда родители платят три тысячи долларов за курс лекций, их очень заботит, посещаете ли вы их. Следовательно, ссылка на занятия — это отличный способ выкрутиться из любой неприятной ситуации, в которую вы попали. На сей раз я не обманываю. Уже почти половина второго, и я могу опоздать на «Перечитывая Фолкнера» — курс лекций, который читает знаменитый Гарольд Блум, бог среди мужчин здесь, в Йеле, и, возможно, самый страшный человек из живущих ныне. Одна из его книг называется «Гений и гений» — этого он и во сне не скажет ни об одном из своих студентов.

Пока я бегу в «ЛК-102», место проведения священного занятия, я не могу не обратить внимания на признаки приближающейся весны. Воздух потеплел, и почти повсюду пахнет свежей грязью, так как снег тает очень быстро.

Я, как обычно запыхавшись, появляюсь в аудитории и, садясь на место, удостаиваюсь мрачного, косого взгляда преподавателя.

Блум спрашивает, являются ли романы Уильяма Фолкнера претенциозными сочинениями местного художника, который был еще и апологетом Нового Юга, или они шедевры высокого модернизма, написанные озабоченным гуманистом. Я смиряюсь с тем, что не понимаю некоторых терминов в его вопросе, позволяю себе отвлечься и возвращаюсь к мыслям о моих бедных родителях. И бедной себе.

Эту колонку я начала вести исключительно из любви к Мелвину. И вот теперь, когда наши с ним отношения достигли их нынешнего приятного состояния небытия, я гадаю, зачем по-прежнему подвергаю себя критике и обращаюсь к вопросам, о которых знаю слишком мало. Я думаю, правда заключается в том, что поначалу колонка была для меня чем-то новым и потрясающим. Я писала о вещах, которые меня по-настоящему волновали, беспокоили моих друзей и чертовски смущают большинство людей, но каким-то образом я начала срастаться с «Сексом в большом городе (Вязов)». И довольно скоро «Секс в большом городе Вязов» превратился в саму меня, а не в то, что я делала. Мне бы хотелось больше походить на Веронику, быть сексуально уверенной, бесстрашной и готовой к постоянному риску. Она живет, ни о чем не сожалея. Я же, наоборот, сожалею о многом. Она привлекает внимание, где бы ни появилась. Мужчин, женщин — всех. Когда я прихожу на вечеринку, люди шепчутся: «Вот идет ведущая секс-колонки», — но вместе с интересом приходят рецензии и осуждение. Осуждение, которое, в отличие от Вероники, я принимаю близко к сердцу.

Я встряхиваю головой, стараясь избавиться от путаницы в мыслях, и следующие тридцать минут занятия лихорадочно строчу в тетради в жалкой попытке постичь гениальность «Гения и гения». К этой неделе нужно было прочесть первые двести страниц «Шума и ярости», и я уже отстаю. Еще я подозреваю, что скоро нужно будет писать эссе. Я мысленно обещаю себе на этой неделе собраться и выполнить задание. Забыться с помощью работы и книг часто значительно легче. Даже если это Фолкнер.

Остаток дня я занимаюсь разными мелочами. Забираю вещи из химчистки. Иду на почту, где с гримасой встречаю астрономический счет за телефонные переговоры. Делаю остановку у банкомата, где, к еще большей радости, обнаруживаю, что денег у меня осталось слишком мало. Ничего хорошего для меня и моего сотового, учитывая «разговор», который я имела сегодня утром со своими родителями. Нужно расспросить Активиста Адама о способах быстрой добычи денег. После философского развода (его слова, не мои) с родителями он решил поправить свои финансы. Короче говоря, он отказался от шикарной берлоги, которая до этого скрашивала его жизнь. Поскольку он озабочен тем, чтобы просветить мир насчет генетически измененных продуктов, опасностей потогонной системы и легализации марихуаны, он часто запродает свое тело науке. Медицинскому колледжу, поведал он мне однажды, всегда требуются добровольцы, готовые за большие деньги отказаться на неделю от еды или подвергнуться чему-то другому, столь же неприятному. Активист Адам как-то заработал 800 долларов за бег на тренажере по четыре часа в день в течение недели. Если хотите знать мое мнение, изнурение — небольшая плата за три пары туфель и бутылку «Вдовы Клико».

Я добираюсь домой вконец измученная. Считается, что в юности достаточно минимума сна, а скорость обмена веществ равна скорости света. Я с этим не согласна. Студенческая жизнь по-настоящему тяжела. Я просыпаюсь в десять утра и к пяти вечера уже себя не помню от усталости.

Включив телевизор, я с удовольствием отмечаю, что «Шоу Опры» все еще идет, за ним следует очередная серия «Жизни Марты Стюарт». Выясняется, что в глубине души я сорокадвухлетняя домохозяйка со Среднего Запада. Кто бы мог подумать?

Как раз в тот момент когда я начинаю погружаться в рассуждения Опры, в нашу гостиную просовывает голову Горячий Роб:

— Привет, Хло.

— Привет, дорогой.

— Ты видела Бонни?

— Нет, — безразлично отвечаю я.

— Как дела? — спрашивает он со слегка разочарованным видом, но все равно входит и садится рядом со мной на диван. Кудрявая каштановая прядь закрывает ему левый глаз, он убирает ее и смотрит на меня: — Переживаешь?

— В смысле? — спрашиваю я, притворяясь, что не понимаю, о чем он говорит.

— Ну, из-за шумихи вокруг твоей колонки. Бонни рассказала мне про всех этих идиотов, которые пишут тебе гадости. И про звонки, конечно. Некоторые из них довольно забавные, правда?

— Для тебя, но не для меня.

— Да, — быстро соглашается он, — извини.

— Ничего. Так что там у вас с Бонни? — спрашиваю я; мне не терпится сменить тему и столь же искренне не терпится услышать ответ.

— Ты знаешь, — отвечает он с полуулыбкой.

— Нет, не знаю.

— Она сексуальная, — говорит Роб в своей типичной манере уходить от прямого ответа.

— Да, но я не об этом.

— Она хорошая. И очень умная. В один из вечеров мы отлично поговорили о работах Киссинджера, которые он написал еще в Гарварде. Мы сошлись на том, что его лучшие работы были написаны именно там. Интересно, почему об этом почти не упоминают… Пожалуй, я сделаю это темой своего выпускного эссе. — Он умолкает и краснеет. — Разве вы не говорите на подобные темы? — добавляет он и хватает пульт от телевизора. Опра рассказывает о том, как изменить жизнь с помощью кашемира.

Роб сообщает немного больше, чем запланировал на сегодня, и мне это нравится.

— Оставь! Я ее обожаю! — вскрикиваю я. — И — нет, мы на подобные темы не говорим, потому что заставить Бонни выдать тайну не так-то просто. В одиночку мне не справиться, — поясняю я, пытаясь выведать у него еще что-нибудь, о чем и сообщу Бонни, как только она вернется домой.

— Ну, у нас, типа, завтра свидание, — произносит он, уставясь в телевизор. Опра внезапно приковывает его внимание.

— Куда ты ее ведешь?

— На баскетбол. А потом… сама знаешь, на ужин.

— На йельский баскетбол? Мне казалось, ты ненавидишь йельский баскетбол.

— Он нравится ей, — говорит он, пожимая плечами, но невольно улыбается. Я вижу, что он на нее запал.

— Ну давай, выкладывай. Она тебе нравится… очень.

Он краснеет.

— Угу. Но не говори ей.

— Не скажу, — лгу я.

Роб встает, посылает мне воздушный поцелуй и говорит, что «скоро вернется».

Ничего не могу с собой поделать — я чувствую зависть, на одну секунду, но чувствую. Бонни, такая бестолковая в девяноста процентах случаев, в конце концов запросто получает это.

Я хватаю пакет соевых чипсов, — чипсов для нас, углеводофобов, следующих проповеди «Вог», — и направляюсь к своему компьютеру. Проверяю почту, а затем без особого желания перехожу на сайт «Йель дейли ньюс». Мне не хочется встречать трудности, так сказать, с открытым забралом и знакомиться с сокровищами, которые меня поджидают, но меня одолевает любопытство, предмет которого — YaleMale05. Он еще ничего не написал по поводу последней колонки, и это немного удивляет. Половина меня надеется найти послание от него. Но только половина.

«На этот материал пришло 362 отзыва! Оставьте ваш отзыв сейчас!» — хвастает веб-страничка.

Триста шестьдесят два? Этого просто не может быть.

Я начинаю читать. Некоторые отзывы слишком отвратительны, чтобы их повторять. Двадцать семь человек пишут, что у меня нет самоуважения. Четырнадцать сходятся во мнении, что мне нужна помощь профессионала. По крайней мере половина из них неправильно пишет слово «профессионал». Сто парней хотят со мной встретиться, а двенадцать желают, чтобы я повидалась с их подружками и «вправила им мозги». Пятьдесят откликнувшихся советуют остальным читателям повеселиться и посмеяться, и не меньше тридцати человек сообщают, что знают меня лично и что не только я сама очаровательна, но и моя колонка — я цитирую — «гениальна». Лиза, Бонни и Кристал возвысили голоса в мою защиту под своими настоящими именами. Послание Лизы демонстрирует особую ярость в отношении того, что она называет «чистым кретинизмом» некоторых из читателей.

И наконец, потратив около часа на лихорадочное метание между смехом и слезами, я натыкаюсь на YaleMale05.

Я пялюсь в экран, не веря своим глазам. Пусть гораздо более красноречиво, чем я, но YaleMale05 сумел выразить именно то, о чем я говорила Мелвину в «ТК» несколько недель назад. Как будто этот таинственный персонаж ухитрился прочесть мои мысли. Что вызвало такую внезапную перемену в отношении? Меня захлестывают эмоции — и еще более сильное желание узнать, кто мой анонимный поклонник. В нижней части экрана я замечаю адрес электронной почты: yаlеmаlе@hоtmаil.com.

Я бросаю на него быстрый взгляд. Стоит ли? Но это действительно единственный способ узнать.

Через полчаса с занятий вернулась Бонни, а я все еще сочиняла ответ. Я решила, что письмо должно быть вежливым и не слишком экспансивным. Нужно проявить интерес, пусть и приправленный долей сдержанности. На самом же деле я хочу узнать о нем побольше.

Бонни входит в комнату и заглядывает мне через плечо.

— Чем занимаешься? — спрашивает она певучим голосом, что так на нее не похоже.

— Пишу письмо, — поспешно отвечаю я, не зная, как она отнесется к моей детективной деятельности.

— Понятно, — небрежно отзывается Бонни. Она слишком хорошо меня знает. Если она не станет приставать, а изобразит безразличие, не пройдет и тридцати секунд, как я все ей доложу.

— Хорошо. Хорошо. — Я оборачиваюсь — Бонни как раз раздевается, чтобы пойти в душ. — Я пишу Почтальону. Он прислал очень милый отзыв. Мне было приятно.

— Ты собираешься закрутить роман через Интернет? — спрашивает она, обертывая полотенце вокруг своего стройного тела.

— Нет, — с отвращением отвечаю я. — Я только хочу узнать, кто он. Может быть, Максвелл? Ох! А если это кто-то другой? Например, тайный поклонник. Настолько тайный, что мы никогда даже не встречались, а он учится в юридическом колледже. И водит «порше».

— Было бы забавно, — кивает Бонни. — Но ни у кого в Йеле нет «порше».

— Неужели я не могу пофантазировать? Всего разок. Позволь же девушке помечтать.

— Я просто трезво смотрю на вещи.

— Роб заходил.

— Правда? — спрашивает она, и ее глаза вспыхивают.

— Да. — Теперь моя очередь разыгрывать равнодушие. У меня, в конце концов, информационное преимущество.

— Этим ты не отделаешься. Тебе придется сообщить мне немного больше исходных данных.

— Как прошли занятия?

— Хлоя… — предостерегает она.

— Мне кажется, что у дежурного тебя ждет посылка от твоей мамы. Быть может, в ней стопка новеньких Библий, жвачка «Базука» и соленое печенье, как в прошлый раз, — с деланным воодушевлением говорю я.

— Хлоя! — верещит Бонни. Я хихикаю.

— Ладно, — ухмыляюсь я. — Мне кажется, что он втрескался по-настоящему.

— Ты думаешь? — спрашивает она. Бонни не демонстрировала подобного энтузиазма с тех пор, как получила место интерна в Американском раковом обществе — хотя я не советовала этого делать, потому что там ей затуманят мозги баснями о вреде сигарет. Она сказала мне тогда, что я ненормальная, и дала согласие.

— Да, я действительно так думаю.

— Что он сказал?

— Сказал, что ты сексуальная, хорошая и умная.

Она смущенно улыбается.

— Мне кажется, ты можешь стать той, кто отучит его ходить по бабам.

— Хлоя! Не говори гадостей про моего бойфренда. — Она произносит слово «бойфренд», словно это бриллиант в шесть карат — что в определенных кругах вполне возможно.

— Бойфренд? Значит, вот как он теперь именуется?

— Ну, может, я немного забегаю вперед, но я не согласна, что Роб — холодный развратник, и хотя раньше у него наблюдалась некоторая склонность к разврату, мне кажется, он готов к серьезным отношениям.

— Да уж, действительно, холодный развратник. Как по-твоему, почему я зову его Горячий Роб? — спрашиваю я.

— Потому что он холодный развратник, — со смехом отвечает Бонни. — Забавно получается. — Она смотрит на часы. — Ой, я опаздываю.

Ой? Какие-то вещи остаются неизменными. Что нужно сделать, чтобы Бонни ругнулась?

— Куда ты собралась?

— Ну, мы с Робом идем в Льюс-Холл на лекцию о влиянии глобализации на нации и государства, а потом он ведет меня в свое братство поиграть в пиво-понг.

— Пожалуй, вы предназначены друг другу, как инь и ян. Эклектичный получается вечер. Ты уже рискуешь отправиться на встречу с «Эй-И-Пи»? Та еще компания.

— Я могу за себя постоять, — говорит она, расправляя плечи и задирая нос.

— Поговори о баскетболе, это всегда срабатывает. Или, например, обставь их в питье пива вверх ногами.

— Спасибо, — с улыбкой отвечает она.

— А что ты собираешься делать потом?

— В смысле?

— Выплюнуть или проглотить?

— Заткнись, Хлоя, — говорит она и выходит из комнаты, хлопнув дверью.

— Помни мои наставления! — кричу я ей вслед. — Не изнуряй себя в первый раз!

Я хихикаю про себя. Я вижу, как она гримасничает за дверью и на протяжении всего пути по коридору. Может, Роб будет как раз выходить из душа, и она окажется на предварительном, без купюр просмотре того, что ее ждет.

Я возвращаюсь к своему остроумному, чувствительному, любезному, сдержанному ответу.

Письмо получилось немного официальным, но, с другой стороны, не вредно время от времени демонстрировать собственную сдержанность. Чтобы не передумать, я щелкаю мышкой на кнопку «Послать» и надеюсь на лучшее — или хотя бы на дружеский ответ.

«Сквозь забор, в просвете между вьющимися растениями, я видел, как они дерутся. Они двигались в направлении флага, и я шел вдоль забора».

Я сижу в залитой мягким светом библиотеке Тимоти Дуайта, думая о чем угодно, только не о «Шуме и ярости». Слова скользят мимо моих глаз, которые время от времени закрываются. Я оглядываюсь, не видит ли кто. Меня всегда охватывает чувство вины, когда я засыпаю в библиотеке. Мне все кажется, что кто-то из студентов уличит меня, выяснит, что я обманщица и не должна здесь находиться, и затем доложит об этом декану по работе со студентами. В результате меня быстренько исключат, и все представления о моем благоразумии пойдут коту под хвост. Мне придется переехать в Ки-Уэст и зарабатывать на жизнь мытьем полов и жить в трейлере с парнем по имени Бубба.

Вернемся к Фолкнеру.

Час спустя я поднимаю глаза и вижу, что за столом напротив расположились Бонни и Роб. Они сидят рядом, держась за руки, и читают: он — «Дипломатию», она — учебник по биохимии.

В последнее время при виде обнимающихся и воркующих Бонни и Роба меня охватывает чрезмерное чувство горечи. Надеюсь, она не испортит бедного мальчика, заставляя его заниматься такими скучными вещами, как выполнение домашних заданий и многочасовой просмотр девчоночьих мелодрам типа «Когда Гарри встретил Салли». Отличный фильм, ничего не скажу, но не для Роба. Как только эта мысль мелькает в моей голове, я чувствую вину и называю себя последней дрянью. Моя мать всегда говорит, что настоящая подруга та, которая не покинет тебя и в хорошие времена.

Я хочу радоваться за них, но зависть, вполне возможно, самое гадкое и раздражающее чувство, вползает в мой мозг и одерживает верх. Я решаю наказать себя за эгоистичность, лишив себя возможности перекусить и оставив лишь воду до окончания сегодняшних занятий. Что, кстати, случится, похоже, очень скоро, поскольку Фолкнер не способствует бодрствованию.

Я смотрю на часы. «Семь тридцать, — самодовольно сообщают они. — А ты думала больше, верно?» Раз уж и мои часы проявляют ко мне такую недоброжелательность, я решаю сделать перерыв и проверить почту.

Спускаюсь вниз, к одному из многочисленных компьютеров библиотеки Тимоти Дуайта, и открываю свой почтовый ящик. С удовольствием нахожу ответ от YaleMale05. Прошло всего несколько часов, и это кажется мне добрым знаком.

Через неделю мы с Почтальоном обменялись еще несколькими письмами, и я решила, что вполне могу влюбиться. Ну, не влюбиться, но близко к этому. Следующая моя задача — узнать, что за человек стоит за всей этой великой тайной, но каждый раз, когда я поднимаю данный вопрос, Почтальон уклоняется от ответа. Он хочет узнать меня до того, как встретится со мной воочию, говорит он. Когда я интересуюсь, знаю ли я его, он пишет: «У нас всегда будет Париж».

Что такое Париж? Он ссылается на то, что уже случилось? Я не могу его раскусить. Но все равно таинственность поддерживает меня и возбуждает.

Сейчас вечер пятницы, наименее подходящий вечер для свиданий в Йеле. Среда, четверг и суббота часто позволяют развлечься, но пятница похожа на огромную пустую воронку. Вечер, когда каждый развлекается на свой лад. Сегодня, к сожалению, я осталась дома. Бонни и Роб занимаются чем-то вместе, это может быть ужин или фильм, или ужин и фильм, или, возможно, пиво-понг в клубе. Среди друзей Роба Бонни приобрела славу серьезной поклонницы клубов.

Пока она отдает дань увлечениям молодости (как наверняка выразилась бы миссис Джонсон), я отдаю дань своим академическим увлечениям. На нас опять надвигаются промежуточные экзамены, и лучшего момента для начала подготовки не найти.

Я сижу на диване в гостиной, вокруг меня разложены книги — первый признак того, что я ничего не сделаю. Я люблю вытаскивать все свои книги, когда занимаюсь. Благородное усилие, но оно является следствием чрезмерных амбиций, что ведет к пресыщению и выливается затем в компьютерный шопинг — в качестве утешения.

На мне самая нелепая одежда — огромная йельская футболка и кошмарные зеленые спортивные брюки, которые никак не скрадывают мои бедра. Волосы всклокочены, съедено около четырнадцати печений «Орео».

Внезапно дверь в комнату распахивается, и входят Кристал и Кара.

Кристал окидывает меня недоуменным взглядом и морщится.

— О Господи, — говорит он, поворачиваясь к Каре, — это хуже, чем я думал.

— Хуже, но поправимо, — добавляет она, кивая головой. — Хотя действовать придется быстро.

— Согласен, — с серьезным видом кивает Кристал.

— Ребята, не уверена, что вы в курсе, но я вообще-то здесь занимаюсь.

— Мы знаем, — говорит Кристал. Оба они складывают руки на груди и пристально смотрят на меня. Особое подразделение в действии.

— Ладно, напомните, зачем вы здесь.

— Мы, — с техасским акцентом, тягуче произносит Кара, — забираем тебя с собой.

— Не могу, ребята, у меня куча дел. Большое вам спасибо, но я правда не могу.

— Чепуха, — заявляет Кристал, оправляя свой голубой кашемировый свитер. — Ничего подобного. Это вечер пятницы…

— И я прекрасно себя чувствую! Вечеринка на западной стороне… — вздыхает Кара, вставив слова из старой песни Монтела Джордана.

— А тебе, моя дорогая, крупно повезло, что у тебя есть такие чудесные друзья, как мы, которые не хотят, чтобы ты сидела дома в этом чудовищном наряде.

— А Почтальон напишет тебе позже. Не превращайся в одного из этих интернет-зависимых чудиков, которые сидят дома…

— В ожидании Годо, — заканчивает ее предложение Кристал в своей цветистой манере.

— Годо? Кто это? — спрашивает Кара.

— Это пьеса[31]! — отвечает ужаснувшийся Кристал. — Ты настоящая жительница Техаса.

— Ничего плохого в этом нет, сестренка, — отвечает Кара. — Кроме того, тебе нужно будет что-нибудь рассказать этому YaleMale. Сегодня вечером мы встряхнем мир.

Я смотрю на эту парочку и начинаю хохотать.

— Хорошо, хорошо, — сдаюсь я. — Что мне надеть?

— О! Я выбираю! — кричит Кристал.

— Нет, я! — вопит Кара, бежит в мою комнату и распахивает дверь гардероба.

Я в четвертый раз за эту неделю закрываю Фолкнера и обещаю себе прочесть его — завтра.

Спустя полтора часа мы втроем сидим за старым деревянным столом в «Мориз», настоящей йельской едальне. «Мориз» существует целую вечность. Его стены увешаны старыми фотографиями мужских гребных и футбольных команд, а также женских команд по хоккею на траве. Столы изрезаны бесчисленными поколениями студентов, и все помещение залито мягким сиянием, которое создает ощущение домашнего уюта, ну, или чего-то до боли знакомого. Старое белое здание на Йорк-стрит, в котором располагается ресторан, принимало в своих стенах тысячи студентов Йеля, жаждущих приложиться к знаменитым кубкам Мори — скопившимся за многие десятилетия огромным спортивным трофеям, которые наполняют причудливыми алкогольными смесями и передают по кругу. Когда содержимое кубка — который, насколько можно судить, вмещает литр — подходит к концу, человек, получающий его последним, не должен оставить в емкости ни единой капли. Потом он ставит кубок на голову и три раза крутит его, и в это время исполняется песня. На стол кладут салфетку, и на нее ставят перевернутый кубок. Если вытекает хоть одна капля таинственного напитка, этот человек покупает выпивку для всего стола. Великая йельская традиция не содержит в себе особого смысла, но почему-то согревает мне сердце каждый раз, когда я сюда прихожу.

В этот самый момент Кристал приканчивает красный кубок — самый лучший, — а мы с Карой распеваем во все горло, не обращая на окружающих ни малейшего внимания.

Кристал переворачивает кубок над столом, и Кара стучит по нему перстнем.

К счастью для Кристала, на салфетке не остается ни пятнышка.

— Видите, — заявляет он, — ирландское счастье!

— Да все равно, — небрежно откликается Кара и знаком заказывает официантке еще один огромный кубок. Ночь будет долгой и памятной.

— Итак, Кара, — говорю я, привлекая ее внимание, как только она дала отмашку нашей официантке.

— Да? — отзывается Кара.

— Как твой постельный коэффициент?

— Замечательно. Я положила глаз на этого милого футболиста. Коренастый, как раз как я люблю.

— Сколько лет? — с подковыркой интересуется Кристал.

— Рада вам сообщить, что он первокурсник, — с гордостью отвечает Кара.

— Ее ничто не остановит! — восклицает Кристал.

— Мы серьезно встречаемся, — подчеркнуто сообщает она.

— Куда он тебя водил? — спрашиваю я.

— В полевой дом.

— Куда? — ошарашено спрашивает Кристал.

— Там тренируется футбольная команда. Возле игрового поля, понятно? Отсюда и название — полевой дом.

— Ты ходила на свидание в полевой дом? — не могу поверить я.

— А он надевал защитную чашечку? — лукаво спрашивает Кристал.

— Да и нет. Нам не нужна была чашечка, — говорит Кара, поднимая бровь. — И потом, это так романтично. У нас был пикник прямо в центре игрового поля.

— Здорово, — соглашаюсь я. — И когда же мы от него избавимся? Намекни нам.

— Мне кажется, — медленно начинает Кара, — с этим у меня может получиться.

— Что? Никакого двухнедельного испытательного срока? Никакого романа на скорую руку?

— Не в этот раз.

Мы с Кристалом смотрим на нее одобрительно.

— Мне нужно составить для себя какую-то программу. Вы все меня обскакали! — восклицаю я.

— Не обскакали, — успокаивает меня Кристал. — Разве что ты немного… задержалась на старте?

— Задержалась на старте? Что ты хочешь этим сказать?

— Последние серьезные отношения — Джош. Последняя серьезная постель — привет, дорогая, — полгода назад, Максвелл. Пора бы тебе пришпорить коня, девушка.

— Прощаю, — с некоторой обидой говорю я, — ты можешь говорить все, что угодно, но нельзя ли немного пощадить мои чувства? И, — добавляю я, — я решила применить к Почтальону новый подход.

— А именно? — спрашивает Кристал.

— Узнать его поближе, прежде чем разденусь. Более того, — произношу я в приступе настоящего вдохновения, — мне бы хотелось назвать это мероприятие «Операция ПОР». Заимствую страницу из Кариной книги немыслимых терминов.

— «Операция ПОР»? — переспрашивает Кристал.

— Никогда о такой не слыхала, — отмахивается Кара.

— Что расшифровывается как… — продолжает Кристал.

— «Переспать с обязательствами и разговорами».

— Поподробнее, пожалуйста, — просит Кара, поднимая кубок и жадно глотая его содержимое, словно это «Гаторейд».

— Что ж, это всего лишь означает, что хорошие отношения подразумевают обязательства, разговоры и, конечно, хороший секс. Это по максимуму. Пока что я веду с Почтальоном некие разговоры. Нашу переписку можно рассматривать как форму разговора, который очаровывает, возбуждает и показывает, что у нас много общего. Его обязательства проявляются через частые послания.

— А постель? — нетерпеливо спрашивает Кристал.

— Требуется время, — отвечаю я. — Мы все знаем, что прыгнуть в постель легко… возьмите, например, Вуди Алена. Если он может это сделать, любой может. Но теперь, когда я, похоже, преодолела разговорную часть, все пойдет гладко.

— Тебе видней, — отзывается Кара.

Продолжая развивать философскую теорию о преимуществах искренних разговоров и, в моей ситуации, электронных посланий, я поднимаю глаза и вижу Веронику. Она, как всегда, уверена в себе и направляется к нашему столику.

Кристал и Кара обмениваются недовольными взглядами, а я машу ей рукой и окликаю по имени.

И только когда Вероника приближается, я замечаю, что следом за ней кто-то идет. Этот человек — не кто иной, как Максвелл.

На Веронике обтягивающее черное бюстье и джинсы, ресницы покрыты густым слоем туши. Макс тоже выглядит потрясающе в стандартной мужской униформе — камуфляжных брюках и голубой рубашке. Он гладко выбрит, и я гадаю, распространяется ли это и на его нижний этаж или он оставил данную привычку, посчитав ее дурной. На одно мгновение в моей голове возникает мысль о том, что он может оказаться Почтальоном.

— Куда идете, леди Мармелад? — пренебрежительно спрашивает Кристал у Вероники.

— Привет, милая, — слегка озадаченно говорю я и затем произношу: — Привет, Макс.

— Привет, Хло, — с улыбкой отвечает он.

Потом поворачивается к Каре и кивком здоровается с ней.

— Ой, Боже мой! Как дела, Макс? — верещит та. — Я так давно тебя не видела? Что нового?

— Ничего особенного, — отвечает он.

Вероника хватает его за руку.

— Ничего особенного? — переспрашивает она. — Максвелл, скажи им, что у тебя происходит, — подначивает она его.

— Ну… э-э… Я подал заявку на фулбрайтовскую программу, — говорит он, чувствуя себя не совсем уютно.

— Потрясающе, — произношу я. — Когда ответ?

— Скоро.

— Нет, глупыш. — Вероника игриво тычет его в бок. — Мы с Максвеллом пришли сюда отпраздновать один месяц нашего знакомства!

Я с недоверием смотрю на эту парочку. Опять! Меня уже достаточно травмировало сообщение о той помолвке.

— Празднующие один месяц долго не протянут, — бормочет себе поднос Кристал.

— Ну да, — подтверждает Максвелл и смотрит на меня извиняющимся взглядом.

В этом и заключается разница между мужчинами и женщинами: мужчина не может находиться в комнате с двумя женщинами, с которыми он встречался, тогда как женщина может запросто прийти на вечеринку, где полно ее бывших, и привести с собой своего нового мужчину, словно пони-чемпиона. Я уверена, что Вероника спала по крайней мере с одним из парней, присутствующих сегодня в «Мориз», и сегодня вечером Максвелл — жеребец-призер.

— Это замечательно, ребята. — говорю я, внезапно чувствуя себя болезненно толстой в выбранном для сегодняшнего вечера наряде. Груди Вероники подпирают ее подбородок. Не понимаю, как ей удается одновременно дышать и говорить.

— Хлоя, — не может удержаться она, — ты узнала, кто тот парень, который присылает отзывы на сайт «Дейли»?

Я ругаю себя за то, что рассказала ей.

— Нет. Вообще-то мы как раз это обсуждали, — пытаясь выдавить улыбку, говорю я.

— Не могу поверить, что ты думала, будто это Максвелл! — со смехом восклицает она.

При этих словах все за столом замирают. Кара неподвижно держит у рта кубок. Кристал, застыв, рассматривает свои брюки. Максвелл уперся взглядом в стену над моей головой. Только Вероника имеет наглость бесстрашно отбросить назад свои длинные волосы.

— Ну, только на секунду, — спокойно произношу я, — но я, очевидно, ошибалась.

— Когда я сказала ему, мы так смеялись, — добавляет она, забивая последний гвоздь в крышку моего гроба. Причем накрепко. Спасибо, Вероника.

— Э-э-э… вообще-то мы не смеялись, — заикается Максвелл, — и я большой поклонник твоей колонки.

— Отлично.

Лицо Кары искажается злобой. По-моему, я никогда не видела ее в такой ярости. Она поднимает взгляд от кубка и смотрит на эту парочку с широкой деланной улыбкой.

— Максвелл до сих пор бреет яйца? — весело спрашивает она Веронику.

Кара, видимо, убеждена, что помогает мне, тогда как я пытаюсь убедить себя, что все это сон и я вот-вот проснусь.

Сейчас.

Ладно, как насчет сейчас?

— Ты мне за это еще ответишь, — с угрозой произносит Вероника. — Нам пора, — быстро прибавляет она. — Хло, позвони мне потом, ладно? Нам надо встретиться… рада была со всеми вами повидаться! — восклицает она и лениво удаляется. Максвелл удрученно следует за ней на расстоянии нескольких шагов.

Когда они уже не могут нас слышать, мы все равно несколько секунд сидим молча.

— Я мог бы дать ему пинка под зад, — уверенно заявляет Кристал, а затем кричит им вслед: — Придурок!

— Тихо, — шепчу я, — мы в «Мориз».

— И она — дура.

— Кроме того, ты не можешь дать ему пинка под зад.

— Я дам пинка под зад ей, — со злостью говорит Кара. — Кем она себя возомнила?

— Вероятно, она не понимает, что делает что-то не то, — отвечаю я, осознавая: мои друзья с самого начала были правы насчет Вероники. — Просто она очень, очень эгоистична.

— Ненавижу ее, — говорит Кара.

— Я тоже, — соглашается Кристал.

Они оба выжидательно смотрят на меня.

— Знаете что, друзья? Вынуждена согласиться.

Чуть позже я возвращаюсь домой и застаю Бонни и Роба сидящими на диване в гостиной.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спрашивает Бонни, когда я вхожу. — Мне позвонил Кристал и вкратце сообщил, что произошло.

— Думаю, со мной все в порядке, — отвечаю я. — Только не говори «Я же тебя просила».

— И в мыслях не было, — отвечает Бонни.

— Мы побеседуем завтра. А сейчас я хочу только одного — спать.

— Спокойной ночи, — сочувственно желают мне они.

Я иду в спальню, сажусь за компьютер и начинаю писать по электронной почте не кому иному, как Почтальону. Не знаю почему, но мне кажется естественным все ему рассказать — изложить в письменном виде. Я откуда-то знаю: он ответит, он найдет что сказать.

Два часа спустя я обнаруживаю, что он нашел.