Девушки начинают и выигрывают

9

— Я рассталась со Старри, — говорит Лиза, откладывая свой экземпляр «Страха и трепета» и перекатываясь на мое пляжное полотенце.

— Наконец-то! — отзываюсь я, отрываясь от своего более скромного выбора — «Дневника Бриджит Джонс».

В один из первых по-настоящему теплых дней мы с Лизой решили взять у жизни выходной и ничего не делать, только загорать. В моем понимании это было легкое чтение и «Амстел лайтс». Лиза согласилась на пиво, но решила одолеть датского философа. Мое же представление о замечательном субботнем дне не включает изучение теории о полном подчинении Богу и сомнения в своей вере. Но кто я такая, чтобы судить?

— Что значит твое «наконец-то»? — обороняется она.

— Лиза, будь честной, ты встречаешься с двумя преподавателями с одной кафедры. Тебе не кажется, что это немного — не знаю, ну, рискованно, что ли?

— Хлоя, для чего жизнь, как не для непредсказуемых, не поддающихся логике поступков?

— Тогда зачем ты это сделала?

— Что сделала? — спрашивает она.

— Почему порвала со Старри?

— По нескольким причинам. Во-первых, меня вдохновила твоя самая последняя колонка. Я не могла остановить свой выбор ни на одном из них, а поддержание этим летом не одной, а двух связей кажется мне излишеством. Также, скажу прямо, я начала скучать. Стюарт не вылезает из библиотеки, надеясь написать что-то достаточно интересное, чтобы опубликоваться, а Гарри все приставал ко мне с предложением поужинать вместе со Стюартом и его новой подружкой.

— Ого!

— Поэтому я пошла ему навстречу.

— Ты ужинала со Стюартом и его подружкой? Его подружка — это, разумеется, ты?

— Да.

— И что случилось?

— Я зачитала им список пятидесяти пяти признаков стервы. Что было довольно трудно, между прочим. Я застряла на сорок восьмом, но все же добралась до конца. Затем мы выпили текилы.

— О! Значит, ты с ними порвала.

— Именно. Некоторое время я рассматривала возможность секса втроем, но пребывание с ними обоими в одной комнате в течение довольно длительного времени показалось мне слишком тяжким испытанием.

— И что было потом?

— Я оставила их вдвоем и ушла из «Ричтерса». Я даже купила им выпить.

— Какая щедрость. Ты ставишь какой-то социальный эксперимент?

— Встречаться с обоими было нечестно по отношению к каждой из сторон, — просто отвечает она.

— Да, знаю, но я не о том спросила.

— Как развивается твой знойный роман в интернет-письмах? — лукаво спрашивает она.

— Мы можем этого не касаться? — в смущении отвечаю я, ложусь на полотенце и разглядываю растущее в середине дворика дерево гинкго, пребывающее в разгаре цветения.

— Умоляю, скажи, почему нет?

— Потому что это выглядит так, будто мне сорок два года, я жирная корова, сижу дома и жду немедленного ответа от кого-то столь же старого и жирного и, возможно, волосатого придурка.

— Ты поддерживаешь или не поддерживаешь отношения с помощью электронных средств связи?

— Но этот человек учится в Йеле, — беспомощно протестую я.

— Не верь всему, что читаешь, дурочка, — с улыбкой отвечает она. — Как, по-твоему, я называю эту любовную связь?

— Это не любовная связь, но, если тебе так уж хочется, это лучше, чем роман в интернет-письмах.

— Все, что угодно, лишь бы ты была счастлива, моя дорогая.

М-да, мой интернет-роман делает меня счастливой, но я невольно задаюсь вопросом, когда он принесет плоды — если вообще принесет.

— Итак, — драматическим тоном продолжает Лиза, — что на самом деле представляет собой мужчина, скрывающийся за этим псевдонимом?

— Он классный, — застенчиво произношу я.

— Вы только посмотрите на нее, она вдруг стала воплощенной скромностью. Я жажду подробностей.

— Я не занимаюсь интернет-сексом.

— Хлоя, детка, поведай мне хоть что-нибудь, — умоляет она.

— Не называй меня «детка». Ты делаешься похожей на Трамп[32].

Она смотрит на меня, ожидая ответа на свой вопрос.

— Это вообще-то чудно, но у меня такое чувство, будто я очень хорошо его знаю. Правда, я не знаю ни кто он, ни как выглядит, ни откуда он, этот таинственный интернет-субъект. Он действительно занятный. Я перешлю тебе некоторые из его писем. Он задает мне странные вопросы.

— Например?

— Например, просит назвать пять моих любимых книг. Или кто, по моему мнению, был лучшим из наших президентов…

— И что ты ответила? — перебивает меня Лиза.

— ФДР[33]. В честь него назвали автомагистраль.

— Сомнительный ответ.

— Еще кого я считаю лучшим актером — Шона Коннери или Энтони Хопкинса. В смысле, откуда он узнал, что я влюблена в Шона Коннери?

— Спорим, он не знает.

— Точно, знает.

— Ха! — восклицает Лиза. — И о чем же еще вы, друзья, переписываетесь?

— О многом. Он похож на дневник, который пишешь в обратном направлении. Понимаешь, о чем я? Ой, как в тот вечер, когда мы встретились с Вероникой? Я написала ему об этом. Все случилось совершенно неожиданно. И я думала, что он примет меня за полную дуру, которой я вполне могу быть. Но он прислал мне очень милый ответ, на удивление умиротворяющий. Еще он сказал, чтобы я не переживала, так как он никогда с ней не спал, и это показалось мне забавным.

— Ты считаешь его ясновидящим, — бормочет Лиза.

— Да, — печально киваю я. — Странно, но, пожалуй, мне всегда немного хотелось на нее походить.

— Почему? — со злостью спрашивает Лиза и делает глоток пива.

— Да ладно тебе, успокойся.

— Она, мягко выражаясь, дешевая шлюха. Мы с Бонни и Кристалом знали это с самого начала, — говорит Лиза и самодовольно поправляет лифчик своего бикини цвета лайма, а затем играет браслетом с брелоками. Лиза нервничает, когда чем-то расстроена.

— Успокойся, Лиза, она веселая, забавная и уверенная в себе.

— Ты тоже, — с нажимом говорит Лиза.

— Нет. Уверенности мне не хватает.

— Только потому, что ты сама подрываешь свой авторитет, — серьезно говорит Лиза.

Она убирает «Страх и трепет» и потягивается. Ее стройное тело напрягается. Потом Лиза вытягивает пальцы ног и вдруг вскакивает в возбуждении.

— Теперь переходим к более серьезным вещам, — объявляет она.

Я поднимаю бровь:

— Да?

— Как будем развлекаться сегодня вечером?

— Развлекаться? Задача не из легких, ты не находишь?

— Чепуха! Нам нужно как следует встряхнуться.

— А как насчет того, чтобы с кем-нибудь познакомиться?

— Это второй вопрос. Не забегай вперед.

— В «Джипси» мы не пойдем, — быстро говорю я. «Джипси» — это бар для старшеклассников, на фоне которых йельцы, которых многие считают придурками, выглядят ангелами.

— Я не собиралась даже предлагать, — огрызается Лиза. — Я думаю, что нам нужно нечто более стимулирующее.

— И в «Редхот пони экспресс» я тоже не пойду, — добавляю я. В последний раз мы выпили мартини и отправились на мужское стриптиз-шоу, которое проходит в «Жабе» дважды в год «Ред хот пони экспресс» пони не предлагал, но жара там стояла градусов, наверное, сто. Мужчины, одетые строителями, раздевались до ярко-розовых трусов-тонг и тыкали нам в лицо своими небритыми причинными местами. Запах пота от их яиц плохо сочетается с четырьмя мартини и пустым желудком. Ушли мы рано и поели фалафели[34] в «Мамунсе» — ресторане с кухней Среднего Запада на рынке Нью-Хейвена.

— Поверь мне, — говорит Лиза, отбрасывая назад волосы, — одного посещения «Редхот пони экспресс» было достаточно.

— Сегодня суббота. Остается только «Жаба».

— Надоела! Ка-а-ак надоела! Я устала от этой «Лягушки».

— Лиза, — медленно произношу я.

— Да?

— Кажется, Почтальон может по-настоящему мне понравиться. Очень.

— Ты даже не знаешь, как он выглядит.

— Но он меня понимает. Как ты. Или Кристал. И я могу с ним разговаривать. И писать. Да все что угодно… я могу, и это здорово. У меня нет чувства, будто я живу какими-то ожиданиями, понимаешь? С ним все получается так естественно. Я знаю, это звучит глупо, но…

— А вдруг у него волосатая спина или… или кольцо в соске? — высказывает предположение Лиза.

— И то и другое поправимо. Она улыбается:

— Рискуй! Рискуй всем! Не обращай внимания ни на чье мнение. Сделай то, что для тебя всего труднее. Думай о себе. Смотри правде в глаза. — Тут она делает паузу. — Кэтрин Мэнсфилд.

— Кто это?

— Моя дорогая, это всего лишь одна из самых знаменитых писательниц, когда-либо рождавшихся в Новой Зеландии.

— Ну конечно.

— Если тебе это нужно, попытай счастья. Вот все, что я хочу сказать.

— Очень верно замечено, — отвечаю я. Я и так уже многим рискую с этим анонимом. Чуть больше риска, чуть меньше — какая разница. Хотя, возможно, легче действовать, когда у человека нет ни лица, ни имени. Возможно, тогда риска вообще нет.

Лиза прищуривается на солнце и сморит на быстро облупляющийся маникюр, я же тем временем размышляю.

— Так все же что ты хочешь сделать? — спрашиваю я, нарушая молчание.

— Придумаю что-нибудь. Твоя задача быть готовой ровно к десяти вечера. Мы выпьем у тебя в комнате, поэтому приготовь что-нибудь приличное. Никаких глупостей типа «Дубры».

— Ты хочешь сказать, что это ночь «Серого гуся»? — спрашиваю я.

— Да, — мрачно отвечает Лиза.

Сейчас 11.45, и мы с Лизой уговариваем по четвертому «Серому гусю» с содовой, тремя оливками и лимоном.

На моем компьютере ярко высвечивается предупреждение «50 центов», а мы развлекаемся в клубе (моя комната) с бутылкой шипучки («Серый гусь»).

— Глоток! — перекрикивает музыку Лиза. — Мы должны выпить еще по глотку! Алло!

Она бросается к мини-холодильнику и достает «Серого гуся», чуть не уронив при этом бутылку. Я со своей стороны прыгаю то на диван, то с дивана. Впечатляет, учитывая мой выбор обуви на сегодняшний вечер — дорогие зеленые лодочки на каблуках, которые, как мне кажется, выглядят очаровательно с джинсами, белой футболкой и большими золотыми серьгами-кольцами а-ля Барбарелла.

— Хло! Посмотри, сколько мы выпили. Какой ужас! — произносит, по-видимому, очень огорченная Лиза.

— Ничего! — кричу я в ответ. — От «Серого гуся» у меня на сердце теплеет…

— По отношению к кому?

— Да к кому хочешь, — хихикаю я в ответ.

— О-о-о! По-моему, сегодня один из таких вечеров, — говорит Лиза, наливая в два стакана водку и на семнадцать долларов расплескав ее по столу в гостиной.

Она вручает мне стакан и поднимает свой.

— Подожди! Нужно чем-то закусить. Посмотри в холодильнике. Что у нас там? — спрашиваю я, запрыгнув на диван и чуть не вылив свою порцию на бугристого коричневого красавца.

Лиза возвращается к стандартному студенческому мини-холодильнику и заглядывает в него. На ней ярко-розовое бюстье, сверху белая безрукавка, около сорока ниток жемчуга, бирюзово-голубая пышная юбка-пачка и те самые ботинки на меху. Она похожа на смесь Брук Астор[35] с примой-балериной.

Качнувшись, Лиза с улыбкой смотрит на меня:

— Эй, шмук, выбираем между соком и обезжиренным печеньем.

Для сведения, слову «шмук»[36] она научилась у меня. Корейские дипломаты не говорят на идише.

— Хорошо, хорошо, пусть будет печенье.

Лиза, пошатываясь, идет ко мне с печеньем. Затем забирается на стол и поднимает стакан.

— Тост! — провозглашает она.

— Давай, — говорю я, поднимая свой стакан и, затаив дыхание, жду.

— Желаю тебе оказаться на небесах за полчаса до того, как дьявол узнает о твоей смерти.

— Салют!

Мы чокаемся, делаем по глотку, быстро берем по печенью и закусываем.

Тень тревоги набегает на наши лица.

— Сколько времени? — быстро спрашивает Лиза. Мурлыкая, я смотрю на часы.

— Двенадцать пятнадцать.

— Так, допивайте, миледи, нас ждет захватывающее приключение.

— Для приключений никогда не поздно.

— Я говорю, что мы, может, и опоздаем. Кроме того, нам уже пора делать что-нибудь смешное. Боюсь, мы становимся скучными на старости лет.

— Лиза, нам двадцать один.

— Знаю, но жизнь быстро бежит!

— Куда мы идем?

— Еще решим.

— Ты не знаешь?

— Знаю, просто не говорю тебе.

— Отлично.

— Отлично.

С этими словами мы приканчиваем выпивку, беремся за руки, как пьяные идиотки, и не спеша покидаем мою комнату, словно нам принадлежит весь мир. И на мгновение мне так и кажется.

Мы пересекаем Кросс-Кампус, идем вверх по улице Вязов, сворачиваем в парк и наконец прибываем на место — к зданию на Эджвуд-авеню, за территорией кампуса.

Играющая внутри музыка слышна на улице. Я предвкушаю возможность потанцевать и пообщаться. Кажется, что со всеми этими экзаменами я не танцевала уже целую вечность.

— Ты напустила такого тумана ради вечеринки? Лиза, ты меня разочаровываешь. — Я качаю головой, и мой серьги нежно звенят.

— Погоди-погоди, — игриво отвечает она.

Мы открываем дверь и заходим внутрь. В вестибюле с потрескавшимся деревянным полом, по колено заваленным мешками для мусора, жарко от множества тел. Я смотрю на Лизу, ища ответа, но она лишь широко ухмыляется. На стене у нее над головой висит объявление — небрежные каракули, выполненные толстым черным маркером. «Оставь одежду у дверей!» — гласит оно.

Мне требуется минута, чтобы переварить данную информацию, но я быстро понимаю, где мы оказались. Лиза, можно сказать, обманом завлекла меня на одну из знаменитых йельских голых вечеринок. Не таких голых, как «Экзотическая эротика». Там, щадя чувства окружающих, люди прикрывают интимные части тела, и можно сказать, что они все же в какой-то мере одеты. Голые вечеринки — совсем другая история. Здесь люди совсем голые. Пьяные и голые. А у меня так и не нашлось времени сделать восковую эпиляцию области бикини.

— Нет, нет, нет, нет, нет, — говорю я и энергично мотаю головой, — категорически нет.

— Почему? — интересуется Лиза, по-прежнему улыбаясь и стаскивая с себя безрукавку.

Входная дверь снова открывается, и вваливается толпа неизвестного мне народа. Все они раздеваются, снимая все, включая трусы.

Лично я никогда не была на территории, свободной от трусов, и потому впадаю в оцепенение. В нашей семье нагота не в почете. Насколько мне известно, протестантская ветвь нашей фамилии принимает душ в купальных костюмах. Если бы моя мать узнала, что я побывала здесь, она бы от меня отказалась.

— Лиза, — шепчу я, — какого черта?

— Нет, куколка, здесь нет чертей. Ты на небесах! — объявляет она, голышом крутанувшись на месте. Задница у нее красивая.

Внезапно я чувствую себя вполне протрезвевшей.

— Ну пожалуйста, — умоляет Лиза. — Попробуй. Разве сегодня мы не говорили с тобой о риске?

— Ты подлая. Очень, очень подлая. А это, — самым холодным тоном заявляю я, — очень дурно с твоей стороны.

— Дурно-гламурно.

— Напомни-ка мне, зачем мы сюда пришли.

— Затем, что мы девственны в отношении голых вечеринок, и я решила, что это дело нужно исправить. Немедленно.

Она складывает на груди руки, давая мне время осмыслить ее логику. Трудно воспринимать Лизу серьезно, когда она стоит, притоптывая отставленной в сторону ногой в меховом ботинке, а жемчуга подскакивают у нее на обнаженной груди.

— Ты могла меня хотя бы предупредить?

— Ты бы не пошла.

— Я не Бонни. Меня можно было бы убедить.

— Аты разве не убеждена? — самодовольно спрашивает она.

— Вынудить и убедить — две большие разницы.

— У тебя красивая грудь, — говорю я, смиряясь с тем, что мы остаемся.

— У тебя тоже. А теперь раздевайся, — требует она и протягивает мне черный мешок для одежды.

— А можно оставить туфли? На каблуках я покажусь более худой.

— Думаю, да, — отвечает она.

— Лиза, — шепчу я.

— Да? — шепчет она в ответ.

— Я две недели не брила ноги. У меня там такая щетина. Если кто-нибудь заденет мои ноги, он порежется.

— Не волнуйся, — шепчет она, — у меня такое чувство, что ты не единственная такая там будешь.

Я раздеваюсь и аккуратно складываю одежду в черный мешок для мусора, напоминая себе, что участие во всем этом простительно, поскольку я выпила четыре порции и глоток.

Я поворачиваюсь и иду за Лизой по коридору к комнате, откуда доносится музыка и где, как я предполагаю, держат всех голых людей. Следуя за подтянутой Лизиной попкой, я мысленно радуюсь своей смелости и тому, что с двенадцати лет пользуюсь антицеллюлитным лосьоном.

Мы проходим мимо пивной емкости и входим в комнату с оглушительной музыкой. Для этого и нужен колледж, без устали повторяю я. Я здесь для того, чтобы быть голой. Вот за что я плачу тридцать семь тысяч долларов. Под «я» я подразумеваю своих родителей. И я поступила сюда ради именно таких дополнительных курсов?

Моему взору предстает калейдоскоп из ног, животов и задов. И яиц. За всю свою жизнь я ни разу не видела столько яиц в одном месте. А вдруг я коснусь чьей-нибудь задницы, когда пойду за пивом? Или, еще хуже, по случайности войду в контакт с пенисом? Обычно я оставляю за собой право планировать поступки такого рода заранее. А вдруг кто-нибудь захочет что-нибудь почесать, промажет и по ошибке почешет меня? С другой стороны, в приглушенном свете все тела как бы излучают мягкое сияние.

— Привет, леди, — раздается позади нас чей-то голос.

Я оборачиваюсь и вижу перед нами голого Активиста Адама. Он прикладывает неимоверные усилия, чтобы смотреть нам обеим только в лицо. И правда, его взгляд ни разу не опускается ниже уровня плеч. Я оглядываюсь вокруг и замечаю, что никто никого не рассматривает. Все разговоры происходят при непрерывном контакте глаз. Я мысленно хихикаю.

Когда я одета, меня разглядывает и то больше людей.

— Привет, Адам, — отвечаю я.

— Приятно видеть вас здесь, — с улыбкой говорит он. — Как ты, Лиза? — спрашивает он, переводя на нее свой обожающий взгляд.

К моему огромному удивлению, она тепло улыбается, вместо того чтобы тут же отбрить его саркастической репликой.

— Хорошо. Хорошо, — быстро отвечает она.

Лицо Адама озаряется. У него такой вид, словно он только что освободил рабочих целой потогонной мастерской.

— Правда? У тебя все хорошо? Это здорово. Я так рад это слышать. Никогда не видел вас, леди, на голой вечеринке, — чересчур возбужденно продолжает он. — Чем обязан такому удовольствию?

— Мы подумали, что это расширит наш кругозор и раскрепостит дух, — отвечает Лиза за нас обеих. Хотя единственное, что я могу тут расширить, — это возможность подцепить какую-нибудь мерзкую заразу.

— Ради этого все и затевается, — отвечает Адам. — Здесь каждый может узнать, кто он на самом деле. Понимаете, — продолжает он, задумчиво почесывая подбородок, — мы приходим в этот мир одинаково голыми — а что потом? Все оказываемся на разных уровнях. Мы не должны позволять нашей одежде заслонять нашу личность. Мы должны сами говорить за себя.

Наступает пауза, в течение которой мы смотрим на него.

— Принести вам пива? — быстро спрашивает он, чувствуя, что последние двадцать четыре секунды вел себя как полный идиот.

— Конечно, — в унисон отвечаем мы.

— Ты была необычайно мила, — говорю я Лизе, когда Адам скрывается из глаз.

— Я старалась, — сухо отвечает она.

— И?

— И поняла, что он по-прежнему все тот же придурок, каким я его всегда считала.

Я снова оглядываю собравшихся. Лиза с кем-то заговорила, и я чувствую себя самой голой в мире голых.

К сведению, в помещении, полном танцующих голых людей, стоит не самый приятный запах. Кроме того, у некоторых присутствующих волосы растут на теле, образуя самые причудливые узоры. Я смотрю на свои ноги и больше не чувствую себя ущербной. Мимо меня проходит парень с самым маленьким пенисом, какой я когда-либо видела. Я знаю, что не должна смотреть, так как это запрещено этикетом голых вечеринок, но ничего не могу с собой поделать. Все это так забавно.

Интересно, как тут выбирают друг друга: «О, какое у вас прелестное влагалище»?

Это напоминает мне комедию, которую я как-то смотрела по кабельному телевидению. Крис Рок говорил о любви. «Когда ты любишь, — говорил он, — обращаясь к зрителям, ты вынужден любить оболочку этого придурка. Оболочку. Вынужден любить странный рисунок волос на его теле. Непривычно пахнущие органы. Прыщи на спине. Необычайно длинный большой палец на ноге. Страшный, грязный пупок». Я спрашиваю: каким образом ты можешь заставить кого-то полюбить себя, если твоя оболочка вся на виду в первую же вашу встречу?

Эта вечеринка как раз и посвящена оболочке. Мимо меня пробежала группа хихикающих девиц, и я получила несколько ударов сиськами в живот. Дух захватывает.

Парень, с которым разговаривает Лиза, только что почесал свой голый зад. В результате стоявшая позади него девушка получила кулаком в бедро. Я пытаюсь не подходить ни к кому слишком близко и не рассматривать чужие интимные места. За двадцать минут моего пребывания здесь я поняла, что ничего интересного тут нет.

Я только начинаю расслабляться, как меня поражает страшная мысль. А если народу будет слишком много? Я же могу забеременеть, просто стоя в очереди за пивом. С удовольствием представляю объяснение со своей матерью: «Нет, вообще-то я сексом не занималась, просто сходила на вечеринку, где все были голые». «Го-о-о-лые?» — спросит она. Я подтвержу и добавлю, что народу набилась тьма, и что позади меня слишком близко стоял какой-то парень, и вот теперь у меня откуда ни возьмись — близнецы. «Евре-е-ей?» — спросит она.

И тогда я вынуждена буду сказать ей, что не уверена, но точно знаю, что он был обрезанный.

Это ей понравится. Теперь я это понимаю.

Я пробираюсь сквозь толпу к Лизе, пытаясь никого не касаться и не оскорбить взглядом. С удовольствием замечаю, что хозяева вечера прикрыли всю мебель полиэтиленовой пленкой. Умно.

— Лиза! — зову я.

Она оглядывается через плечо:

— Хлоя! А я гадала, куда подевалась твоя обнаженная персона.

— Я тут осваивалась.

— Нашла что-нибудь стоящее? — спрашивает она.

— М-м… что такое стоящее?

Она не обращает внимания на мои слова и поворачивается к высокому чесальщику зада, которого я приметила раньше.

— Хлоя, это Орфей.

— Привет, приятно познакомиться, — говорю я и протягиваю руку, стараясь держать ее на уровне талии. Не хочу поздороваться с пенисом. Может получиться неловко.

— Да, — отвечает он с улыбкой и пожимает мою руку. Затем берет со стола пиво.

Задница у него волосатая.

— Тебя так зовут? — спрашивает он у меня.

— Да, — отвечаю я. — И тебя тоже[37]?

— Орфей очень часто посещает голые вечеринки, — встревает Лиза. — Ему они очень нравятся.

— Вам они тоже должны нравиться, — улыбаясь, говорит он мне. — Обожаю вашу колонку.

— Большое спасибо. Обожаю ходить голой, — добавляю я, не зная, что еще сказать.

Он улыбается:

— А кто не любит!

Мимо проходит девушка, волосы у нее на лобке подстрижены в форме сердечка. Вечеринка делается все интереснее. Я толкаю Лизу в бок, но она игнорирует меня, слишком занятая разговором с Орфеем об особенностях латиноамериканской политики.

Делать мне тут нечего, знакомых лиц я почти не вижу, поэтому решаю покинуть голую вечеринку и отправиться в постель. Как сказал Горячий Роб, можно вычеркнуть это из списка и продолжать жизнь в колледже. Ура-ура!

— Лиза, — зову я, постучав ее по плечу. Орфей бросает на меня сердитый взгляд. Скоро он, вероятно, вызовет для компании одного из своих дружков — чтобы развлекать меня, пока он будет соблазнять мою подругу.

— Да? — поворачивается она ко мне.

— Я, пожалуй, пойду.

— Вот это да, — замечает Орфей, — ведущая секс-колонки покидает голую вечеринку? Не вписываешься в голый мир?

Голый мир? Кто этот недоумок? И кем он себя считает, говоря мне, что я должна делать и чего не должна? Не могу вписаться, говоришь? Я сладко ему улыбаюсь, окидывая взглядом с головы до ног.

— Дорогой, — произношу я, — я пришла, увидела, впечатления не получила и теперь ухожу.

Орфей надувается, а я поворачиваюсь к Лизе:

— Я ухожу. Желаю хорошо повеселиться. Позвони мне завтра.

— Я иду с тобой, — неохотно говорит Лиза.

Реплика прямо из руководства «Как быть надежной подругой». Ей совсем не хочется идти со мной, но она вынуждена. Если я последняя сволочь, я настою, чтобы она пошла, но мне кажется, я достаточно независима, чтобы самостоятельно покинуть вечеринку. И не в первый раз.

— Нет-нет, — быстро отвечаю я, к огромному облегчению Орфея. — Оставайся. Мне рано вставать, да и столько чтения на завтра. На этой неделе мне нужно сдать четыре работы. Со мной все будет в порядке.

— Ты уверена? — спрашивает она, продолжая придерживаться руководства.

— Абсолютно.

Орфей машет мне рукой на прощание, и я ухожу, гордая своим подходом и своей спиной без целлюлита. Меня так и подмывает щелкнуть пальцами, но я воздерживаюсь, чтобы ненароком кого не задеть.

Я снова оказываюсь в вестибюле, по колено заваленном мешками для мусора, и не знаю, в котором из них моя одежда. Надо бы ввести систему ярлыков. Спокойствие, Хлоя. Спокойствие.

Я начинаю по очереди заглядывать во все мешки, но это непросто, потому что наклоняться голышом в общественном месте несколько неловко — если вы еще не поняли. Люди входят и выходят, одни голые, другие наполовину голые, одетые и быстро раздевающиеся. Эти люди не озабочены сохранностью своих вещей, поскольку разбрасывают их по полу, не заботясь о том, что их может похитить какой-нибудь случайный голый. Что, по-видимому, произошло и с моими вещами, потому что их нигде нет.

Пока я копаюсь в мешках, мои серьги звякают, и теперь этот звук, который раньше казался мне чарующим, теперь напоминает заунывный перезвон китайских колокольчиков. Я хочу снять их и убрать в карман, но потом вспоминаю, что карманов у меня нет. Потому что я голая.

Меня охватывает паника. Я не могу найти свою одежду, я не хочу возвращаться и спрашивать Лизу, знает ли она, где ее искать, но мне нужно попасть домой, прежде чем у меня случится инфаркт в цветущем возрасте двадцати одного года.

Я быстро перебираю свои возможности. Я могу: а) взять чужую одежду, но это будет воровством; б) попросить у хозяев что-нибудь, в чем можно дойти до дома, но телефонов устроителей голой вечеринки в моей записной книжке нет. Кроме того, я даже не знаю, кто отвечает за это очаровательное увеселение. Наконец я замечаю в углу кучу пустых мешков для мусора. В минуту гениального озарения я хватаю один из них и заворачиваюсь в него, как в полотенце. Издали мой наряд можно принять за очень короткое, очень обтягивающее виниловое платье. Я прикидываю, что образ проститутки-садистки лучше, чем образ голого участника акции протеста, поэтому покрепче завязываю мешок.

Следующая проблема — пятнадцатиминутный пеший переход до дома. У меня закрадывается подозрение, что прогулка по кампусу в половине второго ночи в субботу предполагает множество встреч, а следовательно, и вопросов, которые, в свою очередь, предполагают множество витиеватых ответов. Завтра за бранчем я убью Лизу. Эту девицу надо приструнить раз и навсегда.

Поскольку идти домой пешком невозможно, я решаю позвонить в службу микроавтобусов Йеля по телефону, который висит в вестибюле на стене. За все время пребывания в колледже я ни разу не обращалась в данную службу, но слышала, что можно набрать несложный номер «1234» с маленького синего телефона на территории университетского городка, и тебя заберут, где бы ты ни был, и отвезут, куда скажешь. Я прикидываю, что поскольку никогда микроавтобусом не пользовалась, вполне вероятно, что никто из моих знакомых тоже этого не делал, быстро набираю номер и договариваюсь о машине.

Теперь я стою на улице в мешке для мусора, в туфлях на шпильке цвета лайма стоимостью двести долларов и в больших золотых серьгах-кольцах, которые, по словам продавщицы, «украсят любой наряд». Хотя она явно не имела в виду мой нынешний прикид, когда это говорила.

Я минут десять ежусь от холода, прежде чем перед домом останавливается микроавтобус и водитель открывает дверцу. Я перебегаю улицу и сажусь в машину, делая значительное усилие, чтобы не встретиться с водителем взглядом, и бормочу свой адрес. Я надеюсь, что все это он уже видел и не слишком заинтересуется моим необычным нарядом, и хочу только побыстрее добраться до своей комнаты и лечь спать.

Я украдкой осматриваюсь: кроме меня в микроавтобусе только один парень, который сидит в середине салона. Я размещаюсь на переднем сиденье и утыкаюсь взглядом себе в колени, надеясь, что водителю предстоит подобрать не слишком много пассажиров.

Я жалею, что на мне нет трусов. Это совершенно негигиенично.

Смотрю в окно, прокручивая в голове события вечера, и внезапно начинаю хихикать себе под нос. Мне не терпится описать Почтальону сие тяжкое испытание. Возможно, он тоже посчитает мое приключение смешным. Интересно, а он был когда-нибудь на голой вечеринке? Я начинаю мысленно составлять будущее послание, и тут мы останавливаемся на первом светофоре. Центр Нью-Хейвена — это лабиринт улиц с односторонним движением, из-за чего меньше чем за двадцать минут на машине никуда не доберешься.

— Простите, — раздается позади меня голос с британским акцентом.

Я игнорирую его и упорно смотрю вперед. Парень, должно быть, обращается к водителю. Надеюсь.

— Я обращаюсь к вам, — мягко произносит он. Я обожаю британский акцент. В смысле, как любая американка.

Поддавшись этой слабости, я медленно оборачиваюсь.

— Да?

Позади меня сидит худощавый темноволосый парень. На вид ему лет двадцать пять, он довольно бледный, но красивый, в духе Хью Гранта. Он смущенно улыбается, и улыбка отражается в его глазах, в уголках которых собрались морщинки. Подбородок у него немного выдается вперед, а нос слегка искривлен.

— Простите, но я невольно обратил внимание, что вас, похоже, выбросили.

— Что?

— Не знаю, заметили вы или нет, но на вас мешок для мусора, — с улыбкой говорит он.

— Да, знаю… так неловко… — Я умолкаю, не представляя, что сказать дальше.

— Меня зовут Колин, — говорит он и пересаживается на несколько сидений вперед, поближе ко мне.

— Здравствуйте, — краснея, отвечаю я. — Обычно я не ношу мешков для мусора.

— А имя у вас есть? — спрашивает он.

— Ой! Простите. Хлоя, — смущенно отвечаю я. Поднимаю на него взгляд — его глаза снова сощурились, собравшись в уголках морщинками.

— Что ж, Хлоя, я бы порасспросил вас о вашем необычном одеянии, но, полагаю, это тема не из приятных. К тому же затем я вынужден буду сообщить вам, почему еду в микроавтобусе, и изложить собственную ужасающую историю этого вечера.

— Я не сказала вам, почему еду в микроавтобусе, — говорю я.

— Подозреваю, потому, что вы одеты как бродяжка.

— Вы правы, — хихикаю я, пытаясь сесть так, чтобы не слишком оголиться. Все это действительно очень глупо. — Значит… вы на последнем курсе? — спрашиваю я, чтобы отвлечь внимание от себя.

— Да. Сравнительное литературоведение. Специализация — Латинская Америка. А вы? Мне кажется, я раз или два видел вас в «Джипси».

— Могли, — говорю я, балдея от его акцента. — Я на предпоследнем курсе английского отделения. А теперь расскажите, почему вы едете в этом автобусе.

— Что ж, Хлоя, у меня состоялось самое катастрофическое в моей жизни свидание. И тут, чтобы до конца все испортить, эвакуируют мою машину. Проклятые американцы со своими правилами парковки, — с ухмылкой говорит он. — Только не говорите, что вы американка, — прибавляет он.

— Жаль вас разочаровывать, но я американка… из Нью-Йорка, чтобы быть точной.

— Ну, ньюйоркцы — не американцы. Проблема решена.

— Так что с вашим свиданием?

— С чего же начать? У нее пушок на верхней губе. Она доктор экономики, и весь вечер тарахтела о фьючерсах. Это было ужасно, у нас не оказалось ничего общего. И, что хуже всего, она жевала, не закрывая рта.

— В свое время мне случилось сходить на пару неудачных свиданий, — вставляю я.

— В свое время? Вам не может быть больше двадцати двух, — дразнит он меня.

— А вам, — парирую я, — ни на день больше тридцати.

— «Столько пивнушек разбросано по всему миру, а она выбирает мою», — произносит он, изображая американский акцент, что, должна признаться, у него хорошо получается.

— «Касабланка», — говорю я, узнав цитату.

— Это было до вашего рождения, — лукаво замечает он.

— И до вашего.

— Что ж, и это нас тоже объединяет, — говорит он, поднимая бровь. — Помимо изучения литературы и поездки в этом автобусе.

— Счет «три-три».

— Стало быть, это зеленый свет. Могу я записать номер вашего телефона?

— Я не даю свой номер незнакомым людям, особенно незнакомым европейцам.

— Что ж, в таком случае у меня хорошая новость. Мы, британцы, не считаем себя европейцами. Мы, англичане… обитаем как раз посередине Атлантики.

— Но мы все равно не знакомы.

— Что ж, тогда каким образом может англичанин, боящийся, как и остальные его соплеменники, оказывать явные знаки внимания, но имеющий безупречный вкус в отношении скотча и галстуков, когда-либо установить с вами контакт?

Я молчу, размышляя. Я не могу решить, действительно ли Колин такой умный или просто красивый. Я решаю пока считать его умным, но вопрос переоценки оставляю открытым.

— Вам придется пройти тест, — заявляю я.

— У меня очень плохо с тестами. Я едва сдал средние.

— Средние?

— Британские тесты за среднюю школу. Они нужны для поступления в университет.

— Понятно. У меня другой тест. И если вы так сильно желаете установить со мной контакт, вам придется его пройти.

— Я пройду, но позвольте предупредить вас, Хлоя, что, если я провалюсь, я все равно буду стараться получить ваш номер телефона. — Он произносит мое имя «Хлоэ». Это восхитительно.

— Посмотрим.

— Тогда вперед, — говорит он, раскидывая руки. — Испытайте меня.

— Где лучше всего выпить пива? Или пинту, как у вас говорят.

— В «Глоубе», на углу Мэрилебон-роуд и Бейкер-стрит, Лондон.

— Никогда там не была.

— Это хорошо или плохо?

— Увидим, — игриво отвечаю я. Он поднимает брови:

— Я заинтригован.

— Какой футбол лучше — американский или европейский?

— Американский.

Я рада. Ненавижу европейский футбол.

— Любимый писатель?

— Джон Чивер. О! — и, разумеется, этот рехнувшийся американский Зюс, — поддевает он меня.

— Мне нравится Зюс, а вот Чивера я не читала.

— Очень мрачный гротеск. Надо немедленно это исправить.

— Вы вроде бы говорили о сравнительном литературоведении. Как насчет латиноамериканцев?

— Габриель Гарсия Маркес.

— «Хроника объявленной смерти» или «Сто лет одиночества»?

— «Хроника». Бесспорно.

— Согласна.

— Что ж, славно. Я хорошо справился?

— Вполне.

— Номер телефона?

— Адрес электронной почты.

— Давайте.

— Ладно.

Он кивает.

— Вы не запишете? — спрашиваю я в панике, начисто забыв о приличиях.

— У меня ястребиная память.

— А у них хорошая память?

— Я точно не уверен, но мне кажется, это звучит убедительно. Разве нет?

— Да, — улыбаюсь я, — звучит.

Я в первый раз с момента посадки в автобус смотрю в окно. Внезапно мы останавливаемся у «ТД».

— «Тимоти Дуайт», — скрипучим голосом объявляет водитель.

Я встаю.

— Да. Простите. Это мне.

Водитель открывает дверь, и я вдруг вспоминаю о своем платье из мусорного мешка и о безумном вечере, начисто забытых или хотя бы на время отодвинутых благодаря Колину.

— Было приятно с вами познакомиться, — бросаю я через плечо, торопливо пробираясь к выходу.

— Взаимно! — кричит он мне вслед. — Хло-э, — зовет он, когда я уже одной ногой стою на земле.

— Да? — отвечаю я, на секунду сунув голову в автобус. Водитель, наверное, жутко заинтригован всем происходящим.

— «Никогда не ешь яблок, груш и т. п., когда пьешь виски, за исключением французского ужина, который заканчивают фруктами. Другие продукты оказывают успокаивающее действие. Никогда не спи при лунном свете. Поскольку ученые доказали, что это вызывает безумие, то в ясную ночь, прежде чем ложиться, опусти жалюзи, если кровать стоит у окна. Никогда не держи сигару под прямым углом к пальцам. Это по-деревенски. Держи сигару под углом. Снимать полоску или нет — на твое усмотрение».

Я вопросительно смотрю на него.

— Джон Чивер, — с улыбкой отвечает он.

А мне нравится, что подбородок у него выдается вперед.

Водитель закрывает двери и уезжает, оставив принцессу мусорного мешка добираться до комнаты в темноте. В лунном свете, который иногда, в такую ночь, как сегодня, вызывает безумие.

На следующее утро я нахожу в своем электронном почтовом ящике два письма. Одно от Почтальона, другое от британца. В настоящий момент британец интересует меня гораздо больше.

«С любовью»? Обожаю словосочетание «с любовью»!

Я приказываю себя сохранять спокойствие. Это всего лишь первое свидание. Будем надеяться, первое из многих.

Я всегда чрезмерно завышаю планку электронных писем. Мне кажется, из-за того, что слишком часто я знакомилась с необыкновенными, удивительными людьми, а потом разочаровывалась в их навыках переписки. Нет ничего хуже, чем письмо блестящей личности, сводящееся к стандартной фразе: «Здравствуй, как дела? Надеюсь, все в порядке. Что ты делаешь сегодня вечером?»

Но Колин превзошел все мои электронно-почтовые ожидания. Он может даже стать чемпионом электронной почты.

Я быстро отвечаю ему, что обязательно встречусь с ним. Я удерживаюсь от предложения руки и сердца, но, полагаю, для этого существует второе свидание.

Весна пришла, и каким-то образом положение дел улучшается.