Дикарь (ЛП)

Глава 1 Зак

Две недели назад

Я следую за Мойрой в сторону выхода из аэропорта, и вот мы выходим в жару Чикаго. Она сказала мне, что это такое лето в Америке, эта информация для меня ничего не значит, кроме того, что тут жарко и забавно пахнет, запах горячего металла, что очень чуждо для моего обоняния. Я больше не чувствую запаха земли, не чувствую аромат зелени Амазонки, болезненное чувство тоски прокатывается по мне волной.

Мойра ведёт нас к желтой машине, я понимаю, что это такси. Я знаю, какая это машина, потому что я помню это ещё с детства. А узнаю, что это такси, потому что мои знания английского языка все ещё в отличном состоянии, и слово написано на другой стороне. Мой родной язык не забыт за то время, которое я прожил с карайканцами, я благодарен за это посещениям отца Гоуля на протяжении всех этих лет, он отлично говорил, как по-английски, так и по-португальски. Только он мог разговаривать со мной по-английски на протяжении долгого времени. Я имел общие знания основ математики, был довольно грамотным в вопросах географии и истории, я читал все, что только попадалось мне под руку.

Это очень забавно. То, как я узнаю вещи. Проживая в Амазонке последние восемнадцать лет, мои воспоминания о прежней жизни были как призрачные мечты, в своем сознании я мог дотянуться и легко коснуться их, но это было за пределами моего понимания. Мне было интересно, сколько мне нужно будет узнать, и как много из того, что отец Гоуль называл «чудеса современного мира», когда рассказывал о мире за пределами Амазонки, может удивить меня.

Я обнаружил, что чем больше я узнаю о современном мире, тем больше это находит откликов в моей памяти о том, что я видел. Например, у меня совсем не осталось ни одного воспоминания о том, как я летел на самолете с моими родителями в Бразилию, когда я был ребенком. Но когда увидел маленький «Сессна150», который доставлял нас с реки Амазонки в столицу Бразилии, я точно знал, что я бывал на одном из таких самолётов раньше. Я не помнил этого. Я просто это знал. Когда завелся двигатель, я не испытал дискомфорта, и у меня не было чувства страха от полета. У меня не было каких-то конкретных воспоминаний о полете, я внезапно вспомнил, когда дотронулся пальцами до стекла иллюминатора, что такое «стекло». Прозрачный, твёрдый материал. Это не было мне знакомо по ощущениям, но я вспомнил родительский дом в штате Джорджия, когда был маленьким. Я вспомнил, как я бежал сломя голову и врезался в прозрачную преграду, в стеклянные раздвижные двери и, ударившись со всей силы, упал попу.

Когда мы приземлились в аэропорту, Мойра повела меня в сторону машин на прокат, и внезапно четкие воспоминания взорвались яркой вспышкой. Я вспомнил себя, сидящего в машине моих родителей на заднем сидении. Я, кажется, держал книгу с яркими картинками. Мне даже показалось, что я вспомнил голоса моих родителей, говоривших друг с другом.

Многие вещи казались мне вполне знакомыми. В отеле, где мы остановились на несколько дней, я мог с легкостью узнать многие вещи. Кровать и подушки. Да, я знал, что такое подушка. Мойра отвела меня в ванную и объяснила, как работает туалет и душ. Память возвращалась ко мне понемногу и маленькими кусочками.

Некоторыми из этих чудес я пользовался с большим удовольствием. Душ был чем-то потрясающим. Вода ощущалась чище и легче, чем в реке или в грязных дождевых лужах, в которых я обычно мылся. Запах шампуня заставлял меня вспоминать запах водных лилий. Впервые чистить зубы за столько лет, это было чем-то невероятным, никак не мог перестать водить языком по зубам, поражаясь, насколько они были гладкими. И сколько бы я раз не чистил зубы тростником, это никогда не сделало бы их настолько чистыми.

Да, многие из этих вещей были странно знакомыми мне, а кончилось все тем, что я осознал: комфорт для меня иногда был очень важен. У меня не было таких моментов, где бы я мог сказать, что я чувствовал удивление от того, что попробовал. Не считая того, что Мойра водила немного быстрее, чем было нужно по улицам Бразилии. Мы остановились здесь на несколько дней, так как мне нужно было посетить доктора, чтобы он обследовал меня, и мне нужно было получить необходимые прививки, а также новый паспорт в Американском посольстве.

Я надеялся, что моим документам на паспорт будет отказано, и наконец, закончится эта нелепая ситуация, но они были одобрены, когда я смог представить доказательства, подтверждающие мою личность. Это включало в себя: мои и родительские подлинные визы на путешествия, которые я хранил все эти годы после их смерти, вместе с их обручальными кольцами, одно семейное фото и наша семейная библия. Секретарь Американского посольства лично вручила мои документы и улыбнулась тёплой, поздравительной улыбкой, когда вручала паспорт. Я испытывал непреодолимое желание перерезать ей горло за ее счастье, оттого что я возвращаюсь «домой». Я совершенно не был этому рад, но все остальные считали это отличной идеей.

Были некоторые вещи, к которым я приспосабливался очень тяжело. Пока я без лишних эмоций наслаждался мягкостью кровати в отеле, я считал это странным чувством и, наверное, по большому счёту неудобным. Я прекратил спать на полу каждую ночь. Одежду, что заставила надеть на себя Мойра, перед тем как мы поднялись на борт Сессны, ограничивала мои движения и раздражала кожу. Я ненавидел ее. Как только я оказывался в номере, я раздевался и оставался голым, для меня это было привычным.

Я полностью отказался пользоваться кухонными приборами, хотя я, несомненно, помнил, что это такое. Я делал это не потому, что было неудобно, а для того, чтобы показать ей я: сделаю это, если сам захочу. Если я думал, что я могу прятать одежду и обходиться без нее, я так и делал, но Мойра поставила точку в этом вопросе, сказав, что такие действия наказываются законом.

Тогда я начал противостоять ей в мелочах, я отказался использовать вилку и нож, вместо этого я ел руками. Я полностью избегал салфеток, хотя я видел, как она использует их, слегка прикасаясь к губам, и вытирает пальцы, вместо этого я облизывал свои пальцы и каждый раз вытирал губы материалом своей футболки, которую я накидывал просто на плечи. Когда она предложила подстричь мои волосы, я отказался это делать, но в ответ она лишь улыбнулась мне, не сказав ни слова.

Меня ужасно злило то, что она принимала мои отличия. Я ожидал от нее, что она начнёт настаивать на том, чтобы я вел себя в соответствии с новыми культурными нормами поведения. Вместо этого она впустую тратила время, объясняя мне все эти вещи, давая возможность попробовать что-то еще. Если же я отказывался, она только говорила:

— Может быть в другой раз.

Мои чувства к этой женщине с огненным цветом волос были наполнены тёмным желанием, и это скручивало все во мне, делая меня слабым. Я знаю, она не несёт прямой ответственности за то, что мне пришлось покинуть свой дом, но сейчас я ненавижу ее, как если бы она была тем человеком, которому пришла в голову эта сумасшедшая идея. Я знаю, она лишь делает свою работу. Делает то, что ей сказал делать мой крестный отец, но моё презрение к ней так же велико, как и к человеку по имени Рэнделл Кенон. Два человека, которые привели в действие ряд событий, из-за которых мне пришлось отказаться от мирной и счастливой жизни.

Они стали моими врагами.

Да, Мойра мой враг, но это не значит, что я не смотрю на неё как на женщину. У меня совершенно неестественное влечение к этой женщине с огненными волосами и зелеными глазами. Она мне понравилась с первого взгляда, когда мы сидели у костра в первую ночь. Она так отличается от карайканских женщин, которые по своей природе маленькие, темнокожие с иссиня-черными волосами. Когда я подошёл к главному месту в деревне, Мойра смотрела прямо на меня, никакой покорности во взгляде, как у Тукабы, которая не посмотрит на меня до того момента, пока я не дам молчаливого разрешения смотреть прямо на меня. Ее волосы напомнили мне сияющие волны, поцелованные огнём, и глаза ее цвета насыщенной зелени джунглей. Она напомнила мне яркую и дикую амазонскую птицу, но двигающуюся с грацией ягуара. Настолько она отличалась от всего того, к чему я привык, но была настолько привлекательная, что это вызвало во мне приступ стыда.

Потому что я не должен вообще ничего чувствовать к этой женщине… моему врагу… кроме, как гнев, я был растерян, что моя жизнь перевернулась с ног на голову. Когда мы покинули деревню, я был вне себя от ярости. Каждый желал мне доброго пути, но я мог смотреть только на Парайлу в страхе, что мои слёзы покажутся чем-то совсем не мужественным. Мы двинулись в длительное путешествие ближе к обеду, я сделал то, что мне казалось верным, я полностью игнорировал Мойру, но я понимал, что это не сможет продолжаться вечно.

Чем ближе мы подходили к реке Жутаи, тем чётче я мог чувствовать сильный запах речной воды в воздухе. Рыжеволосая женщина, Мойра, шла прямо передо мной, рядом с ней шел отец Гоуль, а впереди нас всех Рамон, он вел нас. Она спотыкалась через каждые пару шагов, цепляясь ногами за дикорастущую лозу или за раскидистые ветки деревьев. Она казалась более увлеченной тропическим лесом, рассматривая дикую природу вокруг, чем тем, куда она идёт.

Она была очень интересной женщиной, я признаю это. Отец Гоуль рассказал мне, что она своего рода учитель, ее знания очень ценятся среди ее коллег. То, чем она занималась, называлось «антропология», она посвятила себя изучению культуры коренного населения племён Амазонки. Отец Гоуль также рассказал мне, что у меня есть крестный отец, который послал ее за мной, он нанял эту женщину быть моим учителем, чтобы по возвращении я мог бы научиться быть вполне обычным американским гражданином.

Я презрительно скривился от этих мыслей, обещая себе, что я никогда не изменю ничего в себе… независимо от того, как бы они этого не хотели.

Я никогда не видел таких волос, как у этой женщины. Они были похожи на алый оттенок заходящего солнца, она заплетала их в толстые косы, лежащие на спине. Она сильно отличалась от женщин нашего племени. Намного выше — ее макушка достигала моего плеча, а их едва касалась уровня груди. Ее кожа была нежно-бледной, как цвет луны, и у неё были маленькие, крошечные веснушки, покрывающие ее нос и щеки.

Я слышал, как она разговаривала на английском с отцом Гоулем. Я был больше чем уверен, что она знает о том, что я тоже говорю, но предпочитала находиться от меня подальше, как и в ту первую ночь, когда она только приехала в нашу деревню.

Когда глубоко трахал Тукабу, получая своё удовольствие внутри ее жаждущего и горячего лона, я полностью сконцентрировал свое внимание на красивой, рыжеволосой женщине, которая смотрела на меня горящими глазами. Я представлял, что именно ее тело находится подо мной, кроме того я понимал, что она не будет лежать под моим телом тихо и спокойно, как лежат карайканки. Нет, я представлял кого-то вроде нее, кто будет стонать от удовольствия, извиваться от страсти и царапать грязную землю своими аккуратными пальчиками. Я бы приложил всю свою силу и находчивость, чтобы поставить ее на колени и наслаждаться ее покорностью.

Уже одна только мысль об этом сделала мой член тверже, так что я попытался немедленно подумать о чем-нибудь другом, подавляя растущее желание к этой фантазии.

Мойра опять споткнулась, и я очень хотел на нее накричать, чтобы она смотрела куда идет. Она смотрела вверх на пару обезьян-ревунов, которые были прямо над нами, она наблюдала за тем, как они висят на ветках деревьев, с лёгкой улыбкой на губах. Я бросил на них быстрый взгляд, и тут что-то привлекло моё внимание в джунглях на земле.

Мой взгляд был острым, внимательным к мелочам — хорошо натренирован. В следующую секунду, я заметил опасность в трёх шагах от места, где споткнулась Мойра. Бушмейстерская змея незаметно ползла справа от нее, и ещё пара шагов и она будет прямо перед ней.

Я резко подался вперед, хватая Мойру за плечи и прижимая к себе. Она закричала в испуге, и бушмейстер повернул голову в нашу сторону. Я со всей силы толкнул ее ко мне за спину, и она, не удержавшись на ногах, со всей силы рухнула на задницу. Отец Гоуль и Рамон смотрели на меня как на сумасшедшего, но они не видели того, что видел я.

Неминуемая смерть.

Бушмейстерская змея очень ядовита, ее голова приподнялась на несколько дюймов от земли. Не говоря никому ни слова, я взмахнул своим мачете, рассекая воздух, и срубил ей голову, она мягко упала во влажную листву.

Потянувшись к большому, влажному пальмовому листу, я вытер об него змеиную кровь со своего мачете и, просмотрев на Мойру, сказал:

— Тебе нужно внимательней смотреть себе под ноги, глупая chama de cabelos (девушка с пламенными волосами). В следующий раз, я позволю змее напасть.

Она посмотрела на меня растерянным взглядом, ее зелёные глаза были полны страха и раскаяния. Наши взгляды встретились на секунду, но я быстро отвернулся и пошёл дальше по нашей тропинке. Рамон в спешке кинулся помогать Мойре подняться с земли, и наше маленькое путешествие продолжилось.

Я действовал инстинктивно, сохранил ей ее жалкую жизнь, и тем самым, поймал себя в ее ловушку. Оглядываясь назад, я понимаю, что должен был позволить змее напасть, тогда бы я принес ее безжизненное тело в деревню и мог бы попытаться смириться с этой ошибкой.

Наши пути разошлись с отцом Гоулем и Рамоном, когда мы добрались до реки Жутай. Мы с Мойрой продолжили наш путь на север на каноэ, а отец Гоуль пошел на запад, чтобы посетить племя Матика, которые были заклятыми врагами Карайканского племени. Между нашими племенами была кровная вражда.

На второй день ночью, как мы переплыли реку Жутай, я хотел сбежать от Мойры… так велико было моё желание вернуться домой, вернуться в карайканскую деревню, где были мои друзья и семья, которой я дорожил и был счастлив. Я ушёл в джунгли и думал, что бы мог я сказать Парайле, когда я вернусь домой. Я мог немного соврать ему, например, что Мойра передумала меня везти, или что она съедена ягуаром или кайманом. Но, исходя из этого, мне пришлось бы убить ее и избавиться от ее тела, потому что то, единственное, что я знал о Мойре наверняка, она бы пришла разыскивать меня в деревню.

Ничего из того, что я мог придумать, не казалось мне невозможным, но, в конце концов, я знал, что никогда не смогу посмотреть на Парайлу, на моего отца и наставника, взглянуть в глаза и сказать ему, что я не уважаю его желания.

Парайла умолял меня пойти и воспользоваться этой возможностью, как шансом, и в итоге я не мог отказать старику.

Но я не сдался без боя.

Спустя несколько дней с того момента, как приехала Мойра, мы поссорились.

Он давил на меня, и когда я все также отказывал ему, он начал давить на меня сильнее. Я пытался убедить его в том, что он был уже стар и если я уйду, никто не будет о нем заботиться. Я пообещал ему, что я уйду, как только он умрет, наше противостояние подтверждало, что я был так же упрям, как и он.

Он даже стал жестоким по отношению ко мне, показывая себя с новой стороны. Человек, которого я называл отцом долгие годы, сказал мне, что по правде я никогда не был желанным в племени. Это именно он настоял на том, чтобы я остался, так как у меня не было других вариантов, а теперь он узнал, что у меня есть родственник в Америке, который страстно желает моего возвращения, он сказал мне, что я больше не нужен здесь.

Мне было настолько больно это слышать, что я выбежал из общего дома, в отчаянии пиная корзину с маниоковой мукой. Я искал везде Тукабу, чувствуя острую потребность вонзиться в ее тело, чтобы избавиться от чувства разочарования и гнева, но ее, как назло нигде не было. На мгновение я испытал желание схватить богине подобную Мойру и унести ее в джунгли, и заставить подчиниться мне, но я был слишком умен, чтобы понять, что это неприемлемо к ее жизненным убеждениям. Не имея возможности облегчить свой гнев, я схватил свой лук и стрелы и направился вглубь джунглей с желанием найти кого-нибудь и убить.

Позже Парайла извинился за свои жестокие слова, и в спокойной обстановке за ужином, он попросил в последний раз, и я не мог отказать ему.

— Cor’dairo, — сказал он, называя меня «сын мой» на старом, почти вымершем наречии карайканского языка. — Почему ты со мной споришь? Эта совсем не та жизнь, которую я хочу для тебя.

— Но я так счастлив здесь, — сказал я, держа его за руку.

— Может быть, но ты можешь быть счастливее где-нибудь в другом месте, — сказал он более сильным голосом, который мне приходилось от него иногда слышать.

— Какая ж это жизнь… бороться за выживание день ото дня? Отец Гоуль сказал, там, куда ты собираешься пойти, у вас не будет недостатка в еде, и много новых возможностей откроется перед тобой. А что у тебя есть здесь? Старик и его крикливая-жена.

— У меня есть Тукаба, — сказал я, подмигнув. — Она делает меня достаточно счастливым.

— Да, у тебя есть Тукаба, но у неё также есть много друзей, — сказал он, слегка усмехнувшись.

Я улыбнулся ему в ответ, у нас было одинаковое чувство юмора. Тукаба действительно была женщиной, которая делила удовольствие со всеми одинокими мужчинами племени.

— Ты заслуживаешь больше, чем скудную жизнь, которую мы ведем, я хочу увидеть, перед тем, как умру, что у тебя появился настоящий шанс быть счастливым.

— Но Парайла… — я начал говорить, но он меня перебил.

— НЕТ, Захариас, не мой кровный сын, но сын моего сердца. Я умоляю тебя пойти. Для меня. Я умоляю тебя. Я дам тебе год, и если ты не передумаешь, ты можешь вернуться. Но сделай это для меня, дай себе шанс и иди навстречу новой судьбе.

Я посмотрел внимательно на него, на невыплаканные слёзы в его глазах, и заметил его дрожащий голос. И все моё сопротивление рухнуло. Я ни в чем не мог отказать этому человеку, только не человеку, который меня вырастил, оберегал, защищал, который окружил меня любовью, когда погибли мои родители. Я доверил ему свою жизнь. Я сделаю все, о чем он попросит.

Так что я согласился ехать.