Дом, в котором ты живешь

Глава 27

— Мам, ну куда ты так быстро? — —плаксиво тянет Илюшка.

Мы бежим по обледенелым грязным дворам, сокращая путь от дома до метро «Медведково». После оттепели снова подморозило; чтобы выдержать темп, не упав и не свернув шею, мне приходится смешно семенить на каблуках. Сын с трудом успевает за мной.

— Мам, а Ундина умерла? — Он напрягся, догнал меня.

Вчера мы были во МХАТе на «Ундине», из театра поехали обедать к Аньке и засиделись допоздна (мы не виделись с самого Нового года, с того грустного вечера, когда Анька помогала мне перевозить вещи с Каменщиков в Медведково). На обратном пути Илюшка уснул, и многое осталось невыясненным.

— Ундина — русалка. Фея, волшебница. Они бессмертны.

В метро я смотрю на часы, прикидываю: к половине девятого приведу Илью в школу, в девять буду на вокзале и, значит (если, конечно, электрички ходят нормально), до половины одиннадцатого доберусь до Хабарова и предстану пред ясны очи Давликанова Степана Владимировича, энтузиаста возрождения гимназического образования в России.

До сих пор я общалась с его референтом. Чего только он не требовал от меня: штатное расписание, программы, учебные планы, даже меню. Потом долго не звонил. Я решила: все, нашли другого директора. А перед праздниками вдруг объявился: приезжайте в Хабарово, вас хочет видеть Степан Владимирович. С ума сойти, честь какая!

— Мам, а почему тогда Ундина не заколдовала принца, если она волшебница? Он бы остался с ней.

— Не хотела. Принц должен решить сам. Насильно нельзя.

Сын собирается еще что-то спросить, но мы уже приближаемся к школе. Я торопливо даю последние наставления, вручаю ему сумку с одеждой, пакет с фруктами и несусь на каблуках обратно к метро «Октябрьская».

По-хорошему нужно настроиться на предстоящий разговор с Давликановым. Но я думаю об Ундине. Потом вспоминаю вчерашнее.

Обедали вчетвером. Маленький Петька ни на секунду не отходил от новой мамы, и если Анька выбегала зачем-нибудь из комнаты, детская мордочка мгновенно кривилась в плаксивой гримаске. К вечеру пришел Макс, какой-то помятый, навеселе. Притащил букет — все-таки праздник, Восьмое марта!

— Он слишком привык жить на два дома, — с усмешкой объяснила Анька.

Уже давно стало известно, что жена и дочка Макса попали в лапы авантюристов. Каким-то чудом им удалось послать письмо из тайги. Деньги у них отобрали в первый же день, поселили в неотапливаемых сенях, кормят пророщенным овсом и все время заставляют работать: чистить снег, колоть дрова, таскать воду из колодца. Дочка умоляла о помощи.

— Когда же он поедет? — спросила я.

— И не собирается! Зачем ему лишние проблемы? Квартира продана, денег нет. Куда их поселить? Да их и не выпустят оттуда. Это же секта!

— Переживает Макс?

— Да ты что! Он всегда спокоен, — ответила Анька нейтрально. Непонятно, осуждала или оправдывала мужа.

Я, между прочим, спросила, не знает ли она такого Давликанова. Анька расхохоталась:

— Знаю-знаю!.. Фактурный мужик.

— Я серьезно.

— Красавец мужчина!

И правда, оказался красавец: мягкие русые волосы, глубоко посаженные серые глаза, благородная бледность. Если не знать, что Давликанов, скажешь русский барин, Стива Облонский. А присмотришься: скулы, разрез глаз — что-то в этом есть такое восточное…

Я думала, он будет экзаменовать меня, как английская леди, но оказалось, вопрос о кандидатуре на должность директора для него решен, на повестке дня теперь рабочие моменты. И первый — ремонт помещения.

— Но я никогда не занималась ремонтами, ничего не понимаю в этом.

От вас ничего особенного не потребуется. — Давликанов вальяжно откидывается на спинку стула, обитую дешевым дерматином. — Завтра приедут специалисты, сделают дизайн-Проект. Ваша задача соотнести его с санитарными нормами, требованиями… со всякими тонкостями педагогической науки.

— Значит, я начну работу уже завтра?

— Вы начали ее сегодня. Мы ведь сейчас с вами работаем. А кстати, вот и ваш контракт.

Из контракта следовало, что я должна находиться на территории загородной школы-пансиона круглосуточно, кроме субботы и воскресенья…

— Но в первые месяцы, думаю, и выходные прихватите, — подсказал Давликанов.

…Организовывать учебный процесс, досуг, питание, медицинское обслуживание учеников, рекламу учебного заведения, комплектование штата и т. д. и т. п. А за это зарплата. Да что говорить… не зарплата — фантастика. Даже на испытательный срок.

Неверной рукой я подписала договор.

Давликанов улыбнулся:

— Все, рубикон перейден.

После его отъезда («Если хотите, могу подбросить вас в город») я отправилась на экскурсию по зданию. Когда-то здесь был пионерский лагерь. Снаружи презентабельный вид еще сохранялся, но внутри… облупившаяся краска, разбитый кафель, вздутый линолеум.

— Это из-за отопления, — объяснил Дмитрий Иванович, здешний сторож и мой проводник. — Когда его включают, трубы рвутся.

Легко представить, как все это выглядело в эпоху пионерских лагерей. Но контуры будущего проступают смутно: вот тут можно попробовать сделать столовую, здесь, пожалуй, тренажерный зал. Здесь? Если только компьютерный класс… А подо что бы приспособить это помещение? Для класса слишком просторно, для зала — все же тесновато… Но какое светлое, нарядное!

— Что здесь было раньше? — спрашиваю я у Дмитрия Ивановича.

— А ничего. Сначала бельевая, потом ее перевели ближе к прачечной. А тут всякий хлам сваливали.

Я решаю, что в этой комнате будет мой кабинет. А если ее перегородить, получится еще и спальня. Надо же мне где-то спать. В саду сирень, фруктовые деревья, в конце мая поют соловьи. Открою окна — буду наслаждаться.

Мне не терпится скорее уехать домой, чтобы поскорее вернуться обратно. Я уже точно знаю, как взяться за работу, что сказать проектировщикам, дизайнерам, да и не только им…

Но Дмитрий Иванович охлаждает мой пыл.

— Сейчас перерыв в электричках — два с половиной часа. Поди попей чая.

Приходится подчиниться.

После чая, чтобы убить время, я пошла гулять по поселку. Как и все в наше время, поселок являл собой калейдоскоп социальных контрастов. Домики-развалюшки перемежались коттеджами, низенькие облезлые заборчики — неприступными каменными оградами. На опушке у леса красовался прямо-таки шедевр архитектуры. Это даже не коттедж — маленький замок с башенками, шпилями, витражными окнами. Я мгновенно влюбилась в него. После работы каждый день буду совершать моцион к замку.

Вернувшись в лагерь, спросила Дмитрия Ивановича, кому же замок принадлежит.

— Теперь уж и не знаю кому, — ответил он. — Как только начались все эти коммерческие дела, лет назад пятнадцать, участок у леса купил один… банкир, что ли, говорили… Привычки у него были, я тебе скажу. К примеру, домой приезжает во втором часу ночи, а с ним музыканты. Целый оркестр. Он их рассадит на лужайке — играйте до утра. И мы всю ночь, хочешь — не хочешь, слушаем музыку.

— А потом?

— Убили его. Расстреляли в упор. Хорошо хоть не у нас в поселке — он из своего банка выходил. Да… Жуткая история, тогда такого много было.

И Дмитрий Иванович уже готов припомнить еще одну из жутких историй, .но мне пора, я прощаюсь: до завтра.

— Ты приезжай, — напутствует меня сторож. — Хоть будет живая душа, а то я один тут… Весь день один.

Я уже знаю, что Дмитрий Иванович живет в лагере неотлучно. А в своем доме на соседней улице бывать не любит: жена умерла, дочка с мужем дом перестроили, все изменили, теперь зять там хозяин. Так что в лагере Дмитрий Иванович чувствует себя вольготнее.

В электричке я еще некоторое время помню о Дмитрии Ивановиче, потом переключаюсь на работу. И неожиданно прозреваю: я не смогу оставить сыновей. Правда, с Ильей проблем не будет. А старшие? Денис вообще не воспринимает маму. Олег пока слушается. Но это пока… Хотя и меня они слушаются не очень. Иногда даже мама добивается большего. В конце концов, я решаю воспитывать детей личным примером: работать и зарабатывать. Вряд ли вид несчастной, потерянной матери повлияет на них лучше.

К тому же существует еще материальная проблема. Сейчас мы живем очень хорошо: Ленкины деньги плюс мама в няньках. А дальше что? Работа в школе? Беготня по частным урокам?

— Девушка, я к вам обращаюсь! — Я подняла голову и увидела над собой контролера. — Билет ваш где?

— Билет? — Я торопливо открыла сумку. — Вот билет, — показала ему.

Вместе с билетом в сумке обнаружился маленький сборник Марины Цветаевой. Я купила его сегодня на Казанском вокзале. Какой-то пожилой, интеллигентного вида человек разложил книги прямо на земле у входа в здание вокзала. Электротехника, Жюль Верн, Атлас автомобильных дорог… Замирая от жалости, я купила книгу, быстро спрятала в сумку и поспешила за билетом… Сейчас сборник оказался очень кстати…

Книжку выпустили в восемьдесят восьмом. Да, помню, тогда стали печатать неизданное, запрещенное, народ кинулся утолять голод. А теперь рады продать хоть за сколько. Господи, как поменялась жизнь! Жизнь поменялась, но такие вещи имеют непреходящую ценность. Я медленно перелистывала страницы, просматривала знакомые стихи, старалась вчитаться в незнакомые.

В конце книги — поэма. Так и называется — «Поэма конца». Я поколебалась, читать или нет. Попробовала…

«Поэма конца» — это история расставания «любовников без надежды». И когда он предлагает ей: уедем, — она отвечает:

«А я — умрем, надеялась».

Это проще.

Проще потому, что они встретились в середине жизни. Уехать с ним — значит резать по живому. Лучше умереть… Но он возражает: любовь — это значит жизнь. — «Тогда простимся».

Дальше эти двое несчастных кружат по городу, и все у них не хватает сил разжать руки расстаться, «даже смысла такого нет» — храбрятся они и таким образом выходят за город И тут прозревают, как бы ощущают неизбежность конца:

…Ибо— без лишних слов

Пышных — любовь есть шов.

Шов, а не перевязь, шов— не щит.

— О, не проси защиты! —

Шов, коим мертвый к земле пришит,

Коим к тебе пришита.

Время покажет еще каким:

Легким или тройным.

Дальше я не читала. Захлопнула книжку и стала смотреть в окно. Ждала, когда стихи перебродят во мне. Да, любовь есть шов. И сколько бы я ни старалась переубедить, утешить, занять себя — нет! Пришита. Правильно, говорят, намертво.

Что теперь моя жизнь? Я балансирую между тоской по прошлому, грезами и воспоминаниями, и глупыми попытками победить себя. Вот предприняла еще одну. Сходила в театр, в гости, устроилась на работу. В какой-то момент победила. Да, но зачем это нужно? Побежденная, сломленная — зачем я сама себе такая?!

До чего нескладно все получается. Сегодня же позвоню Давиду, скажу, что поспешила, ошиблась, сделала глупость! Он поймет. Он и сам не может без меня. Бедный, тоже, наверное, борется с собой… Я ждала, что он позвонит сам. Ну что ж, он оказался сильнее… в борьбе с самим собой.

Неужели сегодня я услышу его голос? А может, и увижу его. У меня возникало чувство, что я еду домой после долгих странствий.

Я не спеша вошла в квартиру, разделась, вымыла руки, спокойно, без суеты уселась в кресло и стала набирать номер. Надо звонить сразу на мобильный — найти его в любой точке.

— Абонент временно не доступен. Перезвоните позднее.

Значит, позвоню в офис. Скорее всего, он на работе, где ж ему быть?

— Давид Михайлович в Стокгольме, — невозмутимо ответила секретарша.

В Стокгольме! Но он был там только в феврале. Сейчас середина марта! Почему он так зачастил туда? Раньше ездил раз в полгода, ну пусть раз в три месяца. Чаще не требовалось. Нет, дела тут ни при чем! Он просто выбрал Еву. Окончательно и бесповоротно. Решил-таки послушаться совета мамы: перебраться в Стокгольм, зажить своим домом…

Да… Кому Стокгольм, а кому второй Воркутинский проезд, дом четырнадцать,, корпус пять, четвертый этаж без лифта…

Я машинально посмотрела в окно. Пейзаж показался особенно омерзительным, каким-то осклизлым. Ветер кружил над лужами грязные бумаги, фонарь освещал красно-черное граффити на облезлой стене дома напротив. Я чувствовала, что припечатана к этому месту, как будто проклята. На веки вечные.

…А где-то далеко, в Стокгольме, в холле ресторана, Давид помогает юной красавице Еве снять пальто, бережно поддерживая под локоть, ведет по залу, усаживает за столик.

Двое мужчин были в моей жизни, и оба расстались со мной без всякого сожаления. Легко предпочли мне других. А я легко смирилась. И не по гордости. А потому, что я пораженка. Сколько ни обманывай себя, а это — порода. И ничего тут не поделаешь.

В замке повернули ключ. Кто это может быть? Денис? Олег с тренировки? В квартиру, неся огромные сумки, медленно— входила мама.

— Ты уже дома? — с робкой улыбкой спросила она. — Ну, как? Как съездила? — И, присмотревшись ко мне, добавила: — Плохо?

— Совсем неплохо. — Я спешно стирала с лица скорбное выражение.

Мама и так в последнее время относится ко мне как к тяжелобольной.

— А я, видишь, пораньше сегодня. Аня меня отпустила. И знаешь, хоть с опозданием, подарок мне к празднику сделала: сто долларов.

— А ты их истратила на сладости?

— Да уж, купила кое-чего. Чайник ставь.

— А я завтра уезжаю, — сообщила я за чаем. — Буду теперь в Хабарово жить.

— Ты хорошо подумала?

— Мам, я больше не могу. Это не жизнь, а какая-то мука: без дела, без денег. Дети во мне особенно не нуждаются…

— Ну при чем тут деньги. — Мама улыбнулась извиняющейся улыбкой. — Я же работаю.

— Но я тоже не ребенок, сама зарабатывать должна.

— Ах, Маруська, это такой труд! Такая ответственность! Сколько во все это вложат денег, а вдруг ничего не выйдет. Начнут искать виноватого…

— Ладно, мам, я уж контракт подписала.

— Ты бы хоть его прочла как следует, — сокрушалась мама. — Посоветовалась бы с кем…

А дальше дело приняло неожиданный оборот. Видя мою решимость, мама заявила, что мне нечего взять с собой и надо срочно купить: халат, теплую пижаму (а вдруг там холодно), спортивный костюм (сейчас он у всех есть), ботинки ходить за городом, тапочки (твои просто неприличные), чайник, банку кофе, шампунь, зубную пасту, кремы… Я догадываюсь, что маме просто хочется пройтись по магазинам и таким образом развеять свою тоску. В действительности ей мучительно жалко меня: многодетную, неустроенную, вынужденную мыкаться по чужим домам. И себя жалко. И мальчиков-сирот. Я и сама чуть не плачу. Но все-таки одеваюсь и иду с мамой по магазинам.