Другая Болейн

Весна 1525

В марте до нас дошли новости из Павии. Посланец появился перед королем ранним утром, когда тот еще даже и не оделся толком. Король, как мальчишка, помчался в покои королевы, герольд несся перед ним и только и успел стукнуть в дверь опочивальни королевы и прокричать: «Его величество король собственной персоной». Мы все повалили из комнат в разной степени полуодетости, одна королева была, как всегда, на высоте — изысканное платье наброшено прямо поверх ночной сорочки. Влетев в комнату, Генрих хлопнул дверью, промчался мимо всех нас, словно мимо клетки, полной пищащих и голосящих птичек, — и прямо к королеве. На меня даже не глянул, хотя я так аппетитно распустила гриву золотых волос. Но нет, не ко мне Генрих спешил с хорошими новостями. Они предназначались королеве, обеспечившей ему нерушимый союз со своей родиной — Испанией. Множество раз он ей изменял, и в постели, и в политике, но, получив замечательное известие, ринулся прямо к ней. Новости победы достойны ее одной, Екатерина снова королева его сердца. Он бросился к ее ногам, припал к руке, покрыл поцелуями. Екатерина смеялась, как девочка, и в нетерпении восклицала:

— Ну, что там? Рассказывайте же скорее! Что там?

Генрих не мог ничего сказать, только повторял одно слово:

— Павия! Слава Богу, Павия!

Вскочил, закружил ее по комнате, прыгая от счастья — мальчишка мальчишкой. В покои ввалилась толпа приближенных, он их всех оставил позади, стремясь к королеве. Георг, ворвавшийся в комнату вместе с Франциском Уэстоном, увидел меня, устроился рядом.

— Скажи мне, что происходит? — Я пыталась пригладить волосы, одернуть юбку.

— Великая победа! Решающая победа. Говорят, французская армия почти уничтожена. Теперь нам открыты все дороги во Францию. Пусть Карл Испанский захватывает свой юг, нам достанется север. Франции больше нет. Испанская империя до границ английского королевства! Мы пригвоздили французскую армию к земле, теперь мы несомненные хозяева Франции, а в месте с ней и доброй половины Европы.

— Франциск разбит? — Я все еще не верила своим ушам, вспоминая честолюбивого темноволосого принца, соперника нашего златокудрого монарха.

— На мелкие кусочки, — подтвердил Уэстон. — Что за день для Англии! Вот это победа!

Я взглянула на короля и королеву. Он больше не пытался танцевать, сбился с ритма. Теперь он покачивал жену в своих объятьях, целовал в лоб, в глаза, в губы.

— Дорогая моя, — начал король. — Твой племянник — великий полководец, и это его величайший дар всем нам. Франция будет у наших ног. Я стану королем английским и французским не только по титулу, но на деле. Ричард де ла Поль[19] мертв, а вместе с ним мертва и угроза моему трону. Король Франциск захвачен в плен, Франция уничтожена. Твой племянник и я — два величайших монарха Европы, и союз наш вечен. Сегодня мы получили все, что мой отец надеялся получить благодаря тебе и твоей семье.

Королева сияла от радости, поцелуи короля, казалось, освободили ее от бремени лет. Щеки порозовели, голубые глаза сверкают, гибкая талия — в его объятьях.

— Да благословит Бог испанцев и испанскую принцессу! — внезапно провозгласил Генрих, и все придворные подхватили, закричали в полный голос:

— Благословит Бог испанцев и испанскую принцессу!

Георг уголком глаза глянул в мою сторону и тихонько повторил:

— Благословит Бог испанскую принцессу.

— Аминь, — отозвалась я. В глубине души мне ужасно нравилось смотреть на нее, вот она склонила голову мужу на плечо, улыбается придворным. — Аминь, и да хранит ее Господь, пусть всегда будет счастлива, как сегодня.

Мы пили за победу — в это утро и пять дней подряд. Будто гулянье двенадцатой ночи после Рождества вновь вернулось в марте. С крыши замка глядели мы на сигнальные огни, пылающие на дороге к Лондону, темнеющий небосклон над городом отливал алым — повсюду горели костры, и на каждом углу прямо на улице горожане жарили туши быков и овец. Колокола, не умолкая, трезвонили во всю мочь, пока страна праздновала победу над старейшим врагом Англии. Повара готовили нам новые блюда с подходящими к случаю названиями — павлины по-павски, пудинг а-ла Павия, десерт «Карлова услада», бланманже по-испански. Кардинал Уолси приказал отслужить особую торжественную мессу в соборе Святого Павла, да и в каждой церкви Англии пели благодарственные молебны в честь победы при Павии, в честь императора, добывшего эту победу для Англии, — Карла Испанского, любимого племянника королевы Екатерины.

Теперь и вопроса не возникало — кому сидеть по правую руку от короля. Королева шествовала по парадной зале в алом шелке и золоте, голова высоко поднята, на устах легкая улыбка. Она не кичилась тем, что снова на высоте положения. Как и тогда, когда оказалась в немилости, она понимала — такова природа королевского брака. Стояла ли ее звезда высоко или закатывалась за горизонт — гордости она не теряла.

Король опять пылал к ней любовью — в благодарность за победу при Павии. Королева — источник власти над Францией, да и победа нам досталась только благодаря ей. Генрих всегда оставался избалованным ребенком — подари ему желанную игрушку, и он будет пылко любить дарителя.

Однако дарителя любят, пока подарок не наскучит, не сломается, не разонравится. К концу марта появились первые знаки разочарования в Карле Испанском.

План Генриха был прост — разделить Францию между ними двумя, бросив, как кость, остатки герцогу Бурбонскому. Тогда Генрих станет королем Франции не только по имени, но и на деле, вернув себе титул, давным-давно пожалованный ему Папой. Но Карл не торопился. Вместо подготовки к приезду Генриха в Париж на коронацию, он сам отправился в Рим, где был коронован императором Священной Римской империи. Хуже всего — его не прельщала идея раздела Франции. Он захватил короля Франциска в плен, а теперь хотел отпустить его за выкуп домой во Францию, на тот самый трон, который только что, казалось, уничтожил.

— Бога ради, скажите мне, в чем дело? Почему? — ревел в бешенстве Генрих, глядя на кардинала Уолси. Даже большинство королевских фаворитов отступили в испуге. Дамы — те вовсе дрожали от страха. Только королева сидела недвижно в кресле у главного стола в парадной зале. Прямо рядом с королем, будто самый могущественный человек в стране не буйствовал в неуправляемой ярости лишь в паре шагов от нее.

— Этот подлый испанский пес хочет нас предать! Зачем ему понадобилось освобождать Франциска? Совсем с ума сошел? — Генрих повернулся к королеве. — Он что, полоумный, твой племянничек? Или затеял двойную игру — хочет получить побольше? Надуть меня вздумал, как твой папаша когда-то надул моего? Получается, у всех испанских монархов в крови низкое предательство? Отвечайте, мадам. Он ведь вам пишет? Что он там написал, ваш племянничек? Хочет отпустить моего злейшего врага? Право, он либо сумасшедший, либо просто дурак.

Екатерина взглянула на кардинала Уолси — не вмешается ли тот, но при таких обстоятельствах какая уж тут дружба. Кардинал не открывал рта и встретил пронзительный, просящий о помощи взгляд королевы с истинно дипломатическим спокойствием.

Оставшись одна, безо всякой поддержки, королева повернулась к мужу:

— Мой племянник ничего мне не пишет о своих планах. Мне неизвестно, думает ли он об освобождении Франциска.

— Надеюсь, что нет, — взревел король, наклонившись к ней. — Иначе вы, мадам, будете виновны в измене, если не в чем похуже. Знай вы, что ваш племянник хочет отпустить злейшего врага страны, окажитесь предательницей.

— Я ничего не знаю, — уверенным тоном отвечала королева.

— Уолси мне сообщил, Карл подумывает отказаться от помолвки с принцессой Марией. Вашей дочерью! Что вы скажете на это?

— Я ничего не знаю, — повторила она.

— Простите мое вмешательство, — негромко заметил кардинал, — но ваше величество, похоже, забыли вчерашний разговор с испанским послом. Как мне помнится, он предупреждал, что Карл подумывает о разрыве помолвки с принцессой.

— Разорвать помолвку! — Король в гневе вскочил, больше не в силах усидеть в кресле. — И вы об этом знали, мадам?

Королева, соблюдая этикет, поднялась на ноги.

— Да, кардинал прав. Посол упоминал о возможных сомнениях по поводу помолвки с принцессой Марией. Я об этом не сказала, поскольку не могу поверить. Другое дело, если бы мой племянник мне сам написал. Но от него я ничего такого не слышала.

— Боюсь, подобный исход неизбежен, — вставил кардинал.

Королева пристально взглянула на кардинала — уже второй раз подряд он ее подставляет под неприкрытый гнев короля — и нет сомнений, намеренно.

— Мне жаль, что вы так думаете, — заметила она.

Генрих резко опустился в кресло, от гнева не в силах вымолвить ни слова. Королева все еще стояла, он не предложил ей сесть. Кружева на груди слегка шевелятся в такт дыханью, пальцы едва касаются висящих на поясе четок. Она ни на минуту не теряет достоинства и благородной осанки.

Генрих обратился к ней, полный ледяного презрения:

— Знаете, что нам придется сделать, чтобы не упустить открывающихся возможностей, которые вашему племянничку не терпится пустить на ветер?

Она молча качнула головой.

— Поднять налоги — вот что. Собрать еще одно войско. Затеять еще один поход во Францию, еще одну войну. И придется этим заниматься одним, без поддержки вашего племянника, вашего племянника, мадам, который выиграл самую что ни на есть удачную битву, а потом пустил все на ветер, как будто победа — просто пустяк какой, песок да галька — пусть смывает морской волной.

Даже теперь королева не двинулась с места. Но ее терпение только сильнее раззадорило короля. Он снова вскочил с кресла, словно хотел на нее наброситься с кулаками. Мне даже показалось — вот-вот ударит, но то был не кулак, а указательный палец, направленный ей в лицо.

— А вы, приказали вы ему хранить мне верность?

— Приказала. — Она едва разомкнула губы. — Я ему приказала хранить верность нашему союзу.

За спиной у королевы кардинал Уолси отрицательно качнул головой.

— Лжете! — раздался крик короля. — В вас испанской принцессы куда больше, чем английской королевы.

— Бог свидетель, я верная жена и истинная англичанка.

Генрих отвернулся, с дикой скоростью пронесся мимо расступившихся в страхе придворных, кланяющихся и приседающих в реверансах. Его фавориты, отвесив короткий поклон королеве, направились было вслед за ним, но у дверей он обернулся и прокричал:

— Я этого не забуду. Никогда не прощу и не забуду оскорблений, нанесенных вашим племянником, не прощу и не забуду ваших изменнических дел.

Она медленно и величественно опустилась в глубочайшем королевском реверансе и, как танцовщица, застыла, покуда Генрих, изрыгнув ругательство, не выскочил за дверь. Только тогда она поднялась, внимательно осмотрелась, взглянув на каждого, кто был свидетелем ее унижения и теперь старался не смотреть ей в глаза, надеясь — она не прикажет следовать за ней.

На следующий день за ужином я заметила — король пристально взглянул на меня, когда я следом за королевой входила в залу. После ужина все было готово к танцам, он приблизился и, даже не посмотрев в ее сторону, пригласил на танец меня.

Когда мы вышли в центр залы, по рядам придворных пронесся шепот.

— Я один, — бросил Генрих через плечо, и остальные танцоры, уже готовые вступить в круг и танцевать с нами, шагнули назад — теперь они будут зрителями.

Что это был за танец, танец соблазна. Генрих не сводит голубых глаз с моего лица, вот он приближается ко мне, топает ногой, хлопает в ладоши, будто сдирает с меня одежду на глазах у всего двора. Я запретила себе думать о королеве, о том, что она на нас смотрит. Я танцевала. С высоко поднятой головой, глаза в глаза, маленькие, соблазнительные шажки, бедра призывно колышутся. Вот мы уже совсем рядом, он подбрасывает меня, держит на руках — придворные аплодируют без устали. Король мягко опускает меня на пол, и вот я стою посреди зала, щеки горят, все смешалось — неловкость, триумф, желание. Повинуясь ритму барабана, мы расходимся в разные стороны, потом, ведомые движениями танца, снова сближаемся. Король опять поднимает меня на воздух, на этот раз опускает медленно, прижимая всем телом к себе. О, это ощущение его тела — грудь, бедра, ноги. Мы замираем, мое лицо совсем рядом, он наклоняется — поцеловать меня в губы. Его дыханье на моем лице, тихий шепот: «У меня в спальне. Немедленно».

Я провела эту, да и следующие ночи, в постели короля, повинуясь его неизменному желанию. Предполагалось, что я счастлива. По крайней мере моя матушка, отец и дядя, да и наверно Георг были счастливы — король опять выбрал меня, все при дворе снова вращается вокруг меня. Придворные дамы королевы выказывают мне почтение, совсем как ей. Иностранные послы низко мне кланяются, будто я принцесса, королевские фавориты пишут в мою честь сонеты, воспевая золотые кудри и алые губки. Франциск Уэстон написал мне песню, и куда бы я ни пошла, все готовы мне служить, помогать, ухаживать за мной. Кто-нибудь все время шепчет мне на ухо — просит упомянуть королю то или это, а они мне потом по гроб жизни будут благодарны.

Я следовала совету Георга и всегда отказывала всем просителям, не докучая королю просьбами даже о себе самой. Ему это очень нравилось, так с ним никто никогда себя не вел. Мы свили маленькое уютное гнездышко за тяжелыми дверями его спальни. Ужинали вдвоем, после того, как ужин подавали в парадной зале. Компанию нам составляли только музыканты да изредка один-два королевских приятеля. Томас Мор часто приглашал короля подняться на плоскую крышу замка — поглядеть на звезды, и я шла с ними, всматривалась в глубину темного неба и думала — там, над Гевером, стоят те же звезды, сверкают сквозь узкие прорези бойниц, освещая спящее личико моей малышки.

Ни в мае, ни в июне обыкновенные женские дела не пришли. Я шепнула Георгу, он меня крепко обнял, прижал к себе:

— Скажу отцу. И дяде Говарду. Молись, чтобы на этот раз был мальчик.

Я хотела сама рассказать Генриху, но они решили — новость слишком весомая и многообещающая, ее надо использовать получше. Пусть к королю пойдет мой отец, тогда семья извлечет из моей плодовитости полный прибыток. Отец попросил короля уделить ему несколько минут для личной аудиенции, тот, думая, речь пойдет о переговорах кардинала Уолси во Франции, увлек отца в амбразуру окна — поговорить вдали от длинных ушей двора. Отец с улыбкой произнес одну краткую фразу, я увидела — король бросил взгляд в ту сторону, где я сидела с другими дамами, услышала его радостный возглас. Он бросился через всю комнату и чуть не схватил меня в объятия, но вдруг остановился — испугался сделать мне больно. Вместо того, поднес к губам мою руку:

— Красавица моя! Лучше новости и не придумаешь. Давно ничего такого хорошего не слышал!

Я глянула мельком на сгорающие от любопытства лица придворных, повернула голову к королю.

— Ваше величество, — осторожно начала я. — Я так рада, что вы счастливы.

— Счастливее не бывает, — заверил он, поднял меня на ноги, поставил рядом. Все, как одна, придворные дамы вытянули шеи, стараясь в то же время смотреть в сторону — ужасно хочется узнать, в чем дело, но никак нельзя, чтобы тебя заподозрили в подслушивании. Отец и Георг встали рядом с королем и принялись громко болтать о каких-то пустяках — о погоде, о том, когда начнется летнее путешествие двора. Таким образом, мы с королем получили возможность поговорить.

Генрих усадил меня на скамью подле окна, нежно положил руку мне на корсаж:

— Не слишком туго зашнуровано?

— Нет, — усмехнулась я. — Еще совсем рано, ваше величество. Еще почти ничего не видно.

— Молись, чтобы на этот раз получился мальчик.

Я улыбнулась безрассудной улыбкой Болейнов.

— Даже не сомневайтесь. Помните, про малышку Екатерину я никогда не говорила — будет мальчик. На этот раз я совершенно уверена — мальчишка. Может, назовем его Генрихом?

Моя беременность принесла семье немало благ. Отец стал виконтом Рочфордом, а Георг именовался сэр Георг Болейн. Матушке, как виконтессе, разрешалось теперь носить пурпур. Мужу моему был пожалован еще кусок земли, вдобавок к его растущему поместью.

— Похоже, мне надо поблагодарить вас, мадам. — Муж решил сесть рядом со мной за ужином и угождать мне, отрезая лучшие кусочки мяса. Взглянув туда, где сидел король, я улыбнулась, заметив — Генрих смотрит в нашу сторону.

— Всегда рада оказаться полезной, — вежливо ответила я.

Он откинулся в кресле, улыбнулся, но в глазах стояла тоска, тоска пьяницы.

— Итак, нам предстоит еще один год — вы при дворе, я в свите короля, и мы редко друг друга видим и еще реже разговариваем. Вы — любовница, я — монах.

— Не знала я, что вы решили вести воздержанную жизнь. — Я постаралась, чтобы голос мой звучал спокойно.

У него хватило вежливости улыбнуться.

— Я женат, вы замужем. Откуда мне взять наследников для моего нового поместья, если не от жены?

Я кивнула. Мы оба несколько мгновений молчали.

— Вы правы, мне очень жаль, — наконец проговорила я.

— Если опять родится девочка и он потеряет к вам интерес, вас пошлют домой, ко мне. Вы снова станете моей женой, — сказал он как бы между прочим. — Как вы думаете, мы поладим, вы, я и два маленьких бастарда?

— Мне неприятно слышать это слово, милорд. — Я взглянула ему прямо в глаза.

— Осторожно, — напомнил он, — за нами наблюдают.

На моем лице тут же появилась ничего не значащая придворная улыбка.

— Кто наблюдает? Король? — Я не хотела оборачиваться.

— И ваш отец.

Я взяла хлеб, принялась потихоньку отщипывать маленькие кусочки, делая вид — мы говорим о пустяках.

— Мне неприятно слышать, когда вы так говорите о Екатерине. Она носит ваше имя.

— Так что — я должен ее за это любить?

— Мне кажется, когда вы ее увидите — сразу полюбите. Такая красивая девочка. Не могу представить, чтобы вы ее не полюбили. Надеюсь, смогу побыть с ней этим летом в Гевере. Она уже, наверно, учится ходить.

Он опустил глаза:

— Так вот чего вам на самом деле хочется, Мария. Вы любовница короля Англии, а ваше заветное желание — жить в маленьком замке и учить дочку ходить.

Я усмехнулась:

— Глупость, правда? Но так и есть. Ни на что на свете не променяла бы такой возможности.

Он покачал головой, начал ласковым голосом:

— Мария, поправьте меня, если я ошибаюсь. Мне раньше казалось — вы меня просто использовали, я очень сердился на вас и эту волчью стаю — вашу драгоценную семейку. А теперь мне вдруг пришло в голову, это мы на вас наживаемся. Мы все благоденствуем и преуспеваем, а вы между всеми нами как кусок бисквита, брошенного в пруд уткам — всяк надкусывает, всяк ест живьем. Наверно, вам надо было выйти замуж за кого-то, кто бы вас любил, заботился о вас и без перерыва делал вам младенцев, чтобы вы могли их сами кормить.

Представив себе эту картину, я только улыбнулась.

— Хотели бы вы быть замужем за таким человеком? Мне бы это понравилось. Я бы хотел, чтобы вы жили с тем, кто вас любит и никому не отдает, как бы выгодно это ни казалось. Когда я пьян и грустен, мне иногда хочется набраться храбрости и стать таким человеком.

Я молчала, не отвечая, пусть любопытные соседи по столу отвлекутся на что-нибудь еще.

— Что сделано — сделано, — мягко проговорила я. — Все было за меня решено, раньше, чем я выросла и научилась думать самостоятельно. Уверена, милорд, вы совершенно правы, подчиняясь желанием короля.

— Я могу, по крайнем мере, употребить свое влияние хотя бы раз и уговорить его отпустить вас в Гевер этим летом. Хоть это я могу для вас сделать.

— Как я была бы рада, — прошептала, глядя ему прямо в лицо и чувствуя, как мои глаза наполняются слезами — снова увидеть крошку Екатерину. — Да, милорд, я была бы несказанно рада.

Уильям сдержал свое слово. Поговорил с моим отцом, поговорил с дядей. И в конце концов поговорил с королем. Мне разрешили удалиться в Гевер на все лето, проводить время с Екатериной в прогулках по яблоневому саду.

Георг дважды без предупреждения являлся с визитом, влетал галопом во двор замка, без шляпы, без камзола, так что все служанки просто умирали от восторга и желания. Анна донимала брата вопросами — что делается при дворе, кто за кем ухаживает, но он был утомлен и молчалив, часто в знойный полдень поднимался по каменным ступеням в часовенку наверху, где на потолке плясали отблески воды из замкового рва. Там он преклонял колени и проводил часы в молчании — молился, мечтал, Бог ведает.

Он был страшно недоволен женой. Джейн Паркер никогда не приезжала с ним в Гевер, он ей не разрешал. Эти дни, проведенные с нами, не предназначались для ее любопытных глаз и постоянной, жадной жажды скандала.

— Она просто какое-то чудовище, — как-то раз в разговоре со мной бросил он. — Ровно как я боялся — просто ужасно.

Мы сидели в маленьком садике, разбитом у въезда в замок. Деревья и изгороди скульптурно подстрижены, являя собой истинные произведения искусства. Каждый кустик, каждый цветок на своем месте, все цветет и благоухает. Мы уселись втроем на каменной скамье подле фонтана, издававшего негромкий, мелодичный шум — словно дождь, стучащий по крыше дома. Георг удобно устроил темноволосую голову у меня на коленях. Я откинулась на спинку скамьи, закрыла глаза.

Анна сидела на другом конце скамьи.

— И впрямь ужасно?

Он открыл глаза, но вставать поленился. Поднял руку, стал загибать пальцы, подсчитывая грехи жены:

— Во-первых, она отвратительно ревнива. Я за дверь не могу ступить без того, чтобы она не принялась за мной следить. Она из ревности затевает такие невзаправдашние битвы.

— Невзаправдашние? — удивилась Анна.

— Ты знаешь, что я имею в виду, — нетерпеливо бросил он и вдруг начал фальцетом: — Если я вас снова увижу с этой фрейлиной, сэр Георг, тогда все уже будет ясно! Если вы с этой девушкой еще раз приметесь танцевать, сэр Георг, придется мне поговорить и с вами, и с ней.

— До чего отвратительно, — согласилась Анна.

— Во-вторых, — он продолжил список, — она на руку нечиста. Если у меня в кармане шиллинг завалялся и она думает, я не замечу, его уж нет как нет. Оставь на столе какую безделушку, мигом сцапает, словно сорока.

Анна была в восторге.

— Правда? Помнится, у меня раз пропала шитая золотом лента, наверно, она взяла.

— В-третьих, а это хуже всего, гоняет меня в постели, как сучка во время течки.

Я не могла удержать смеха.

— Георг!

— Да, да, — подтвердил он. — Уже насмерть меня загнала.

— Тебя? — насмешливо переспросила Анна. — Я думала, тебе только того и надо.

Брат сел, покачал головой, ответил серьезно:

— Я не о том, ты не понимаешь. Кто бы возражал против пылкой страсти в постели, если, конечно, все остается в семье и она меня не позорит. Дело не в этом. Ей нравится… — Он внезапно замолчал.

— Скажи нам, скажи, — смеясь, взмолилась я.

Анна вдруг нахмурилась и шикнула на меня:

— Перестань. Тут дело серьезное. Что ей нравится, Георг?

— Это даже не похоть, — с трудом выговорил он. — С похотью я бы как-нибудь справился. И не то, что ей чего-то такого необычного хочется — я тоже не прочь порезвиться. Но ей нравится власть — власть надо мной. Недавно она меня спросила, не хочу ли я какую-нибудь девушку. Обещала привести девчонку, и что хуже всего — хотела за нами наблюдать.

— Ей нравится смотреть? — переспросила Анна.

Брат покачал головой:

— Нет, мне кажется, ей нравится все устраивать. Сдается, ей нравится подслушивать под дверьми, подглядывать в замочную скважину. Ей хочется все устроить, а потом смотреть, как другие этим занимаются. Когда я сказал «нет»… — Тут он снова резко оборвал себя на полуслове.

— Что она тогда предложила?

Георг покраснел:

— Мальчика.

Я хихикнула, шокированная его словами, но Анна не смеялась.

— Почему она предложила тебе мальчика, Георг?

Он отвернулся.

— Там есть один хорист, хорошенький такой мальчишка, голос сладкий, словно у девушки, но при этом остроумный, как мужчина. Я ничего не говорил и ничего не делал. Но она раз заметила, как я смеялся какой-то его шутке, похлопал парня по плечу — она везде видит похоть.

— Это уже второй раз, как твое имя связывают с именем какого-то мальчишки. — Анна была недовольна. — Помнишь того мальчишку-пажа, которого в прошлом году отослали домой?

— Ничего тогда не было, — буркнул брат.

— А теперь?

— И теперь ничего.

— Какое опасное ничего, — заметила Анна. — И тогда ничего, и сейчас ничего. Девчонки — это пустяк, но за такие дела могут и повесить.

Мы помолчали, мрачная компания под ярким летним солнцем. Георг покачал головой.

— Все это ничего не значит, — повторил он. — Никому до этого и дела нет. Просто меня уже тошнит от женщин, постоянных заигрываний, от всех этих разговоров про женщин. Знаете, все эти сонеты, и флирт, и пустые обещания. Мальчики — чистые и понятные… — Он отвернулся. — Но это все пустяки, не стоящие внимания.

Анна глядела на брата, в глазах невысказанный вопрос.

— Один из страшных грехов. Тебе бы лучше избавиться от подобных пустяков.

Он встретил ее взгляд.

— Я помню, мисс Всезнайка.

— А Франциск Уэстон? — спросила я.

— А он-то тут при чем?

— Вы все время вместе.

Георг нетерпеливо покачал головой и поправил меня:

— Мы все время вместе на службе у короля. Непрестанно его ждем. И больше нечего делать, как флиртовать с придворными дамами да обсуждать с ними разные скандалы. Ясное дело, меня уже тошнит от этого. Жизнь при дворе меня до смерти утомила — устал я от дамского тщеславия.