Другая Болейн

Лето 1528

Анна танцевала, ездила верхом, пела, играла в карты, плавала на лодке под парусом, отправлялась на пикники, гуляла по саду, представляла живые картины, будто ее вовсе ничего не заботило. Только все бледнела и бледнела. И тени под глазами становились темней и темней, теперь, чтобы их скрыть, ей нередко нужна была пудра. Я ее шнуровала посвободней, столько она веса потеряла, а в корсаж мы подкладывали подушечки, пусть грудь глядится попышней.

Пока я ее шнуровала, Анна глянула в зеркало, поймала мой взгляд. Теперь она и впрямь смотрится старшей сестрой, куда старше, чем я.

— Я так устала, — прошептала она. Даже губы бледнее бледного.

— Я тебя предупреждала. — В моем голосе не слышалось сочувствия.

— Ты бы все то же делала, хвати у тебя ума и смазливости его удержать.

Я наклонилась поближе — пусть видит мои румяные щеки, блестящие глаза, гладкую кожу рядом со своим — бледным и утомленным — лицом.

— Это у меня-то не хватает ума и смазливости?

Она отвернулась, шагнула к кровати, буркнула:

— Мне нужно отдохнуть. Уходи.

Я поглядела, как она укладывается, а потом вышла из комнаты, сбежала по каменным ступеням в сад. Чудесный день, солнце сияет, тепло, лучи света посверкивают на глади реки. Маленькие лодчонки шныряют туда-сюда между большими судами, а те ждут прилива, чтобы пуститься в открытое море. Легкий ветерок веет вверх по реке, приносит в этот ухоженный садик запах соли и далеких приключений. Я заметила мужа, он прогуливался с группкой придворных на террасе внизу, помахала ему.

Он тут же извинился и покинул приятелей, поднялся на верхнюю террасу, встал на нижней ступеньке лестницы, взглянул на меня снизу вверх:

— Как поживаете, леди Кэри? Сказать по правде, вы не уступите по красоте этому погожему деньку.

— А вы как поживаете, сэр Уильям?

— Прекрасно, прекрасно. А где Анна и король?

— Она у себя, король собирался покататься верхом.

— Так, значит, вы совсем свободны?

— Как птичка в поднебесье.

Он улыбнулся, довольный, будто знает какую-то важную тайну.

— Могу ли я рассчитывать на удовольствие пребывания в вашем обществе? Не пройтись ли нам немного?

Я спустилась вниз, к нему. Как же жадно он глядит на меня — до чего приятно.

— С удовольствием.

Он подхватил меня под руку, и мы спустились на нижнюю террасу. Он старался соразмерить шаги с моими, наклонился, прошептал прямо в ухо:

— Вы такая вкусная штучка, моя дорогая женушка. Надеюсь, нам не придется гулять слишком долго.

Я старалась не показывать виду, как довольна, но все же не смогла сдержать смешка.

— Всяк, кто заметил, как я выходила из дворца, знает — я не провела в саду и минуты.

— И не проведете — если будете повиноваться своему супругу, — решительно провозгласил он. — Превосходное качество в жене — повиновение мужу.

— Хорошо, если вы приказываете.

— Вне всякого сомнения, — твердо произнес он. — И требую беспрекословного подчинения.

Я ласково провела тыльной стороной ладони по меховой оторочке его камзола.

— Тогда мне остается только повиноваться, не правда ли?

— Вот и отлично. — Он повернулся и потащил меня к маленькой садовой калитке, резко захлопнувшейся за нами, а там схватил на руки и принялся целовать. Потом повел к себе в спальню, где мы до вечера не вылезали из постели, покуда Анна, счастливица Анна, удачливая сестрица Болейн, всеми любимая сестрица Болейн, лежала больная от страха, одна, словно старая дева.

В тот вечер ожидались представление и танцы. Анне, как всегда, отводилась главная роль, а я была занята в общей сцене. Сестра казалась бледнее обычного, лицо белое как снег на фоне серебристого платья. Словно тень былой красоты — настолько, что даже наша матушка заметила. Поманила меня к себе пальцем, пока я дожидалась своего выхода в пьесе — мне предстояло продекламировать пару фраз и протанцевать свой танец.

— Что с Анной — больна?

— Не больше обычного.

— Скажи, пусть отдыхает почаще. Если она потеряет привлекательность, потеряет и все остальное.

— Уж она отдыхает, матушка, — кивнула я. — Лежит в постели, но от страха-то не отдохнешь. Мне пора идти, мой выход.

Мать отпустила меня кивком головы. Я покружилась по зале, теперь надо произнести слова роли. Я изображала вечернюю звезду, сходящую с неба на западе благословить землю миром. Представление имело какое-то отношение к войне в Италии, я зазубрила латинскую фразу, но узнать перевод так и не удосужилась. Увидела, как Анна скорчила физиономию, поняла — что-то переврала. Мне бы смутиться, но муж мой, Уильям, подмигнул мне, с огромным трудом сдерживая смех. Он-то знал, где я учила слова — как раз с ним сегодня, у него в постели.

Представление закончилось, группка незнакомцев вошла в зал, все в масках и костюмах-домино, каждый принялся выбирать партнерш для танца. Королева терялась в догадках. Кто они такие? Мы тоже ничего не понимали, и Анна, конечно, недоумевала больше всех, когда один из них, самый высокий и плечистый, пригласил ее на танец. Они танцевали вдвоем до полуночи, сестра, как положено, рассмеялась от удовольствия, обнаружив, что под маской скрывался не кто иной, как король. Но даже тогда оставалась такой же бледной, танцы не оживили ее щек.

Мы возвращались в спальню вместе. Она споткнулась на ступеньке, мне пришлось ее поддержать. Почувствовала под ладонью кожу, мокрую от холодного пота.

— Анна, ты заболела?

— Просто устала, — еле слышно пробормотала она.

В комнате она смыла пудру с лица, показалась побледневшая, словно пергаментная кожа. Сестра дрожала, не хотела умываться, расчесывать волосы. Свалилась на постель, зубы выбивают дробь. Я открыла дверь, послала служанку за Георгом. Он прибежал, накинув плащ поверх ночной сорочки.

— Иди за доктором, — скомандовала я. — Тут не просто усталость.

Он взглянул в комнату, где скрючилась на кровати Анна, сверху навалены одеяла, кожа желтая, как у высохшей старушки, зубы стучат от озноба.

— Господи, горячка,[24] — пробормотал он в ужасе, страшнее горячки только чума.

— Похоже на то, — мрачно кивнула я.

— А что с нами будет, если она умрет? — Глаза брата полны тревоги.

На королевский двор напала ужасная болезнь — горячка. Два десятка былых танцоров теперь не покидали спален. Одна девушка уже умерла, служанка Анны еле дышала в комнате, полной других слуг. Я дожидалась прихода врача, который должен был принести Анне лекарства. Мне доставили записку от Уильяма, он просил к нему не приходить, а принять ванну, добавив туда сок алое, потому что он уже заразился горячкой и только молит Бога, чтобы болезнь не перекинулась на меня.

Я подошла к его спальне, поговорила с ним через дверь. Пергаментно-желтое лицо — точь-в-точь как у Анны, куча одеял навалена, а все равно трясет от озноба.

— Не входи, — приказал он. — Не подходи ко мне.

— За тобой кто-нибудь ухаживает?

— Да, я приказал заложить повозку, поеду в Норфолк, хочу быть дома.

— Подожди пару дней, пока тебе полегчает.

Он взглянул на меня, лицо искажено болью.

— Моя маленькая женушка-глупышка, чего уж тут ждать. Не забудь про детей в Гевере.

— Конечно не забуду. — Я все не понимала, о чем это он.

— Думаешь, мы с тобой уже сделали еще одного?

— Пока не знаю.

Уильям закрыл на мгновенье глаза, как если бы собирался загадать желание.

— Все, что ни случится, — в руках Божьих. Но мне бы ужасно хотелось заделать тебе одного настоящего Кэри.

— У нас для этого еще будет куча времени. Когда ты поправишься.

Он слегка улыбнулся.

— Я об этом подумаю, моя маленькая женушка. — В голосе нежность, а зубы выбивают дробь. — Если меня долго не будет при дворе, ты уж позаботься о себе и о наших детях.

— Конечно, но ты возвращайся поскорее, сразу же как полегчает.

— Как почувствую получше, тут же назад, — пообещал он. — А ты поезжай в Гевер к детям.

— Не знаю, отпустят ли они меня отсюда.

— Отправляйся сегодня же, — посоветовал он. — Будет много шуму, как только узнают про эпидемию горячки. Здесь ни к чему оставаться, любовь моя. Город — нехорошее место. Генрих умчится словно заяц, помяни мои слова. Тебя никто еще неделю не хватится, а с детьми в деревне ты окажешься в безопасности. Отыщи Георга, пусть он тебя отвезет. Иди, иди прямо сейчас.

Я колебалась, похоже, надо делать, что он велит.

— Мария, если бы это оказались мои последние слова, я бы и то не был серьезнее. Поезжай в Гевер, занимайся детьми, покуда тут, при дворе, все больны. Нехорошо, если такие малютки потеряют одновременно и отца и мать.

— О чем ты говоришь? Ты же не умрешь?

Он выдавил из себя улыбку.

— Конечно нет. Но мне будет спокойнее ехать домой, если я буду знать, что ты в безопасности. Найди Георга, скажи — я приказал тебе отправляться в Гевер и велел ему тебя сопровождать.

Я сделала полшага в комнату.

— Не подходи! — закричал он. — И уезжай немедленно.

Какой грубый тон! Я повернулась и раздраженно вышла из комнаты. С легким стуком закрыла за собой дверь, чтобы показать ему — я обиделась.

Больше я в живых его не видела.

Георг и я пробыли в Гевере уже неделю, когда появилась Анна, почти без эскорта, в открытой повозке. Она еле дышала от изнеможения, и ни у меня, ни у брата не хватало храбрости нянчиться с ней. Одна старушка-сиделка из Эденбриджа занялась ею, поместила в комнате в башне, требовала огромные порции еды и вина, поддержать больную. Мы только надеялись, что из этого количества хоть что-то перепадет и Анне. Вся страна либо лежала в лихорадке, либо тряслась от страха перед болезнью. Две служанки покинули замок, чтобы ухаживать за заболевшими родителями в деревне поблизости, и обе умерли. Болезнь пугала всех, мы с Георгом каждое утро просыпались в холодном поту и проводили дни в страхе — неужели и нам предначертано судьбой умереть.

При первых же знаках беды король немедленно снялся с места и уехал в Хансдон. Уже это не сулило Болейнам ничего хорошего. Королевский двор охвачен хаосом, страна в тисках страшной болезни. Хуже всего — для нас — королева Екатерина жива-здоровехонька, принцесса Мария даже не заболела, и обе путешествуют с королем все лето напролет, как будто только эти трое благословлены Небесами и недоступны никаким эпидемиям.

Анна отчаянно боролась за жизнь и не менее отчаянно боролась за короля — нескончаемая битва, куда сестра вложила бесконечное упорство, сражаясь до последнего, как ни малы были шансы на победу. От короля приходили любовные послания, из Хандсона, Титенхенджера, Эмптхилла. Он рекомендовал то одно, то другое лекарство, обещал, что не забудет ее, клялся, что по-прежнему любит. Одно было ясно: на развод прямо сейчас рассчитывать нечего, все дела замерли, даже сам кардинал болен. Похоже, про развод почти позабыли, королева все время рядом с королем, а малышка-принцесса с ними — веселое существо, никогда не дающее скучать. Как будто все замерло, лето проходило, а вместе с ним утекало время, и отчаявшейся Анне казалось, что королю до нее нет никакого дела — ему, кто так панически боится всяческих болезней и каким-то чудом один пребывает в добром здравии в бушующем море человеческих невзгод.

Но семейная удача, болейновское везение помогли — горячка не пришла в Гевер, и я, и дети оставались здоровы среди таких знакомых зеленых полей и лугов. Я получила письмо от матери Уильяма — он все-таки, как и мечтал, успел добраться перед смертью до дому. Сухим, холодным тоном поздравляла она меня с тем, что я теперь снова свободная женщина. Похоже, она считала, что супружеские клятвы и в прошлом не слишком меня стесняли.

Я прочла письмо в саду, сидя на любимой скамейке, глядя на замковый ров и высокие стены. Я думала о нем — человеке, которого я превратила в рогоносца, а последние несколько месяцев обнаружила, что он самый лучший в мире муж и любовник. Нет, он так и не получил от меня того, что заслуживал. Женился он на сущем ребенке, юная девушка его оставила, а когда я наконец вернулась к нему уже зрелой женщиной, все равно в моих поцелуях всегда оставался привкус какого-нибудь расчета.

Теперь ясно — он умер и я снова свободна. Если удастся избежать следующего замужества, хватит денег купить небольшую усадьбу где-нибудь в Кенте или Эссексе. У меня появится земля, своя собственная земля, приносящая урожай. Я ни от кого не буду зависеть, никому не буду принадлежать, не то что раньше — любовница одного, жена другого, сестра третьего. Как хочется вырастить детей под собственной крышей. Конечно, понадобятся деньги, придется убедить кого-нибудь, опять мужчину — Говарда, Болейна или короля, назначить мне пособие, чтобы хватило жить самой и растить детей. Может, тогда будет достаточно для скромной вдовьей жизни в своей маленькой усадьбе где-нибудь в глуши.

— Не можешь же ты себя вот так похоронить. — Георгу не понравился мой скромный план, который я изложила, пока мы гуляли в лесу. Дети прятались за деревьями, выскакивали на нас оттуда, а мы медленно прогуливались взад-вперед. Нам предназначалась роль пары оленей, у Георга из шляпы торчали какие-то ветки, изображающие оленьи рога. То и дело раздавались веселые смешки Генриха, когда ему удавалось подкрасться к нам, как он думал, незамеченным и выпрыгнуть из-за дерева. Мне все время вспоминалась любовь его отца к переодеваниям, наивная вера короля, что ему удалось одурачить всех такими простыми уловками. Теперь я потакала сыну — пусть воображает, что никто не слышит его шумного сопения, когда он прыгает от ствола к стволу или пытается укрыться за большим кустом.

— Ты была придворной фавориткой. — Брат мною явно недоволен. — Почему бы тебе не выйти теперь замуж за кого-нибудь стоящего? Отец или дядя найдут тебе лучшую партию в Англии. Когда Анна станет королевой, ты сможешь заполучить себе французского принца.

— Для женщины все едино, тяжелая работа, хоть в парадной зале, хоть на кухне. — Я не могла скрыть горечи в голосе. — Мне уж это известно. А в результате тебе никаких денег не достается, все идет мужу и господину. И только успевай выполнять его приказания, будто ты последний мальчишка на побегушках. Терпи, чего он ни пожелай, да еще и улыбайся. Я прислуживала королеве Екатерине столько лет, я видела, как ей достается. Не желаю становиться принцессой, даже если дадут принцессино приданое. Не желаю даже королевой быть. Видала я, как ее унижали, стыдили, оскорбляли, а она только преклоняла колени на молитвенной скамеечке и просила Бога о помощи, ну чтобы хоть немножко полегчало. Вставала и снова улыбалась женщине, которая ее только что унизила. Мне такое не слишком по нраву, Георг.

Маленькая Екатерина вдруг выпрыгнула из-за дерева, схватила меня за юбку:

— Поймала! Поймала!

Георг обернулся. Поднял ее на руки, подбросил в воздух, поймал, передал мне. Она теперь весила немало, четырехлетняя крепышка, пахнущая солнцем и листвой.

— Вот умница, — сказала я. — Будешь настоящей охотницей.

— А она? — спросил брат. — Что, и ей не будет места в этом мире. Ей, племяннице английской королевы? Подумай, сестренка.

— Если бы только женщины могли на что-нибудь претендовать, — страстно ответила я после минутного раздумья. — Если бы у нас только были какие-нибудь права. А то женщина при дворе… ты словно смотришь на кондитера на кухне за работой. Все такое вкусное, а взять нельзя ни кусочка.

— А маленький Генрих? — Брат не желал оставлять меня в покое. — Твой Генрих будет племянником короля, все знают — он его сын. Вдруг, не дай Бог, у Анны не родится своего, Генриху может достаться английский трон. Слышишь, Мария, твой сын — сын короля и его возможный наследник.

Нет, эта мысль меня не радовала. Я со страхом взглянула туда, где в гуще деревьев мой упорный маленький сынок старался не отстать от нас, бормоча себе под нос охотничьи песни собственного сочинения.

— Хвала Господу, он здесь в безопасности, — только и сказала я. — Хвала Господу, он в безопасности.