13

В квартире пахло чем-то наподобие дешевого овощного супа. А еще половыми тряпками, посудными щетками и помойными ведрами. Елена Вилленев была крепкой женщиной с тусклыми зелеными глазами, широкой улыбкой и бессменным седым шиньоном. Она перемещалась по квартире нервными перебежками, то щелкая на стене выключателем, то всплескивая руками. Извинилась за беспорядок, в котором она винила заболевшую прислугу. Все время разглаживая ладонями мятое шелковое платье, хозяйка пригласила Сашу в гостиную.

— Не ожидала, что вы так молоды, — кивала она Саше.

— Я тоже не ожидала увидеть вас такой молодой! — сердечно улыбалась та, отвечая комплиментом на комплимент.

Женщина покраснела, поправляя прическу костлявыми пальцами.

— Надеюсь, вы понимаете, почему я так неохотно вас приняла.

Саша снова улыбнулась и покосилась на несколько старых картин, развешенных на одной стене.

— Конечно, — сказала она, — вам это было, должно быть, не легко.

— Я одна несу этот крест. Мой муж скончался восемь лет назад.

Саша сразу почувствовала, что, если со вчерашнего дня осталось хоть немного жареной телятины, ей придется отведать ее на обед.

— Не дожил, — вздохнула женщина. — Он был игроком и не выдержал, когда однажды проиграл партию в бридж у себя в клубе.

— Мне очень жаль, — сказала Саша.

В ее памяти сразу возник некролог Оливеру Вилленеву. Она уже знала, как воспользоваться этим обстоятельством.

— Увы, — сказала она, — мой отец не так удачлив.

— Вы хотели сказать «был»?

— Нет. Он у меня без конца болеет.

Бедняге Элику понравилось бы это определение. Дикая злоба по отношению к каждому, кто находился в пределах прямой видимости. Не говоря уж о тех, кто зависел от отца и был у него на содержании. Вдобавок, азартность, граничащая с острым помешательством.

— Должно быть, вашей матери очень тяжело. Вы у нее единственный ребенок?

Рана, не заживающая никогда. Именно, единственный ребенок.

— Мой брат погиб в аварии, когда мне было пятнадцать.

Женщина была совершенно поражена.

— О моя дорогая, — воскликнула она, реагируя так, как обычно реагировали все, кто слышал это от Саши. — По крайней мере у вашей матери есть вы. Дочь так нужна. К несчастью, Жозетта была в Бейруте, когда скончался ее отец. Война, дети — она даже не смогла приехать на похороны.

Война и дети. Слова, которые были произнесены здесь, в этой обшарпанной гостиной, в доме, находящемся на территории 17-го муниципалитета города Парижа. Париж, море огней, нюансы и подробности.

— Уверяю вас, — добавила мадам Вилленев, — для матери очень важно, чтобы рядом была дочь, с которой можно поговорить. — Сделав такое заявление, она поднялась. — Хотите шоколаду? — предложила она, доставая коробку из ящика комода.

Покрытые белым налетом, конфеты, видимо, помнили деятелей, глядящих из старинных рам на стене. Саша взяла одну и попыталась откусить.

— Вы часто разговариваете с дочерью? — спросила она.

— Так часто, как это возможно. Хотя это не так-то просто. Она очень занята работой и ребенком.

— Разве не удивительно, что она родила еще одного ребенка после стольких лет?

— Да, конечно, — осторожно ответила Елена Вилленев, — и насколько я знаю, роды были легкими. Удивительное дело для женщины, которой за сорок.

Было трудно понять, кого она имела в виду.

— Вы были там?

— Нет, не была.

Саша мысленно перелистывала досье. Одинокая вдова, маленькая пенсия. Несколько друзей, которые еще живы и находятся в ясном уме. Дочь, живущая словно на другой планете. Внуки, которых она видит раз в несколько лет.

— Расскажите немного о Жозетте, когда она была маленькой.

Саша вернула женщину в более счастливые времена.

— Ну, как вам сказать, она была великолепным ребенком. Но немного застенчива и скрытна. Не как другие дети. Жозетта предпочитала одиночество и чтение.

— У нее были друзья?

— Было несколько девочек, с которыми мы позволяли ей встречаться. Дети из нашего круга.

— То есть, чьи отцы были на военной службе?

— Не обязательно на военной. Просто их родители имели те же политические симпатии и религиозные убеждения, что и мы. — Она улыбнулась. — И желали для своих детей того же, что и мы.

— Нельзя ли поподробнее, — любезно поинтересовалась Саша. — О каких политических симпатиях вы говорите?

— Мы верили во Францию для французов, в путь, который открыл для Франции генерал де Голль, в тот путь, которому сейчас следует господин Ле Пен. — Она сдержанно засмеялась. — В тот, что вы называете правым и даже фашистским. — Она похлопала Сашу по руке. — Я имею в виду не лично вас. Просто вообще журналистов. Они осуждают, даже не разобравшись в истории. Понимаете, мой муж сражался в Алжире и он знал, что представления и желания алжирцев противоречат нашей католической морали. Мы хотели передать дочери хорошие, твердые французские представления о жизни, где церковь и Франция — на первом месте. — Она сделала паузу. — Для французов, разумеется.

Саша позволила женщине поболтать еще немного — о карьере мужа, которая, по-видимому, как началась, так и закончилась в Алжире; о взглядах на политику, которые не изменились с тех допотопных времен; обо всем, что в конце концов привело к социальному взрыву 1968 года, который так изменил жизнь дочери.

— Были у Жозетты какие-то планы относительно карьеры и работы, когда она училась в Сорбонне?

— Планы? — расстроенно повторила женщина. — Почему бы нет? Она изучала историю искусства, хотела выйти замуж, иметь детей. По крайней мере, нам так казалось. — Она задумалась. — Жозетта любила рисовать. После занятий она все время пропадала в музеях, делая зарисовки и наброски. — Она посмотрела на Сашу. — Однако главная цель — замужество и дети.

— Я полагаю, что все изменилось после мая 68-го?

Женщина покраснела.

— После мая 68-го вся жизнь переменилась. Во всяком случае для нас. — Она закусила губу.

— То есть, когда она занялась политикой?

— Не знаю, как насчет политики, но тогда она вдруг перестала мыться, причесываться и одеваться по-человечески.

Внезапно женщина сосредоточилась на нескольких пятнах на подлокотниках кресла и стала тереть их большим пальцем, царапать ногтем.

— А вы когда-нибудь были в Сиди Боу Сад? Там, наверно, красиво? — спросила Саша.

Женщина подняла глаза.

— Я навещала их в доме, который израильтяне разрушили, когда бомбили… — Она замялась.

— Штаб-квартиру ООП, — договорила за нее Саша, удивляясь тому, что эти ужасные слова были все-таки произнесены.

— Да, правильно. У дочери пропал тогда прекрасный китайский сервиз.

— А потом? Вы не видели последнего малыша?

— Жозетта привозила его сюда в гости прошлой осенью, сразу после родов. Вообще-то, они приезжали всей семьей, потому что у моего зятя были встречи с президентом Миттераном во время кризиса.

Вот добрались и до него. Саша продолжила тему таким тоном, словно уже собиралась уходить.

— Должно быть, он весьма необычный человек.

— Господин Миттеран?

— Нет, ваш зять.

Женщина на секунду замялась.

— Вы же мне обещали!

— Я не говорю о Риме. Об этом мы договаривались.

— Прошу вас, вы обещали.

— И наша договоренность остается в силе.

Она вздохнула.

— Необычный — не совсем верное слово, — слегка улыбнулась она. — Может, еще шоколаду? — Она сняла с коробки золоченую крышку и протянула коробку Саше, которая на этот раз выбрала конфету, завернутую в фольгу. — Нет, вы вообще не можете представить его себе. Он чрезвычайно спокойный и задумчивый. И любит играть в трик-трак.

Саша кивнула. Тамир Карами. Чрезвычайно спокойный субъект. Однако от его игр очень много шума.

— Дети обожают его, — продолжала бубнить женщина, — и он обожает их, хотя он может быть и строгим, если дело касается их успеваемости в школе. — Она натянуто улыбнулась. — Мой старший внук Фахд учится в школе в Англии и приезжает домой только на каникулы в июне и на Рождество…

Саша подумала, что в свое время женщине, пожалуй, и во сне не могло присниться, что ее внуков будут звать как-то иначе, чем Ив, Пьер или Жан-Мишель.

— Моя внучка Камила живет дома и ходит во французскую школу… Но вот кого вам обязательно нужно увидеть, так это малютку Тарика. Он — чудо. С огромными черными глазами и черными волосами. Его имя Тарик, — повторила она.

— Ваша дочь, должно быть, очень счастлива.

— О, думаю, что да! Да, я бы сказала, что она очень счастлива. Она обожает своих детей, свой сад, свою работу в больнице. А климат! Теплый и не слишком влажный. Кроме, конечно, августа. — Она откинула со лба прядь волос. — Впрочем, полного счастья не бывает, — заявила она.

— Это вы о чем?

— Ну, все могло бы быть куда проще, если бы не его работа. Есть вещи, которых нам не изменить.

— Какие, например?

— Ну, все эти охранники, эти молодчики, которые стерегут дом, — с дрожью сказала она. — Они совершенные дикари, ужасно одеты, никогда не чистят ботинок и всегда носят с собой эти огромные пистолеты. Они едят на кухне. Жозетта настояла, чтобы они посменно ели у нее на кухне.

Саша улыбнулась и слегка коснулась руки женщины.

— Знаете, вы действительно очень счастливы, — сказала она и немного помолчала. — Моей матери не о чем было бы больше мечтать, если бы я удачно вышла замуж и имела детей. Разве не о том мечтает каждая мать? — Она специально переменила тему, чтобы женщина отдохнула от вопросов.

— А вы замужем?

— Нет, но хотела бы, — сердечно призналась Саша.

— Тогда почему не выходите замуж?

— Не так-то просто найти хорошего человека. Вашей дочери повезло: она полюбила и ей ответили взаимностью, — произнесла она, как бы захлебываясь от избытка чувств.

Мадам Вилленев повернулась и взяла с подноса графин и два стаканчика. Саша знала, что это обязательно произойдет, едва вошла в квартиру. Ей были знакомы все симптомы. Она ничуть не удивилась тому, что, как и ее собственная мать, Елена Вилленев чистосердечно полагала, что если подавать выпивку в стеклянном графинчике и разливать по стаканчикам, то это, стало быть, и выпивкой назвать нельзя.

— Вам нравится виски? — спросила она с чувством.

— Обожаю виски, — ответила Саша.

Женщина медленно наполнила стаканчики под самые золоченые края, и, передав один из них Саше, сделала из своего продолжительный глоток.

— Вы такая милая девушка, вы обязательно встретите хорошего человека, — сказала она и, осушив стаканчик вторым глотком, повернулась, чтобы вновь его наполнить.

Саша подождала, пока женщина сделает еще глоток, и спросила:

— А вы не пробовали остановить ее?

— Остановить кого и в чем?

Риск был минимальным. Саша была настоящим специалистом во всем, что касалось дневной выпивки и того, как она влияет на женщин определенной категории.

— Не пробовали вы остановить дочь, когда она собралась за него замуж?

Еще один залп — и стаканчик пуст.

— Моя дорогая, — начала женщина слегка заплетающимся языком, — я не только пробовала остановить ее. Я запретила ей даже разговаривать с ним. — Она повернулась и снова наполнила стаканчик, даже не заметив, что Саша не прикоснулась к своему. — А ее отец был просто вне себя. Он грозил выгнать ее из дома, если узнает, что она была с ним. — Она передернула плечами. — Но было уже слишком поздно.

Сашу удивил не столько рассказ женщины о том, как они, родители, реагировали на увлечение дочери, сколько свое отношение к самой женщине, к пьющей женщине вообще. Впервые она подумала о собственной матери без гнева, отвращения и печали.

— А почему вы так возражали против него?

— Потому что он — животное, — сказала женщина, отчетливо выговаривая каждый слог. — Мой муж знавал таких. Я вам рассказывала. Он сражался в Алжире. Уж он-то знал, как они всаживают вам нож в спину… Однако этот был еще хуже.

— Почему?

— Потому что он был политической проституткой без будущего и работы. Что он мог дать нашей дочери?

Саша решила, что можно продвинуться еще дальше.

— Но у него как у политика было будущее в ООП.

Женщина посмотрела на нее, как на сумасшедшую.

— Уж не думаете ли вы, в самом деле, что о такой жизни мы мечтали для нашей дочери? — Она засмеялась. — О таком будущем — жить в окружении дикарей?

Саша подумала, что за этими словами кроется скорее социальная подоплека, чем простые предрассудки. Она подождала еще немного.

— Дело не в том, что мы поддерживаем евреев на Ближнем Востоке… те из нас, кто остался, кто достаточно трезв, чтобы последовать за господином Ле Пеном… все беды в мире происходят из-за того, что арабы и евреи дерутся друг с другом на Ближнем Востоке.

Саша молчала, размышляя над тем, что услышала. Как будто в этих словах содержались здравые мысли. Как будто почувствовала себя свободнее, когда женщина так беспристрастно высказалась о том, что она не любит.

— Как вы думаете, ваша дочь знает, чем занимается ее муж?

Саша ожидала, что женщину разозлит то, что она нарушила их договоренность. Но, к ее удивлению, мадам Вилленев как-то сникла и увяла, бессильно утонув в своем огромном кресле с ободранной обивкой и протертыми подлокотниками.

— Мы не обсуждаем эти вещи.

— И правильно делаете, я думаю, — сказала Саша, слегка отступая. — К тому же, ваша дочь вряд ли вообще что-то знает об этом.

Что, если она не клюнет на это? Намек был слишком груб. Может быть, она решила, что разговор потерял всякий смысл, и хочет совсем прекратить его?.. Однако продолжение последовало.

— Не смешите меня, — проворчала она, — дочь, как и все, читает газеты. Даже если он ни о чем не рассказывает ей, то она-то не законченная дура!

Саша притворилась удивленной.

— И вы все-таки не обсуждаете этого?

Женщину понесло.

— Что говорить о той, которая ослепла от любви и которая дошла до того, что желала смерти собственному отцу?

Ответа не требовалось.

— Мой муж умер от разрыва сердца, — продолжала она. — Что он должен был чувствовать, если его единственный ребенок, его дочь предала его таким образом?

Саша почти достигла того, к чему стремилась, однако почему-то решила остановиться.

— Вы, наверное, очень сильная, — нежно сказала она, — если смогли все это перенести.

Дрожащей рукой женщина стала поправлять свой шиньон.

— Иногда я жалею об этом. — Она взглянула на Сашу. — Может быть, у меня было время смириться с этим, потому что дочь доверяла мне и рассказывала обо всем с самого начала.

Больше об этом браке нечего было рассказывать.

— У вас есть какие-нибудь фотографии? — спросила Саша.

Женщина поставила свой пустой стаканчик на комод и положила на стол альбом в кожаном переплете. Она откинулась в кресле, пока Саша занялась фотографиями.

Множество снимков, приклеенных к страницам альбома пожелтевшей лентой. На большинстве фотографий — маленький ребенок, бессмысленно таращащийся в объектив. Изможденное, хрупкое и ужасно грустное существо. Затем — девочка-подросток. То же трагическое выражение. Насупленные бровки. Падающие на лоб светлые тонкие волосы. На остальных снимках — молодая особа, едва повзрослевшая. Неряшливая хиппи. Невеста. Стильная дама. Супруга. Газетное фото — Жозетта между мужем и Ясиром Арафатом на корабле. Надпись под снимком гласит, что она отправляется в Ливан, чтобы бороться и умереть вместе с мужем.

Просмотрев альбом, Саша взглянула на женщину и увидела в ее глазах слезы. Саша снова занялась альбомом и долго рассматривала фотографию, на которой Жозетта прислонилась к пальме. Цветастое платье обтягивает увеличившийся живот.

— Почему у нее такой несчастный вид?

Женщина взглянула на фотографию и отвернулась.

— Это она в Египте во время беременности, — уклончиво сказала она.

— В первый раз?

— Нет, — мягко проговорила она, — это уже после трагедии.

— Какой трагедии?

Женщина выглядела совсем разбитой.

— После того случая, — она вздохнула, — после Тарика… Первого Тарика. Того, что убили, сбросив с балкона…

Как она могла пропустить это, когда собирала биографические материалы?

— Какой ужасный случай!

Женщина передернула худыми плечами.

— У них это называется «случаем».

— Разве это не случай?

— Единственное, что было случайно, так это то, что люди, ворвавшиеся в дом той ночью, не знали, что мой зять находится в тюрьме и его нет дома. — Она пошевелила пальцами. — И ребенка выбросили с балкона, вероятно, от злости. — Она помолчала, собирая силы, чтобы продолжать. — Пожалуй, это было недоразумение. — Ирония была очевидна. — Видимо, у них именно так решают недоразумения.

— Мне очень жаль, — сказала Саша.

Может ли подобная причина служить оправданием тому, что человек потерял остатки сострадания?

— До того, как это произошло, — продолжала женщина, — мы еще надеялись, что, может быть, со временем они повзрослеют и переоценят свои революционные идеи. Мы бы приняли его, если бы, например, он нашел работу в американской компании в Каире и начал нормальную жизнь. Мы хотели примириться с ним, — повторила она. — Но, к несчастью, все оказалось напрасно.

Саша уже знала достаточно, чтобы не прерывать эти излияния, в которых женщина пыталась объяснить то, что произошло много лет назад.

— Трагедия случилась в декабре шестьдесят девятого, — рассказывала женщина, — а через три месяца, в марте они бросили все и отправились в Иорданию. В сентябре семидесятого, — в ее голосе послышалось презрение, — король решил изгнать всех палестинцев из своей страны. Это событие было названо Черным сентябрем. — Она помолчала. — В это время мой зять уже был заметным человеком в движении, а моя дочь стала примером для всех арабских женщин. Можете вы себе такое представить?.. Однако худшее только начиналось. После первых террористических акций имя Тамира появилось в газетах. Он взял ответственность на себя. Потом фотографии дочери и детей. Потом вся эта газетная канитель про политику, мотивы, причины и так далее. И вдруг — он стал известен как человек, совершающий убийства ради своей страны… Вот только никакой страны у него не было. Но тогда это казалось огромной проблемой, не так ли? Слава богу, что мой муж не дожил до всего этого. По крайней мере, он не страдал из-за того, что произошло за все эти годы.

Саша чувствовала, что вся история только теперь и начинается. Было что-то, чего она не могла понять, несмотря на то, что расспрашивала десятки людей и слышала от них столько объяснений происходящему. У нее созрел еще один вопрос.

— Вот вы как мать, как считаете, что может чувствовать Жозетта, когда читает, что невинный ребенок был убит в результате…

— …взрыва бомбы, которую подложил ее муж? — договорила за Сашу Елена Вилленев. — Я понятия об этом не имею.

О каком «понятии» может идти речь, если фаза легкого опьянения давно сменилась, как минимум, средней.

— Ну вот мы и заговорили о том, о чем я поклялась себе никогда не говорить, — сказала женщина с тоской.

— Мы договорились, что не будем обсуждать Рим, мы и не обсуждаем его. Но мне интересно понять, как ваша дочь относится к насилию.

— Я не могу отвечать за мою дочь.

— Конечно, не можете.

— Но если бы вы когда-нибудь спросили ее об этом, и она бы вам ответила, мне самой было бы ужасно любопытно узнать ее мнение.

Саша решила, что терять уже нечего.

— А какого вы мнения обо всем этом?

— А какого я должна быть мнения? Вы хотите, чтобы я сказала, как я шокирована, возмущена, как мне стыдно, не так ли? Ну, когда-то давно я испытала все эти чувства, а потом вообще перестала что-либо чувствовать. Я как будто оглохла к самой себе.

— Как вы полагаете, она разделяет его убеждения?

— Достаточно того, что она делит с ним постель, и у них общие дети, общая жизнь. Как может женщина после всего этого не разделять с ним такую малость. Конечно, она разделяет его убеждения. У моей дочери вообще никогда не было ничего своего.

— Довольно оригинально с ее стороны выйти замуж именно за такого человека.

— Ничего оригинального. Кошки тоже мало разборчивы, как вы знаете.

Саша внутренне содрогнулась.

— И все же ваша дочь и ее муж стремятся вести относительно нормальную жизнь, если судить по…

— Вы полагаете, это нормально, когда телекамеры натыканы по всему дому? Маленькие следящие глаза в спальнях, на кухне, на веранде. Это нормально, когда за каждым их шагом наблюдают посторонние? Нормально, что моя дочь держит под подушкой пистолет? А эти отвратительные субъекты, слоняющиеся по дому с оружием и рациями?

Саша решилась пойти еще дальше, потому что чувствовала, что разговор подходит к концу.

— Но большинство лидеров ООП каждую ночь скрываются в разных местах. Он же ночует дома. В этом есть какая-то стабильность…

— Если он живет так, то только потому, что он сумасшедший. В конце концов его убьют. У него нет выбора, — сказала женщина почти насмешливо. — Он только что продлил срок аренды виллы ради детей. Он, видите ли, желает, чтобы они наслаждались морем, чтобы у них были постоянные друзья. Как будто, они обычные дети… Глупец! Он отказался от того, чтобы у него по ночам дежурили тунисские полицейские. Не хочет, видите ли, беспокоить соседей. Он отказался от того, чтобы установить в доме сигнализацию. Мол, дети могут случайно запустить ее, и телохранители начнут стельбу. А еще он оставляет ключ от входной двери под кадкой с декоративной пальмой у входа, на тот случай, если дети захлопнут дверь или что-нибудь в этом роде. Невероятная глупость! — В глазах женщины сверкнула злость. — Не подумайте, что я беспокоюсь, что с ним или с Жозеттой что-то случится… — Она понизила голос. — Дети — вот о ком я беспокоюсь. Они так невинны. У них на руках нет крови. Пока нет…

— Вы как будто злитесь?

— Нисколько, — сказала женщина. — Но я слышу гнев.

— Вы слышите только мое одиночество. Я потеряла дочь.

— Но вы же с ней родные люди, мадам. Разве это не может соединить вас?

— У нее дети. У нее муж. У меня же нет никого.

— А вы ей рассказывали, что у вас на душе?

— Им не следовало уезжать в Иорданию.

Женщина уже не слушала Сашу.

— А вы ей говорили об этом?

Но женщина была далеко.

— Я сидела возле ее матери на торжествах прошлой весной.

— Чьей матери?

— Королевы-матери Иордании. Я сидела возле нее на празднике Святой Лауры. Она была одета Святой Лаурой, понимаете?

— Естественно, — все, что смогла выговорить Саша. — Маленький мир.

Женщина покачала головой.

— Меньше, чем вы думаете. Сестра моей хозяйки работает у женщины, которая перекраивает свои костюмы.

— Удивительно, — сказала Саша, ничего не понимая.

Женщина заметно сникла.

— Я почти возненавидела почту, — неожиданно заявила она. — Иногда я получаю послания с угрозами. Меня, понимаете ли, обещают убить. Я, видите ли, цель покушения.

Она засмеялась, но на глазах у нее были слезы. Саша потянулась и тронула ее за руку.

— Ведь вашего телефонного номера нет в справочнике? — спросила она.

— Теперь нет. Но когда был, меня изводили гнусными звонками.

Женщина высморкалась.

— Что сказала вам моя дочь, когда вы говорили с ней?

— Как вам сказать? Я разговаривала с ней. Просто спросила… Ладно, — женщина слабо помахала рукой, — это не имеет значения. — Она уставилась куда-то в пространство. — Теперь мне вообще никто не звонит.

— Разве у вас нет друзей?

— Муж был моим другом.

— А сейчас?

— Соседи почти не разговаривают со мной. Не из-за политики или расовых предрассудков. Просто побаиваются. Ну и ладно, я их не виню. Я тоже боюсь.

— А дочь не может быть вам другом?

Женщина рассматривала свои ладони. Ее нижняя губа немного дрожала.

— Моя дочь целиком принадлежит другим.


Если в начале разговора Саше нужно было установить с женщиной эмоциональный контакт, чтобы получить материал для программы, то теперь ей было нужно деликатно из этого разговора выйти. Она надеялась на телефонный звонок Гидеона и на то, что он отвезет ее в отель. Она предприняла первый шаг.

— Мне действительно, пора идти, — сказала она, глядя на часы.

Елена Вилленев в ужасе всплеснула руками.

— Но я вчера жарила телятину, — пробормотала она, а потом почти выкрикнула властным тоном:

— Не пропадать же ей! Вы останетесь? Прошу вас!

— Конечно, я останусь, — сказала Саша после тягостных колебаний.

Секундой позже зазвонил телефон. Было ровно полшестого.

Загрузка...