Друзья, любовники, враги

23

Вся семья Карами, за исключением старшего сына Фахда, собралась в гостинной виллы, чтобы сняться во втором, заключительном эпизоде интервью.

Если в первом эпизоде главенствовала Жозетта, то в финальном эпизоде планировалось выступление Карами. Одетый в палестинскую военную форму, он держал на коленях младшего сына. Малыш, который заменил убитого первенца, — объяснил он перед камерой. Того самого, который был убит много лет назад в самом начале их борьбы.

Рядом с Тамиром сидела Жозетта. Ее рука покоилась у него на бедре. Сегодня она была одета в черное. Это знак скорби по всем погибшим во время Интифады, сказала она. Около нее сидела Камила, девочка-подросток, похожая на свою мать. Но еще больше похожая на свою французскую бабушку.

— Следует ли миру ожидать новых террористических акций, во время которых снова будут погибать невинные люди? — начала Саша.

Тамир признал, что происходящее прискорбно, однако заявил, что его не волнует, если кто-то осуждает его методы.

— А вам известно, — сказал он, — в каком безвыходном положении находился палестинский народ, когда не имел собственной военной организации? Следует также помнить, что тот, кто берется нас осуждать, не подвергался годами унижению.

— Но вы не производите впечатление униженного человека. Напротив, у вас есть все, о чем можно желать. Семья, которая вас любит. Прекрасные условия жизни. — Она сделала пузу. — И работа.

Несколько секунд в комнате стояла мертвая тишина. Карами всем своим видом показывал, что игнорирует эти ее слова.

— То, что произошло, будет происходить впредь, — продолжал он. — До тех пор, пока не будет найдено решение. Может быть, я не доживу до этого. Доживут мои дети. Мы все стоим перед лицом неизбежности.

Мне не следует снова заводить речь о ребенке, убитом в Риме, — саму себя предупредила Саша. Телезрители уже знают об этом из первого эпизода. Нужно молчать, нужно прикусить язык и дать ему выговориться.

Внезапно в беседу вмешалась Жозетта.

— Прошлой ночью мужу приснился сон. Это был часто повторяющийся сон. Солдаты гнались за ним по улицам Рамла…

— Я бежал, — продолжал вслед за женой Тамир, — чтобы разыскать жену и детей. Во сне я понимал, что буду в безопасности только когда найду их.

— И вы нашли их? — спросила Саша с долей иронии в голосе.

Тамир крепко сжал руку жены.

— Нет, — сказал он. — Известно, что сон это плод собственного воображения. Во сне нельзя умереть. Если только это не будет настоящая смерть.

Саша уже научилась оставлять без внимания эти многозначительные и туманные метафоры.

— Если вашего мужа убьют, — обратилась она к Жозетте, — продолжите ли вы его дело?

Жозетта вздохнула и повернулась, чтобы пересадить малыша к себе на колени. Потом она наклонилась к дочери и поправила ей челку. Художественные подробности. Саша не могла объяснить почему, но вся эта сцена напомнила ей цыганские семейства на парижских тротуарах. Взрослые оставляли ребятишек на лоскутных одеялах, и те, грязные, босоногие, сидели на корточках с банками для сбора подаяния между ног.

— Если моего мужа убьют, у меня не останется ничего, кроме борьбы и, конечно, моих детей.

Когда Саша обратилась к дочери, ее голос сделался не таким напряженным и лицо просветлело.

— Что ты чувствуешь, когда слышишь, как родители разговаривают о своей преданности идее, которая может стоить им жизни?

— Я чувствую то же, что и мой старший брат, — без запинки ответила Камила Карами.

— А именно?

— Гордость, — ответила девочка.

— А где твой старший брат? — поинтересовалась Саша.

— Он учится в Англии.

— А почему там?

— Чтобы получить хорошее образование.

Она посмотрела на мать, которая продолжила за нее.

— Мечта нашего сына — поступить в университет на оккупированных территориях. Но, конечно…

— Ему этого не разрешат, — закончил фразу Тамир.

— Из-за вас? — подсказала Саша.

— Да, потому что он мой сын, а я служу делу освобождения нашей родины. Поэтому нас преследуют израильтяне.

Все-таки израильтяне, а не евреи. Это звучит не так грубо. Она догадывалась, что Карами понимал это. И потому сказал именно так, для телекамеры.

— Если не наши дети, то дети наших детей смогут жить там и учиться в школе, — добавила Жозетта.

Совершенно неожиданно для себя и для супругов Карами, Саша решила спросить о том, о чем они вообще не упоминали в интервью и что никак не вязалось с только что сказанным.

— В нашей прошлой беседе, — начала она, взглянув на Карами, — вы сказали, что если бы преуспели в вашей борьбе и освободили свою Родину, то вам было бы совсем необязательно там жить. Не могли бы вы объяснить почему?

В глазах Карами промелькнуло раздражение, однако он справился с собой.

— Я имел в виду то, что мы, палестинский народ, благотворно питаемся культурой другого народа, среди которого мы растворены. Точно так же, как и наши братья-евреи, процветающие в диаспоре. Я имел в виду, что должен находиться здесь, чтобы заложить основу нашего правительства. Однако, когда мы добьемся своей цели, я, конечно, перееду на Родину. Сегодня об этом мы можем только мечтать.

Саша представила себе, какой горячий прием у телезрителей обеспечен Карами после этих слов «наши братья-евреи». Ну что же, теперь можно предоставить ему последнее слово. Люди увидят, что скрывается за всем его краснобайством.

— Сколько вам было лет, когда вы встретились со своим мужем? — спросила она Жозетту.

— Двадцать.

— Вы тогда имели какое-нибудь представление о палестинской идее?

Жозетта явно чувствовала себя неуютно.

— Нет.

— Вы узнали о ней от мужа?

Перед Жозеттой встал выбор: все или ничего. И она выбрала первое.

— Она научил меня жизни. — Она посмотрела на мужа. — Ради него я была готова на все.

Как трогательно, подумала Саша.

— Ну а вы, — обратилась она к Карами, — вы чувствовали то же самое?

— С самого начала нас связывали крепкие узы.

— А когда именно вы почувствовали эту связь? — поинтересовалась Саша.

— Когда мы встретились, я сразу поняла, что наши жизни должны слиться в одну, — поспешно ответила Жозетта.

Саша поощрительно закивала, когда та принялась расписывать свое воодушевление от приобщения к библейской битве. Именно так она восприняла эту романтическую революцию, которая вырвала ее из обывательской трясины Парижа.

— Моя жена — моя помощница. Я доверяю ей больше, чем кому бы то ни было.

— Мы живем одной и той же идеей. Мы понимаем друг друга с полувзгляда. Наши сердца бьются в унисон, — сказала Жозетта.

— И страдают от одного и того же, — прибавил Карами.

— Вы когда-нибудь боялись? — спросила Саша обоих.

Умиление мгновенно исчезло. Вместо него — твердый ответ человека, убежденного в правоте дела, за которое он борется.

— Мы не выбирали нашу судьбу. Мы только стараемся выполнить свое предназначение, — ответил Карами.

Следующей должна быть девочка, решила Саша. Ребенок, живущий с такими целеустремленными бойцами-родителями. Может ли она представить себе жизнь в доме, где не бряцают оружием, где телефонный номер, замки на дверях и охранники не меняются каждый месяц? Думала ли она о том, что ее жизнь могла бы быть совершенно другой, если бы после очередной террористической акции портрет ее отца не мелькал на телевизионных экранах и на первых полосах газет?

— Но как же я могу ответить на ваш вопрос, — сказала девочка, — если у меня нет другой семьи? Других родителей?

— Ты знаешь, как пользоваться пистолетом?

Едва заметное колебание.

— Да.

— А кто научил тебя этому?

— Мама.

Сказала так, как любая другая дочь сказала бы о том, что мама научила ее играть в куклы.

— А у тебя есть пистолет?

— Нет. Но я знаю, гле лежит мамин. На всякий случай.

— На всякий случай?

— Если что-нибудь случится, — ответила она, как будто речь шла о самой обыденной вещи.

— Моя дочь — такая же, как все, — вмешался Тамир и камера переключилась на него. — Как все дети, которые родились после 1967 года и не знают ничего другого, кроме жизни в условиях оккупации. Они учатся обращаться с оружием с раннего детства. Это вопрос самозащиты.

— Когда вы говорите об оккупации, вы имеете в виду оккупацию Израилем Западного берега реки Иордан в 1967 году. Однако родители этих детей также помнят другую оккупацию Западного берега — иорданскую, — улыбнулась Саша.

— Если моего отца убьют, — вдруг сказала Камила со значением, — его будут считать героем.

— Наша любовь сильнее, чем ненависть наших врагов, — ей в тон добавила Жозетта.

Ну, довольно. Пора вернуться к сценарию.

— Возвращаясь к моему первоначальному вопросу, — сказала Саша, меняя тактику, — следует ли ожидать новых акций, подобных той, что случилась в Риме?

— Да, мир должен приготовиться к отмщению, которое последует за каждого палестинского мужчину, женщину или ребенка, убитых израильтянами. — Он слегка качнул головой. — Мир должен знать, за каждую смерть ответственность лежит на сионистах и на их пособниках. Мир должен страдать так же, как страдаем мы, когда убивают одного из нас.

Она продолжала настаивать. Что за черт, она уже и так вышла за рамки обычного телеинтервью.

— А не поделитесь ли вы, Абу Фахт, своими планами, — начала она, принуждая его выйти из образа отца всех палестинцев, — где именно предполагается провести эти акты возмездия?

— Это может произойти где угодно. Где угодно, лишь бы заставить мир обратить внимание на то, как методически уничтожается мой народ.

Она ощутила озноб. То же самое должны ощутить и телезрители.

Она спрашивала ни больше, ни меньше, как о его кровавых замыслах. Как можно говорить о подобных вещах с таким невозмутимым лицом? Это не укладывалось у нее в голове. Она чувствовала, как дрожат ее руки, а ладони становятся влажными.

— Можно предположить, что это произойдет в магазинах, аэропортах, в западных городах, посещаемых туристами?

Они неплохо потрудились для программы «Семья». Теперь по крайней мере их нужно вернуть в загон.

— Я не могу назвать дату и место, — едва не улыбнулся он.

Вот сейчас пора в загон.

— Ну а ты какого мнения обо всем этом? — обратилась она к Камиле.

Девочка побледнела.

— Израильские солдаты каждый день убивают палестинцев, — произнесла она заученную фразу.

— Это факт, — спокойно сказал Тамир.

— Факт или нет, но это не решает проблему. — Пауза. — Не так ли?

— Самопожертвование, — начал Тамир.

— Долг, — добавила Жозетта.

— А несчастье? — спросила Саша.

— Называйте это, как хотите, — сказал Тамир.

— До тех пор, пока мир не поймет, — откликнулась Жозетта.

— Бороться, пока есть надежда, — поддержал ее Тамир.

— И пока это продолжается, — сказала Саша, понижая голос, — сколько еще невинных людей должны заплатить своими жизнями за эту идею?

Все. Занавес.

— Стоп кадр! — раздался голос Берни. — Снято.

Саша представила себе финальный кадр. Все четверо сидят рядышком на диванчике в гостиной — на вилле, взятой в аренду, в стране, взятой в долг.

Тамир поднялся, чтобы пожать руку.

— Благодарю вас, Саша, — сказал он. — Теперь я окончательно убедился.

— В чем?

Он чуть улыбнулся.

— Что нам нужны такие союзники, как вы.

Подошла Жозетта.

— Вы прекрасно смотритесь за работой.

— Вы тоже, — ответила Саша, подумав о том, что если Жозетта и не поняла ее иронии, то Тамир понял наверняка.

Камила подошла вслед за родителями. Застенчиво пожала руку.

Теперь к ним присоединился и Берни, пожимая всем руки и благодаря. Следом за Берни подтянулась и съемочная группа. Снова рукопожатия и благодарные слова за сотрудничество и терпение.

— Мы будем здесь завтра на тот случай, если понадобится сделать еще несколько кадров или задать несколько вопросов. Еще раз всем спасибо.

Саша стояла в стороне от остальных и удивлялась тому, с каким жаром они благодарят друг друга. Спасибо, что сделали это возможным. Премного благодарен. В порядке высокой оценки ваших заслуг позвольте отдельно поблагодарить от лица жертв взрыва в Риме. Как бы то ни было, без подобных «заслуг» члены этой вполне обычной семьи вряд ли могли стать персонажами первой части документального сериала. Но раз уж она, Саша, находится здесь, то недурно было бы также поблагодарить этих милых людей за будущие жертвы, чья жизнь будет отнята во имя того, что пресса по странному стечению обстоятельств называет революцией. При оценке сериала также должны быть учтены совместные усилия сторон, не говоря уж о сотворчестве. Таким образом, большое-пребольшое спасибо всем собравшимся… Все это промелькнуло у нее в голове перед тем, как Саша вышла из комнаты.

— Сегодня вечером мы приглашены на партию в трик-трак, — сообщил Берни.

— Ты же знаешь, что я не играю в трик-трак, — угрюмо ответила Саша.

— Если ты будешь паинькой и перестанешь третировать меня, я так и быть расскажу тебе кое-что.

Перестав упаковывать в чемодан папки и бумаги, она взглянула на него.

— Что ты мне расскажешь? — спросила она без особого интереса.

— А ты пойдешь играть в трик-трак?

— Нет, не пойду, — буркнула она, снова занявшись своим чемоданом.

— Тебе известно, что женщина и ребенок, погибшие при взрыве, были единственными израильтянами? — проговорил он с неприятной улыбкой.

— Что ты знаешь о них? — обернулась она.

— Ну, похоже на то, что муж женщины и отец ребенка работает в министерстве иностранных дел в Иерусалиме [10].

— Что это значит?

— Работа в министерстве иностранных дел — обычное прикрытие для разного рода грехов и добродетелей. Как посмотреть. Он может быть водителем для особых поручений, а может быть агентом Моссад.

— Откуда ты это знаешь?

— Наше отделение в Тель-Авиве прислало факс в парижское бюро, а те переслали эту сенсацию сюда в отель.

— Кому адресовано письмо?

— Ну… тебе.

— И ты распечатал его.

— Честное слово, я думал, что это касается программы.

Саша внятно выругалась.

— Прекрасно! — просиял Берни. — Извини, я не должен был его раскрывать.

Она ужасно устала. Она была раздражена. И она была сыта всем этим по горло. Однако инстинкт заставил ее принять извинения Берни и сдержаться. Времени было слишком мало, а ей еще столько надо было узнать.

— Тебе известно его имя?

— Пока нет. Но работа уже ведется, — он слегка коснулся ее руки. — А если у тебя будет имя?

— Поговорю с ним. Узнай, может, он согласится побеседовать со мной перед камерой. Попробуй убедить Маури, чтобы он дал для этого место в сериале. И мы сделаем материал не только об этом израильтянине, но и обо всех семьях, в которых были жертвы после этого взрыва.

— Но имена пока не называются.

— Будут и имена.

— Но имени израильтянина они не сообщат. Особенно, если он служит в важном правительственном учреждении. — В улыбке Берни снова появилось обаяние. — Ну, прошу тебя! Пойдем сегодня поиграем в трик-трак.

— Нет, Берни. Я действительно очень устала.

Он больше не настаивал.

— Мы здорово поработали, — сказал он. — И я предсказываю, что рейтинг программы побьет все рекорды.

Мы пахали… Ее взгляд пробудил бы совесть в ком угодно. За исключением, конечно, Берни.

— Уж не собираешься ли ты в монастырь? — поинтересовался Берни.

Она едва взглянула на него и продолжала собирать вещи.

— Сделай одолжение, — устало попросила она.

— Какое?

— Не приставай с разговорами. Я совсем расклеилась.

Он попробовал зайти с другой стороны.

— Знаешь, Саша, ты очень переменилась. Я имею в виду, с того дня, как ты пришла ко мне в офис. Ты была совершенно другой женщиной…

— С тех пор много чего произошло. Если бы я не переменилась, то просто бы погибла.

— Но ты же не можешь изменить мир.

— Наплевать. Счастье умереть молодым. Известно тебе такое?

Он отступил назад, но продолжал смотреть на нее раздевающим взглядом.

— Я знаю, что тебе нужно.

Она не шелохнулась. В одной руке у нее был чемодан. Волосы упали на лицо. Потухший взгляд.

— В чем дело, Берни? Что именно мне нужно?

Он заколебался. Однако уже было поздно отступать, и он был вынужден договорить.

— Тебе нужно что-нибудь эдакое, чтобы ты могла отключиться от всех своих проблем. Ты должна мне доверять.

А ведь он почти угадал, пронеслось у Саши в голове. Это именно то, что ей нужно. И только мужчина может ей это дать. Точно так же, как и Жозетте Карами… Саша направилась к двери.