Друзья, любовники, враги

29

Саша прилетела в Париж. Ей казалось, что она видит себя как бы со стороны. Вот она едет на эскалаторе, вот проходит паспортный контроль… И, наконец, попадает в объятия Маури.

В те последние дни в Тунисе они созванивались друг с другом регулярно. Они не общались лишь во время ее отлучки на похороны в Сирию. Да и то потому, что там было не найти подходящего местечка, чтобы спокойно поболтать.

Теперь они ждали, когда на транспортере появятся ее чемоданы. Говорить было особенно не о чем. Слезы, по крайней мере, уже были выплаканы. Оставалось разве что вздохнуть с облегчением и порадоваться тому, что они, наконец, вместе и в безопасности.

Она положила голову ему на плечо, он обнял ее за талию. Так они и проследовали к автомобилю. Саше было непривычно, что впервые за этот месяц не нужно было подчиняться никаким расписаниям и регламентам. Однако не было теперь ни Гидеона, ни Берни. Только Маури и Саша. Только им вдвоем предстояло примириться с тем, что случилось. Это не значило, что больше не будет больно. Но разве кто-нибудь обещал ей райскую жизнь?

Первое, что она сделала, приехав в отель, это попыталась дозвониться Гидеону домой по тому номеру, который он ей дал. Ответом были бесконечные длинные гудки — пустые и гулкие, словно перекатывавшие по пустой квартире. Потом она позвонила в отделение FBN в Тель-Авиве, — чего невозможно было сделать, находясь в арабской стране. После нескольких безуспешных попыток она дозвонилась домой одному знакомому журналисту, который горячо поздравил ее с интервью и репортажем с похорон Карами. К сожалению, когда он попытался раздобыть информацию о двух израильских гражданах, погибших в Риме, перед ним выросла глухая стена. Никто ничего не знал, словно их вообще никогда не существовало. Весьма странно, признал он. Впрочем, не так уж странно для здешних порядков, где все подчинено интересам государственной безопасности. Он пытался отделаться общими словами. Нужно было, дескать, по горячим следам, а теперь поздно.

Саша пришла в ярость. Притащив беднягу Маури в гостиницу, она усадила его и заставила слушать. На этот раз она рассказала ему абсолютно все. От начала до конца, не упуская мельчайших деталей, подробностей и нюансов. Она рассказала даже о Гидеоне. Одним словом, всю подноготную. Даже показала фотографии женщины и ребенка, которые погибли в Риме. Даже заставила себя признаться ему в своих подозрениях, относительно того, что Гидеон, возможно, входит в состав группы, которая разделалась с Карами. Выложила всю информацию, которую добыла от семьи Карами, людей из ООП, от бесчисленных тунисских чиновников и вообще от арабов, которых успела опросить за это время, — одним словом, от всех, кто имел хоть какое-то отношение к этой истории. За исключением, естественно, израильтян, которые теперь только лгут — и ничего больше.

— Я сумасшедшая, да? — спросила она, закончив свой рассказ. — Маури, а что бы ты сделал на моем месте?

Он встал, сунул руки в карманы и прошаркал к окну.

— К сожалению, тебя впутали в дерьмовую историю. — Он обернулся к ней. — Во-первых, Рим… — Он вернулся и сел около нее. — Во-вторых, Карами… Ты нажила себе массу неприятностей, включая и то, что успела подержаться за прекрасный член. — Он взял ее за руку. — Если тебе от этого легче, то считай, что он бросил тебя, потому что он настоящий наемный убийца. Считай так и — оставайся со мной… — Он наклонился ближе. — Хочешь знать мое мнение?

Она кивнула.

— Мы с тобой воркуем в чудесном номере классного парижского отеля. Солнце светит, и счетчик щелкает. Мы живы и здоровы и можем учудить такое, чего только душа пожелает. А потому, какого черта нам переливать из пустого в порожнее, разводя эту канитель с Ближним Востоком, а тем более вспоминать какого-то сукиного сына, который оказался так туп, что не расчухал, какое счастье он держал в руках.

Саша улыбнулась.

— А как же голубые глаза?

— Да у моего дяди Сеймура такие голубые глаза! И он имеет обыкновение исчезать время от времени. Так что моя бедная тетя Ширли звонит с перепугу по моргам и больницам. Ну, что касается дяди Сеймура, то он просто пропадает у своего долбаного счетовода. — Он пожал плечами. — Может быть, он на самом деле сорви-голова из Моссада. Кто знает? — Он чуть коснулся ее носа. — Он вполне мог быть тем, кто завалил Карами. — Он встал. — А Жозетта, кстати, не заметила, что у того парня был бруклинский выговор?

— Ладно, Маури! — сказала Саша. — Я поняла.

Ей пришло в голову, что Маури самый здравомыслящий человек, какого она только встречала в своей жизни. Он так старался, когда успокаивал ее. Она едва не прыснула от смеха.

— Ты только представь, — сказала она, — какая берет тоска, когда подумаешь, что самый здравомыслящий человек в моей жизни это ты…

Секунду он пристально смотрел на нее.

— Так почему бы нам не воспользоваться этим?

— Все дело в том, чем это кончится, — сказала она. — Нельзя быть такими легкомысленными. К тому же, лучше меня никто не разбирается в таких делах. И самое лучшее для тебя — остаться тем, кем ты был для меня. А ты был тем, кому я доверяла. Ты был другом, хотя сначала попробовал себя в роли любовника. Ты остался другом после всего, что случилось, и всегда готов прийти на помощь… А что я?.. Может быть, у меня извращенные влечения. Может быть, меня тянет на мужиков, которые делают мне больно…

Гидеон.

В этот вечер, после ужина она спросила Маури, что если она будет спать в его комнате, в его постели. Раз уж она здесь, то почему бы им в самом деле не заняться любовью?.. По крайней мере впервые в жизни, может быть, единственный раз, ей захотелось заняться с кем-то любовью, чтобы проснувшись утром, знать наверняка, что тебе не наплюют в душу.

Никаких выяснений отношений. Это была не бог весть какая лихая ночь, однако никто из них ничего другого и не ожидал. И обоим было безразлично, что ничего, кроме секса, эта ночь не обещала. Для Саши это было нечто физиологически необходимое, хотя и не сравнимое с тем, что принято называть желанием. Что чувствовал Маури? Бог его знает. А уж Саша постаралась как следует, чтобы вознаградить его за здравомыслие. Впрочем, в само слово «здравомыслие» Саша теперь вкладывала несколько иной смысл. Просто она ощущала его искреннюю и нежную заботу. В общем, независимо от результата, Саша взяла с него слово, что между ними все останется по-прежнему. Уговор дороже денег, — пусть он это накрепко запомнит.

— Ну а как у тебя дела с Бендекс? — поинтересовалась она, когда утром они завтракали в постели.

— Бендекс слишком молода, — признал Маури. — Слишком амбициоза. И слишком ненасытна.

В общем, если ему в следующий раз приспичит засунуть амбициозной и ненасытной, он лучше уж подберет себе малолетку на восточном базаре. Если серьезно, то он подозревает, что Бендекс претендует на слишком многое — на дом, детей, спокойные вечера и все такое.

— А ты не претендуешь? — засмеялась Саша. — Может быть, ты хочешь, чтобы кто-то вместо тебя сидел дома с ней и детишками? А ты бы пока рыскал по восточным базарам, прицеливаясь, чтобы воткнуть какой-нибудь ненасытной и амбициозной, а?

— Короче, меня трахнули и бросили, — пожаловался Маури. — Но я-то, по крайней мере, не хотел обмануть ничьих надежд.

Он поспешил обнять Сашу, потому что взглянув на нее, понял, что сказал двусмысленность.

— Ну а как насчет очарования Ближнего Востока? — спросила она, меняя тему. — Помнишь, Маури, ты обещал рассказать мне, когда я вернусь из Туниса?

— Я же сказал, что завязал с Востоком, — проворчал Маури. — Давай одеваться и выметаться отсюда. Лучше прошвырнемся по магазинам, а потом устроим грандиозный завтрак с выпивкой. Что ты на это скажешь? И перестань думать обо всем этом дерьме!

День был чудесный, и скоро все пришло в свою норму. Она ведь взяла с него слово. Она легла с ним, хотя в глубине души понимала, что по-прежнему у них уже не будет. Впрочем, она легла бы с ним в любом случае. Это было так естественно.

Вот уже два дня, как Маури улетел в Нью-Йорк, а она, последовав его совету, осталась еще на некоторое время. Погулять, подумать, побыть в одиночестве. Перед тем, как в Нью-Йорке все не закрутится по новой. Вторая программа из документального сериала «Семья» была уже внесена в график, и съемки должны были начаться в конце месяца в Аппалачах. На этот раз место действия переносилось в Северную Каролину в лачугу сезонного работяги. Она чувствовала что-то похожее на угрызения совести из-за того, что очередная командировка была такой многообещающей, заманчивой и… такой безопасной.

Она шла по улице, на которой находился дом Гидеона. Если, конечно, такой человек вообще когда-нибудь существовал. Никто не ответил по домофону, и тогда она позвонила консьержке. Само собой, старуха-португалка слыхом не слыхивала ни о каком Гидеоне Аткинсоне и не видела, чтобы кто-то входил или выходил из этой квартиры. Однако когда Саша попыталась выяснить у старухи, кто живет здесь сейчас, и нельзя ли подняться и взглянуть на квартиру, — может быть, есть что-то из почты, запасные ключи? — она захлопнула у нее перед носом дверь своей каморки.

Она совершала пробежки по Тюильри в надежде встретить его. Однако не нашла там ни Франциска Азисского, ни его птичек, ни фотографа. На месте были лишь статуи и мим, Лувр и Эйфелева башня. Если бы и они исчезли, — она, пожалуй, была бы не слишком удивлена.

Разыскивая его, она бродила по улицам Парижа. Она исследовала Париж, словно первопроходец. Вымеряла расстояния. Сверялась с картами. Пыталась разобраться со сложной системой парижских округов, недоумевая последовательности, в которой они следовали друг за другом. Можно подумать, что наградой ее изматывающим поискам будет Гидеон собственной персоной. Как будто, чем больше она мучается и страдает, тем выше шансы, что он вдруг материализуется и, конечно же, даст ей самые вразумительные и убедительные объяснения всему происшедшему.

Временами она готова была отбросить все свои подозрения и прийти к тому, что в действительности существовал некий самодовольный француз, каких пруд пруди, который подцепил американскую туристку, поматросил и бросил. И по-прежнему, что-то гнало ее искать его по кафе и антикварным лавкам, по бульварам и улицам Парижа. В то же время она надеялась, что никогда в жизни не встретит Карла Фельдхаммера, которого считала виновником своей поездки в Рим. Если бы она тогда не поехала в Рим! Если бы не зашла покупать эти чертовы сапоги!.. Если бы да кабы…

За день до того, как лететь в Нью-Йорк, она набралась храбрости и позвонила на «Рено».

О Гидеоне Аткинсоне там никогда не слышали. Как показала компьютерная проверка личных карточек сотрудников, ни в парижском офисе компании, ни в провинциальных отделениях не работал человек под этой фамилией. И это была информация за последние пять лет, но, если надо, они могли бы поднять и более старые дела.

— Северная Африка, — горячилась она, чувствуя себя идиоткой, — может быть, он выполняет для компании консультационные функции где-нибудь в Северной Африке?

— С какой стати? — последовал удивленный вопрос.

— Ну, например, надо обследовать местность для строительства нового завода?

В голосе на другом конце провода звучало изумление.

— Но у «Рено» нет планов расширяться. Тем более в этой части мира…

Ей объяснили, что компания хорошо просчитала свои экспортные возможности относительно Северной Африки, отличающейся потенциальной политической нестабильностью. Когда же она стала настаивать, когда ее голос начал дрожать, у нее поинтересовались, уверена ли она, что в имени и фамилии нет ошибки? Может, будет лучше, если она оставит им свой телефонный номер, и они перезвонят, если что-то обнаружат? Она твердо уверена, что не ошиблась? О да, она ошиблась, это яснее ясного, и нет никакой необходимости оставлять им свой телефонный номер. Она поблагодарила, извинилась за беспокойство, и положила трубку. Она ненавидела себя за те слезы, которые в этот момент катились по ее щекам, однако проревела целый день.

За все время в Париже был лишь один момент, когда она смогла вздохнуть с облегчением, словно получила отсрочку смертного приговора. Когда едва не развеселилась. У нее была намечена встреча с пресс-атташе израильского посольствва, может быть, тот поделится с ней хоть какой-нибудь информацией. Когда она мчалась в такси на эту встречу, у нее не было больших надежд. Если она и приобрела какие-то знания о жизни, то прежде всего о том, что нельзя верить никаким сведениям, касающимся хотя бы намеком международного терроризма. И уж, конечно, нельзя верить людям с Ближнего Востока.

Пресс-атташе встретил ее все за тем же письменным столом, заваленным документами. Выражая свое удовольствие по поводу того, что ему еще раз довелось с ней свидеться, он высказался насчет ее внешности и того, что Тунис, должно быть, пошел ей на пользу. Однако еще до того, как она успела его о чем-либо спросить, он сам задал вопрос.

— Как вы полагаете, кто мог совершить такое ужасное деяние — убить палестинца на глазах всей семьи?

Сначала она приняла это за шутку. К тому же, задав свой вопрос, пресс-атташе дважды прыснул. Когда она поняла, что он серьезен и даже решил, что она купилась на его уловку, то начала вести свою игру. Она пожала плечами и ответила в том духе, что задается тем же вопросом и именно поэтому явилась к нему на свидание. Есть только слухи, и ничего другого, что можно было бы принять в качестве конкретных доказательств.

— Впрочем, молва утверждает, что это были израильтяне, которые убили из мести. Кроме того, есть сведения, что Тамир Карами был последним членом ООП в черном списке, который составила Голда Меир в семидесятых годах.

— Если бы все было так просто, — грустно сказал пресс-атташе. — Если бы мы только могли так же, как наши враги, хладнокровно убивать… — Он встал. — Чтобы Голда написала черный список? — Он рассмеялся. — Господи боже мой, да ведь она была доброй бабушкой!

Он вышел из-за своего письменного стола. Встреча была окончена. Однако прежде чем он довел ее до двери и выпроводил на лестницу, она спросила:

— Кстати, вы случайно не видели передачу, которую я посвятила политическому убийству Карами? Ее как раз показывали вчера вечером.

— Никакого политического убийства, мисс Белль. Тамир Карами был казнен.

Затем он пожелал ей приятных дней в Париже и счастливого возвращения в Штаты. Она промолчала.

Неужели жизнь — это только жонглирование словами? Неужели «казнь» звучит лучше, чем «политическое убийство»?

Впрочем, ей было известно и другое. Предложение выпить кофе означает приглашение позавтракать, а «я тебя люблю» означает «прощай».