Друзья, любовники, враги

24

Все казалось ей похожим на сон — в этом городе, который когда-то был вторым городом Римской империи. Они взбирались на холмы и спускались с них. Вокруг были живописные руины древнего Карфагена. Гидеон обнимал ее за талию или держал за руку. Все в запустении. Мусорные баки переполнены, земля усеяна апельсиновой кожурой. Совсем не то она здесь ожидала увидеть. Когда они осматривали археологические достопримечательности, к ним то и дело подходили экскурсоводы, настойчиво предлагавшие свои услуги. Нет, благодарим вас — отвечали они. Они не нуждались ни в чьей помощи, поскольку Гидеон прекрасно знал историю и сам мог провести любую экскурсию на трех языках.

Саша выскользнула из его рук и поспешила вперед, где под открытым небом виднелось несколько прекрасных статуй и колонн. В прошлом здесь велись большие раскопки. Она подошла к краю котлована и поставила ногу на деревянную опалубку, предохранявшую стену от осыпи. — Вот какое у тебя получилось путешествие, — сказал Гидеон.

Он повернул ее к себе, обнял за плечи и поцеловал. У нее кружилась голова. Солнечный удар — вот, что пришло ей на ум. Именно так действовал на нее этот мужчина. Лето, жара, солнечный удар…

Прикрыв глаза ладонью от солнца, она посмотрела туда, куда показывал он. Наконец, она рассмотрела вдали карфагенские гавани. Как жаль, все, что от них осталось, — это две безымянные и обветшалые заводи. Однако какое ей до всего этого дело! Она все еще находилась под впечатлением поцелуя.

— Моя командировка почти закончилась, — вдруг сказала она.

Ее взгляд был устремлен на море.

— А что значит почти?

— Осталось несколько вопросов. В остальном с Карами покончено. Завтра последний день, — сказала она.

Он нежно прошептал ей на ухо:

— Когда я вернусь, ты уже закончишь.

Она обернулась.

— Вернешься — откуда?

— Из Алжира.

— Я не знала, что ты туда едешь.

— Да, сегодня.

— Ох! — вырвалось у нее.

Оставалось надеяться, что этот возглас не выдал ее чувств. Жизнь коротка. Время, которое они провели вместе, еще короче. Она не хотела делиться с ним своими переживаниями. Даже если у нее и была такая возможность, то момент упущен.

Он взял ее за руку, и они направились к морскому музею.

— Закрыто, — прочел Гидеон надпись на дверях, сделанную на французском и арабском.

Увы, время говорить о своих чувствах прошло.

— Ты сюда еще вернешься? — спросила она вместо этого.

— Конечно. Завтра… В крайнем случае послезавтра вечером.

— Ох! — снова вырвалось у нее.

Внутри у нее все перевернулось. Значит, все действительно кончается. Почти закончено. Закончено до того, как их отношения смогли проясниться и укрепиться.

Этнографический музей был открыт. Он поцеловал ее, а потом они поднялись на полукруглую веранду в старом здании. Зайдя внутрь, они принялись бродить от одного стенда к другому. За толстыми стеклами были разложены старинные драгоценности, украшения для волос, кубки и кухонная утварь. Пройдя несколько светлых и просторных комнат, они оказались в отделанной мрамором нише, в которой стояли два каменных саркофага. Мужчина и женщина нормального телосложения. Гидеон объяснил, что судя по тому, что они были найдены при раскопках в Карфагене вместе, можно предположить, что и свои жизни они прожили вместе. Впрочем, может быть, это и не так.

Она едва сдержалась, чтобы не попросить его замолчать. История меньше всего интересовала ее в данный момент. Единственное, о чем она хотела сейчас знать, было будущее. Их будущее. Если только это будущее наступит — завтра или послезавтра. Если только он вернется… А если не вернется, что тогда?

Его губы коснулись ее губ.

— Судя по всему, — продолжал он, — обе мумии — это древние греки… — Он сделал паузу, а потом улыбнулся:

— Может быть, ты предпочитаешь заниматься любовью, так и не узнав что-нибудь еще об их жизнях?

Она стояла и размышляла о быстротечности времени. До всего прочего ей не было дела. Решение пришло к ней, когда она смотрела на мумифицированных мужчину и женщину, которые соединились друг с другом перед лицом вечности в этой беломраморной нише.

— Я люблю… — осторожно начала она и остановилась. — Я полюбила… — снова начала она и снова остановилась. — Я полюбила эти места, — быстро сказала она, чтобы закончить фразу.

Она ненавидела себя за то, что оказалась неспособна вставить в эту фразу всего одно слово, не могла выразить свои чувства к Гидеону.

Он лишь слегка покачал головой. Он понял ее.

— Саша, — спокойно сказал, — все очень сложно.

— Что сложно?

— Ты давно хотела поговорить об этом.

— О чем?

— Я живу в Париже.

— Подумать только, какой счастливчик.

— В некотором смысле — да, — сказал он, коснувшись ее подбородка. — Но с тех пор, как я тебя встретил, мои представления об этом стали иными.

— Ну и что?

— Дело в том, что я не могу изменить свою жизнь, — сказал Гидеон.

Достаточно многозначительная фраза, чтобы в ней вообще не содержалось смысла. Впрочем, такие штучки не слишком удивляли ее с тех пор, как она прошла выучку в Вермонте. Он любит ее, но не может бросить жену. Он в ужасе оттого, что может ее потерять, но не может причинить страдания жене. С одной — привычно. С другой — романтично. Какой отдаться — вот вопрос. Бедненький, с иронией подумала она, заблудился между двумя парами женских ног.

— Один из нас должен изменить свою жизнь, — спокойно проговорила она.

— Я не жду этого от тебя, — осторожно сказал он. — Я не могу просить тебя, чтобы ты все бросила и осталась со мной.

Она ничего не ответила. Однажды Карл дал любопытное объяснение алкоголизму ее матери. Женщина, которую отвергают, как правило, запивает, садится на иглу или же пускает себя по рукам. Какой выбор сделает она? Что припасла для нее судьба?.. Она оставила Гидеона перед саркофагом, а сама направилась к выходу.

Выйдя из музея, она переждала мгновение, чтобы собраться с силами, а потом стала рассматривать экспонаты, расположившиеся прямо на траве. Она даже не оглянулась назад — посмотреть, последовал ли он за ней. В конце концов она забрела на холм, с которого открывался вид на амфитеатр. Здесь все было непохожим на то, что она видела торчащим из земли в археологических разрезах. Зато общий вид напоминал те места в исторических описаниях, где речь шла о бесчисленных казнях первых христиан.

Гидеон был рядом. Совсем близко. Его руки крепко обняли ее. В нагрудном кармане его пиджака лежали солнечные очки.

— Так или иначе ты скоро забудешь обо мне, — тихо сказал он, как будто испытывая ее.

Она отрицательно покачала головой. Ее глаза наполнились слезами.

— Когда ты вернешься в Нью-Йорк, то будешь так занята, что даже не сможешь отвечать на мои телефонные звонки.

— Но почему?.. — прошептала она. — Почему ты даже не оставляешь мне никакого шанса?

— А что бы ты хотела?

— Что бы хотела? — повторила она. — Только не так, как теперь.

— Даже не так, как сейчас?

— Даже как сейчас.

Она полезла в свою сумочку. Протянула ему ключ.

— Вот, возьми. Это от моего номера в отеле. — Она попробовала улыбнуться. — Пусть он будет у тебя, когда ты вернешься завтра вечером. Даже если будет поздно, ты сможешь войти.

Он взял ключ и положил к себе в карман, ни слова не сказав о той договоренности, которая установилась между ними. Он повернул ее так, чтобы она прижалась к нему спиной, и, показывая на арену, снова взял на себя роль экскурсовода.

Самыми известными мучениками стали Феличита и Агриппа. Одна стала святой, а другой — героем. Их казнили в 210 году нашей эры. Гидеон перевел дыхание, прежде чем продолжить рассказ. С обоих сорвали одежду и выставили нагими посреди арены. Даже римляне, варвары, пришли в ужас, когда увидели, что женщина беременна, а мужчина едва держится на ногах от побоев и пыток.

Он зарылся лицом в ее волосы.

— Ты такая странная девушка, — сказал он с любовью. — В самом деле.

Феличиту и Агриппу увели с арены. Их одели в белые одеяния, а затем снова вывели — на этот раз на неотвратимую смерть от меча гладиатора.

— Как ты полагаешь, — спросил Гидеон, — можно ли это считать началом цивилизованного этапа римской культуры? — И поскольку Саша не отвечала, он тут же задал другой вопрос. — Хочешь быть сегодня счастливой?

Солнце уже садилось.

— Хочу, — солгала она.

Она увидела его грустные глаза.

— Все, что должно случиться, должно случиться.

— Ты стал фаталистом, как Карами.

— А ты не веришь в судьбу?

— Если хочешь, мне кажется — это способ существования для ленивых.

Он улыбнулся.

— Значит, все-таки веришь, да?

— Значит, да.

Это прозвучало бодро и твердо, хотя в душе Саша чувствовала лишь острую, безнадежную тоску.

— Люди вольны совершать поступки, которые они считают нужным совершить, — сказала она. — По крайней мере, они могут попытаться что-то предотвратить… воздержаться от того, чтобы…

— Ну и как, по твоему мнению, — подхватил Гидеон, — я мог воздержаться от того, чтобы тебе помочь, когда ты лежала на мостовой такая беззащитная?

— Очень просто. Бежал бы себе мимо, — сказала она.

Может, так было бы лучше.

— Нет, я должен был остановиться, — задумчиво произнес он.

— С какой стати? — пробормотала она, чувствуя внезапную злость к нему, к себе, к прошлому, к будущему. Все зациклились на этой проклятой судьбе.

— Я, как и твои палестинские друзья, фаталист. Я верю, что наше будущее предопределено. Тебе было предопределено упасть, а мне — помочь тебе подняться.

— Значит, будет кое-что и похуже. Ведь мои палестинские друзья, как ты их называешь, твердо верят, что однажды погибнут.

Гидеон пожал плечами.

— Не каждый может любить, но каждый должен однажды погибнуть.

Ее покоробил этот странный тон. — Ты хотел сказать, что все мы умрем. Но это совсем не одно и то же: умереть и быть убитым.

— Смерть всегда смерть.

— Да уж… Если бы ты только видел эти фотографии у них на стенах. Резня, расстрелы, убийства — и с той, и с другой стороны. Тогда действительно: смерть всегда смерть.

Чувство острой тоски сменилось таким невыносимым чувством беспомощности, что Саша задрожала.

— Гидеон, — прошептала она, прижимаясь к нему.

Ей нечего было сказать. Ей просто нужно было произнести его имя.

Он погладил ее по щеке.

— Ты устала, дорогая. Ты просто устала.

— Почему тебе нужно уезжать именно сейчас, когда у нас и так осталось мало времени?

— Ты говоришь это таким тоном, как будто мы оба неизлечимо больны, — сказал он, посерьезнев. — Я отправляюсь не на другую планету, а всего лишь в Алжир. Мне нужно проверить, как идут дела на наших стройках. Это займет всего лишь день или два. Если уж у кого-то из нас есть шанс сегодня умереть, так это у меня.

— Вдруг что-то случится, и тебя захватят в заложники.

— Что может случиться?

— Не знаю.

— Я тебе позвоню.

— А если не позвонишь? — спросила она.

Среди этих зловещих руин о собственной гордости можно забыть.

Похлопав по карману, он ответил:

— Ну как я могу не позвонить или не вернуться? — Он улыбнулся и поцеловал ее. — Я же взял твой ключ.

— Но ты можешь просто прислать его в отель. — А как насчет того, чтобы заниматься с тобой любовью? Может, тоже по почте?

Это сработало. Она поверила. По крайней мере, на секунду.

Они миновали цистерны, американское кладбище и Антониевы ванны. Они остановились перед большим щитом, на котором на трех языках содержались краткие исторические разъяснения, касающиеся города Карфагена. Щит был крепкий, пластиковый и не боялся ни дождя, ни солнца. Автоматически Саша стала читать, хотя это и не отвлекло ее от проблемы, которая возникла в их жизни. Если бы Гидеона попросили высказать свое мнение об этом тексте, то он ответил бы, что это не что иное, как изящная словесность. Если бы об этом спросили Сашу, то она ответила, что в этих словах — вся история ее оставшейся жизни.

«С падением римского Карфагена были похоронены все античные чудеса, а также жестокость, ложь и власть…».

И словно желая окончательно разбить свое сердце, она поинтересовалась, знает ли он историю о королеве Дидо и ее возлюбленном.

— Знаешь, чем заканчивается эта история? — взволнованно спросила она.

— Он покидает ее в Карфагене…

Разве эта история не метафорическое предвестие того, что должно случиться? Что же ей делать, пока это не произошло? Бежать сломя голову прочь? В Ливию? Обратно в Нью-Йорк и в бездну? К Карами за смертельной дозой любви и ужаса?.. Если уж мистеру Гидеону Аткинсону хочется поиграть в античные игры, то пусть расстанется с ней в Карфагене. Впрочем, пусть он сделает это, где пожелает.

— Это были самые лучшие и самые ужасные дни в моей жизни, — внезапно сказала она.

В глубине души она была уверена, что это абсолютная правда.

— И куда ты относишь меня? — поинтересовался он.

— До настоящего момента к лучшей части жизни.

— А теперь?

— К худшей.

— Это почему?

— Потому что праздник когда-нибудь кончается.

Он покачал головой.

— Нет, Саша. Это был не праздник.

— Какого черта тебе надо? — взорвалась она.

— Всегда быть для тебя самым лучшим.

— И это все?

Она чувствовала себя так, будто ей сто лет.

Она повернулась и стала быстро спускаться вниз, к выходу и к автомобильной стоянке. Только раз она оглянулась и увидела, что он догоняет ее уверенным шагом. От одного его вида ей стало трудно дышать. Она просто свихнулась. Сошла с ума. Иначе не позволила бы себе подобные чувства к мужчине, которого едва знала. Он был из другого мира. У нее не было с ним ничего общего. Где же, где все ее хваленые защитные инстинкты, которыми она когда-то обзавелась? Останься в ее голове хоть капля здравого смысла, разве она не увидела бы, что он — совсем не тот человек, который может заполнить пустоту ее жизни, и уж конечно не тот, за которого можно было бы выйти замуж. Он был не чем иным, как воплощением ее собственной реакции на тот ужас, что произошел с ней в Риме… Что же, собственно, она от него ожидала? Пожизненных уз?

Кто же говорил об этом? Да он сам и говорил… Кстати, как насчет Америки — разве нет там этих долбаных служащих «Рено»? Где-нибудь на Среднем Западе, а? Какая ей, в конце концов, разница, — где выуживать новости… Почему бы и не в каком-нибудь пыльном городишке?

Он перешел на бег, догоняя ее. Полы его синего льняного пиджака хлопали за спиной, когда он бежал. Она отвернулась. Ну, уж дудки, — сегодня он ее так легко не получит. Ни сейчас. Ни вечером. Не будет ее обнимать, не будет ее касаться. В чем она нуждалась сейчас, так это в повторении тех слов, которые он твердил ей вчера ночью. Маленькая ложь. Можно сказать, притворство, игра. Как хорошо он во всем разбирается, действительно, полуправда всегда производит сильное впечатление.

Он поймал ее за руку.

— Осторожно, ты упадешь! — воскликнул он.

Слишком поздно. Она уже летела с горы вниз…

Быстро спускаясь впереди нее, он помогал миновать ей камни, прутья, ветки, пни и ямы, оставшиеся после раскопок. Песок набился ей в туфли, а ветер трепал волосы. Она с трудом поспевала за ним, спотыкаясь и стараясь сохранять равновесие. Только этого ей не хватало! Растерянная и смущенная, раз или два она выкрикнула его имя, прося остановиться. Наконец, они достигли подножья горы. Еще несколько метров, и они около машины.

Саша едва дышала. Волосы прилипли. Все тело было горячим и влажным. Тушь разъедала веки и текла по щекам.

— Что это было? — дрожа пробормотала она.

Он не отвечал. Просто спокойно стоял рядом и внимательно смотрел на нее. Потом он крепко взял ее за кисти и притянул к себе. Что она могла сделать, даже если бы захотела?

— Если хочешь сказать, что любишь меня, — его губы почти касались ее губ, — скажи. — Он обнял ее еще крепче. — Говори!

Но она молчала. Похоже, он обманулся в своих надеждах. Он — слепец и эгоист.

— Саша, я тебя люблю, — повторял он снова и снова, сжимая ее в объятиях.

Таким образом, она одержала победу… Одержала ли?

Он еще сильнее сжал ее запястья. Его язык чувствовал биение пульса на ее шее. Его влажный рот обволакивал ее. Это был ее последний шанс ответить взаимностью. Она видела, что он хочет понять, о чем говорят ее глаза. В углах его губ появилась улыбка. Его чувственность и чуткость очаровывали ее… Голодна ли она? Не просто голодна, а умирает с голоду. Он был слишком опытен, чтобы добиваться признания именно сейчас. Она же — слишком неуверена в себе, чтобы эти признания делать. И они отправились ужинать.