Гарвардский баг

Глава 16

Игорь Ястребов

Лиза, мать ее…

Гребаная любительница сюрпризов и театральных появлений. Единственное, что радовало в этом цирке, Рижская поняла все до того, как ситуация переросла в еще больший фарс. Даже удачи пожелала. Вот только от этого ни хрена не легче.

Славка ушла. Просто ушла. Очень странно, очень спокойно, даже улыбнулась. Спина прямая, сама спокойная, улыбка мягкая.

Еще и разговор это непонятный пока обедали. Она, что, уйти хочет из Иннотек? Да нет… Или да? Вообще нихрена не понятно, что у нее в голове происходит.

Сообщение очередное паскудное от анона: «Превет! Советую лед, Стася».

Какой лед? За каким чертом ей лед? Урод что-то сделал? Что-то видел?

Думал, расскажет, пока обедали, но вообще ни звука, только разговор этот непонятный о том, кто кого и когда хантил. И Лиза… как, сука, вишенка на торте.

По коридору к Славкиному кабинету я почти бежал. Добежал, выдохнул и сделал шаг внутрь, послал прогуляться Фирсова.

Приоритеты я расставляю правильно, чудо-долбоеб Егорушка посидит в опенспейсе и подумает над своей дальнейшей жизнью. Ему полезно, он заслужил. А со Славкой поговорить сейчас надо, чтобы не усугублять, чтобы она там в своей красивой голове себе чего не придумала.

Сидит, смотрит.

Спокойная и улыбка в уголках губ.

— Слав, — выдохнул. Твою ж… с чего начать-то? Дебильнее ситуации не придумаешь. В башке пусто, нервы звенят, а она сидит в этом кресле своем, смотрит глазами теплыми. Нихрена не понимаю. — Мы с Лизой трахались. Просто трахались, года полтора назад. Она потом укатила в Испанию за лучшей жизнью, и мы попрощались. А тут вот приперлась. Я не…

Осекся. Воронова нахмурилась, руки скрестила на груди, бровь вздернула.

— Не ждал ее?

— Нет, не ждал, — кивнул, как идиот. — Она не предупредила. Вообще ничего не сказала.

— То есть, если бы предупредила, ты бы ее ждал? — что-то мелькнуло в глазах. Какая-то непонятная эмоция, дрогнули уголки губ.

— Нет, конечно, — дернулся. — Слав…

— А чего вернулась? — склонила Воронова голову набок. А я слышал, как у меня кровь по венам несется. Все еще пытался уловить что-то. Во взгляде, интонациях, позе. Но ни черта…

— Не интересовался, — отбил подачу.

Славка побарабанила пальцами по столу, склонила голову к другому плечу.

— И вот так сразу к тебе в кабинет и на шею бросилась, — протянула скептически. Длинно так, задумчиво, как-будто пальцами по нервам прям пробежалась. — Какая смелая и незамутненная. Но красивая, — это «красивая» Воронова протянула как-то особенно гадко. — И фигура… Есть за что подержаться. Я тебя даже понимаю, была бы мужиком, тоже бы повелась, — как гвоздь в крышку гроба вогнала.

— Обычная у нее фигура, — рыкнул, делая шаг к столу. Потом еще один. Между нами метра три, а кажется, что целое море. — Слав, я…

— Как она к тебе в кабинет попала? — голос ровный, взгляд все такой же, как на допросе, честное слово. Проще не стало ни фига.

— Сказала, что клиент. Номер назвала, и Энджи вытащила ее из моих контактов. Лизка из Дейли, они все еще с нами работают.

— Понятно, — поджала на миг Лава губы, хмурясь. — Это баг, — вскинула на меня взгляд, теперь уголки губ дрогнули, смотрела внимательно. — Надо править. Серьезный такой баг.

Баг.

Баг… Какой нахрен баг? Она…

Я дернулся от пришедшей мысли, подлетел к столу, упираясь в столешницу руками. Выдохнул, вдохнул.

— Ты издеваешься, да? — прошипел.

— Есть немного, — улыбнулась Лава, откатываясь подальше от стола, к самому окну, пока спинка долбанного кресла не уперлась в подоконник.

— Воронова… — процедил, обходя стол, склоняясь к ней. Не знаю, что хотел сделать. Придушить, наверное. Но Лава ухватила за рубашку, притянула к себе.

— Дурак ты, Ястреб, — прошептала в губы и поцеловала, заставляя склониться еще ниже.

Жаркая и вкусная Лава и такой же совершенно вышибающий остатки мозгов поцелуй. Влажный, горячий, мучительный, потому что дальше этого поцелуя все равно ничего не будет. А мне член на мозг давит, и на столе Воронову разложить хочется до дрожи в руках. Особенно, когда вот так… Когда прикусывает острыми зубками, когда руки скользят по груди, когда трется о меня кошкой и втягивает мой язык в рот, гладит плечи и ноготками по шее шкрябает. До мурашек просто.

Бля-я-я-я…

Я прижался к ее губам своими, уперся лбом в лоб.

— Если ты не хочешь, чтобы я запер дверь и довел то, что ты начала, до логического завершения, нам надо тормознуть, — прохрипел, облизывая сочную нижнюю губу. Вишневую и очень сладкую.

Славка застыла на миг, задержала дыхание, осмысливая слова, и открыла глаза.

Почти доконала меня этим взглядом. Мутным, тягучим. Совершенно ведьмовским. У нее точно ведьмы в роду были. Дышала неровно, все еще скользила пальцами по груди. Приходила в себя.

— Да, — она тряхнула головой, подалась назад. — Надо…

— Надо, — кивнул согласно, не понимая, с чем именно соглашаюсь.

— С Фирсовым поговорить надо, — этот ее контральто глубокий, как еще один разряд тока прямо в позвоночник и член. Добьет меня точно однажды, а я и сопротивляться не буду.

Скрипнул зубами разочарованно. Выпрямился чуть ли не с болью, пригладил кое-как волосы, оглядывая Славку. Почти не заметно. Я даже платье умудрился не помять, только губы припухшие и румянец на щеках слишком яркий.

— Пойду позову его, — кивнул, разминая плечи, стараясь скинуть с себя похоть. Воронова отрывисто кивнула, подняла руки, поправляя воротник, по-прежнему идеальную прическу.

И я тормознул, до мозга наконец-то дошло то, что случилось до поцелуя.

— Слав, — позвал Воронову, она приподняла голову, — ты — невероятная. И кроме тебя никого, верь мне, — руки упали на подлокотники кресла, Лава едва приоткрыла рот. Но слов не нашла. Только смотрела растерянно и удивленно. Вспыхнули с новой силой скулы.

— Я верю, — прошептала едва слышно, краснея еще сильнее.

Знаю. Знаю, что верит, и это знание удивительно дергало и толкалось внутри меня. Отдавалось чем-то чудовищно огромным. Охренительное в своей нереальности чувство.

Я скрыл от Славки улыбку и все-таки ушел за Фирсовым, потому что разгребать дерьмо тоже надо.

Через двадцать минут Егорушка сидел на диване, пялился в пол и нес какую-то откровенную ахинею. О том, что не понимает, как такое произошло, и что больше так не будет. Я зверел, Славка хмурилась, отчего-то очень пристально наблюдая за парнем. Не за лицом, за движениями, руками, телом.

Я сначала не понял в чем дело, не обратил внимания. А когда дошло…

— Свободен, — оборвал я лепет Фирсова. — Пойдешь к новеньким пока, дальше посмотрим. Доступа к Энджи и Ирите у тебя больше нет. Ставку снизим процентов на двадцать.

— Гор, я обещаю… — начал по новой Егорушка.

— Свободен, я сказал, — прорычал, и разраба сдуло из кабинета.

Я дождался, когда его шаги стихнут, повернулся к Славке, скрипя зубами. Уверен, что она поняла раньше меня.

— Думаешь, синт? — спросил, сжимая пальцами виски.

— Скорее всего, очень похоже, по крайней мере. Надо его проверить, — вздохнула Воронова устало. — Вопрос только, как давно Фирсов на нем сидит и почему никто не заметил.

— Надо не только Егора проверить, а вообще все, к чему он имел доступ в последнее время. Тех, с кем он близко общался.

— Борисычу и хиарам тоже придется рассказать, если все подтвердится, — Славка закрыла лицо руками. — Нам только скандала с наркотой не хватало, представляю заголовки, — рыкнула она.

— Лукрецкий справится, — размял я шею, имея в виду нашего пярщика.

— Возможно… Надеюсь… — прозвучало как-то неуверенно.

— Так, — я поднялся на ноги. — Выкинь все из головы и не думай, возвращайся к работе. А с Фирсовым и тем, как его аккуратно проверить, я разберусь.

Славка только кивнула. Я поцеловал ее коротко и ушел к Борисычу разговаривать и вместе думать. Вообще, Воронова права, нам для полного счастья только наркоты не хватало.

Это пиздец.

Разговор с Борисычем и Келером вышел коротким. Борисыч слушал, Келер матерился и постоянно то ослаблял, то вновь затягивал узел галстука. Ситуация с учетом всего, что сейчас происходило в Иннотек, казалась раздражающе дерьмовой. Орали друг на друга мы с Виктором примерно минут сорок: я предлагал все-таки отправить Фирсова на принудительные анализы, а после, если диагноз подтвердится, и на лечение, юрист всея Иннотек топил за немедленное увольнение из-за несоответствия занимаемой должности. Хрен знает до чего бы мы в итоге доорались, но в какой-то момент Борисычу это надоело. Он поправил очки, поднялся из кресла, замер возле окна, повернувшись к нам спиной, заставляя нас обоих пристыжено приткнуться, и заговорил. С решением Борисыча согласись и я, и Келер.

Фирсов должен был сегодня же отправиться в отпуск, и биг босс объявить ему об этом собирался сам, заодно подключить к разговору штатного психолога. Разговор со штатным же психологом ждал на этой неделе всех, кто близко общался с Егором, впрочем, как и более пристальное внимание со стороны Тарасова и его миньонов. Хотелось надеяться, что урод в семье один, но… не получалось как-то. Келер и генеральный верой в лучшее тоже особенно не светились. Все все понимали. Все осознавали масштаб последствий, если инфа просочится в сми.

Шайка торчков в Иннотек… блеск, мать его. Охренительный пиар перед запуском Энджи на массовый рынок. Перед стартом Ириты…

Мы выходили из кабинета гендира, когда ИИ сообщила, что на линии терпеливо ждет, пока я освобожусь, Черт. Ждет уже минут двадцать и сдаваться, судя по всему, не собирается.

Пришлось сбавлять шаг и искать свободную переговорку.

— Давай, Лысый, сделай мой день еще замечательнее, — процедил я, когда за спиной закрылась дверь «Планет», и я привалился к косяку.

— Я не волшебник, Ястреб, — прогудел в ответ старый друг.

— У тебя пятнадцать минут, — стащил я с переносицы очки, садясь за стол.

— Я проверил всех, кого ты мне скинул, результаты у тебя в ящике. Личном. Но там тупик, Ястреб. Ты можешь их пролистать, конечно, но ничего не найдешь. Сухорукова реально не любили в тюрьме. После отсидки, впрочем, тоже. Он жил в какой-то заднице глобуса, в брошенной деревне под Тюкалинском, перебивался случайными подработками, потом сдох.

— Его чипировали? — спросил, заранее зная, что услышу в ответ.

— Да, — подтвердил Лысый. — Не сразу, но чип был. Там все чисто. Никаких сомнительных передвижений или контактов. Доступ к сетке и банкам ограниченный, причем жестко.

— Ясно. Окружение? Психолог? Тюремщики?

— Глухо. Психолог через два года после освобождения Сухорукова уехал в Омск, работает теперь там, о Светозаре, когда говорит, как об исключительно любопытном случае. Там нет личной заинтересованности, исключительно наука. Славку он никогда не видел, с ней не работал и даже не разговаривал.

— Уверен?

— Полностью, — хмуро ответил Черт, а я скрипнул зубами. — Я проверил всех, кто мог так или иначе пересекаться с Сухоруковым. Половина уже мертва, другая половина из Тюкалинска никогда и никуда не выезжала и не планирует. Нет ничего, ни одной ниточки, которая тянулась бы в Москву.

— Нестерова? Мать Дмитрия?

— Вот тут не совсем ясно, — как-то уклончиво и задумчиво раздалось в ответ.

— Распространи, пожалуйста, — бросил я короткий взгляд на терекер. М-м-м, с учетом свалившихся неожиданно жедешников, ждала меня сегодня ночь, полная эротических приключений. Жаль, что не со Славкой, а с кривым проектом, который срочно нужно было заточить под другое железо.

— Она немного… двинулась после всего.

— Это не то чтобы новость, Лысый, — прорычал я. — Ты тратишь мое…

— Не перебивай, Ястреб, — отбрил Серый примерно в том же тоне. Я понимал, чего он психует. Больше двух недель занимается Славкой и все еще топчется на месте. Удар по самолюбию, как серпом по яйцам. Гордыня когда-нибудь подведет его под монастырь.

— Не тяни кота за яйца, и я не буду перебивать, — проговорил уже спокойнее. — Слушаю.

— Нестерова продержалась только до суда, — тоже тише начал Черт. — Из суда, после объявления приговора, ее забрали в областную больничку. Покололи, подержали на сильных успокоительных около полугода и отпустили с миром. Нестерова в зале кричала, что доберется до Сухорукова и выпотрошит его, заставит его испытать все то, что испытал ее сын.

И, знаешь… Мне кажется, что она добралась.

— В смысле?

— Прямых доказательств у меня нет, но… Екатерина искала его, начала искать сразу, как только он вышел. У меня есть записи и движения Нестеровой по счетам. Она почти четыре года искала, нашла, перевелась в районную больницу, переехала. По документам Светозар скончался дома от сердечного приступа. Возраст, все дела. В анатомичке констатировали инфаркт и закопали его чуть ли не на следующий день.

— Но…

— Но до своей кончины мудак был в больничке, возраст и все дела. Уроду ставили капельницу. Не Нестерова, другая медсестра. Только Екатерина в тот день тоже там была, хотя не должна. Она поменялась сменами чуть ли не накануне, потому что у другой медсестры заболел ребенок. Ну и дальше сам понимаешь…

— Понимаю, вот только то, что она прикончила Сухорукова, не значит, что она так же хочет прикончить Славку.

— Ты не дослушал, это еще не конец истории, — сообщил невозмутимо Черт. — Она двинулась, как я тебе уже говорил, прямо в зале суда слетела с катушек. Психиатр поставил невроз навязчивых состояний, депрессию с суицидальными наклонностями и что-то около психопатии и ПТСР. В больничке ее подлечили, конечно, и пару месяцев после выписки Нестерова вела себя тихо. А потом узнала, что Славка и ее семья уехали из Тюкалинска. Случился очередной срыв. Екатерину вынули из петли практически.

— Славка уверена, что Нестерова ее ненавидит, — согласно кивнул я.

— Это Воронова тебе сказала? — хмыкнул Черт как-то невесело.

— Да.

— Ха! Забудь. Нестерова на Славку твою молиться была готова. Не знаю в какой момент, Екатерину переклинило на Вороновой, но думаю, что началось еще до суда. В ее голове замкнуло, понимаешь? Мама Димы начала считать, что ее сын живет в Славке. Воронова не рассказывала, как Нестерова следила за ней? Как возле дома их с матерью караулила, как звонила постоянно?

Я молчал. Мне нечего было на это ответить, потому что Славка действительно не рассказывала. Сознательно или нет неясно, но ситуацию это, в общем-то, не особенно меняло.

— Ясно. На самом деле, Слава могла и не знать, ее мать не подпускала Екатерину к дочери, но факт остается фактом. Нестерова поехала. В общем, она узнала, что Воронова уехала, попробовала покончить с собой, и ее снова забрали в больничку. Продержали там подольше, около года, потом опять выпустили. И Нестерова затаилась. Жила тихо, Славку твою искать не пыталась. Возможно, поняла, что не сможет найти, и сдалась, возможно, ее просто настолько накачали всякой дрянью, что любые желания нахрен отбило. У меня есть один человечек, он, когда посмотрел на список препаратов, который принимала Нестерова, сильно удивлялся, что она вообще в овощ не превратилась.

— Ага. При этом Сухорукова грохнуть мозгов у нее хватило, — вздохнул я.

— Возможно, это и не она, — философски заметил Лысый. — Доказательств у меня нет.

— Серый, — покачал я снова головой.

— Ладно. Она грохнула точно. Но много ли надо, чтобы прикончить старого, больного мудака, Ястреб? Думаю, если бы Светозар был чуть меньшим куском дерьма, до причин его смерти, до реальных причин, докопались бы быстро. А так только зарыли и в могилу плюнули.

— Кстати, почему его зарыли, а не кремировали? — спросил, прокручивая в голове куски разговора с Серым и не понимая за что зацепиться.

— Печь не работала. Какая-то плановая замена, или ремонт, или все вместе. Он сильно не вовремя сдох. Я наблюдаю за Нестеровой, но… нет там ничего. Она незаметная, тихая, из Тюкалинска никогда и никуда не выезжала, почти ни с кем не общается. Ребенка даже хотела из приюта местного взять, но, само собой, ей не разрешили. Опять же никаких связей с Москвой.

— Понял тебя, — откинулся на спинку стула, сверля взглядом очки. Очки Славкой подаренные.

— Я работаю, Ястреб, — через несколько секунд молчания ответил Черт и сбросил звонок.

А я все пялился на очки.

С мамой Славы, что ли, пообщаться или с отцом? Может, они что-то вспомнят? Что-то, о чем не знает Славка. И надо бы все-таки самому эти гребаные записи с допросов посмотреть еще раз, Славкины показания.

Что-то меня зацепило в рассказе Лысого, но что, я не мог понять. Мигнуло очередным багом прежде, чем раствориться.

Ладно, об этом позже. Сейчас долбаные жедешники и их костыли.

Я поднялся на ноги и вышел из переговорки, направляясь к себе. Работу никто не отменял.

Остаток дня и вечер прошли в работе. Я ковырялся с костылями, мои пыхтели над Энджи, Слава ловила баги, вместе со своими. Фирсов тихо удалился из офиса где-то часам к пяти, ребята, с которыми он работал, были немного удивлены, но напряженными при этом не выглядели. Наверное, это можно было считать хорошим знаком.

Подозрительно тихо вел себя анон, ни одного нового сообщения, как будто выработал на сегодня программу максимум.

Около десяти позвонил Келер, радостно сообщил, что менты вцепились в идею «корпоративного шпионажа» и счастливо ее мусолят. Воронову подозревают, но, скорее, по инерции и по факту просто топчутся на месте. По смерти Мирошкина никаких новых данных нет.

Спросил, что я об этом думаю. В смысле о шпионаже, не о Мирошкине.

До вопроса юриста я, если честно, об этом думал чуть меньше, чем ничего, после…

Поднасрать на запуске Энджи? Ириты?

Идея казалась бредовой. Анон, по сути, Лаву просто дергает, выводит из себя, пробует залезть в мозги. Это бесит, раздражает, несомненно, хреново влияет на работу, но… у Вороновой за спиной огромный отдел из миньонов разной степени прожарки. И они подхватят, подстрахуют, а что-то вполне способны допилить самостоятельно.

Ну выведут главного тестера из строя… Ну и что? Как бы отвратительно это ни звучало, но незаменимых нет. Вместо Вороновой останется ее зам, Иннотек переманит кого-то со стороны, в конце концов, дату релиза официально еще не объявляли, и всегда можно передвинуть. В первый раз, что ли?

Так что не клеится. Косяк логики по всем фронтам.

Гипотетический срыв и уход Славки из Иннотек критичным не будет ни для первого, ни для второго проекта. И нахрена тогда? В чем, сука, сакральный смысл?

Задергать так, чтобы Воронова слила информацию? Ее проще наркотой накачать, дуло к виску приставить. И опять же, когда оба ИИ на финальной стадии — это совершенно бессмысленно.

Тогда что? Ну не в жедешниках же суть, в самом деле, и не в куче другой мелочевки, которую мы клепаем. Серьезно Иннотек может навредить только взрыв, пожар, потоп в серверной. Вот тогда будет жопа.

Но я с трудом мог себе представить Славку, торжественно вносящую в подвал несколько килограммов взрывчатки, просто потому что ее достал анон.

Какая-то… херня, честно слово.

Примерно это же я и озвучил Келеру. Виктор что-то промычал согласно-обреченное и тихо слился. А я отправил своим то, что успел докрутить по жедешникам, раздал ценные указания и спустился в лабораторию к Ирите. Ковырялся в коде и мысленно пытался простроить хоть один вариант, при котором слив Вороновой мог быть связан с Иннотек. Вариант, как ни странно, получался всего один: убрать Лаву, чтобы сесть на ее место. А сесть на ее место мог только один гоблин — Савельев. И то не факт.

Но идею явно стоило подкинуть и Тарасову, пусть пошерстит Сашку, лишним явно не будет.

В полпервого от Славы пришло сообщение, что на сегодня она «шломалась» и собирается домой, и через двадцать минут я уже выруливал с парковки, Лава рассеянно разглядывала город за окном на соседнем сидении.

— Ты притихла, Лава, что-то случилось? — спросил, сворачивая к МКАДу.

— Нет, просто день загруженный, — ответила неохотно. — И китайцы в почте с ума сходят.

— Видел, но мужественно игнорировал, — накрыл руку на колене своей.

— Вот и я, — усмехнулась Воронова, — только все равно раздражает. Что с госами?

— Отправил своим, за три дня должны докрутить, — пожал плечами, бросая взгляд на Лаву. — Успеете за оставшееся время проверить?

— Если посадишь кого-то из своих рядом. — Кивнула уверенно. — Кого-то из команды Фирсова, кто знает, что было, что стало. Ты же не стер все к хренам? — тут же всполошилась Славка.

— За кого ты меня принимаешь? — наигранно возмутился, крепче сжимая руку. Лава казалась рассеянной и немного напряженной. Мне не очень хотелось усиливать это напряжение, но вариантов особенно не было.

— Скажи…

— О, сейчас будет какое-то дерьмо, — невесело усмехнулась Воронова, перебивая, и поспешила пояснить на мои вскинутые в удивлении брови: — Ты всегда начинаешь разговор с этого «скажи», когда тема не особенно приятная. Скажу, конечно, — добавила, снова фыркая лисой, — когда, ты наконец-то спросишь.

Я покачал головой, мрачное настроение мне не нравилось.

— Как хорошо ты знаешь Савельева? Вы с ним близки?

Воронова даже головы не повернула в мою сторону, лишь коротко выдохнула. Несколько секунд прошло в тишине, только шум за окнами машины. Я ждал не такой реакции, ну или не совсем такой. Предполагал, скорее, возмущение и удивление, но не это отстраненное спокойствие.

— Близки, как коллеги. Ты его подозреваешь, — не вопрос, утверждение, а еще через миг, она откинулась на сиденье и прикрыла глаза. — Я думала об этом, и… Савельев хороший тестер, прекрасный зам, и амбиций у него достаточно, только слишком рискованно, понимаешь? А Сашка риск не любит. Он странный системный сбой своего времени.

— Похоже на то, — кивнул понимающе, потому что Савельев даже в местных тотализаторах с неохотой участвовал.

— Возможно, Сашка и хочет в начальники, — продолжила Славка, — но он пока не готов, и ему хватает мозгов, чтобы это понимать. По крайней мере, точно не в Иннотек, а на небольшой стартап Савельев не решится. Да и… Откуда бы ему знать про Дыма и Сухорукова?

— Порылся и нашел, — пожал плечами. — У него три года было, в конце концов.

— Ну, во-первых, чтобы «порыться и найти», надо знать, где и что искать, — скривилась Лава. — Во-вторых, деталей слишком много. Деталей, о которых никто, кроме меня и Дыма, не знал.

— Это ты думаешь, что эти детали — ваш с Димой секрет, — покачал я головой. — Ты не знаешь, что и кому он мог рассказать.

Слава снова ненадолго замолчала, погрузившись в себя.

— Ты прав, Гор, — призналась в итоге. И я руку готов был отдать на отсечение, что признание это далось Вороновой очень тяжело. — И все равно я не верю, что анон и Савельев — один человек.

Я только сухо кивнул, показывая, что услышал ее слова.

— Тарасов его проверит, — сбросил скорость и свернул во дворы. Лава, может, и была права насчет Савельева, но… я не особенно верил в чутье. В людей тоже не верил, и меня, в общем-то, несильно удивит, если Андрей что-то нароет на зама.

— Пусть, — Лава снова вздохнула. — Но, скорее всего, анон действительно кто-то из офиса, точно кто-то из здания или из соседнего.

— Объяснишь?

Слава заметно напряглась, а в следующий миг повернулась ко мне всем телом, острый, настороженный и очень внимательный взгляд скользнул по лицу в тот момент, когда я как раз глушил двигатель, паркуясь недалеко от подъезда.

— Не поворачивайся, — вдруг приказала Воронова таким тоном, что и мысли не подчиниться не возникло. И я послушно опустил руки на колени, кивнул.

— Закрой глаза, — еще один приказ.

— Опять попробуешь на мне свое колдовство? — не удержался от подначки. — То, которое не колдовство, а наука на самом деле?

— Не совсем, просто хочу ответить на твой вопрос, — проворчала Воронова. Я снова исполнил требуемое. — В чем я, Ястреб?

— В смыс…

— Что на мне сегодня? Какая одежда?

Я задумался. Реально задумался, удивляясь собственной невнимательности.

Вот же Славка, рядом, но… я не мог почти ничего сказать о том, что на ней. Сумка, каблуки, платье. Сексуальное чертово платье.

— Сумка, каблуки, платье, — озвучил то, что смог.

— Блестяще, — протянула Воронова насмешливо. — Какие? Хотя бы цвет назови.

— Темное. Платье на тебе темное. На ощупь приятное.

— Что и требовалось доказать, — послышался щелчок замка ремня безопасности. — Открывай глаза. Смотри, — и Лава вложила мне в руку какую-то бумажку.

«Тебе идет синий».

Я вскинул взгляд на бесконечно спокойную Воронову, в ожидании объяснений. Хоть каких-то.

— Столкнулась сегодня на переходе с любителем самокатов и езды на высокой скорости, когда ходила за обедом и твоими очками. После столкновения в кармане пиджака нашла это.

Секунда. Две. Три.

Пока смысл сказанного до меня доходил.

— Воронова, — я повернулся к ней, скрипя зубами. — Какого хрена ты говоришь мне об этом только сейчас?

— Замоталась и… как-то вылетело, — развела она руками в стороны, так просто, словно ничего особенного и не случилось. Сидела, смотрела честно-честно, ни капли вины во взгляде, только легкое недоумение.

Нереально подмывало ее покусать, или отшлепать, или все вместе.

Но я только откинулся на спинку кресла, щелкнул замком своего ремня, втянул носом воздух.

Несколько секунд, чтобы разогнать туман раздражения и сосредоточиться на прерванном разговоре. Потрясающая способность у Вороновой ненавязчиво давать под дых.

— Ты не пострадала? После столкновения, — спросил, все еще следя за собственным дыханием и голосом.

— Все хорошо, — послышалось извиняющееся, а потом Лава ко мне прижалась, уткнулась лбом в плечо, обхватила рукой за талию. Дышала тихо и ровно в шею, расслабляя собственным теплом. — Синяк только на руке, возможно…

— Понятно, — ответил сухо. Теперь смысл сообщения от анона про лед перестал быть загадкой. Кусок дерьма.

Вдох, выдох. Еще немного времени на самовнушение и возвращение в спокойствие. А потом я обнял Славку, притягивая ближе, хрустнул шеей, открывая глаза.

Темный двор, тихий салон машины, и никто не дергает для разнообразия, Славка рядом, под боком.

Шевелиться совершенно не хотелось. Открывать двери, высовываться на улицу, встречаться с невзлюбившей меня консьержкой, выпускать из лап загребущих Воронову.

Хорошо было. Иллюзия спокойствия. Когда просто кайфово от того, где ты и с кем.

— Я нам ужин заказал, — улыбнулся. — Энджи сказала, что уже доставили. Пойдем?

— Угу, — потерлась она о меня носом, вздохнула недовольно, отстраняясь.

И через час мы сидели в полумраке на кухне Лавы и пытались поужинать. Синяк на предплечье все-таки у Славки был. Небольшое неровное пятно. Воронова задумчиво ковырялась в тарелке, и казалось, что никак не решалась задать какой-то вопрос.

Ускользнула от меня как-то вдруг, стоило мне забрать пакеты из ресторана у той самой строгой консьержки. А я никак не мог подобрать слов, чтобы начать разговор о матери Дыма.

— Тебя не напрягает? — все же решилась Слава, поднимая на меня взгляд от тарелки.

— Что именно? — переспросил, откладывая собственные приборы вслед за Вороновой.

— Ну, то, как у нас все происходит, — как-то неопределенно пожала она плечами. — Я имею в виду, что… — Лава запиналась и спотыкалась почти на каждом слове, скулы окрасил румянец, взгляд стал еще более рассеянным и неуверенным. — Мне кажется, что ты привык, что… — она уставилась на собственные руки, голос понизила почти до шепота, не решаясь продолжить.

А я не понимал, что происходит, и почему вдруг такая резкая перемена: дело в аноне, в синяке на руке, в том, как резко и быстро все между нами пришло в движение? Или в чем-то еще. Наблюдал за ее движениями, за сменой эмоций на лице и старался разобраться. Подобрался внутренне, не решаясь подгонять или настаивать.

— Я пытаюсь сказать, — наконец-то снова заговорила Лава, — что, наверное, тебя напрягает, что еда у нас из доставки, что я на работе постоянно, что вот… синяк этот, не рассказала тебе, потому что… — она глотнула воздуха, — ну, завертелась, что со мной столько проблем, — договорила совсем тихо, еще ниже опуская голову. — Думаю, что ты привык к другому… к другим отношениям. А я…

Еще один удар под дых.

И пока я отходил от очередного хука в висок, на кухне царила тишина. Славка, кажется, даже дыхание задержала.

— Славка, — покачал головой все-таки. — Что за… — хотелось сказать «бред», но остатки мозгов во все еще гудящей башке не позволили, — странные мысли? Ты с чего решила про это «другое»?

Тишина в ответ.

— Слав?

— Видно просто, — протараторила на одном дыхании.

— С чего видно? — я совершенно нихрена не понимал.

— Ты — динозавр почти, Ястреб, — выдохнула чуть ли не зло. — У тебя в анамнезе — оборонка и структуры, ни одного года на фрилансе, ты… Ты командуешь, строишь, и весь такой… Ты — консерватор и…

— Мне все равно ни черта не понятно, Лава.

— Твою ж… — почти застонала она, пряча лицо в ладонях уже знакомым жестом. — Не думала, что потребуется объяснять, что будет так сложно.

— Не я начал этот разговор, — скрестил руки на груди, откидываясь на спинку стула. Но я намерен был добиться чего-то более связного. Какого-то нормального объяснения чем то, которое услышал несколько секунд назад.

Воронова поднялась на ноги, метнулась к окну так резко, что со стола на пол свалилась вилка. С тонким, натянутым звоном. Наверняка, сейчас так же звенели и Славкины нервы.

— Ладно. Хорошо, — она выпрямилась и натянулась, всматриваясь в ночь за окном. Была слегка раздражена, а потому говорила теперь увереннее и тверже, начала защищаться. — Это определенный типаж. Мама таких любит, как ты — серьезных, собранных, иногда до зубного скрежета консервативных. Мужики из военки… Все на себе тянут обычно, понимаешь? А-ля как за каменной стеной. Женщина — это жена: сидит дома, встречает с работы, готовит ужины и гладит галстуки. Максимально женственна, не матерится, не курит, не пьет и готова рвануть в Сибирь. Работа — недостаток, а не преимущество, — она замолчала и обхватила себя за плечи. И теперь действительно звенела от напряжения.

А я несколько… охренел.

— И я такой же? — спросил, осторожно.

— Не знаю, — пожала она плечами. — Не понимаю. Поэтому и спрашиваю, чтобы… Чтобы понять. Я не жена, Ястреб.

В башке тут же всплыл разговор, подслушанный невольно благодаря Энджи. Что-то такое Славка говорила и тому невнятному мужику. Только по-другому говорила: уверенно и насмешливо, а сейчас звучало чуть ли не испуганно.

Я поднялся, преодолел разделявшее нас расстояние, обхватил Славку, притягивая к себе и утыкаясь подбородком в макушку.

— Дурочка, ты, Воронова, — покачал головой. — Но забавная.

Лава сердито дернулась, засопела. Выпуская свои колючки.

Ага, сейчас.

— Гор…

— Отвечая на твой вопрос: нет, меня не напрягает, — вернул я ее на место. — И, если мне захочется котлет, что вряд ли, я найму повара, галстуки мои гладить не надо, пьяная ты так же сносишь голову, как и трезвая, а когда ругаешься, тебя хочется тут же трахнуть. Еще вопросы? — прошептал на ухо и сжал зубами мочку.

Лава дернулась, но уже совершенно по-другому. Покачала нервно головой.

— Ты поэтому сегодня за обедом этот странный разговор завела?

— Угу.

— Понятно, — хмыкнул, разворачивая Воронову лицом к себе. — Меня от тебя тащит, Лава, и от твоих тараканов, и от твоего «твою ж мать», и, честно, глубоко насрать, будешь ты когда-нибудь готовить или нет. А в Сибири холодно, сука.

Секунда, две, три.

И Лава тихо рассмеялась, утыкаясь лбом мне в грудь, обнимая наконец-то в ответ.

— Ты готовить совсем не умеешь? — спросил, поглаживая Воронову по спине. Славка снова тихо рассмеялась.

— Умею, — пожала плечами, выбираясь из моих рук и утягивая обратно к забытому ужину. — Просто как-то не получается, времени жалко. Все-таки котлеты, да?

Теперь рассмеялся я.

— Ты знаешь, нет, — улыбнулся, возвращаясь к еде. — Я все-таки за стейки. Почему ты вдруг решила… Завести об этом разговор? Почему сейчас?

— Мы как-то резко… все поменяли, — потерла она переносицу, морщась. — Может… у тебя какие-то свои ожидания, Гор. Да и девочка эта в твоем кабинете сегодня. Она вся такая… Домашняя, воздушная, — Слава спокойно отправила вилку в рот, задумчиво прожевала. — И твоя реакция после, ты как будто скандала ждал, выяснения отношений, словно проходил уже через такое, — я нахмурился и кивнул, соглашаясь. Ведь действительно ждал примерно такой реакции. — Просто… — продолжила невозмутимо Воронова. — Отношения выясняют и сцены ревности закатывают тоже женщины определенного типа. А я все-таки тестер, баги предпочитаю отлавливать на берегу, а то получится, как с жедешниками — мозги новые, а железо старое.

В этот раз я расхохотался уже в голос, а Лава просто снова спокойно пожала плечами.

Остаток ужина прошел спокойно, и через полчаса мы сидели на диване в гостиной, я бегло просматривал почту, лежа у Лавы на коленях, а Воронова лазила по спайке, которую я склепал, чтобы слить домашних Энджи. Тестер — это действительно состояние души.

Письмо от Черта на домашнем ящике швырнуло в реальность очень резко. Напомнило об аноне и матери Димки.

Начало третьего… Хреновое время для разговора по душам. Проблема в том, что, наверное, любое время будет хреновым.

Я со вздохом поднялся, отложил планшет в сторону, вытащил из рук Славки ее.

— Нам надо поговорить, — провел рукой по волосам, поясняя на недоуменный взгляд. — И, кажется, что лучше не откладывать.

— Анон? — обреченно спросила Лава. Я кивнул.

— И да, и нет, — развел руки в стороны. — Хочу прояснить несколько деталей.

Я поднял свой планшет, нашел нужное письмо и отдал гаджет Славке.

— Мне сегодня звонил Черт, кажется, что снова зашел в тупик, ну или что-то около того, — начал говорить, пока взгляд Вороновой бегал по строчкам довольно длинного письма. — И кое-что рассказал о матери Димы. Ты хорошо ее знала? Вы семьями дружили?

Славка оторвалась от чтения, потерла в знакомом жесте запястья.

— Как тебе сказать… — на несколько мгновений замялась она. — Родители общались, мне кажется, только потому что мы с Дымом дружили. Думаю, что, если бы не это, они бы и не знали о существовании друг друга.

— А к тебе она как относилась?

— Как к соседскому ребенку, с которой общался ее сын, — нахмурилась Славка. — Угощала конфетами. Казалось, что была рада видеть. До… до всего. Но вообще виделись мы нечасто. Я говорила уже, что она много работала. У нее просто времени ни на что не оставалось. Поднимать ребенка одной на зарплату медсестры и так непросто, а в таком городе, как Тюкалинск, вообще мрак. У нее ставка была копеечная…

— Я помню, — кивнул, перехватывая руки Лавы, пока она не расчесала себе запястья до крови. — Что-то еще можешь про нее рассказать? Может, замечала за ней что-то странное?

— Не знаю, — вздохнула Воронова. — Сейчас сложно вспомнить. Обычная задерганная и замученная женщина. Почему ты спрашиваешь? Я не успела дочитать… — растерянно добавила, заглядывая с тревогой мне в глаза. А я гладил внешнюю сторону ладоней и искал подходящие слова.

— Я расскажу, только сначала ответишь еще на пару вопросов?

— Да чего уж там, — попробовала Воронова храбриться, но получалось у нее не очень. Фраза прозвучала отрывисто и нервно.

— Ты говорила, что мама Димы тебя ненавидит, — Лава коротко кивнула. — Почему ты так думаешь? Вы общались после того, как тебя нашли? Пока шло следствие?

Воронова ненадолго погрузилась в себя, вертикальная складочка прорезала лоб, а взгляд стал отрешенным. Уверен, что хоть и смотрела все еще на меня, но уже не видела. Вспоминала Димину маму — худую, действительно изможденную и уставшую женщину.

Черт прислал несколько фотографий Нестеровой, сделанных в основном до суда над Сухоруковым, и Екатерина, на самом деле, не была похожа на кого-то, кто смог бы продумать и воплотить в жизнь все то, что сейчас творил анон. Слишком потерянной, беспомощной и жалкой она выглядела. Но… тогда Нестерова была не в себе, а что с ней сейчас неизвестно. Свежих фотографий Лысому найти не удалось.

— Это, наверное, странно, — вырвал Славкин голос меня из мыслей, — но, знаешь, нет. Не общались. Хотя я и стала видеть ее чаще, чем до Димкиной смерти.

— В каком смысле стала видеть чаще? — переспросил, продолжая удерживать руки Лавы в своих.

— С Димкиных похорон все началось, — поморщилась она. — Гнусно там было, — поежилась Воронова, скривилась и села, по-турецки скрещивая ноги, приваливаясь спиной к подлокотнику дивана. — Там, у той маленькой могилы, целая толпа собралась. Совершенно незнакомых, неизвестных мне людей, стая ворон или призраков. Черное пятно с одинаково фальшивым скорбным выражением лица. Одного лица на всех, понимаешь?

— Понимаю, — скривился следом за Славкой. — Слетелись поглазеть, посмаковать чужое горе.

— Да, — короткий вздох. — Не понимаю, как они узнали. Вряд ли Екатерина Николаевна особенно распространялась на этот счет…

В отличие от Славки, у меня было несколько вариантов: начиная от ментов, заканчивая слишком длинными языками соседей или кого-то из класса Димы, со двора. Я не стал озвучивать ничего из этого вслух, Вороновой хватало собственных неприятных воспоминаний о том дне.

— …ей не до того было, насколько я знаю. Она даже похоронами не занималась почти. Мама потом рассказывала, что ей с работы помогали, учителя из школы.

— С Димой у школы прощались? — спросил, заметив, как дрогнули тонкие пальцы в моих руках, как слезы застыли в глазах и на кончиках ресниц.

Бля. Мудак ты, Ястреб…

Я хотел было ее остановить, прекратить этот разговор, но не успел.

— Да, чтобы одноклассники смогли… — Лава не договорила, но необходимости в этом и не было. Только судорожно глотнула воздуха, и следующие слова вырвались хрипом: — Журналисты тоже были. Раздражали невероятно, хуже, чем даже эта безликая толпа. Щелкали камерами, как клювами. Невероятно мерзкий звук, — продолжала Славка, голос дрожал все сильнее и сильнее. — С Димой прощались в пятницу, у школы, занятия отменили, было удивительно солнечно, знаешь? И Димка бледный на той гребаной подушке, — Славка выдернула руку, прижала пальцы к глазам, стараясь остановить слезы. Ничего у нее не вышло.

— Хочешь, закончим, Слав, — спросил, притягивая ее к себе. — Не надо рассказывать больше. Не важно это.

— Важно, раз ты спрашиваешь, — покачала она головой, без возражений устраиваясь в моих руках. — Все не так плохо, как кажется, на самом деле. Я сейчас успокоюсь, — она полностью привалилась ко мне, обхватила мои руки на собственной талии, немного поерзала. С глухим стуком из-за наших движений свалился на пол планшет.

— Мне кажется, что и я, и Екатерина Николаевна поняли, что Димы больше нет, только когда его увидели там, понимаешь? — продолжила Лава. — Она в голос плакала, кричала, выла. Очень страшно. А я в маму вцепилась так, что у нее следы остались от моих ногтей на руке. На ладони спустя столько лет все еще шрам возле указательного пальца, так за нее хваталась. Тоже плакала.

— Зачем мама тебя туда привела? — не понял я. Ну не могла взрослая женщина не понимать, к чему это может привести. Для ребенка, пережившего все то, что пережила Слава, похороны лучшего друга могли закончиться дуркой. Удивительно даже, что не закончились.

— Я истерику устроила. Хотела с ним попрощаться, мне надо было с ним попрощаться, — пояснила Лава. Она все еще плакала, но голос звучал немного лучше. — Да и психолог сказал, что, возможно, так будет действительно лучше. Потом было кладбище. Мама Дыма все никак не могла его отпустить, цеплялась за гроб, гладила Димку, целовала: руки, лоб, губы, мяла в руках костюм. Ей пришлось колоть успокоительное, — Славка крепче обхватила мои руки, замолчала на несколько мгновений, заново переживая кошмар из прошлого, потом снова начала говорить:

— Родители пытались меня увести, уговаривали, папа пробовал взять на руки, но я не давалась, вырвалась. И оказалась рядом с Екатериной Николаевной. У нее ледяные пальцы были, Гор.

Воронова опять оборвала рассказ, чтобы прийти в себя, откинула голову мне на плечо, несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула. Она не дрожала, как в тот раз, когда рассказывала мне про Сухорукова и про то, как он держал их с Димой. Наверное, потому что эти воспоминания все-таки не были страшными. Они были горькими. Горечь в каждом слове, в каждом вдохе.

— Мы стояли вдвоем у каря той могилы и смотрели, как опускают гроб, — продолжила она, когда снова смогла говорить. — Стояли там, пока могилу закапывали, прощались с Дымом, обе плакали. Потом были поминки. Мама Дыма все время держала меня за руку, Гор. Мы сидели рядом поэтому, хотя родители были против, было неудобно, но я не пыталась отнять руку. Почему-то казалось важным быть с ней рядом. Она почти не ела, совершенно точно не пила ничего, только за меня цеплялась и иногда плакала. Екатерина Николаевна меня отпустила, только когда ей вкололи еще успокоительное, уже ночью, когда почти все разошлись, — она шмыгнула носом и раздраженно вытерла слезы. Снова какое-то время хранила молчание. Когда заговорила опять, слез в голосе почти не осталось.

— Какое-то время мы не виделись. Я просто никуда не ходила, сидела дома чуть ли не до самого суда над Сухоруковым. Сама не хотела, и мама не настаивала, психолог поддерживал. У нашего дома постоянно шарахались журналисты, просто любопытные, даже соседи пытались о чем-то расспросить.

Выходить понемногу на улицу начала где-то за полторы недели до суда вместе с мамой. Сначала — до ларька за углом, потом в магазин в конце дома, в соседний двор, на лавочку у подъезда. Тогда и начала ее замечать, Екатерину Николаевну. Она несколько раз пробовала подойти, заговорить, но мама сразу меня уводила. После суда я Екатерину Николаевну не видела. Мама сказала, что она просто работать стала больше. А через полгода мы уехали из Тюкалинска.

Я растирал плечи и руки Лавы, пока она окончательно успокаивалась, перебирал пальцы, прижимал к себе.

— Ты не разговаривала с мамой Дыма после похорон? — спросил осторожно, когда дыхание Вороновой окончательно выровнялось.

— Нет, — отрицательно покачала Славка головой.

— И по телефону?

— Нам постоянно кто-то звонил, когда нашли Димку. Могли ночью звонить, ранним утром, днем. Меня эти звонки пугали, да и родителям не добавляли спокойствия. И домашний телефон просто отключили, а мобильника у меня не было, — пояснила Славка. — Может, она и звонила родителям, но я об этом ничего не знаю.

— Почему ты тогда решила, что Нестерова тебя ненавидит?

— Разве может быть по-другому? — удивилась Славка, поворачиваясь в моих руках, душу вынимая своим взглядом. В ореховых глазах все еще стояли слезы. — Я бы себя ненавидела. Из-за меня Дым умер.

— Слав, он умер из-за больного на всю голову мудака. Не из-за тебя, — я поднялся на ноги, заставляя и Лаву встать, вытер оставшиеся слезы, коротко поцеловал. — Ты очень храбрая, Воронова, невероятно смелая. И я очень тобой горжусь.

— Да уж… — хмыкнула она, опять утыкаясь мне в плечо, прижимаясь и прячась. Так естественно, как будто так было всегда. И я прижал ее к себе и потянул в спальню.

Начало четвертого. Нам обоим пора ложиться. Сопротивляться Лава не собиралась. Скользнула в ванную, чтобы умыться, пока я разбирал кровать.

Я стаскивал с головы футболку, когда она замерла в дверях. Серьезная и хмурая.

— Почему ты вдруг спросил про Екатерину Николаевну? — спросила настороженно. — Что в том письме?

Я вздохнул, все-таки бросил футболку на кресло, сделал осторожный шаг к Лаве. Думал, что она не спросит, надеялся на это, но раз уж спросила…

— Она не ненавидела тебя, Слав. Мама Димы повредилась рассудком и считала, что Дым живет в тебе.

Секунда, две, три.

— Ты издеваешься… — пробормотала Славка, нервно сглатывая.

— Ничуть, — отрицательно покачал головой, за руку втаскивая упрямую лисицу в спальню. — Мама Дыма на тебе помешалась, и я удивлен, что ты об этом не знала.

— Не знала… — тихое, почти шокированное.

— Я хочу поговорить завтра с твоей мамой, Слав, — ответил, стаскивая с нее футболку.

Опять несколько секунд тишины, пока Воронова переваривала информацию, а я распутывал завязки на ее штанах.

— Ты хочешь сделать что? — подавилась она воздухом.

Я цокнул языком.

Спать, судя по интонации, мы так и не ляжем.

— Ты меня слышала, Лава, — ответил, продолжая сражаться со скрутившимися в морской узел завязками. — Я хочу поговорить с твоей мамой, само собой, не сейчас. Но мы топчемся на месте, а анон подбирается к тебе все ближе. Сегодня он оставил тебе синяк, а через неделю что? Свернет шею?

— Ты драматизируешь, — оттолкнула Воронова мои руки и сама схватилась за дурацкие завязки. — Мать Димы, даже если она действительно тронулась умом, не способна на… подобное, — шнурок наконец-то поддался, и Славка стянула с себя штаны, со злостью швырнула их в кресло. Вскинула голову, сверля взглядом. — Нет ресурсов, понимаешь? Ни финансовых, ни, как бы отвратительно это не звучало, умственных.

— Мы не можем быть уверены. И так, просто для информации, я не то чтобы спрашивал твоего разрешения.

— Я не хочу, чтобы мама знала, я не хочу возвращать ее в этот ад, Ястреб! — рыкнула Воронова, в глазах сверкнула злость. — И тебе не позволю. — Вообще ситуация была бы забавной: четыре утра, обнаженная напротив Славка, с горящими чистым гневом потемневшими глазами, орущая за окном сигнализация и Энджи, не устающая посылать на наши с Вороновой трекеры предупреждения о том, что пульс обоих слишком участился. Но забавно не было, слишком тяжелая тема, слишком много решимости в словах Лавы.

— Выбора нет, Слав, — покачал я головой, стаскивая остатки своей одежды. — На самом деле, поговорить можно и с твоим отцом. Без разницы, кто это будет. Возможно, родители скрыли от тебя не только помешательство Нестеровой, но и что-то еще, — пожал плечами.

— Ястреб…

— Ты должна понимать, что разговор состоится, с твоим участием или без, и можешь топать ногами, рычать, материться, швырнуть в меня чем-нибудь, — я подтолкнул Воронову к кровати. — Но это вообще ни на что не повлияет.

— Придушу тебя, — процедила Славка сквозь зубы, роняя голову на подушку. Она злилась, все тело было собрано и напряжено, руки, расправляющие одеяло, двигались слишком резко, и за этой показательной злостью Славка скрывала тревогу и страх. Она боялась того, что прошлое вцепится гнилыми зубами не только в ее жизнь, но и в жизнь родителей.

— Слав, — я перехватил ее руки, прижал спиной к себе, набрасывая на нас одеяло. — Мы скажем им самый минимум, без деталей и подробностей, даже про долбаного кролика говорить не будем. Скажем, что ты получила странное письмо на рабочую почту, скажем, что просто хотим проверить. Хорошо? Или можем вообще попросить заняться этим Черта, — Славка что-то невнятно пробормотала, какое-то полусогласное мычание вырвалось из горла, прижимающееся ко мне тело немного расслабилось. — Он придумает какую-нибудь сказку о том, что Нестерову разыскивают менты, и вышли на них.

— Защита, — раздраженно передернула Воронова плечами. — Сложно представить, что они себе придумают о том, что сделала Екатерина Николаевна, если «менты» докопались до истории с Сухоруковым. Первый вариант более травматичен, но и более правдоподобен.

— Тогда остановимся на нем, — поцеловал Лаву в макушку. — А теперь давай спать.

— Матушка закатит мне истерику, — вздохнула Воронова, устраиваясь удобнее. — И тебе.

— Переживу, — усмехнулся и потянулся к трекеру, чтобы переставить будильник на Энджи. Внес в наши со Славкой календари выдуманную встречу, чтобы было хоть какое-то оправдание для позднего появления в офисе обоих, и закрыл глаза.

Надо бы еще раз все-таки посмотреть документы и файлы, которые прислал Лысый и понять, стоит ли выкапывать Сухорукова. И если да, то какие тут варианты?

Следующий день и рабочий вечер прошли вполне спокойно, если не считать того, что Лава ворчала почти все утро: сначала на переставленный будильник, потом на подгоревшие тосты, дальше на чашку и вилку, которые я оставил на мойке, а не засунул в ящик, потом она ворчала на пробки, после на слишком большое количество пены в ее капучино, на Энджи, ботов-уборщиков, медленный лифт, слишком яркое солнце и холодный ветер.

В общем, Воронова ворчала на все и всех и совершенно этого не замечала. Даже Сашка попал под раздачу, просто потому что не вовремя попался на пути.

Она ворчала, когда мы оба вышли из Иннотек, когда сели в кар, ворчала всю дорогу до дома. Ворчание закончилось только тогда, когда мы снова оказались в ее квартире. Нахмурилась и замолчала, наверняка прокручивая в голове предстоящий разговор.

А в девять она нервно мерила гостиную шагами, чуть ли не подпрыгивая от каждого гудка, пока Энджи звонила Славкиной маме.

— Слав, может, все-таки сначала отцу? — спросил я.

— Бессмысленно оттягивать неизбежное, он все равно все расскажет маме, — отчеканила она. Интонации были неестественными и непривычными: без рокочущих нот, без привычного пробирающего контральто. Сухие и жесткие слова, как осенние листья, спрятанные на страницах старого альбома. — Причем быстрее, чем ты успеешь моргнуть. Несмотря на количество лет, прошедших после истории с Сухоруковым, они… все еще болит, понимаешь?

— Понимаю, — кивнул, хватая ее за руку и заставляя сесть в кресло. — Расслабься.

— Ты не зна…

— Станислава, — раздавшийся в комнате журчащий голос не дал Лаве договорить, переливающаяся заставка Энджи на плоском экране на стене тут же сменилась картинкой, демонстрируя кусочки и обрывки личной жизни Виктории Александровны Вороновой.

Номер отеля, разворочанная кровать, очки, шляпка, еще какие-то вещи в беспорядке на диване и женщина, такая же тонкая и изящная, как Славка, стоящая спиной к нам в гостиничном халате. Она что-то усиленно искала в шкафу, — ты вовремя позвонила, поможешь мне выбрать пл…

— Мама, — вздохнула Слава обреченно, перебивая мать и прикрывая глаза, — нам надо поговорить. И… — она запнулась, то ли подбирая слова, то ли собираясь с мыслями, — я хочу тебя познакомить с моим… мужчиной, — Виктория Александровна тут же застыла, натянулась, напряглась, а потом обернулась так резко, что полотенце, удерживающее волосы, съехало вбок, повисло на плечах.

Глаза у Славкиной матери были темно-карими, почти кофейными и смотрели сейчас растерянно и чуть ли не шокировано прямо на меня. Кошачий взгляд, полные губы. Она была очень красивой женщиной. Очень красивой, растерянной женщиной.

— Твою ж мать, Слава… — пробормотала Виктория Александровна.

— Ты моя мать, — буркнула Воронова-младшая, выпрямляясь в кресле так, что я почти услышал треск позвоночника.

— Данный факт меня бесконечно удивляет, — ответила в той же манере женщина, с раздражением стаскивая с плеч упавшее полотенце. Волосы у нее был почти черными, глянцевыми, но в отличие от Славкиных опускались чуть ниже ключиц.

— Все вопросы по поводу моего характера — к отцу, — дернула Слава уголком губ, скосила на меня взгляд. Что он выражал, понять я не успел, слишком быстро Воронова вернула внимание к экрану. — Это Игорь, мам, мы вместе работаем, — добавила громче и вскинула подбородок. — И давай, пожалуйста, светские вопросы оставим на потом, ладно? Нам правда надо поговорить.

— Добрый вечер, Игорь, — увереннее улыбнулась женщина. — Я — Виктория Александровна, — улыбка на губах стала приветливой, но была призвана, скорее, скрыть бесконечное любопытство и такое же бесконечное удивление во взгляде, чем выразить что-либо еще. — И мне приятно с вами познакомиться, пусть и так неожиданно, — мама Славы метнула в дочь полный упрека взгляд. А я изо всех сил старался удержать на лице серьезное выражение.

— Мне тоже очень приятно, Виктория Александровна, и я приношу извинения за то, что мы вас не предупредили, — «покаялся» я. — Это моя вина.

— Давайте к делу, пожалуйста, — закатила Славка глаза к потолку, пальцы выбили неровный ритм на мягком подлокотнике.

Я понимал ее нетерпение. Предстоящий разговор будет неприятным, и Лава наверняка сходила с ума от ожидания: как отреагирует Виктория Александровна, поверит ли в придуманную байку, что расскажет.

Мама Лавы колебалась несколько секунд, а после снова тепло, но также неуверенно, как и до этого, улыбнулась нам обоим и кивнула, откидываясь на спинку дивана.

— Я тебя слушаю, Слава, говори, — небрежно и очень изящно взмахнула рукой, поднесла к губам стакан с водой.

— У меня… у нас, — тут же поправилась Воронова, — есть несколько вопросов о… — Славка нервно сглотнула, помолчала, — о матери Дыма, мам, о Екатерине Николаевне.

Стакан, который держала Воронова-старшая, с шумом опустился на столик у дивана, а сама женщина дернулась, как будто получила пощечину, побледнела так, что единственным ярким пятном на лице теперь были глаза, даже бронзовый загар не улучшил ситуацию. Взгляд заметался и снова остановился на мне: испуганный, болезненный, лихорадочный. Губы превратились в узкую линию.

— Славка…

Воронова от тона матери напряглась еще сильнее, вцепилась в подлокотники до побелевших костяшек, мелко вздрогнула.

— Игорь знает, мам, — мягко и очень осторожно поспешила Лава внести ясность, голос был прерывистым и нервным, она не сводила взгляда с женщины на экране. — Так получилось. Мне… несколько дней назад мне… — с шумом глотнула воздуха, нервно провела рукой по волосам.

— Не волнуйтесь, пожалуйста, Виктория Александровна, — перехватил я нить разговора, понимая, что Лаве сложно, дотягиваясь до тонкой руки и сжимая ее в своей. — Мы сейчас все объясним, ничего страшного не случилось и не случится. Я обещаю, — я всмотрелся в бледное лицо Вороновой-старшей, старался говорить мягко, но уверено. — И я никому не скажу о том, что знаю. Слово бывшего военного.

— Хорошо, — выдохнула мама Славы, снова хватаясь за стакан с водой. Осушила его почти в два глотка. — Я сейчас… — она порывисто поднялась и скрылась где-то в номере, через несколько секунд до нас донеслись приглушенные звуки льющийся воды.

Славка тяжело вздохнула.

— С ней есть там кто-то рядом? — спросил я Лаву тихо.

— Она позвонит отцу, — неопределенно кивнула Воронова. — Возможно, психологу, но последнее маловероятно.

Я кивнул.

Гнойная ситуация, гнойный разговор, но… А какие варианты? Ждать, пока мама Лавы вернется из Испании, мы не могли.

Виктория Александровна из ванной вернулась только спустя десять минут. И, пока мы ждали ее, Славка измяла собственную толстовку до такого состояния, что из швов внизу вылезли нитки. Воронова вскинула голову, когда звук льющейся воды стих и следом послышался щелчок замка, уставилась на экран болезненным, горящим взглядом.

А женщина, вернувшаяся к планшету, смотрела ровно и жестко. За десять жалких минут взяла себя в руки и собралась. Они были сейчас невероятно похожи со Славкой: идеально ровная спина, твердый взгляд, упрямая линия подбородка, тлеющие угли злости в темных глазах.

И Воронова-младшая, глядя на мать, выдохнула. Оставила в покое несчастную одежду, выпустила мою ладонь.

Теперь я понимал, как Лава справилась с тем, что произошло туеву тучу лет назад, понимал, почему не сошла с ума и как смогла жить дальше.

Виктория Александровна вытащила ее. Наверняка, зубами и когтями тащила из того ада, в котором они оказались по вине отмороженного урода.

— Рассказывайте, — тихо и ровно произнесла она, снова откидываясь на спинку дивана.

Слава колебалась не больше нескольких мгновений:

— Я получила письмо три дня назад, — начала Лава. — На рабочую почту, на имя Станиславы Соколовой, мам, — губы Вороновой-старшей слегка сжались, выдавая напряжение. — В тексте нет ничего угрожающего или пугающего: как дела, как жизнь и все в таком духе. Оно короткое, но с некоторыми подробностями, о которых знать могут очень немногие. Обратный адрес и домен нам ни о чем не говорят, отправлено было из общественной библиотеки Тюкалинска.

— И ты думаешь, это Екатерина Николаевна, — кивнула Воронова-старшая. — Почему?

— В нем про Дыма, мам, — пожала Лава плечами, — детали, которые могла знать только она.

— Чего она от тебя хочет? — нахмурилась женщина. — Зачем написала, если это действительно она?

— Непонятно, — ложь слетала с губ Лавы так легко, как будто она репетировала. — Поэтому я тебе и позвонила. Я… в общем, хочу понять, чего ждать. Я плохо помню, что происходило после похорон Дыма.

Губы Виктории Александровны на миг снова сжались в тонкую бледную линию, несколько секунд прошло в тишине.

— Что ты хочешь знать? — все-таки выдохнула она.

— Как она ко мне относилась, что происходило после… чего она может хотеть?

— Скорее всего, увидеть тебя. Возможно… болезнь вернулась… — задумчиво, скорее рассуждая вслух, проговорила Виктория Александровна.

— Объяснишь?

Славкина мама поморщилась, откидывая со лба темные пряди, прикрыла глаза.

— Нестерова… очень плохо пережила похороны Димы, Слав, — прижала пальцы к закрытым глазам. — У нее что-то сломалось внутри, в голове, замкнуло какие-то важные шестеренки. Она… преследовала нас… тебя некоторое время. Даже заявление в милицию написала.

— Что сделала? — опешила Воронова, невольно подаваясь ближе к экрану. Мать Славки скривила губы в горькой усмешке.

— Я не знаю, почему и как, Славка, — развела женщина руками в стороны, — только в какой-то момент Катя решила, что ты теперь живешь за Диму, ты и есть Дима. Тебя Сухоруков убил, — поморщилась она, — а Димка остался жив. Плохо, в общем, все было, Слава.

— В каком смысле? Что за заявление она написала? — голос Славки стал еще напряженнее и глуше.

— Катя звонила постоянно, — вздохнула Виктория Александровна, — после похорон. Требовала тебя вернуть, говорила, что мы тебя у нее забрали, что держим, что… много чего говорила. Караулила под дверями, звонила, стучала, ждала меня или отца твоего у подъезда, даже с кулаками на нас бросалась. Плакала, кричала, материлась в трубку, — снова короткий, отрывистый вздох. Славкина мама поправила нервным жестом ворот халата, волосы, снова опустила руки, прежде чем продолжить. — Мы пробовали с ней говорить, убедить первое время. Потом перестали.

— Я не помню звонков. Точнее, звонков от нее, вы тогда сказали, что отключили телефон из-за журналистов, — покачала Лава головой удивленно. — Стука или звонков в дверь тоже не помню.

— Конечно, — кивнула женщина, уголки губ на миг опустились, четче обозначая неглубокие морщинки у рта и глаз. — Ты на таких препаратах была, что я вообще удивлена, что ты хоть что-то помнишь. Да и Леша почти сразу звонок обрезал, потом мы и телефон отключили. Из-за журналистов тоже, конечно, но и… Катя не делала ситуацию лучше. Я хотела написать заявление, пойти к ней на работу, но… не смогла, — Виктория Александровна замолчала, отвернулась, пряча от меня и от Лавы взгляд.

— Мам? — осторожно позвала Слава.

— Стены в хрущовках такие тонкие… дочь… Я слышала, как она мечется по квартире, как плачет, как бормочет что-то, кричит. Все слышала… Вещи падали, звон стекла, шаги ее. Мяч. Димка футбол любил, да? Как любой мальчишка. Катя его в стену кидала… Играла, наверное, с Димкой. С тем Димкой, который в ее голове все еще жил.

— Мам…

Воронова-старшая провела рукой по мокрым, тяжелым волосам, выдохнула.

— Лешка на работе пропадал, старался дома только ночью появляться, потому что ты его боялась, — продолжала она, казалось, не обратив внимания на слова Славки. — А я с тобой была, дома. Все слышала… Видела ее иногда. Катя… Ей плохо очень было, скорее всего она пить начала, часто из пакетов магазинных бутылки торчали. В общем, я не стала никуда писать, ходить, звонить. Это… как старика камнями забить, понимаешь?

— Да, мам, — пробормотала Слава, сжимая руки на коленях до такой степени, что побелели костяшки пальцев.

— И Леше запретила. Зря, наверное, — покачала Воронова-старшая головой. — Жалость — отвратительное чувство, Славка, — она наконец-то снова повернула голову и посмотрела прямо на дочь, — никогда не иди у него на поводу. Оно делает людей бестолковыми и безвольными, прячет правду и слишком сильно сглаживает острые углы. Возможно, если бы я рассказала, Катю можно было бы вернуть из того зазеркалья, в котором она вязла все больше и больше.

— Не буду, мам, — покорно кивнула дочь.

— И ее не жалей, — сверкнули неподдельным гневом глаза Виктории Александровны. — Слышишь, не смей! И на письмо не смей отвечать, если оно действительно от нее. Ты поможешь ей, только если расскажешь полиции.

— Какое заявление написала мама Димы, Виктория Александровна? — спросил, впервые решившись встрять в разговор. Влез, только потому что Славка выглядела совсем растерянной и виноватой. Мы врали, врали матери Славки, считая эту ложь менее болезненной, чем правда, но… Кажется, что где-то профакапились.

— На нас с Лешей. О том, что мы похитили и удерживаем у себя ее сына, — вздохнула женщина. — После того заявления ее и забрали в больницу, потом мы уехали. И я больше ничего о ней не знаю. Напиши Крошину, Слав, — снова обратилась женщина к Славе.

Крошин — мент, который занимался делом Сухорукова, Черт и на него достал кое-что: личное дело, список того, над чем он работал. Ничего криминального, обычный мент, кажется, даже неплохой.

— Он наверняка давно на пенсии, — покачала головой Воронова.

— Без разницы, связи все равно остались, — строго одернула дочь Виктория Александровна. — Напиши и сообщи о письме. И забудь.

Славка быстро скользнула по мне взглядом, едва заметно поморщилась.

— Напишу, — кивнула в итоге. — Почему ты никогда не рассказывала мне? — спросила она, сощурившись, всматриваясь в так похожее на ее собственное лицо.

— А зачем? — в искреннем удивлении вскинула Виктория Александровна брови. — Мы уехали, а Катя осталась. Да и… по сравнению со всем остальным, Катя… ничего плохого, по сути, не сделала.

— Мам, — Славка склонила голову набок, задумчиво закусила губу, — а мог кто-то еще… Кто-то еще…

— Мог ли кто-то, — снова помог я Лаве сформулировать, — преследовать вас? Злиться? Знать подробности дела?

Виктория Александровна ненадолго задумалась.

— В голову больше никто не приходит. Были журналисты, полиция, само собой, любопытные соседи. Но после того, как мы уехали, все это осталось там, — изящно махнула она рукой, — в Тюкалинске. Да и… столько лет прошло, — пожала Виктория Александровна плечами. — Скорее всего, это действительно Катя. Скорее всего, она… ей снова плохо.

— Ты уверена? — не желала сдаваться Славка.

Виктория Александровна скептически поджала губы.

— Не начинай, дочь, — фыркнула она. — Я еще не настолько стара, чтобы впадать в маразм.

— Ладно, — отступила Лава, поднимая руки, улыбаясь несмело, — я все поняла.

Воронова-старшая помолчала несколько секунд, а потом повернулась ко мне, тоже улыбнулась, почти так же, как и в самом начале нашего разговора: с любопытством и легким недоверием.

— Надеюсь, что так, — фыркнула женщина. — А то знаешь, я уже довольно давно тут, может, пора вернуться? С Игорем поближе познакомиться?

— Мам, — закатила Воронова глаза. — Не запугивай, не страшно.

— Я не запугиваю, я рассуждаю вслух, — прищелкнула мама Лавы языком. — И вообще, я соскучилась.

— По промозглой Москве? — скептически протянула Воронова. — По пробкам и занудным, не умеющим обращаться с женщиной мужикам? Ну да, ну да. Охотно верю.

— Слава… — Виктория Александровна изобразила смущение, бросила виноватый взгляд из-под ресниц на меня. — Извините нас, Игорь, Славка иногда…

— Ой, мам, прекращай, я тебя умоляю, — всплеснула Воронова руками. — Мы полгода вместе работаем. Игорь все понимает, — скрестила Лава руки на груди, вздергивая подбородок.

— Заметь, это не мои слова, — насмешливо отбила женщина подачу.

«Бедный мальчик», то есть я, все-таки не удержался от короткого смешка. И две пары глаз тут же впились в меня. Славка смотрела возмущенно, ее мама — все с тем же плохо скрываемым любопытством.

Факап, Ястреб… Это полный факап…

И в этот миг, под пристальным взглядом обеих женщин, я действительно почувствовал себя мальчишкой. Неумелым и неловким.

Сюр.