Гавр – сладость мести

ГЛАВА 11

Алешкин мир рушился под ощущениями нового, происходящего с ним. Он никогда ничего подобного не чувствовал и не знал, что такое может быть. Что его тело, такое знакомое, вдруг станет ему чужим, незнакомым, неизвестным. От этих новых ощущений он растерялся, и его мысли, и так не очень сконцентрированные на происходящем, окончательно стали ускользать от него под волнами приятного тепла и удовольствия, которое заполнило его тело. Его разум не мог сосредоточиться, а руки теряли силу, да и ноги ослабевали. Казалось, он находится в пространстве, где нет воздуха, но при этом нет и проблем, и вообще нет ничего, а есть лишь нега и волны наслаждения, накатывающие на него одна за одной все с новой и новой силой.

Наверное, только рука Гавра на его сокровенном месте вернула его в реалии. Рука Гавра проникла под резинку его нижнего белья и прикоснулась к его возбужденной плоти, и вот тогда он осознал действительность… и эта действительность его не порадовала. Он стоял практически раздетый, в коридоре незнакомой ему квартиры, а рука Гавра была там, где ей быть не следовало.

Алеша резко дернулся и уже осмысленно глядя в глаза Гавра, произнес:

— Нет… Гавр… нет… — голос звучал слабо и сбивался из-за учащенного дыхания. Алеша понимал, что все напряжение в нем давало о себе знать. Он попытался восстановить дыхание и более четко произнес: — Нет.

Рука Гавра замерла, и он взглянул в глаза Лекса. Там он действительно видел слово "Нет".

Алешка увидел, что Гавр наконец смотрит на него, и даже в его взгляде он видит разум, и тогда он резко оттолкнул от себя Гавра. Почувствовав свободу от его рук, он быстро поднял с пола свой пиджак и затем полупальто. Одевшись и застегнув ширинку и пуговицу на брюках, прошел мимо стоящего Гавра, а затем, видя дверь, повернул замок и вышел на лестничную площадку.

Дверь за Лексом хлопнула, возвращая Гавра из мира иллюзий в реальность. Он так и продолжал стоять в коридоре, еще чувствуя вкус его губ, ощущая тепло и трепет его тела, и его рука еще помнила жар возбужденной плоти. Но теперь все это было лишь воспоминанием и не более.

Гавр медленно дошел до комнаты и упал в кресло. Он не узнавал себя. Он не ожидал, что почувствует то, что сейчас сбило его с толку и ввергло в растерянность. Ведь план был прост и элементарен в исполнении. Еще несколько ласк, и Лекс бы не устоял — он и так еле держался на ногах, и его "Нет" звучало не слишком убедительно в противовес того, что он ощутил рукой в его брюках. Лекс был возбужден, и это говорило о том, что победа близка. Так почему тогда он отпустил парня, не задержал его, не применил силу, чтобы перевес был в его пользу? Пусть в первый раз между ними и было бы все не совсем по доброй воле… Хотя, как это расценивать, когда обе стороны одинаково возбуждены? Значит, это не было бы принуждением, так почему же он отпустил парня? Почему замер от его слов и не нашел в себе силы поступить так, как он всегда поступает? Почему вместо того, чтобы получить то, что он хочет, он отступил?

Гавр закрыл глаза и откинулся на спинку кресла. Он знал ответ, хотя и не хотел признать его. Ответ был прост: он ощутил в себе то, чего никогда в нем не было — он не знал, что способен чувствовать. Не физически чувствовать желание, не эгоистически исполнять свои прихоти, нет, он почувствовал к этому Лексу большее — то, что не позволило ему пойти против воли парня; то, что остановило его, помешало его планам, и он поступил по-другому, вопреки себе.

Анализируя это, Гавр не хотел, чтобы это повторилось. Это все вообще лишнее, и этого не должно быть в его жизни. Он сильный, он не позволит каким-то эмоциям, или еще чему-то, управлять им. Больше такого не будет. Пусть в первый раз он не был готов к такому, но теперь все произошедшее с ним просто начало бесить, и злость стала заполнять его. Злость на себя, злость на Лекса. Гавр даже обрадовался, почувствовав в себе это. Только с помощью злости он сможет жить в этом мире и осуществить то, ради чего он вернулся на родину. А вернулся он сюда ради мести за своих родителей, и этот Лекс причастен к тому человеку, который убил их. Лекс — его враг, тот, кого он должен сломать и растоптать в назидание Назару, чтобы тот понял, как больно терять того, кого любишь.

Широкая Тверская с толпами людей, поток машин, шум города. Алеша, как безумный, бросился во все это, убегая все дальше и дальше от него и себя. Уже на ходу он застегнул рубашку, пиджак, запахнул пальто и поднял воротник, чувствуя, как его колотит. Что это — холод от промозглой зимы или от произошедшего, он не знал. Одно он знал точно — то, что происходило, этого не должно быть, это неправильно, плохо, мерзко…

Он бежал и бежал по улицам, не разбирая дороги, стараясь убежать от себя самого.

Увидев вход в метро, он с потоком людей просочился внутрь, нащупав в кармане карточку, приложил к считывающему устройству и прошел через турникет на станцию. Затем он, погруженный в свои мысли, оказался на перроне.

Алеша услышал шум приближающегося поезда. Он повернул голову и увидел, как из глубины туннеля появился сначала свет, а потом и сам поезд. Поезд приближался, как что-то неотвратимое, то, что нельзя остановить, нельзя задержать, нельзя затормозить. Свет фар слепил, а шум все нарастал. Резкий гудок больно резанул по ушам и оглушил, а затем кто-то дернул его за рукав пальто назад. Алешка, еще ослепленный светом и оглушенный шумом, повернул голову и столкнулся взглядом с пожилым мужчиной, который зло буркнул:

— Не стой на краю платформы… а то недавно туда одна упала.

На этих словах мужчина, отпустив его пальто, пошел в открывшиеся двери прибывшего поезда и слился с массой таких же, как он. Эти слова, как эхом, несколько раз отозвались в ушах Леши, пока люди, проходя мимо, толкали его, так и стоящего посреди перрона.

"Упала туда… Аня погибла… Ани больше нет…"

Алешка отступал назад, все дальше и дальше от края платформы — за ним он видел пустоту, которая навсегда забрала из его жизни любимого человека.

Только когда он уперся спиной в стену, тогда он обессилено опустился на ближайшую лавку, чувствуя, как дрожат ноги. Так он и сидел на этой лавке в метро, смотря, как подъезжают и уезжают поезда. Как один поток людей сначала выплескивается на перрон, рассредоточиваясь по нему, а другой вливается внутрь; за ними закрываются двери, и поезд уносится в темень туннеля.

Вся короткая жизнь Алешки, где рядом с ним была Аня, проносилась перед его глазами. Как же он сейчас жалел, что не ценил тогда то, что ему было дано. Ведь он думал, что у них двоих еще целая жизнь впереди, но он ошибался. Им дали время для счастья, но оно было строго ограничено, а он, не зная этого, разбрасывался этим временем. Теперь он жалел, что, уйдя в свои проблемы и заботы, редко был с Аней, а последние полгода вообще перестал с ней видеться, наивно думая, что придет лето, и они будут вместе. Ведь это он виноват — оставил Аню одну, и она связалась с другим только из-за того, что его не было рядом. Он должен был быть с ней. Должен. Тогда бы ничего этого не произошло. Даже если бы она забеременела от другого, он бы все равно на ней женился, он никогда бы не отвернулся от нее. Хотя ему и тяжело было осознавать ее измену. Но он уже простил ее за это. Да и как не простить? Он же любит ее, любил…

Леша смотрел невидящими глазами перед собой. Ему казалось, будто он выпал из потока жизни. Жизнь кипела вокруг него, люди приезжали и уезжали, а он так и сидел, смотря в пустоту.

Вышел он из состояния прострации только когда пассажиров на платформе уже практически не осталось. Тогда он заставил себя встать и, сориентировавшись, где он, сел в подъехавший поезд, чтобы уехать домой. Там его ждала бабушка. Он должен быть сильным, ведь она нуждается в нем. Значит, он не имеет права не быть сильным.

Алешка видел черноту туннеля за окном и думал об Ане — где она сейчас, как ей там, нашла ли она выход, сделав такой шаг?..

На следующий день Алеша поехал к родителям Ани, хотя и не был с ними знаком. Но разве теперь это важно? Он должен был к ним приехать, он хотел узнать, когда похороны, и быть на них.

Ему тяжело дался вход в знакомый до боли подъезд и подъем по ступенькам лестницы, где они еще недавно целовались и строили планы на жизнь. Он долго стоял у дверей ее квартиры, думая о том, что ведь может же быть чудо? Вдруг все это неправда, и Аня сейчас откроет дверь, и тогда Лешка бросится к ней, обнимет ее и скажет, что никогда больше с ней не расстанется, что теперь они будут всегда вместе, ценя каждую минуту, дарованную им…

Он позвонил. Дверь долго не открывали, затем он увидел перед собой женщину с черным платком на голове и потухшими глазами. Только приглядевшись, он узнал ее — он видел фотографии Аниной мамы, стоявшие в рамочках на комоде в ее комнате.

Женщина молча смотрела на него, но Алеше показалось, что она его даже не видит.

— Здравствуйте… Я был знаком с вашей дочерью… с Аней… мы встречались… мы уже долго были вместе и хотели…

В проеме двери показался мужчина с такими же потухшими глазами, но постепенно, слыша Алешкину речь, менялся в лице.

— Так это из-за тебя она под поезд бросилась? Это ты ее обрюхатил. Ты убил нашу дочь. И как еще наглости хватило прийти сюда. Да я тебя…

Мужчина бросился к опешившему Лешке, который так и стоял на лестничной клетке. Хорошо, Анина мама перехватила своего мужа, который, обезумев от горя, уже не контролировал себя. Она, удерживая своего мужа, зло крикнула:

— Убирайся отсюда. Слышишь? Убирайся с наших глаз долой.

Этот крик и развернувшаяся перед Алешей картина вернули его в действительность. Он бросился вниз по лестнице, слыша в свой адрес гневные проклятия. Только выбежав на улицу и отдышавшись, он понял, как его колотит. Это было не от страха, это было от обиды. Ведь он пришел, чтобы сказать, как он любил их дочь, как они хотели быть вместе и как ему больно ее потерять. Но вышло все совсем по-другому.

Он опять долго сидел на скамейке в метро, смотря на проезжающие поезда, а потом, собравшись, поехал на работу в клуб. Скоро должна была начаться его смена.

Когда он пришел, на охране ему сказали, что его срочно ждет Гавриил Владимирович.

Наверное, все произошедшее окончательно вымотало Алешку, так что он с совершенно безразличным видом, даже не раздеваясь, пошел в кабинет Гавра.

Гавр встал из-за стола и указал ему на диван с креслами, стоящие вокруг невысокого столика. Алешка устало опустился на диван. Гавр сел напротив него.

— Нам нужно поговорить.

Гавр, рассматривая лицо парня, думал, насколько велики шансы продолжить игру с ним.

— Ты плохо выглядишь… я понимаю, тебе тяжело сейчас, но это нужно пережить.

— Я сейчас ездил к ее родителям. Хотел узнать, когда и где похороны… и сказать им, как мы любили друг друга… Но они подумали, что это из-за меня она бросилась под поезд, — Алеша замолчал, ему было тяжело говорить. — Они кричали, говорили, чтобы я убирался, что это я во всем виноват…

— Ты не должен винить их за такое. Ведь они ничего не знали о вас… Тебе чего-нибудь налить выпить?

— Воды…

Гавр видел, как подрагивают пальцы парня, сжимающие стакан с водой. Он знал, что сейчас нужно поговорить о вчерашнем. Объясниться, да еще так, чтобы этот Лекс не ушел от него, а остался, и тогда со временем Гавр сделает вторую попытку.

Выждав немного и увидев, что Лекс ушел в свои мысли, он заговорил.

— Между нами вчера произошло… Подожди, я понимаю, что сейчас не совсем то время, чтобы об этом говорить. Но ты должен дать мне возможность объяснить тебе произошедшее.

Алешка поднял глаза и столкнулся со взглядом Гавра. Да, он не хотел сейчас говорить об этом, он даже это вспоминать не хотел.

— Может, в другой раз…

— Нет. Выслушай меня… — Гавр придал голосу всю возможную убедительность и, смотря в глаза парня, произнес: — Я люблю тебя…

Странно, но эти слова, после того, как он их произнес, оставили внутри него отголосок того чувства, с которым он боролся вчера и уже, казалось, победил.

Алешка продолжал смотреть в глаза Гавра и видел в его глазах искренность сказанного. Только вот что с этим делать, он не знал.

— Но разве такое может быть? Я парень… не девушка…

— А разве, когда любишь кого-либо, важно — парень это или девушка, толстый или худой, красивый или страшный… ведь ты просто любишь человека.

— Гавр, я не понимаю такой любви… Когда любишь девушку — на ней хочешь жениться, хочешь создать семью; хочешь, чтобы она родила от тебя детей…

— А я хочу, чтобы ты был со мной, заботиться о тебе, все делать для тебя. Я хочу, чтобы мы были вместе, мне хорошо с тобой… — Гавр видел растерянные глаза Лекса. — Я дам тебе все, все, что ты захочешь. Просто позволь заботиться о тебе…

Алешка понимал, что сейчас ему признается в любви парень, даже уже не парень, а молодой мужчина. Он вспомнил, что Гавру тридцать три года, он слышал это в клубе. И этот мужчина сейчас признается в чувствах к нему… предлагает жить с ним… предлагает… Алешка задумался о том, что Гавр хочет близости с ним, того, что он вообще не понимал между парнями. Он вспомнил об изнасиловании: неужели все это Гавр хочет делать с ним?..

Видя, как Лекс побледнел, Гавр решил, что мысли того, наверное, перешли к вопросу секса.

— Я понимаю, о чем ты вспомнил… но близость между парнями намного приятней, чем даже с женщиной. Поверь мне. Не нужно вспоминать то, что тогда с тобой делали эти уроды. Вспомни, что ты чувствовал, когда я целовал тебя…

Лешка вспыхнул аж до кончиков ушей и вспомнил — да, тогда ему было хорошо, да, он возбудился… Но это все неправильно.

— Гавр, если я откажусь… ты уволишь меня?

— Нет. Не считай меня настолько низко павшим. Ты можешь не переживать за свою работу. Все останется как прежде. Я просто хотел объяснить тебе, что вчера произошло и что все это время я к тебе чувствую.

— Я не могу ответить на твои чувства… для меня все это неправильно… так не должно быть… И потом, смерть Ани… слишком много всего свалилось…

— Я понимаю тебя. Не нужно оправдываться. Я же сказал, что просто должен был объяснить тебе свое вчерашнее поведение. Когда я вчера видел, как тебе больно, я хотел утешить… Прости, я не должен был это делать вчера, но не смог сдержаться.

— Я все понимаю. Я не обижаюсь за вчерашнее.

— Хорошо, тогда оставим все как есть. Ты спокойно продолжаешь работать, а мне оставляешь маленький шанс добиться твоей взаимности… может, через какое-то время.

— Я тогда пойду.

Алешка встал и направился к двери. Он не хотел больше продолжать этот разговор. Ему хотелось как можно скорее уйти отсюда.

— Конечно, иди, Лекс. Подожди, — Алешка замер у двери, чувствуя, как опять больно резануло его это чуждое ему имя, — ты должен знать… я всегда буду ждать тебя. Тебе лишь стоит сказать "Да" и принять то, что я могу тебе дать, а дать я готов тебе все, все, что ты хочешь, о чем мечтаешь. Хочешь, я куплю тебе еще коней? На соревнования будешь ездить. Уйдешь с этой работы и будешь только спортом заниматься. И бабушке твоей лучших врачей найму, и уход…

— Спасибо, Гавр. Я пойду.

Алеша вышел и закрыл за собой дверь, понимая, что сейчас Гавр объявил ему его стоимость. Ведь Леша уже привык, работая здесь, что все здесь покупалось, у всех была своя цена. Алеша и не знал, что так дорого стоит… ему стало очень больно и обидно. Но он проглотил это и пошел переодеваться. Нужно было работать — это хоть какая копейка, честно заработанная им.

В эту ночь Алеша не спал, он думал о своей жизни. Ему нужно было принять решение, как жить дальше, хотя это было больше похоже уже не на жизнь, а на выживание. И опять слова о рыбе, которая бьется об лед, всплыли в его сознании. Он понимал, что уже давно вот такая рыба, которую выбросило на обочину жизни, а он все бьется и бьется в надежде вернуться к нормальной жизни. Да только сил становится все меньше и меньше…

"Неправда. Я сильный. Я выживу. Я не сломаюсь"

Алешка долго произносил в уме эти слова, пока не заснул. Он принял решение — он будет бороться до последнего, он не сдастся. О предложении Гавра он даже и думать не хотел. Такое было для него неприемлемо: это как потерять себя, стать другим, таким, каким его хочет видеть Гавр. Но он никогда не пойдет на это. Никогда.

С утра Алеша приступил к исполнению своего плана по выживанию. Хорошо, что сегодня у него был выходной, и поэтому весь день был в его распоряжении.

Первое, что он сделал — это позвонил Петровичу и попросил поставить коней к нему на конюшню, на ипподром. Петрович с радостью дал добро и сказал, что найдет под его лошадей два денника. Они договорились, что Петрович пришлет за ним коневоз, с водителем, которого Алеша хорошо знает. Коневоз должен был приехать после обеда в ЦСКА.

Далее Алеша поехал в контору к юристу, который вел дела по его квартире. Он, не объясняя причин, отказался от его услуг и, заплатив за уже проделанную работу, с легкостью на душе и практически пустыми карманами вышел из здания офисного центра.

Оттуда он поехал в ЦСКА, где к приезду коневоза собрал вещи и всю амуницию лошадей. Когда подъехал коневоз, он был уже собран и ждал его. Водитель открыл трап, и Лешу порадовало, что ни Валюша, ни Зяма не стали выделываться, а спокойно позволили завести себя внутрь машины. Наверное, кони тоже чувствуют, откуда лучше уехать.

До ипподрома доехали достаточно быстро, даже особо не стояв в московских пробках.

При разгрузке кони опять вели себя хорошо, а когда заходили в конюшню — радостно ржали, видно, вспомнив, где они стояли раньше.

Для Алешки это тоже было как возвращение домой. Он и не думал, что так соскучился по всему этому. Ведь здесь прошли его лучшие годы, здесь он впервые увидел Назара… Почему-то мысли о нем все чаще возникали в голове. Наверное, он очень соскучился по нему, хотя как это глупо. Впереди еще столько лет, прежде чем выпустят Назара, да и неизвестно, что будет дальше…

— Леха вернулся, — заорала толстая Маха на весь проход конюшни и, добежав до него, повисла у него на шее. — Слышь, я так рада. Молодец, что вернулся. Давай, я тебе помогу с амуницией. Все разложим, а потом в каптерку к Петровичу… посидим, как положено, выпьем, а ты расскажешь, что да как.

Лешка кивнул. Как же приятно возвращаться туда, где тебе так рады. Петрович тоже обнял его и даже смахнул с глаз слезу, а Раиса Петровна расцеловала в обе щеки.

Завершив с амуницией и убедившись, что кони довольные и едят сено, Алешка пошел в каптерку. Там его уже ждал их скромный коллектив, состоящий из Маши, Раисы Петровны и Петровича. На столе, как всегда, было море закуски и выпивки.

Лешку усадили на стул. Раиса Петровна положила ему на тарелку салат оливье из пластикового контейнера. Видно, она и принесла его из дома, угостить коллектив. Также, несмотря на его сопротивление, на тарелку была положена колбаса трех видов, а в руку ему дали вилку и хлеб.

Маша в этот момент разливала водку. Лешка покосился на пузатую красивую бутылку в ее руке. Она перехватила его взгляд и деловито пояснила:

— Абсолют Курант с черной смородиной. Ты, я надеюсь, не побрезгуешь, выпьешь с коллективом?

Лешка опустил глаза, вспомнив о том, что еще не сказал им. Он положил на стол вилку и хлеб, и, не поднимая глаз, тихо произнес:

— Аня умерла… та, которую я тренировал. Она была моей девушкой… мы этим летом пожениться хотели…

За столом все замолчали, Лешка понимал, что никто не хочет заговорить первым, но от него ждут продолжения. И он опять заговорил.

— Она под поезд метро бросилась… на Тверской станции. Я не знаю, почему… у нас с ней все было хорошо… мы о свадьбе мечтали…

Опять неловкая, гнетущая тишина воцарилась в каптерке Петровича. Только из-за двери было слышно, как в конюшне лошади, поедая сено, шумно фырчат, когда травинки щекочут нос.

— Давайте помянем, — Петрович встал и взял полную рюмку. — Хороший человечек был… Тренировал я ее, помню, хорошая девушка была. Тихая такая, скромная, не то, что сейчас — оторвы, а не девки. Пусть земля ей будет пухом.

— Царствие небесное, — Раиса Петровна перекрестилась и утерла с глаз слезы.

Каждый из них стоял и держал в руке полную рюмку водки, вспоминая Аню, а потом они так же молча, не чокаясь, выпили.

Алеша выпил рюмку до дна, впервые сам захотев это сделать. Он пил за Аню, ушедшую из этой жизни, надеясь, что там ей будет хорошо и спокойно…

Наверное, только после третьей рюмки и молчаливого поедания закусок все немного оживились и стали расспрашивать Алешу о его жизни, о том, что случилось, почему он сюда переехал.

Леша только здесь ощущал себя как дома: слушая вопросы этих людей, он понимал, что они искренне за него переживают и спрашивают не из праздного любопытства, а желая помочь ему. Он рассказал о своих проблемах, бабушке и своей больной спине, из-за которой он не сможет устроиться на нормальную работу, а только вот на такую, как официантом, тарелки носить. И еще о том, что квартиру он уже не вернет — он понял, что с этим нужно смириться и жить дальше. Но он уже и смирился. Больше его волновала бабушка, которой нужно было оплачивать сиделку. Вот все это, навалившееся на него, он и рассказал, чувствуя, как водка снимает это безумное напряжение внутри, в котором он жил все это время.

— Я спросить хотел, — Алеша посмотрел на Петровича, — можно мне здесь на Зяме прокатом подрабатывать?

— Конечно, можно. И с Махой в город ходи катать. Возьмешь его с собой, Мах?

— Да с радостью. Помнишь, Леха, как тогда по молодости мы с тобой зажигали, сколько лет прошло?

— Скоро как семь лет… и ничего не изменилось… — Лешка грустно вертел в руке пустую рюмку из-под водки.

— А что ты хотел, чтобы изменилось? — Петрович забрал у него рюмку и, поставив на стол, наполнил ее. — Я тебе еще когда говорил — валить отсюда нужно. Ничего здесь не изменится. Не нужны мы, Лех, никому. Не нужны.

Лешка это и сам уже понимал. Его краткий миг спорта уже канул в лету, а теперь все возвращалось на круги своя. Как тогда, когда ему было шестнадцать, он стоял с лошадкой на морозе у ресторана и ждал желающих покататься, так и сейчас он будет стоять с лошадкой в свои уже двадцать четыре, которые ему стукнет этой весной. Вокруг него было беспросветное болото, в которое он завязал все глубже и глубже, не видя света в конце туннеля…

— Мне бы еще какую работу найти, — грустно вздохнул он, понимая, что с покатушек все равно много не заработает.

— Если бы в Нескучном саду не выделывался, нормально бы зарабатывал, — съязвила Маха, накладывая всем разогретой на плите курицы-гриль, заранее купленной для их застолья.

— Теперь уже не буду выделываться…

— Слушай, есть идея, — Маша отодрала от курицы крылышко и замера с ним в руке. — На подмосковную конюшню нужны инструкторы проката. Там работа только по выходным: суббота и воскресенье. Они смены в поля водят. Короче, приезжает прокат, их сажают на лошадей, всех гуськом выстраивают, а впереди инструктор, и он их ведет за собой по маршруту. Там от полутора часов до трех катают по природе. Платят хорошо. Что, узнать об такой работе для тебя?

— Угу, — кивнул Леша, понимая, что ему уже все равно, кем быть. За то, чтобы он был спортсменом, ему явно никто платить не будет.

— Твоя спина-то выдержит? Там три часа, может, верхом трястись придется.

— Нормально со спиной — если тяжести не поднимать, то вообще не болит. Только вот, — Алешка вспомнил о сплетнях про него: если те достигнут той конюшни, его оттуда сразу выгонят. Он-то знал, что конный мир тесен, — про меня в ЦСКА…

— Слышали мы эти сплетни. Думаешь, поверили что ты пидорас? — Машка засмеялась. — Я тебя столько лет знаю, лучше, чем ты сам себя. Там они тебе просто все обзавидовались, вот языками и чесали.

— Языки у них без костей, — зло произнесла Раиса Петровна. — Только и могут, что сплетни распускать. Ты не обращай внимания. Там еще тот гадюшник, они любого опорочат.

— Значит, вы не поверили в это?

— Дурак ты, Леха, — Петрович махнул рукой и даже не стал больше об этом говорить, зная, что сплетни в конном мире — это нормальное явление. Уж сколько он таких наслушался за все свои годы.

— А если там, куда я работать пойду, о таком узнают… они ведь поверят.

— Так и к лучшему, — загадочно подмигнула ему Маша. — Там наоборот таких любят. Так что ты очень подойдешь, только волосы не стриги. Да не пугайся, ничего такого там с тобой делать не будут. Мне рассказали, что владелец этой конной базы вроде как сам такой, ну короче, я не знаю… но в инструкторы он подбирает мальчиков — молоденьких, стройных, симпатичных. Там даже есть такие, которые точно голубые.

— А зачем ему это?

— Леш, туда девчонки кататься приезжают. Ну вот и подумай, интересно им в инструкторах видеть вот таких, как я или Петрович? А другое дело, когда симпатичный молодой мальчик, да еще на коне три часа тебя в поле катает. Знаешь, как девчонки на это ведутся? Поэтому к нему на выходные и прокат прет, табуны просто, и в основном девушки.

Алешка удивленно слушал все это и дивился, сколько всего в жизни происходит, пока он пытается выжить…

— Может, им как раз голубые нужны, — Алеша впервые произнес это слово, буквально выдавив его из себя, — тогда я им тоже не подойду.

— Лех, не дрейфь, — Машка, лихо вскрыв пакет сосисок, выкладывала их на сковородку, чтобы разогреть, понимая, что закуски явно мало. — Никому ты там не нужен. Уж поверь мне. Это просто работа и все. Там хозяин базы — человек творческий, вот он и придумал такую фишку для девушек, чтобы инструкторы были красивыми. И все. Так что не переживай. Так мне звонить, узнавать, нужен им еще инструктор?

— Да, Маш, пожалуйста, позвони.

В этот вечер они еще долго сидели и пили, и впервые в своей жизни Алеша пил, зная, что он поступает правильно. То, что он уже пережил, не каждому дано вынести, и сегодня был единственный вечер, когда он позволил себе быть слабым. Он знал, что его окружают люди, искренне любящие его, и поэтому он отпустил тормоза и дал себе возможность в этот вечер не думать ни о чем.

Когда он заснул, уткнувшись лицом в стол, Машка и Раиса Петровна, бережно подняв его, отвели в амуничник и, постелив на сундуках попоны, уложили его, накрыв еще одной попоной.

Вот так он и проснулся с утра в амуничнике от резкого запаха конского пота, который бил в нос от попоны, в которую он был закутан.