Гавр – сладость мести

ГЛАВА 6

Весна на зоне воспринималась иначе, чем на воле. Осознание того, что там, за колючей проволокой, мир расцветает после зимы и окрашивается свежими весенними красками, давалось тяжело, а ведь это всего лишь вторая весна здесь… Второй год отсидки из десяти лет.

Назар сидел на лавке невдалеке от тюремного блока и курил, наблюдая, как заключенные убирают снег и территорию после прошедшей зимы. Рядом с ним, как всегда, были четыре человека — его охрана, они теперь всегда были с ним. Сохранить и удержать власть на зоне нелегко, здесь непозволительная роскошь расслабиться хоть на секунду. Так что и он, и его люди цепким взглядом сканировали пространство вокруг себя. Назар был здесь авторитетом. Он сразу, как только прибыл сюда по этапу, поставил всех на место: жестко, кроваво, заставил себе подчиниться и показал, кто он есть. И его зауважали, его власти подчинились, его боялись. За все это время он ни разу не дал слабины или промаха даже в малом. Здесь такое не прощают, здесь уважают силу и убивают за слабость. Он был сильным, всегда таким был, и здесь он показал всем эту силу, власть и жестокость. О нем даже говорили шепотом, пугая друг друга рассказами о тех зверствах, что он творил с непокорными, провинившимися или теми, кто посягал на его власть.

За это время Назар и в одиночке сидел ни раз, и в больнице с ножевыми ранениями лежал. Но это только прибавляло злости и давало силы бороться за свою жизнь.

— Волк, — Назар поднял тяжелый взгляд на человека, позволившего прервать ход его мыслей, — в котельную вновь прибывшего привели. Тебя только ждут…

Назар медленно встал с лавки и, бросив окурок в грязную лужицу подтаявшего снега, пошел в сторону котельной. Теперь он перестал быть Назаром, здесь к нему прилипла кличка Волк, наверное, за его взгляд…

В темноте котельной, в небольшом затхлом помещении, освещенном одной тусклой лампочкой, несколько зеков держали бившегося в их руках другого зека. Тот, кого они держали, был молоденьким пареньком, несмотря на обритую под ноль голову, черты лица парня показались Назару даже красивыми. Он еще раз безразлично мазанул по нему взглядом.

Назар присел на ящики и продолжал так же безразлично смотреть, как зеки спустили с парня штаны и замерли, дожидаясь его команды.

Он махнул рукой, и парня подтащили к нему поближе. Назар заглянул в его еще детские глаза, наивные, полные страха.

— Петухом рабочим здесь будешь, — хрипло проговорил Назар. Постоянные сквозняки и холод в бараках дали о себе знать, его легкие были застужены, и поэтому говорил он теперь с хрипами, прерываемыми постоянным кашлем, — правила тебе Зойка расскажет, он объяснит, что можно, а что нельзя. Нарушишь правила — отвечать будешь.

— Не надо этого делать, — сквозь всхлип в голосе прошептал парень, смотря на всех, кто его окружает, как загнанная лань.

Назар холодно усмехнулся и махнул рукой, зеки только и ждали этой команды. Уже через минуту парень захлебывался в слезах и рваных вздохах, так как в задницу ему вколачивался первый желающий поразвлечься. А через несколько минут парень замолчал, так как рот его был занят членом, который он усердно сосал, не в силах вынести побои и боль. Этот парень быстро сломался и смирился со своей участью.

Назар отстранено наблюдал за происходящим. Ничего нового здесь не происходило, все как всегда. Хотя за это время встречались экземпляры, которые дрались, но что толку, их зеки забивали до бессознательного состояния и все равно "опускали" и пускали по кругу. А потом, после процедур посвящения, все рабочие петухи переходили под контроль Зойки — главного петуха, который отсиживал здесь уже не первый год и досиделся до должности главного в петушатнике.

Видя, что его присутствие здесь больше не нужно, Назар вышел из котельной. Хотелось на свежий воздух…

И опять предательский воздух весны заполнил легкие. Он поднял взгляд от грязного асфальта и увидел над собой чистое небо небесно-голубого цвета, как его глаза…

Все это время он думал о нем… об Алеше. Только этот лучик света в темном царстве мрака давал ему силы жить и выживать. Эти мысли сначала были как наваждение, от которого он хотел уйти, забыв его. Но потом, наоборот, он стал позволять себе думать о нем, зная, что это дает ему силы жить. Его Алешенька, добрый, чистый, светлый мальчик, такой наивный и верующий в свою мечту. Алеша так и не понял ничего того, что происходило в душе у Назара, что он чувствовал к нему и почему все это делал для него. Но это и к лучшему, не нужна Алеше эта грязь. Назар все делал для того, чтобы Леша жил в другом мире и верил в свою мечту. Пусть так все и остается, пусть и сейчас Алешенька строит свою жизнь, в которой не было и никогда не будет места ему, пусть живет в своем мире и никогда не сталкивается с грязью этой жизни.

Здесь, за решеткой и колючей проволокой, в такой дали от обычного мира, он жил в другом мире со своими правилами и законами. А Алеша стал для него тем единственным светом, который еще не померк в его душе, оставляя в нем каплю человечности и не давая превратиться в зверя в облике человека.

Назар позволял себе думать об Алеше, сохраняя на лице непроницаемую жестокую маску и зная, что ни одна эмоция не проскользнет в его взгляде, выдавая его больную душу, обреченную страдать от неразделенной любви, неправильной любви, но любви…

Ожидание, когда Лекс принесет Гавру документы на коня, превратилось для него в долгую мучительную пытку. Он весь извелся внутренне, хотя внешне никто и не мог заподозрить его мучений. И вот, наконец, перед его глазами лежали листки бумаги с кличками лошадей, это была родословная Вальхензее на немецком языке. Строчки перед его глазами стали расползаться как в тумане, когда он понял, что это тот самый конь, конь, купленный им на аукционе для отца много лет назад. Сейчас Вальхензее было уже одиннадцать лет.

Гавр выровнял дыхание и, сделав над собой усилие, чтобы не выдать своего состояния, поднял глаза от бумаг. Теперь его задача была узнать у этого наивного дурочка, как попал к нему конь его покойного отца.

— Прекрасная лошадь, очень породистая и очень дорогая. У него очень знаменитые родители, выступавшие в Германии на соревнованиях, — Гавр судорожно вспоминал, что тогда ему говорил про этого коня специалист по лошадям, — тебе повезло, что у тебя такая лошадь.

— Это не мой конь. Я лишь за ним смотрю, пока его хозяина нет…

— Не твой… А где его хозяин? Как его зовут. Может, я знаю его…

— Нет, вряд ли… вы бизнесмен, Гавриил Владимирович, а его хозяин… Ну, он не совсем бизнесмен, хотя тоже бизнесом занимался, — Алешка запутался в словах, уже и Гавра на "вы" назвав и теперь не зная, может ли он говорить Гавру о Назаре или не стоит это рассказывать…

— Так как его зовут? Я многих знаю, мне очень интересно, кто хозяин такого прекрасного дорогого коня.

— Назар… — вырвалось у Алеши, и он замолчал, видя темнеющие глаза Гавра, — но вы вряд ли его знаете…

— Я бы хотел с ним познакомиться. У него такая прекрасная лошадь, мне было бы интересно с ним пообщаться о лошадях…

— Это вряд ли, он в тюрьме… на десять лет…

Алешка замолчал, коря себя за то, что все разболтал, а с другой стороны, почему он не мог это сказать человеку, который стал теперь его другом и столько сделал для него. Да и Назару это вряд ли повредит, так как Назар уже в тюрьме и надолго там…

Гавр вцепился ногтями в подлокотник кресла, но то, что творилось внутри него, не отразилось на его лице. Он, тихо выдохнув из легких воздух и придав голосу дружеское участие, заговорил:

— Как жалко, что такого хорошего человека посадили, да еще на десять лет… Мне искренне жаль… ты, наверное, тоже переживаешь за него? Расскажи мне, как вы познакомились?

И Алеша, слыша в голосе участие и переживание за него, стал рассказывать все как на духу: о своей первой встрече с Назаром на ипподроме, об обстриженных волосах, а потом о Вальхензее, которого Назар купил для себя, но все это время сам на нем ездил лишь изредка. А вот Алеше разрешил на нем выступать и оплачивал ему все: старты, снаряжение, коневоз, его спортивную форму и лечение коня, да еще не только Валюши, но и Зямы. И в лагерь конный его с Валюшей отправлял, и на соревнования в Кострому…

Леша говорил, говорил и говорил… а Гавр смотрел на его лицо и пытался понять, почему все это Назар делал для этого Алеши?

И когда, наконец, Алеша закончил с этой исповедью и, замявшись, видя, что Гавр молчит, сказал, что ему пора в зал, чтобы продолжить работу, Гавр лишь кивнул.

За Лексом закрылась дверь, а Гавр так и продолжал сидеть за столом, осмысливая все услышанное и складывая пазл из слов и поступков других людей. Он знал, что как только этот пазл сложится, в его руке окажется не просто козырь, он получит джокер, который осуществит его месть за смерть отца.

Гавр, налив себе виски в бокал, отпив из него и, откинувшись в кресле, сказал секретарю, чтобы его не беспокоили, после чего стал еще раз все анализировать.

Самое разумное объяснение такого поведения Назара — это дружба. Да вот только это глупое объяснение в этом случае. О какой дружбе может идти речь? Назар — криминальный авторитет и этот мальчик-одуванчик, только и говорящий о лошадях и соревнованиях на них. Нет, это не дружба…

Назар корчил из себя мецената, человека, жаждущего поддержать российский спорт. Ради престижа Родины и всей этой чуши, в виде патриотизма и прочей патриотической фигни, финансировал мальчишке его спортивную жизнь. Еще более глупое объяснение мотивации Назара. Назар жестокий и беспощадный убийца, такие люди никогда не страдают фигней вроде патриотизма и прочей идеалистической чушью. Тем более любовь к Родине и патриотизм у Назара, наверное, еще война в Афгане отбила, недаром он так озверел, что убивал, даже глазом не моргнув.

Тогда что толкало все эти годы Назара помогать Лексу…

Гавр еще раз отпил виски и понял, какое слово может разумно все это объяснить — любовь…

Гавр аж поперхнулся.

"Не может этого быть… Хотя почему и нет? У всех есть свои слабости, и ничто человеческое не чуждо даже таким людям, как Назар… Любовь…"

Да, только это слово объясняло все. И то, что Назар делал для Лекса. И даже то, что за все это время у Назара никого не было, лишь шлюхи, видно, для прикрытия от братков, которые, узнав о такой слабости Назара, натянули бы его жопу все по очереди, а потом разделали бы на куски, так как такая любовь в их криминальном мире карается жестоко и беспощадно.

Значит, если Гавру сейчас удастся доказать, что Назар трахал Лекса, вот тогда Назару на зоне мало не покажется, там его вся зона "опустит" и по кругу иметь будет.

Гавр все это время отслеживал судьбу Назара за решеткой. Он считал, что десять лет — это слишком мало для такого человека, и этот срок не удовлетворил Гавра в его мести. Он жаждал большего, он хотел, чтобы Назар страдал, харкал кровью и медленно издыхал, вот тогда, возможно, Гавр был бы доволен тем, что смог отомстить. Но ему регулярно сообщали, что на зоне Назар в авторитете и в целом живется ему там неплохо. И это бесило Гавра, но как подобраться к Назару, он не знал.

А вот теперь узнал. Все просто — нужно опорочить светлый образ крутого авторитета, тогда его же собратья сделают все за Гавра и участь Назара будет страшна…

Да только как он сможет доказать, что Назар трахал Лекса… Да никак. Гавр аж побелел от злости. Он понимал, что даже чистосердечное признание Лекса в связи с Назаром серьезно никем не воспримется, все просто решат, что это подстава. Для того, чтобы кинуть такую предъяву, как говорят в их бандитском мире, ему нужны неоспоримые факты, а то еще и ему за это отвечать придется.

Гавр долго думал о доказательствах связи Назара и Лекса, но потом бросил это занятие. Нет у него доказательств. Это доказать нереально. Тогда, значит, его месть провалилась? Ну уж нет, он не привык сдаваться. Значит, если таким путем он не достанет Назара за живое, то нужно придумать другой план.

Гавр опять отпил виски из бокала и вновь задумался.

К вечеру у него был план. Он вызвал к себе в кабинет Вениамина.

— Нужно выселить Лекса из его квартиры, — Гавр сразу перешел к конкретике, — подключи к этому "черных" риэлторов. Только чтобы на этот раз было все без промаха.

Гавр имел в виду неудавшееся выселение родителей Назара из их квартиры, когда все в последний момент сорвалось.

— Гаврил Владимирович, но вы не сравнивайте Назара и то, что тогда вмешались в этот процесс очень влиятельные люди, и этого Лекса, за которого никто не вступится. Так что не переживайте, отберут у него квартиру, а потом парня в лесок вывезти?

— Нет. Это пока отменяется. У меня другой план. Когда будет нужно, я тебя с ним ознакомлю, а сейчас иди работай.

Вениамин по-военному быстро встал, получив приказ, оправил пиджак и вышел из кабинета.

Гавр тоже решил, что пора уходить с работы и нужно съездить куда-нибудь развлечься. Он был доволен собой, план мести Назару четко вырисовался в его голове.

Вечерняя Москва манила рекламой и огнями ярких, пестрящих вывесок. Гавр с безразличием скользил взглядом из окна машины по улицам и думал о своем.

Даже когда он приехал к дверям клуба, куда его пропустили без проблем, в отличие от других жаждущих, он продолжал быть в своих мыслях, не замечая ничего…

В клубе его ждали теперь уже новые друзья, это те люди, с которыми он вращался в бизнесе. Они его и пригласили сюда, сказав, что в Москве есть интересные места, где вечером можно неплохо развлечься. Одним из таких мест было пока новое для ночной жизни Москвы явление — травести-шоу. Когда Гавр это услышал, он еле сдержал улыбку на своем лице, подумав, что его окружают поистине дикие люди. Уж он-то в Лондоне на этих трансвеститов насмотрелся до тошноты, а здесь, в Москве, это было только на пике и считалось модным явлением. Но Гавр не стал разочаровывать своих новых друзей и поблагодарил их за приглашение. И вот сегодня он здесь, в этом клубе, смотрит шоу под названием "Райские птицы".

Картина размалеванных и одетых в женские шмотки парней его не впечатляла. Его больше завораживал собственный план и его осуществление и, главное, потом осознание того, как Назар в бессильной злобе будет кусать прутья решетки и ничего не сможет изменить. Он будет все десять лет жить там, в тюрьме, с этой болью в душе и разбитым сердцем. Гавр аж засиял от такого поэтического сравнения того, что он хочет сделать с жизнью Назара.

Итак, его план был прост. Назар любит Лекса, значит, нужно соблазнить парня и положить его под себя, да так, чтобы Назар узнал об этом, но главное в этом плане — чтобы Назар осознал, что Лекс бросил его по доброй воле, разлюбил и ушел к другому. В этой игре принуждение и насилие над Лексом неприемлемо. Здесь нужно именно искреннее желание Лекса быть с Гавром, и вот тогда, узнав об этом, Назар будет выть от боли и метаться в клетке как раненый зверь, а Гавр будет трахать Лекса и наслаждаться своей местью, разрушая жизнь одного и второго. Ведь теперь он возненавидел и Лекса за то, что тот имел отношение к Назару. Все, что имело отношение к Назару, было ненавистно Гавру.

Правда, в его плане был один нюанс: нужно было заставить Лекса добровольно быть с ним. Конечно, можно было приступить к долгому романтическому ухаживанию за Лексом и его соблазнению. Но это долго, да и судя по тому, как восторженно Лекс рассказывает о Назаре, он его любит, и значит, ему, Гавру, нет места в сердце Лекса. Значит, нужен план, как добровольно-принудительно заставить Лекса лечь под него. Гавр придумал этот план. Все просто: с одной стороны, он друг Лекса, он уже вошел в его жизнь и там так и останется, как друг, который знает тайну парня и помогает ему во всем. И вот эту игру Гавр и продолжит. Но есть еще и то, что будет в жизни Лекса происходить параллельно, у этого парня в жизни должны начаться неприятности, большие неприятности. И главная из них — это потеря квартиры. Тем более Гавр знает, что там еще и больная бабушка. Значит, парень крупно попадет на деньги. Ему нужно будет снимать жилье, содержать бабушку и еще двух коней, и тогда Гавр предложит ему свою помощь… Скажет, что полюбил его и жить не может без него и все в таком духе, и Лекс, припертый к стене проблемами с финансами и всем, что на него свалилось, сам ляжет под него… А как сделать, чтобы об их романтической и плотской связи узнал Назар… над этим он потом подумает.

Гавр перевел взгляд на сцену — знаменитая на всю Москву травести-дива Заза Наполи, а в миру Влад, в образе размалеванной рыночной бабищи вещала вроде как остроумные шутки в массы, и массы весело смеялись этому незамысловатому юмору. Гавр поморщился, но остался. Он не мог не поддерживать связи с такими же, как он сам, бизнесменами. Теперь это был его мир, и он должен вращаться в нем.

Проходя по коридорам второго этажа ЦСКА и идя в амуничник, где обычно он переодевался и хранилась амуниция для лошадей, Алешка здоровался с попадающимися ему навстречу людьми. За годы, проведенные здесь, он уже знал всех: от уборщиц до спортсменов и тренеров. Также знал весь административный штат комплекса, ведь он регулярно ходил в бухгалтерию, оплачивать постой за лошадей, и знал некоторых частников, которые здесь уже достаточно долго стояли со своими лошадьми.

— Привет, Леха, ты, говорят, неделю назад в Битце опять всех сделал, опять выиграл, — один из стоящих парней, немного старше Алеши, смотрел на запыхавшегося парня, бегущего переодеваться.

— Не выиграл, а вторым остался на Вальхензее и третьим — на Зацепе, — оправдался Алеша, остановившись напротив двух ребят.

— Можно сказать, что выиграл, — неискренне улыбаясь, выдавил сквозь зубы второй парень, — тебе прямо равных нет. И так уже говорят, что если ты едешь на соревнования, туда лучше не ехать, все равно Леха всех сделает.

— Да ладно вам, ребята… я и проигрываю иногда, — видя, что два парня холодно смотрят на него и не продолжают разговор, Алеша произнес: — Я переодеваться побегу… а то мне потом еще на работу ехать…

Алешка быстро скрылся за поворотом коридора, а стоящие парни проводили его взглядами.

— Там двух коней с Европы Лагодину привезли. Говорят, выбраковка, на Западе их на мясо хотели списать, но наши перекупили и подороже продали Лагодину, а он, дурак, и повелся, что кони немецкие, с документами, привезенные из-за бугра. Только вот на этих конях никто усидеть не может. Все, как болванчики, с них слетают. Рассказывают, что уже двух после таких полетов в больницу увезли, что-то серьезное поломали себе. Теперь и Лагодин понял, почему там этих коней на колбасу отправить хотели. Да вот только он за них такие бабки отвалил…

— Ты к чему клонишь, я про этих коней уже слышал и видел, как они мастерски с седла высаживают. На этих уродах на раз-два убиться можно.

— У нас же здесь супер-спортсмен есть… Давай его попросим показать нам, безруким, как нужно с конями справляться…

— Ты об этом зазнавшемся длинноволосом говоришь? А давай, пусть мастер-класс покажет, — парень зло улыбнулся, сверкнув кривыми зубами.

Алешка, вбежав в амуничник и поздоровавшись с компанией сидящих на диване вокруг стола людей, стал быстро переодеваться. Их амуничник, как и все остальные здесь, представлял собой полный хаос и бардак. По стенам были ввинчены кронштейны с седлами, на которых лежало не по одному, а по два, а иногда и по три седла. Часть стен была в стеллажах, куда клали попоны, вальтрапы и еще массу нужных для лошадей вещей, причем никто не утруждался положить это аккуратно. Внизу часть пола занимали сундуки, тоже с амуницией, мелкие ящики и коробки с лекарствами и разной конной мелочевкой в виде щеток и скребков. На еще одной стене были крючки под уздечки, и там же в углу стояли всевозможные хлысты и бичи. Поскольку через комнату шли трубы, то на них обычно висели попоны или вальтрапы, которые нужно было просушить от конского пота.

Также здесь стояли и шкафы для одежды тех, кто здесь переодевался. Народу к одному амуничнику обычно прикрепляли много, за неимением свободных помещений, и поэтому весь этот народ еле умещался в этом не очень большом пространстве со своими и лошадиными вещами. И, конечно, никто не находил времени, чтобы навести здесь порядок. Везде вечно валялись чомбура и недоуздки; несмотанные, уже давно высохшие бинты, как цветные змеи, свисали с полок или с труб отопления. У батареи в стене лежали груды промокшей обуви. Рядом сушились всевозможные модификации лошадиных ногавок. А в центре этого хаоса стоял небольшой длинный столик на невысоких ножках, с одной стороны которого стоял диван, такой старый и такой страшный, что его постоянно пытались закрывать пледами, но это особо не помогало. Вот на этом диване и собиралась вечная тусовка из тех, кто здесь работал: частники, спортсмены, берейторы, тренеры и просто те, кто брал лошадей на прокат. Коллектив был дружный, как они сами говорили о себе — спитой или спившийся в постоянных таких попойках.

Сегодня все было так же, как и всегда. Тем, кому не хватило места на диване, подставили к столу четыре стула, еще живых, но уже небезопасных в эксплуатации, а остальные разместились на сундуках или стояли, прислонившись к стеллажам.

— Леха, привет, — услышал Алешка возгласы из-за стола, как только зашел.

— Пить будешь?

— Давай к нам, присоединяйся.

— У нас сегодня коньяк французский, "Хеннесси", уж не побрезгуй, выпей с коллективом.

Алеша видел, как, наверное, очень дорогой коньяк, судя по такой красивой бутылке, народ разливает в плохо отмытые чашки из-под чая или в одноразовые пластиковые стаканчики. Из закуски на этом столе лежал полный ассортимент всего, что душе угодно. В центре стола стоял наполовину съеденный торт, рядом — банка открытых соленых огурцов, там же лежал пакет чипсов "Лэйс", недоеденные шпроты, уже чуть увядшие, плавали в банке с маслом. Везде лежала грязная посуда, на одноразовых тарелках оставались остатки торта, пластиковые вилки валялись даже на полу, но никто их не поднимал. Алешку всегда коробил такой вид еды и вся эстетика восприятия людьми дружеских посиделок. Он быстро отвел взгляд от этой компании за столом.

— У меня вечером работа, мне нужно успеть двух своих коней отработать, еще ученик у меня тренируется, я с ним позаниматься должен. И частного коня тоже нужно подвигать…

— Понятно, как всегда, брезгуешь коллективом…

— Неудивительно, ты ведь теперь опять в призах, за этот месяц только и выигрываешь на всех стартах.

Алешку покоробил тон, с которым эти люди обсуждали его за столом, но он промолчал и, быстро переодевшись и захватив часть амуниции, вышел из комнаты.

— Зазнался, — услышав хлопок закрывшейся двери за Алексеем, констатировала факт сидящая за столом женщина лет тридцати, которая здесь тренировала своих учеников.

— С такими, как мы, такой, как он, не пьет, — зло произнесла тетка в объемной жилетке и бриджах, некрасиво сидящих на ее больших габаритах расплывшейся фигуры, она тоже занималась здесь с прокатом.

— Он всегда нас презирал, спортсмен великий. Вообще, непонятно, откуда у него деньги, чтобы двух своих лошадей оплачивать, — молодая девчонка закурила здесь же сигарету и придвинула к себе пепельницу, полную окурков.

— Надь, ну ты что, дура совсем? Как неизвестно, откуда деньги. Он же сказал, вечером у него работа. И так ясно, какая может быть вечером работа, — подружка Нади чиркнула зажигалкой.

— Да и какой он спортсмен. На таких конях любой выиграть сможет. Если бы не эти кони — был бы он никем, — подвела итог еще одна уже немолодая женщина и стала разливать коньяк по уже пустой посуде.

Они еще долго перемывали кости Алешке, это было любимое их занятие, впрочем, как и обсуждение всех остальных, кто не вписался в их коллектив. Позже под критику попала и частница с хорошим конем, которую они тоже считали неумехой, ставшей спортсменкой только из-за коня, и потом еще троих берейторов, которых они тоже считали бездарностями.

Алешка уже заканчивал тренировку своего ученика, который, слушая его подсказки, аккуратно заводил коня на барьер и даже успешно прыгал. Лешка был рад за парня, который постепенно за это время, тренируясь у него, стал показывать неплохие результаты, и теперь они готовились к его первым соревнованиям, пусть и на небольшую высоту, но все равно. Ведь с чего-то нужно было начинать.

Парень отпрыгал и, шагая на коне вокруг стоящего в центре манежа Алешки, слушал его. Леша подробно еще раз разбирал сегодняшнюю тренировку, его ошибки и правильные моменты.

— Алексей, мы тут с конем не можем справиться, на барьер завести. Может, поможешь? Ты ведь у нас спортсмен и тренер, в отличие от нас.

Алеша обернулся на голос. Напротив него стоял парень, которого он встретил с утра в коридоре, и держал в руках поводья коня: высокого, серой масти мерина, который недобро косил глазом на все происходящее в манеже.

Лешка хотел отказаться, но увидел лицо своего ученика, и слова о том, что он тренер, промелькнули в его сознании возложенной на него ответственностью. Отказаться сесть на лошадь при ученике — признать свою некомпетентность как тренера и как спортсмена.

— Хорошо. Как коня зовут?

— Кеша… Контендро, он привозной, голштин по породе. Конкурный, там на нем сто пятьдесят выигрывали, а здесь никто прыгнуть на нем по-нормальному не может. Наверное, опыта езды на хороших лошадях нет. У тебя же тоже немецкая лошадь. Вот ты нам и покажи, как на таких прыгать нужно.

Алешка молча кивнул и, проверив подпруги, легко запрыгнул в седло Кеши.

Сначала все шло как обычно, конь слушался всадника. Алешка для порядка сделал несколько кругов на галопе, потом перевел коня в рысь, затем в шаг и опять поднял в галоп. Конь все выполнял четко, как хорошая немецкая лошадь. Сопротивления или неповиновения не было, и тогда Алеша направил коня на стоящий в центре манежа барьер. Высота была где-то метр десять, то есть совсем небольшая для такого коня. Контендро шел ровно и, как обычно, сгруппировался перед прыжком и оттолкнулся от земли. Вот только траекторию прыжка он взял не как при метре десять, а такую, как будто они стену под два метра прыгают. Алеша был не готов к такому и на верхней точке полета почувствовал, как конь еще и нагнал его поясницей. От такого мощного удара снизу вверх Лешка, как снаряд, вылетел из седла и, сделав эффектный кульбит, со всей высоты плюхнулся на песок манежа. Резкая боль в пояснице на секунду лишила возможности дышать, а в глазах заплясали звездочки.

Наверное, пару минут он точно не мог ни дышать, ни говорить, хотя и видел вокруг себя суетящихся людей. Потом дыхание восстановилось, и он, с помощью подбежавшего народа, поднялся. Сделав пару шагов, сразу понял, что его межпозвоночная грыжа опять воспалилась от такого удара и теперь он может лишь еле идти, подволакивая за собой левую ногу.

Он отказался от предложения вызвать ему скорую, чувствуя, что ничего не сломано и все цело.

Хорошо, что его ученик помог ему расседлать коня, на котором тот занимался, и занялся с амуницией, помыв то, что нужно было вымыть после работы лошади в мойке, и отнеся все остальное на второй этаж в амуничник.

Когда Леша доковылял туда переодеваться, там все уже были в курсе его звездного полета и бурно обсуждали эту тему. Когда он вошел, все замолкли.

Наблюдая, как он, хромая и не сгибаясь, пытается переодеться. Одна из девчонок изрекла:

— Нахрена ты на Контендро полез. С него все летают. А ты, наверное, думал, что все такие дураки и никто не умеет ездить? Хотел повыделываться, всем доказать, что самый крутой. Вот и получил за это.

Народ поддержал эту мысль. И дальше продолжили обсуждать это падение уже при Алешке, не стесняясь его присутствия и делая вид, что не замечают его.

Лешка, сдерживая слезы то ли от боли в спине, то ли от обиды, переодевшись, вышел из комнаты.

Странно, но, несмотря на то, что он здесь уже столько лет и никогда никому ничего плохого не делал, его так и не считали своим. Он это чувствовал, это отторжение коллектива и то, что за его спиной постоянно шепчутся и распускают про него всякие сплетни. Может, это от того, что он не пьет со всеми? Неужели это было основным способом, чтобы не выделяться среди них и влиться в коллектив? Но он не хотел вот так, как они, сидеть и пить. Он приезжал сюда тренировать лошадей и тренироваться самому. Он никогда ни о ком ничего плохого не говорил и никогда не участвовал в постоянных склоках, как здесь всегда было. Тогда почему он так и не вписался сюда, почему он всегда здесь себя чувствует белой вороной?

С такими грустными мыслями и непониманием, почему его ненавидят все, он доковылял до дома, понимая, что в ближайший месяц уже не сможет сесть в седло, да и работать официантом, наверное, неделю не сможет. Кому нужен официант, который еле ноги переставляет и весь перекошенный на одну сторону. На работе придется брать отгул, а коней поручить коноводу, чтобы отгоняла их на корде. А он сам, как пенсионер, будет ходить с шерстяным платком на пояснице и пить таблетки, которые ему тогда, еще в первый раз, врач прописал от таких случаев с его грыжей.

Подойдя к подъезду, Алешка почувствовал неладное. У подъезда стояла машина милиции и две газели, из которых выгружали мебель. Вокруг столпился народ, который перешептывался друг с другом. Алешка, как мог, ускорил свой шаг и, сжав зубы от боли в спине, еле поднялся по лестнице на свой этаж. Его удивил шум голосов и количество народа в подъезде и на его этаже. Протиснувшись между этими людьми, он зашел в свою квартиру, там тоже были люди и милиция.

— Ты куда прешь? — человек в костюме преградил ему дорогу.

— Я здесь живу… — Леша с ужасом наблюдал всех этих людей у себя в квартире.

— Здесь живу теперь я, а ты выматывайся отсюда.

— Тише, граждане, — в разговор вмешался милиционер, — молодой человек, документы предъявите, пожалуйста.

Алеша не стал возражать и протянул паспорт милиционеру. Тот внимательно с ним ознакомился и вернул его Алексею, затем, посмотрев на него, произнес.

— Алексей Иванович, вы больше здесь не проживаете, причем уже как месяц, эта квартира вами же продана вот этому гражданину. Поэтому просьба, пока просьба… забирайте вашу бабушку и, пожалуйста, покиньте это помещение.

Лешка непонимающе смотрел на милиционера, а дальше все закрутилось как в плохом кино. К нему протиснулись три человека в деловых костюмах, которые вежливо представились риэлторами московского агентства недвижимости и стали показывать Алеше бумаги, на которых действительно стояла подпись его бабушки. Он ее сразу узнал. Люди, стоящие рядом с ним, подробно поясняли Алеше, что это документы по сделке и все совершенно законно. Везде подпись его бабушки, и теперь, на основании подписанных ею бумаг, эта квартира продана, деньги за нее она получила, и они уже как месяц находятся здесь незаконно.

Среди всего этого шума, гама и хаоса, на пороге прихожей появилась его бабушка, которая, опираясь на палочку, дошла до Алеши.

— Лешенька… внучок… Я действительно сама все эти бумаги подписала… ко мне месяц назад две женщины приходили, сказали, что они ведут учет ветеранов войны в нашем районе, чтобы к девятому мая никого подарками не обидеть и не забыть. И я все это подписывала… они сказали, что это обычные документы по ветеранам… Лешенька, что же нам теперь делать-то?..

Бабушка побледнела и стала оседать. Милиционер взял рацию и связался с постом, сказал, чтобы вызывали скорую. Несколько человек помогли положить бабушку на диван. Алешка хотел быть с ней, но его оторвали от бабушки и прямо в лицо сказали, что у него полчаса, чтобы собрать вещи, которые ему нужны, а потом больше его никто сюда не пустит. Леша, видя, что бабушка жива и вроде даже ее щеки немного порозовели, стал, как на автомате, скидывать в первую попавшуюся сумку вещи, которые ему попадались на глаза. Хорошо, что в этот момент к нему через толпу протиснулась их соседка по этажу.

— Горе-то какое… — запричитала она, но затем, посмотрев на Алешку, командным голосом сказала: — Основное — это документы и бумаги. Я помогу тебе со сборами. Все вещи пока ко мне в квартиру перенесем, а потом разберемся, как вам теперь с Варварой дальше жить.

Соседка толкнула стоящего в ступоре Алешку к комоду, где были основные бумаги и альбомы с фотографиями, а сама она метнулась к шкафу и, не разбирая, стала пихать одежду в принесенную ею же большую пластиковую сумку в клетку. Алешка взял такую же сумку и, тоже не разбирая, стал складывать в нее все, что ему попадалось на глаза.

Позже приехала скорая, врачи сразу сказали, что бабушке срочно нужно в больницу, подозрение на инфаркт.

Алешка бросил сбор вещей и метнулся к бабушке, решив, что поедет с ней.

Соседка опять схватила его под руку и зашептала в ухо:

— Ты деньги забрал? Бери деньги и поезжай с Варварой, я сама сумки к себе перетаскаю.

Лешка метнулся к бельевому шкафу и выгреб из-под белья их с бабушкой небольшие сбережения. Видя, что бабушку уже положили на носилки, он заковылял за ними.

Дальше кошмар в его жизни продолжился. После того, как он несколько часов прождал в приемном отделении, к нему вышел доктор и сообщил, что у бабушки был инсульт, что теперь она частично парализована, и это уже навсегда. Теперь она не сможет ходить и вообще себя обслуживать. Только с посторонней помощью она сможет дальше продолжать жить. Доктор отправил Алешу к нянечке, которая за немалые деньги согласилась пока взять на себя роль сиделки.

К самой бабушке Лешу не пустили, сказав, чтобы он приезжал завтра или в дни посещения больных.

Приехав к своему дому, он еле вполз по лестнице на свой этаж и увидел новенькие замки на двери своей квартиры. Алеша понимал, что все происходящее — не дурной сон. Это реальность, и вот эти замки, к которым не подходит его ключ, говорят о реальности всего происходящего в его жизни.

Он позвонил в дверь соседки, та с уставшим лицом открыла ему дверь и показала на пластиковые сумки, горой лежащие в углу ее прихожей. Она не пригласила его пройти внутрь, а, так и стоя в коридоре, выслушала его рассказ о диагнозе Варвары Петровны.

— Жаль Варвару… если бы не все это… она бы еще долго прожила…

— Она жива.

— Да зачем ей такая жизнь, она теперь как овощ лежать будет, под себя ходить… Жалко Варвару.

Лешка хотел вскипеть и сказать, что не нужно хоронить его бабушку, но он настолько был вымотан за сегодняшний день, что просто промолчал.

— Ваши вещи пока полежат у меня, но недолго. Сам видишь, какой с ними бардак теперь в квартире, — соседка стала выдавливать Алешу из своей прихожей. — Запомни, недолго. Все, иди-иди, а то я устала сегодня. Такой день, такой день…

Дверь перед носом Леши захлопнулась, и он остался стоять на лестничной площадке, не зная, что ему делать и как теперь жить дальше.