Желания

Глава 11

В назначенный день обитатели «Светозарной» отправились на «Дезираду». Уже наступила ночь, а вместе с ней потрясающая тишина. Прилив был низкий, и лишь иногда листья деревьев подрагивали от слабого ветерка, словно утомленного слишком длинным путешествием. Да ещё шумели в темноте волны — море все время бодрствовало, даже во время низких приливов. Но Рут, Корнелл и Тренди не слышали его, они шли торжественно и молча. Их мысли устремлялись к светящимся сквозь осеннюю листву окнам «Дезирады», к огромным распахнутым воротам, к заполненному лимузинами двору, к витражам, за которыми угадывались силуэты людей. Словно желая показать, что этот визит к врагу — ее собственное решение, Рут шла первой. Со спины ее можно было принять за дочь. Вернее, это Тренди нравилось принимать ее за дочь. Остальное довершала: темнота. У Рут, как и у Юдит, была та же манера погружаться в себя, тот же отстраненный взгляд, когда мысли ее блуждали где-то далеко. Тренди страдал: Юдит не приехала. Очевидно, мать не сообщила ей о празднике. Да и самому Тренди она объявила об этом коротко, без каких-либо объяснений. Хорошо, что накануне Тренди познакомился с парикмахером с соседней виллы, Алексом. Должно быть, Тренди в самом деле был сильно расстроен, если доверил свою драгоценную шевелюру какому-то незнакомцу, да к тому же провинциалу. Парикмахер оказался весьма элегантным мужчиной, наблюдательным и разговорчивым. Он превосходно подстриг Тренди и довольно быстро догадался, у кого тот живет. С гордостью он поведал Тренди о том, что на «Дезираду» приехала Констанция фон Крузенбург, и о празднике, который там устраивают. Тренди понял, что будет приглашена Рут, а с ней и Корнелл, и, конечно, он сам. Всю следующую ночь ему снилось, что он попал где-то на Востоке в разбитый среди пустыни сад с окруженным пальмами фонтаном. Моря не было, возможно, его никогда не было. И тем не менее здесь он оказался после кораблекрушения — он это точно знал, и Юдит была с ним, совсем рядом, свежее всех фонтанов, манящий источник, к которому он припал губами… Но так и не утолил жажду.

Тянулись дни, Тренди жестоко страдал. Он наблюдал за дорогой, прислушивался к шумам. Страсть, ему почти незнакомая, не считая странного увлечения рыбьими скелетами, охватила его, увлекла, накрыла волной опьянения, и он отдался ей, погрузился в нее, не сопротивляясь и соглашаясь с такой смертью. День за днем реальность теряла свое значение, свою силу. Жизнь изменилась, теперь Тренди спасался в снах и запутанных уловках разгоряченного воображения. Необъяснимым образом он связывал отъезд Юдит с прибытием Командора. Ничто не доказывало эту связь, но, когда любишь, отвергаешь всякий здравый смысл.

Затем Тренди смирился. Праздник на «Дезираде» на короткое время поставил в его вопросах точку. Или, вернее, отодвинул их на второй план, заменил другими, менее трудными, но тоже насущными: откуда взялся тот зловещий хромой, заходивший на «Светозарную», кто такой этот рыжий Питер Уолл, на что намекали клички котов Ами д’Аржана, какой дьявол напугал в ночь урагана прекрасную брюнетку, великолепную Анну Лувуа? Найдет ли он ответы на этой вилле, открытой среди осени? Тренди считал, что это отвлечет его — но только на время — от всего, что касалось Юдит. Прибывающие на виллу именитые гости, пару раз рассеянно упомянутые Рут, и разговоры о конце света его не привлекали. Он даже не заинтересовался связывавшей два дома тайной и едва вспомнил о Командоре, или, как его называли, Коммодоре; его ничто больше не интересовало, он сгорал в огне, зажженном в нем Юдит. Не он обладал ею — она опустошила его в ярком солнечном свете, и с тех пор заливавшие комнату полуденные лучи приносили ему невыносимые мучения, да что там, весь свет, даже первый луч зари, сверкающие на солнце окна «Дезирады», словно незаживающая рана, напоминали ему знойную Юдит, залитую солнцем Юдит, ожог и смерть.

Но только ли он один замедлял шаг? Они не успели еще дойти до ворот, как раздался голос, ни на что не похожий — некий звук, текучий, обволакивающий, будто созданный из меда, золота и молока, а когда он внезапно взмывал ввысь, то прорезал воздух, словно алмаз. Он фонтанировал в ночи, окружал их, манил, звал к «Дезираде». Концерт начался. А ведь не прошло и десяти минут, как они вышли со «Светозарной». Голос поднялся еще выше. Они вошли в парк. За рядом автомобилей Тренди увидел пруд, тополя, маленький мостик и, наконец, могилу, мимо которой Рут прошла, отвернувшись. В нескольких шагах от входа на них внезапно нахлынул аромат влажной зелени. Все окна были освещены, и «Дезирада» казалась невероятно высокой, большой, сверкающей, разгоряченной, готовой в любой момент вспыхнуть огнем. Рут повернулась к своим спутникам.

— Ничего не понимаю, — пробормотала она. — Вышли мы вовремя и тем не менее опоздали.

— Ошибка в приглашении, — предположил Корнелл.

Рут раздраженно передернула плечами, затем преодолела семь неодинаковых ступеней, ведущих к входной двери. Поскольку дверь была закрыта, она сердито забарабанила дверным молотком. Послышался звук отодвигаемой задвижки.

Тренди удивился: сегодня, в день праздника, двери должны были оставаться открытыми.

— Мы опоздали, — повторяла Рут, — опоздали, я ничего не понимаю.

Дверь распахнулась. Вопреки ожиданиям Тренди петли не скрипели. Появилась пара слуг-азиатов — мужчина и женщина неопределенного возраста, похоже, близнецы. Бормоча извинения, Рут протянула приглашение. Женщина безмолвно посторонилась, указав пальцем на лестницу, ведущую в концертный зал. Как и до этого, Рут пошла первой, Корнелл и Тренди в полном молчании следовали за ней. Голос певицы взлетел, поднялся так высоко, что казалось, ему уже не спуститься обратно, и вдруг каскадом обрушился вниз до басов, почти хрипа. Тренди, наконец, узнал эту вещь — печальную итальянскую песню эпохи Возрождения; историю нимфы, получившей в дар вечную молодость и из-за легкомыслия утратившую ее навсегда.

На ходу знакомясь с «Дезирадой», Тренди удивлялся, что здесь все совсем не так, как он себе представлял. Не было доспехов, алебард, чучел сов или разорванных саванов, никаких остатков былой роскоши, которыми обычно славятся замки Шотландии, Восточной Европы и Германии. Все здесь было устроено для красоты и если и не для счастья, то, по крайней мере, для услады чувств. Лестница перешла в длинную галерею во флорентийском стиле, украшенную витражами. Между витражами над инкрустированными комодами или барочными столиками, уставленными большими яшмовыми чашами и графинами из богемского стекла, висели зеркала. Время от времени попадалась какая-нибудь диковина: потайная дверца, открытая в темный кабинет, различные любопытные вещицы, при других обстоятельствах непременно обратившие бы на себя внимание Тренди. Но голос, очаровывавший его, Рут и Малколма, звал их за собой и давил со всей силы. Однако кое-что Тренди все-таки удалось разглядеть: поднимаясь по лестнице, он заметил украшавшую входную дверь пару фальшивых рогов, скрещенных на манер средневековых пик; а в галерее, бросив взгляд на коллекцию тростей, на одном из столиков увидел среди флаконов духов маску с перьями, попавшую туда словно случайно. Но его манил голос Крузенбург, и он шел все быстрее и быстрее, как и запыхавшийся Корнелл. Только Рут сохраняла хладнокровие.

— Осторожнее, — сказала она своим спутникам перед входом в концертный зал и кивнула на стоявшую в тени гигантскую фигуру.

Это был робот, оживавший, вероятно, по сигналу слуг; его пустые глазницы загорелись, и он протянул одну из своих металлических рук к створкам двери.

— Это местная достопримечательность, — проговорила Рут и вошла в зал в сопровождении дрожавшего от испуга Корнелла.

Хотя Тренди тоже было не по себе, он все-таки ненадолго задержался, чтобы получше разглядеть неподвижный автомат, застывший в полутьме между складками портьеры. Этих пустых глазниц и жестокой усмешки было достаточно, чтобы представить себе Командора. Может, и он был таким же механизмом или персонажем, существовавшим лишь в снах этой приморской провинции, измученной бесконечными бурями. Тренди сделал несколько шагов вперед, дальше по коридору и тут же заблудился между столиков и дверей, ведущих неизвестно куда: в другие коридоры, к другим странным предметам, связанным — он это чувствовал — с хозяином виллы. Так вот он какой, интерьер «Дезирады» — потайные кабинеты, бесконечные коридоры, зеркала, инкрустированные опаловыми кабошонами, канделябры с мерцающими свечами и, наконец, цвет: потускневшее золото, пурпур, сверкающий топаз, охра — все оттенки золота и огня, иногда с прозеленью и синевой, в которые окрашиваются редкие породы дерева при контакте с пламенем. Но ничего ужасного, коварного и наводящего на мысль о конце света нет, все здесь дышало настоящей, хотя и несколько странной роскошью, однако происхождение ее оставалось для Тренди загадкой.

Одно окно было открыто. Тренди выглянул наружу, вспомнив, что на «Светозарной» ему казалось, эти окна глядят на него, словно насторожившиеся в ночи птицы. Теперь он находился по другую сторону. Тренди вздохнул. Моря не было слышно, будто оно отступило очень далеко.

Несколько мгновений спустя Тренди отважно прошел мимо автомата, преследуемый его взглядом. Он вновь обрел спокойствие. Это было не так уж трудно: Крузенбург продолжала петь, и было очень просто подпасть под обаяние ее голоса.

Он вошел в концертный зал. Мест на всех приглашенных не хватило, и несколько гостей стояли, прислонившись к консолям и спинкам кресел, завороженно созерцая знаменитую диву. Тренди вначале разглядел только пепельные волосы, пышные и короткие, с редкими серебряными нитями. Для сорока лет Крузенбург выглядела удивительно молодой, под платьем из черного Щелка угадывалось стройное тело и высокая грудь. Она пела, как всегда, потрясающе, почти без усилий, с обманчивой улыбкой, являвшейся, на самом деле, ее излюбленной манерой удерживать свои жертвы, упивавшиеся малейшими оттенками и трелями ее голоса. Сохраняя ироничное выражение лица, певица безо всякого труда переходила от дикого неистовства страсти к самой утонченной грусти. Некоторые ноты были такими неожиданными и пронзительными, что вызвали у гостей дрожь. Сбоку от певицы, устроившись на обитом гранатовым бархатом стуле, играл на лютне Дракен. Он напоминал ручного зверька, и Тренди подумал, что, заслоняя певицу от оваций публики, разбивающихся о согнутую спину дирижера, об эту тощую фигуру в великоватом смокинге, он мирится с тем, что певица выбрала его козлом отпущения.

Тренди перевел дыхание — никто не заметил, как он вошел. Рут и Корнелл устроились в углу на подоконнике и теперь смотрели только на певицу. Она пела на фоне монументальной декорации, изображающей не то строительство, не то разрушение — невозможно было понять — большой лестницы Парижской оперы: одни ступени отсутствовали, другие были перевернуты, колонны лежали вперемешку с канделябрами.

В зале было очень душно. Мелодия закончилась, но Крузенбург продолжала что-то хрипло напевать вполголоса, от чего Тренди снова разволновался. Он постарался взять себя в руки, опять вышел на галерею и вдохнул свежий, почти холодный воздух. Повернувшись лицом к залу, Тренди заметил, что двери открыты и к створкам прислонился величественный негр, внимавший певице, прикрыв глаза, с выражением печали на лице. У него был бритый затылок и очень длинные руки, а на пальце кольцо с изображением аиста. Негр был одет в легкий костюм из тонкой шерсти, дополнявшийся серым шелковым шарфом. Когда мелодия закончилась и негр открыл глаза, Тренди узнал его: это был архитектор Альфас — человек, строивший дворцы и мавзолеи для последних богов нашего времени, для идолов музыки и кино, проживших жизнь столь же короткую, сколь ярким был их талант. С недавних пор народы пяти континентов начали воздвигать гигантские, достойные фараонов памятники на месте их рождения, а иногда и смерти. Тренди замер, пораженный: Альфас, великий Альфас, которого он видел только на фотографиях в журналах, был здесь, рядом с ним, Тренди слышал его вздохи, видел его грусть. Но уже раздались приветственные возгласы, гости, толкаясь, устремились к Крузенбург, и Тренди узнал других знаменитостей.

Вот художник Эффруа с изборожденным морщинами лицом и выпуклым животом — наверняка именно он рисовал сегодняшнюю декорацию; он подчеркнуто вежливо склонился к белой руке Констанции. Затем подошли парни из модной нынче группы «Соломоновы ключицы». Тренди их обожал — не столько за музыку, сколько за эксцентричные костюмы. Они посторонились перед монументальной Авророй Миллениум, ясновидящей, чьи предсказания будоражили всю Европу и, говорят, доходили даже до Кремля и Великой Китайской стены. И, наконец, к диве подплыл донельзя слащавый и беспрерывно расточающий комплименты кардинал Барберини.

Тренди не удивлялся, откуда здесь столько знаменитостей. Всех их собрало на «Дезираде» выступление великой Крузенбург. Но каким образом сюда замешался папский нунций Барберини, в котором все видели продолжателя дела святого Петра? Информированные источники заявляли, что с ранней юности он улаживал самые запутанные процессы между христианскими государствами и многочисленными антирелигиозными режимами. Этот слух подкреплялся его пристрастием одеваться по старинке в камилавку и фиолетовую сутану, ныне уже вышедшие из употребления. Его осторожность и политическая ловкость породили легенды, и хотя положение обязывало Барберини присутствовать на светских раутах, до сего дня он ни разу не был замечен на подобных мероприятиях в компании с местной буржуазией, международными знаменитостями или группой длинноволосых, затянутых в кожу и обвешанных крестами решительных и бескомпромиссных молодых людей. Тут же, склоняясь перед Констанцией фон Крузенбург, надували щеки Алекс, Питер Уолл, Ами д’Аржан. И только Анна Лувуа в облегающем платье и явно настоящих драгоценностях, единственная придавала немного элегантности этой бесцветной провинциальности, ярчайшим представителем которой являлся повисший на ее руке месье Леонар в кричащем, плохо скроенном костюме, подчеркивавшем все выпуклости его фигуры и землистый цвет лица.

Анна смело встретила взгляд певицы и, дерзко повернувшись к ней спиной, проследовала к буфету. Слуги в ливреях начали откупоривать бутылки. Тренди внезапно почувствовал себя очень неловко, и ему тут же захотелось уйти. Он избегал светских мероприятий, вероятно, потому, что они напоминали ему о матери. После всего увиденного он понимал ироничную улыбку Крузенбург. И потом, разве элементарное благоразумие не подсказывало ему вернуться к своим рыбам? В замешательстве он поискал глазами Рут. Они с Корнеллом сидели в том же углу. Рут была задумчива и, казалось, чего-то ждала. Была ли тому причиной музыка? Или воспоминания о Командоре? Тренди вновь охватило любопытство. Как же он мог забыть о Командоре! Он даже не попытался отыскать его в толпе. Где же он мог быть? Вероятно, на нем был обычный костюм, дабы не привлекать внимания гостей, а может, чтобы лучше за ними наблюдать, он спрятался за одной из портьер или колоннадой? Тренди обежал глазами зал. Все или почти все были одеты в черное, и этот цвет впервые показался ему живым, полным всевозможных оттенков — от матовости бархата до блестящего глянца атласа и шелка. Юные девы толпились вокруг певицы, краснея под ее холодным взглядом, безжалостно изучавшим их груди, стиснутые лифами по последней осенней моде. Уже не надеясь узнать Командора, Тренди собрался уходить, как вдруг увидел высокого мужчину, болтавшего с девушками и целовавшего руку оперной дивы. К Тренди он стоял спиной. Наступила тишина, затем мужчина увлек Крузенбург в маленькую дверцу, сделанную художником в глубине декорации. Тренди успел только рассмотреть его трость и седые волосы.

Затем завязалась обычная салонная болтовня, и все затолкались возле буфета, где предлагали дичь. Тренди вновь направился к двери, которую продолжал подпирать погруженный в свои мысли чернокожий архитектор. Тренди не решился ему мешать. Он растерялся как никогда, и ему смертельно захотелось оказаться подальше отсюда. Он почувствовал себя загнанным в ловушку и еще долго переживал бы по этому поводу, если бы внезапно на его плечо не опустилась чья-то рука.

— Пойдемте со мной, — произнес глухой голос. — Этот дом довольно любопытен, не правда ли? И в нем живут.

Это был мужчина, принесший приглашение Рут. Сириус сопроводил свои слова несколько вымученной улыбкой, он повлек Тренди в угол зала, где уселся в кресло возле высокого столика под большим зеркалом во флорентийском стиле — это уже напоминало на «Дезираде» какую-то манию. Тренди украдкой поискал в зеркале свое отражение, чтобы поправить волосы, слипшиеся от пота.

— Будьте осторожны, — предупредил Сириус.

Тренди, ничего не понимая, взглянул на него и вернулся к зеркалу, слегка помутневшему от времени. Сквозь сероватый налет он увидел лишь отражение декорации, опрокинутые колонны Парижской оперы и ее ложные перспективы, заканчивавшиеся дверью, за которой исчез золотой отблеск волос Крузенбург.

Сириус коротко хохотнул.

— Это зеркало судьбы, — сказал он. — Не смотритесь в него, вы не увидите себя. Вернее, увидите там свое будущее. Часто это бывает приятно.

Тренди попытался ускользнуть:

— Я не могу сегодня остаться надолго. У меня обязательства, которые…

— Вы боитесь? Как это глупо. Вы ничего не увидите в этом зеркале. Чтобы увидеть в нем будущее, нужно всей душой отдаться алхимии. А алхимия в этом низменном мире… Но пойдемте же. Я хочу представить вас кое-кому из наших гостей.

Сириус встал и вцепился Тренди в руку. Тренди не ожидал, что столь незначительный жест окажется таким властным. Побег теперь стал невозможен. Сириус был высоким и хрупким и, казалось, без возраста, и тем не менее он излучал опасность. Часто бывая на ночных улицах, Тренди отлично знал это ощущение инстинктивной, почти животной опасности; почти каждую неделю кого-нибудь резали бритвой, ножом, убивали из револьвера из-за красотки кабаре или нескольких граммов несущего забвение порошка. Неустрашимый, а может, просто неосмотрительный, Тренди всегда выходил из этих передряг невредимым, чаще всего спасаясь бегством, а два или три раза — ценой нескольких шрамов. И вот теперь, вместо того чтобы как можно быстрее убраться, он позволил этому хромому повести себя, словно собачку на поводке… Тренди снова поискал глазами Рут и Корнелла, но те затерялись среди гостей. Все толпились вокруг буфета — и местные дворянчики, и знаменитости. Сириус представил Тренди каждому гостю. Тренди вежливо, но молча приветствовал всех — сдавленных корсетами юных девушек, затянутых в кожу парней, удрученного больше обычного Дракена, актера, переодетого махараджей, двух эрцгерцогинь, о которых уже слышал от матери, ближневосточного миллиардера и даже короля острова Борнео, только что изгнанного оттуда после государственного переворота и постоянно жаловавшегося на трудные времена. Аврора Миллениум вместе с Барберини, охотно подхватывавшим каждое ее пророчество, вела с экс-королем душеспасительную беседу.

— Жарко, — сказал Сириус и предложил Тренди большой бокал с каким-то напитком. — Не хотите чего-нибудь съесть?

— Я не люблю дичь.

— Вы не правы. Сегодня вечером, в соответствии с музыкой и платьями дам, подают только черное мясо: косулю, оленя, кабана. Дичь изысканна. Впрочем, как хотите.

Сириус снова уселся в кресло рядом с большим камином, в котором потрескивали дрова. Пламя горело ровно, с зелеными отблесками, как и в десятках канделябров, освещавших зал. Сириус сделал Тренди знак сесть напротив.

— Как здесь хорошо… Садитесь. Не будем больше ни о чем говорить, просто насладимся теплом огня.

Он откинул голову на бархатную спинку и закрыл глаза. Тренди же не переставал думать о том, как бы улизнуть, напрасно высматривая среди гостей Рут и Корнелла. Наконец он смирился и сел в предложенное кресло. Перерыв затянулся. Совсем рядом с камином высилась громадная статуя из обсидиана — гигант с дубиной, возможно, какое-то божество из Месопотамии или Азии; Тренди удивился, как это он до сих пор не замечал статую. Фигура была покрыта капельками воды, словно атлет напрягся. Разумеется, это был всего лишь эффект конденсации в душной комнате, но Тренди не мог отделаться от мысли, что статуя дышит. Сидевший напротив Сириус не дремал. Полузакрыв глаза, он, казалось, уставился в некую невидимую точку, в которой был заключен одному ему известный тайный мир. Огонь загудел, и это встревожило Тренди. Был один странный факт: этот огонь отличался по своей природе от других огней, огня Рут, например; никто его не раздувал, а он вдруг разгорелся с новой силой.

Вокруг Тренди стоял гул голоса. Одна группа говорила на повышенных тонах. Тренди прислушался. К своему огромному изумлению он узнал Анну Лувуа. Это был один из тех светских обменов мнениями, который услышишь в любом салоне, но Анна, похоже, злилась.

— …Вы ошибаетесь, — убеждала она Корнелла. — Вы, конечно, известный профессор, но, как и мы все, способны бояться. Вспомните последний дождь из падающих звезд шесть месяцев назад. С того дня никто в мире, говорю вам, никто больше не видел ни одну из этих звезд. Словно небо стало мертвым.

— Как вы можете повторять эти глупости? — упрекал ее Корнелл. — Оставьте их тем, чьей профессией является фабрикация новостей. Вряд ли они проводят свои ночи, считая звезды. А вы тем более, Анна.

— Шесть месяцев назад звезды пролились дождем. Последним дождем, возвещающим конец света.

— Да кто вам сказал эту чушь? Какой-то астролог? Год назад ни о чем таком и не думали. Все эти глупости раскопали в старых средневековых рукописях, среди сотен других бредней. И вдруг разом, неизвестно почему, их вдруг вытаскивают на свет. Вероятно, чтобы скрыть что-то другое. Другие бедствия, настоящие. Поверьте мне, Анна, перед тысячным годом тоже говорили…

Но Анна его не слушала. Беспрестанно поправляя волосы, она твердила свое. Повторяла обычные предположения светских журналов и бульварных газет, но говорила об этом с такой экзальтацией, что можно было подумать, будто она предсказательница. Она все больше распалялась, ее лицо сияло дикой красотой, напоминая женщин времен заката Римской империи, изображавшихся на фресках в пурпуре и злате. Корнелл попытался ее успокоить:

— Да, знаю. Больше чем пророчество. Начало конца, великое ниспровержение вещей, всадники Апокалипсиса, несущие голод и чуму, небо, которое свернется, словно скатанная рукопись… За две тысячи лет нам прожужжали об этом все уши!

На сей раз Анна не ответила. К ней приблизился Барберини и нежно провел рукой по волосам. Она немного растерялась и улыбнулась.

— Остановитесь, — обратился к ним кардинал. — Если вы все-таки обнародуете эти пророчества святого Малахия по поводу пап, мне придется устроить вам конец света без подготовки. А вы понимаете, дорогое дитя, что операция подобного размаха без подготовки невозможна…

Анна расхохоталась и пожала протянутую Барберини руку. Рут затерялась в толпе. Корнелл отыскал ее взглядом и собрался присоединиться к ней, но передумал, развернулся и бросил Анне последнее замечание:

— А дьявол? Как вы поступите с дьяволом?

— Дьявол подобен Богу, — ответила она, не колеблясь. — А боги недоступны.

Она сильно стиснула руку кардинала. Корнелл, должно быть, почувствовал себя смешным и не нашелся, что ответить.

И в этот момент они услышали приятный голос, воскликнувший:

— Нет, мадам, вы ошибаетесь или невнимательно читали Священное Писание! Дьявол всегда был ошибкой.

— И какой же? — спросила Анна.

При одном звуке этого голоса она перестала улыбаться.

— В лучшем случае, дьявол нуждается в людях. А в худшем…

— В худшем… — повторила Анна.

Это был уже не вопрос, она побледнела, совершенно потеряв уверенность.

— Он нуждается в женщинах, — продолжал голос. — Или в одной женщине, единственной, но лучшей.

Наступила мертвая тишина. Гости разошлись. Анна Лувуа направилась к буфету, где залпом осушила бокал вина, не желая даже взглядом удостоить того, кто столь блистательно ей противостоял. Шарф Тренди соскользнул с пиджака на пол. Он наклонился и, когда поднял его, оказался лицом к лицу с Командором.

Держался Командор очень прямо — таких называют «статный мужчина». Тренди не счел его красивым. А впрочем, был ли он на самом деле красив? Немолодой, вероятно, лет пятидесяти, с седыми, волнистыми, еще пышными волосами до плеч. Под руку с ним стояла Крузенбург. С этого момента Тренди уже больше никого не замечал, кроме певицы, ее бледной кожи, пепельных волос и серых глаз, чей взгляд, казалось, проникал прямо в душу. Он пробормотал какое-то приветствие. Рут, должно быть, почувствовала возникшее затруднение, поскольку покинула свой угол и поспешила Тренди на помощь. Вероятно, она наконец-то решилась встретиться с Командором лицом к лицу. Он приветствовал ее галантно, почти сердечно, что удивило Тренди. Подошел и Корнелл. Мужчины холодно обменялись рукопожатием, словно с первого же взгляда возненавидели друг друга. В самом деле, на этом празднике все были старинными знакомыми, и это не могло не раздражать чужака. А Тренди чувствовал себя чужим. Он уже начал подумывать, что, по слабости или по недосмотру, попал на собрание одной из сект, расплодившихся в это тревожное время, как Командор обратился к нему:

— Вы гостите у мадам Ван Браак.

Это был не вопрос, а утверждение очевидного. Держался Командор высокомерно. Он сразу же повернулся к Рут, дав понять, что не нуждается в ответе Тренди.

— Сколько времени прошло… Но вы все так же красивы. Мне говорили, что ваша дочь…

— Юдит здесь нет.

— Вы неправильно меня поняли. Я лишь передаю вам общее мнение: ваша дочь так же красива, как вы. Она, должно быть, теперь совсем взрослая… Уверен, она очень красива.

— Не стоит говорить это матери.

— Разумеется…

Командор сжал трость, которую держал в левой руке, помолчал немного и сухо добавил:

— Говорят также, что Юдит почти ничего не помнит.

— А что вы хотите, чтобы она помнила?

— Другую часть своей семьи.

— И что вы предлагаете?

— Посмотрим, когда Юдит вернется.

— Вряд ли она вернется скоро.

Командор предпочел уйти от этой неприятной темы и обратился к Крузенбург, все это время пристально разглядывавшей Тренди и Корнелла.

— Констанция, вот те дорогие, очень дорогие мне друзья, о которых я вам рассказывал…

Он представил их, словно они расстались только вчера. Рука Крузенбург была ледяной. Когда — очень неумело — Тренди прикоснулся к ней губами, он почувствовал, как у него зазвенело в ушах. Он решил, что это, вероятно, от прикосновения к великой диве. Когда он поднял голову, Командор посмотрел на него с иронией.

— Садитесь, — сказал он, подтолкнув его к одному из кресел первого ряда. — Констанция сейчас нам еще кое-что споет.

Он назвал одну старинную оперу, повествующую об отчаянии волшебницы.

— Рут, садитесь справа от меня. Вы слева, молодой человек. Сюда, господин профессор. Ну же, Рут, чего вы ждете?.. Заключим перемирие… Это же праздник! В самом деле, иногда я думаю, что мы никогда не расставались…

Рут побледнела, но подчинилась. Крузенбург заняла свое место перед декорацией, а из угла зала, отставив бокал с шампанским, тут же примчался Дракен и уселся за клавесин, который слуги прикатили во время перерыва. Все быстро расселись по местам: Анна Лувуа, все еще возбужденная и, как никогда, привлекательная; Сириус с поджатыми губами, как обычно внимательно наблюдавший за присутствующими; Барберини, поглаживающий распятие; Ами д’Аржан, Питер Уолл, Аврора Миллениум, пошатывавшаяся от выпитого вина. Только Альфас продолжал стоять, прислонившись к створкам двери, погруженный в мрачные мысли. Если только он не охранят выход из концертного зала. Но у Тренди уже не осталось времени это выяснить. Дракен заиграл вступление, затем Крузенбург запела. На этот раз Тренди решил не позволить себя околдовать — его не покидала мысль о секте. Однако верх все-таки одержал здравый смысл: слишком пестрая здесь собралась компания, слишком многое разделяло приглашенных Командором по-дружески и из милости — эту местную знать, вырванную из рутины провинциальной осени. Юные горячие музыканты, Альфас, Барберини, Дракен, хромой Сириус — у всех в манерах сквозило равнодушие, указывавшее на то, что эти люди пришли из другого мира, они здесь только с визитом и уйдут, едва закончится пение, исчезнут, вернутся к своей привычной жизни; но какой он на самом деле, тот мир, откуда они пришли? И откуда тогда пришел Командор?

Тренди никак не мог забыть его появления, его лицо патриция, императора, напоминавшее старинные портреты. Он чувствовал исходящий от Командора аромат теплого ночного сада, слышал его дыхание, видел, как его глаза следят за гостями, особенно женщинами, как его взгляд скользит с одних дрожащих губ на другие, с одной вздымающейся груди на другую, потом на губы и грудь Крузенбург. Командор рассматривал женщин, задерживаясь на мочках ушей, подмышках, локтях, на всех местах, где возникают самые острые ощущения, словно уже представлял себе, как будет пробовать их на вкус; и Тренди вспомнил, что точно так же он только что рассматривал Рут.

Тренди не хотелось, чтобы Командор заметил, что за ним наблюдают, поэтому он старался не смотреть ему в глаза, один из которых был светлее другого, серый и острый, как и у Крузенбург. Время от времени он украдкой бросал на хозяина «Дезирады» взгляд, подмечая какую-нибудь деталь, еще больше приводившую его в замешательство: избороздившие лицо глубокие морщины; черные жемчужины запонок на манжетах; шрам, пересекавший правую щеку, грубость которого плохо вязалась с утонченным лицом. Может, все дело было в его отстраненности или мощи мускулов, заметных даже под смокингом, но этот человек не был ни на кого похож, нельзя было даже точно сказать, молод он или стар. Да и как это определить, поглядывая на него украдкой? В этом человеке было нечто противоречивое, переменчивое, во всяком случае, неопределенное, необычное, напоминавшее земноводное животное. Возможно, чтобы избавиться от обаяния хозяина «Дезирады», Тренди сравнил Командора с султаном в гареме. Такой же соблазнитель, извращенный, богатый и пресыщенный, не знающий, кого бы пригласить, чтобы развлечься. Приободренный этой мыслью, Тренди решил, что покинет «Дезираду» сразу же после концерта — неважно, под каким предлогом. Удобный момент не заставил себя ждать. Крузенбург завершила последние рулады — почти невероятной пронзительности, и наступила тишина. Вновь раздались крики «браво». Крузенбург внимала им с надменной холодностью. Она, похоже, даже не устала. Вокруг нее снова началась толкотня. Тренди подумал, что лучшего момента, чтобы удрать, не представится. Сейчас или никогда: Альфас покинул свой пост, двери были раскрыты, а за ними виднелась галерея с витражами. Перед декорацией собрался ансамбль «Соломоновы ключицы» и принялся наигрывать вариации модного в этом сезоне танго. Слуги освободили от кресел центр зала. Образовывались пары. Тренди пробивался между танцующими. Он почти добрался до двери, как вдруг наткнулся на Сириуса.

— Нет, — властно произнес тот. — Командор ожидает вас на игру.

Тренди решительно двинулся дальше. Сириус встал перед дверью и закрыл створки.

— Вы были выбраны, — заявил он. — Вы понравились Командору. Это привилегия. Как и мадам Лувуа, профессор Корнелл и… — Он выдержал паузу и торжественно произнес: — Как и мадам Ван Браак. Она очень красива, не так ли?

И указал пальцем на маленькую черную дверцу в глубине декорации, перед которой Командор ожидал выбранных для игры гостей.