Желания

Глава 3

До вечера Тренди больше никто не беспокоил. И он наконец понял, почему вилла называется «Светозарная». Этот дом словно даровал Тренди свою силу и власть над существами и предметами. Магия начала воздействовать на него с первого же дня. Сначала Тренди ничего не заметил. Несмотря на противную девицу и свой мгновенно вспыхнувший гнев, он почему-то так и не уехал и принялся устраиваться: распаковал чемоданы, расставил коробки с записями, скелеты рыб. Он даже собрал кости разбитой каллионимы, реконструировал ее позвоночник и, в конце концов, с удовлетворением решил, что сделал все правильно. Он не знал, сколько прошло времени. Возможно, все дело было в опьянившем его солнце, подобно приливу захлестнувшем комнату во второй половине дня потоками яркого света. Тренди позабыл о девчонке, как он ее называл, и теперь думал только о работе. Он вспомнил последние несколько лет: тысячи часов исследований под микроскопом; тонны книг, поглощенных в тиши библиотек; мириады наблюдений, проведенных на далеких Кенгелене и Туамоту. Затем Тренди перенесся в детство, в те годы, когда он жил одной лишь страстью, когда выдерживал грандиозные скандалы из-за того, что останавливался у каждой лужицы с морской водой и рассматривал там мельчайшие водовороты. От простого любопытства он постепенно перешел к изучению морской геологии, а затем к этим ужасным костным деформациям рыб — фактически он был единственным, кто их изучал. Минутный каприз природы, доставшийся худшим ее представителям, или прелюдия к глобальной мутации вида? Тренди склонялся к последнему варианту, но что самое важное, того же мнения придерживался Дрогон. Вот почему он так настаивал, чтобы Тренди закончил работу. Профессор был как всегда прав, и что бы Тренди без него делал? Дрогон был для него и совестью, и учителем, и отцом, ведь своего отца Тренди не знал.

Сначала Тренди был восторженным почитателем профессора, потом ему удалось стать его ассистентом. На протяжении двух лет он писал речи для его выступлений на конференциях, статьи, руководил его лабораторией, когда профессора отвлекала международная деятельность, со временем становившаяся все более активной. Взамен Дрогон предложил ему изучать скелеты и свою помощь. Он посылал Тренди в самые известные научные центры, обеспечивал ему доступ к самым засекреченным трудам и снабжал его образцами редких рыб. Финансированием работ занимался один миллиардер — страстный океанограф-любитель, приятель Дрогона.

Конечно, время от времени имя Дрогона склоняли на разные лады. Говорили, что его тщеславие не знает границ и не ему принадлежат украшающие стены его кабинета дипломы. И как его оппоненты не понимали, что науку и свой непревзойденный талант исследователя профессор постоянно приносил в жертву общественной деятельности, вызывавшей столь легкомысленное осуждение! Тренди не обращал на критику внимания. Дрогон шел вперед; он был, есть и будет всегда. Однажды он бросил Тренди потрясшую того фразу: «Вы будете моим преемником». Тренди не мог себе представить, что когда-нибудь Дрогон уйдет на пенсию или умрет. Дрогон будет с ним всегда, чтобы его направлять. Когда профессор дал ему шесть месяцев для завершения исследований и посоветовал уехать из Парижа, Тренди даже не подумал протестовать. Это был приказ, к тому же все было предусмотрено. Да и кто бы решился противоречить этому умнейшему и крайне жесткому человеку? Достаточно было взглянуть в его безжалостные глаза, сверлившие вас сквозь стекла очков. Этот профессор с абсолютно лысым черепом в свои пятьдесят был в отличной форме. По слухам, Дрогон когда-то был спортсменом; он действительно был стройным и подтянутым. Никто не мог противостоять Дрогону. Даже находясь за многие километры от него, Тренди чувствовал его влияние. Поэтому он усмирил своей гнев, постарался забыть о полученной им пощечине, так же, как о той, которую дал сам, и настроился на шесть месяцев напряженной работы, не обращая внимания на хлопающую дверями и ломающую скелеты рыб молодую девицу, даже не размышляя о том, собственный это его выбор или выполнение обещания, данного профессору.

Тренди начал осматривать свое жилище — свой этаж, как сказала девчонка, — и постепенно ощутил его странное очарование. Он словно парил в воздухе. Тренди уже испытал подобное ощущение, когда обнаружил «Светозарную» за деревьями соседней виллы. Тогда его ввели в заблуждение полуденные лучи солнца, отражавшиеся, как ему показалось, от застекленной веранды, устроенной на крыше здания и открытой всем ветрам. В действительности, все дело было в огромных, близко расположенных друг к другу окнах, защищенных от непогоды двойными рамами и тяжелыми ставнями. Изнутри иллюзия парения в воздухе сохранялась. Тренди и не заметил, как пролетел день. Пока он расставлял свои папки и распаковывал скелеты, в его голове родилась мысль: этот дом был построен мечтателями и для мечтателей. Тренди не сможет здесь жить, потому что он не мечтатель. Во всяком случае, он не имеет на это права. У него всего шесть месяцев, сказал Дрогон. И Тренди вновь принялся за свои записи.

Стемнело. Тренди включил свет и вдруг почувствовал, что устал от переезда. К тому же ему захотелось есть. Он переоделся, привел в порядок длинные черные волосы, набросил на шею шарф и, собравшись с мужеством, спустился на первый этаж. Мысль увидеть мадам Ван Браак была ему приятна; но он охотно отдал бы любой из своих скелетов, лишь бы никогда не встречаться с ее дочерью.

Его хозяйка была в гостиной. Он увидел ее со спины склонившуюся перед камином, чтобы разжечь огонь. Внезапно Тренди осознал, что совершенно не замечает окружающих его вещей, готовых раскрыть ему все свои тайны. Он видел одну лишь Рут, ее стройную фигуру. Уложенные в пучок волосы приняли в полутьме медный оттенок. Тишину нарушало только потрескивание поленьев. Тренди боялся испугать женщину, но не знал, как дать о себе знать. Затруднительное положение разрешилось само собой. Она, должно быть, слышала, как он вошел, потому что повернулась и обратилась к нему тем же насмешливым тоном, что и во время их первой встречи:

— Вы видели мою дочь. Не удивляйтесь. Она очень странная.

Можно было подумать, она знает об их разговоре и о том, как оригинально закончила его Юдит. Тренди начал понимать, почему Дрогон послал его сюда: на «Светозарной» время словно не существовало. Или, по крайней мере, часы здесь текли так медленно, что он мог спокойно все обдумать.

— Юдит капризна, — продолжала Рут, — особенно с мужчинами. Я хорошо ее знаю. Теперь вы не скоро ее увидите. Вы получите свое спокойствие, как было договорено с доктором.

Рут называла Дрогона доктором — видимо, давно его знала.

— Разумеется, — только и смог он сказать.

Она догадалась о его стеснении, поскольку добавила:

— У моей дочери была нелегкая жизнь.

Рут сказала «у моей дочери», но создавалось впечатление, что она говорит о самой себе.

— Она родилась в море, — продолжала Рут. — Это большая редкость в наши дни. Девочки, рожденные в море, как правило, очень импульсивны.

Ее глаза искрились — судя по всему, сама Рут не верила в это суеверие. Она предложила Тренди сесть и выпить бокал портвейна. Портвейн был старый, выдержанный, кожаная обивка кресла под рукой — старинной и мягкой. Тренди утопал в блаженстве. Он забыл, зачем приехал, забыл даже о пощечине, которую ему отвесила девчонка. Рут сидела напротив и пила так же, как и он, маленькими глотками, не произнося ни слова. Он едва решался на нее смотреть. Вдова, как сказал Дрогон; а теперь Тренди вспомнил, что он еще добавил: «Женщина из другого времени». В тот момент это определение показалось ему странным. Теперь он осознал всю его важность: хотя мадам Ван Браак была еще красива и молода, она отличалась от остальных женщин. Это трудно было объяснить, но казалось, какая-то ее часть живет в прошлом, думая о другом времени.

Поскольку Тренди не решался заговорить, он принялся осматривать комнату. Его взгляд привлекла библиотека. Рут воспользовалась этим, чтобы возобновить разговор.

— Мне нравится переплетать книги, — сказала она. — У меня есть несколько клиентов, некоторые приезжают издалека, чаще всего летом, во время отпусков. Разумеется, они нам не мешают. Юдит хочет возобновить в Париже уроки живописи. Только бы она не передумала…

Мгновение она колебалась.

— К счастью, у нас есть наследство. — Рут обвела рукой комнату. — И вы, наш пансионер! — добавила она со смехом.

Тренди тоже улыбнулся. Его хозяйка была такой старомодной и милой, что он совершенно расслабился. Он и вправду чувствовал себя хорошо в обществе этой женщины. И ее дом был словно живой, он жил своей жизнью. Ветер, игравший занавесками, вдруг пригнул пламя в камине.

— Ветер, — сказала Рут. — Такое часто бывает в это время. Я сейчас…

Она не закончила фразу и направилась к выходу, чтобы закрыть ставни. Ее движения были скупы и отличались ритуальной строгостью. Когда она проходила под лампой, на ее лицо упал свет, и Тренди отметил, что теперь оно стало абсолютно непроницаемым.

— Могу я вам помочь? — спросил Тренди и собрался пойти за ней.

— Нет. Сегодня вечером вы слишком устали.

Он не послушался. Рут останавливающим жестом взяла его за запястье. Ее кожа была упругой и очень нежной.

— Но обещайте, что завтра…

— Да, завтра непременно. И все другие вечера — тем хуже для вас!

Рут вновь рассмеялась, уже снаружи с силой отдирая от стен дома тяжелые створки белых жалюзи.

Потом она отправилась хлопотать на кухню. Тренди вновь предложил свою помощь, ему вторично вежливо отказали. Оставшись в одиночестве, он начал прохаживаться из гостиной в вестибюль и дальше в столовую. Так же как и наверху, здесь были очень большие окна. Теперь, когда Рут закрыла ставни и изнутри завесила стекла двойными шторами из чинца, Тренди изменил мнение о доме: он походил на корабль, хотя комнаты были просторными, а убранство виллы никоим образом не напоминало убранство какой-нибудь яхты. Здесь были обычные для дома шкафы, кофры, кресла, посуда, картины. Ощущение Тренди было смутным, просто ему вдруг показалось, что он очутился на корабле, потрепанном многочисленными бурями и рифами, плывущем от архипелага к архипелагу, чтобы когда-нибудь достигнуть земли, но все не находящем пристанища. Даже встав на якорь в уютной гавани, он все равно будет стремиться в море. Картина, висевшая над камином в гостиной, привлекла внимание Тренди. Он удивился, как мог не заметить ее раньше. На картине был изображен корабль, атакуемый гигантским спрутом. Щупальца чудовища обвились вокруг мачт, корабль накренился и вот-вот мог опрокинуться. Это было великолепное полотно в примитивном жанре и, вероятно, старинное. На позолоченной раме было написано современными буквами, не вязавшимися с самой картиной: «Счастлив прибывший в порт». Буквы были выведены тщательно. Глядя на эту надпись, становилось понятным, что прославлявший счастье прибытия в порт неоднократно сам испытывал это чувство.

Обнаружить автора надписи не составило труда. На соседней стене, рядом с библиотекой висел портрет капитана. Его сходство с Рут было пугающим. Но это была именно Рут в образе печального мужчины, Рут без улыбки, Рут, состарившаяся от бессонных ночей. Ее отец или дядя, во всяком случае, близкий родственник. Позади него художник изобразил план Амстердама, и Тренди, пораженный мучительным выражением лица капитана, не мог удержаться от сравнения концентрических каналов города с семью кругами ада.

Ветер усилился. Тренди теперь различал шум волн, разбивающихся об утесы. Хотя, возможно, это была только иллюзия. Он все еще ничего не знал о «Светозарной», он прислушивался к ее шумам, к ее тайным запахам, то вздрагивая от потрескивания дров и отблесков огня на мебели, то принюхиваясь к свежему запаху воска. Он рассматривал голубой и белый фарфор в посудном шкафу, телескоп, старинную астролябию. Все здесь дышало стариной и роскошью. Внезапно Тренди пришла в голову мысль: этот дом не имел корней, вот почему он подумал о корабле. Или же его корни были не отсюда, а из Голландии, на что указывали изразцы из Дельфта, украшавшие вход, и фламандские кресла, стоявшие между окнами.

— Я иду! — крикнула Рут из глубины кухни. — Уже иду, потерпите!

Но Тренди никуда не торопился, испытывая неведомое ему наслаждение — от возможности не спешить и просто прохаживаться из комнаты в комнату. Лампы высвечивали самые неожиданные предметы. Тренди удивился, что не заметил раньше каменную статую, стоявшую у подножия лестницы — двух огромных тритонов, чьи вывернутые мощные чешуйчатые хвосты, должно быть, поддерживали на каком-нибудь фронтоне Амстердама трон Нептуна. Еще он увидел абордажную саблю, отпиленный кусок мачты, документы адмиралтейства, разложенные в идеальном порядке. Ему показалось, что каждый предмет с незапамятных времен занимал определенное ему место. Порядок никогда не нарушался, на вещах ни пылинки. Пышные зеленые растения несколько смягчали этот морской антураж; все здесь было строго, соразмерно и красиво, и Тренди чувствовал себя на «Светозарной» уютно и спокойно.

А еще здесь были картины, рассказывавшие о прошлом. Пастели в серых тонах и гравюры давали полное представление о изменчивом нраве моря: бури, штили, приливы и отливы, смутные угрозы неизведанных морей. Картины рождали мечты о дальних путешествиях и бывших колониях, где люди говорили на разных языках, в основном на английском или голландском. «Клипер под парусами в Красном море», «Утес в бурю», «Праздник фонариков в Нагасаки», «Дворец правительства в Батавии»… Здесь были легкие фрегаты, отважно бросающиеся на огромные волны, и более старые корабли, с корпусами такими выпуклыми, что напоминали жабры или раздувшиеся от икры рыбьи бока; корабль, выброшенный на утес, корабль, севший на мель в Мозамбике, корабль, идущий ко дну на Шпицбергене среди айсбергов и китов.

Внезапно Тренди почувствовал, что за ним наблюдают. Он повернулся. К его великому облегчению, это была не Юдит, а ее мать.

— Вся наша слава в прошлом, — сказала она.

Теперь Рут говорила совершенно другим тоном, чем раньше. Он понял, что речь идет о ее семье. Она укуталась в шаль, хотя было не холодно. Затем указала на портрет печального мужчины:

— Это он построил этот дом. Мой отец. Когда-нибудь я расскажу вам… В то время он был еще молод. Моложе, чем на портрете. Я еще не родилась. Все мы произошли от него. — Рут говорила все увереннее. — Он страстно любил море. Как и вы, но по-другому. Он много плавал. Люди звали его Капитаном. Однако некогда он носил более громкий титул, был губернатором, далеко отсюда, в колониях. Рассказывал он мало, только о некоторых путешествиях. «Мир, — как-то сказал он мне, — можно понять только через море. Через одиночество, страх, необъятность. Там наше начало и наш конец, море нас породило, море нас погубит. На борту корабля это знает любой, самый тупой матрос». Когда он хотел, то говорил очень хорошо.

Она вздохнула, словно хотела этим вздохом сказать нечто более важное:

— Он был старым безумцем, но он был прав. Я тоже плавала и поняла, что он говорил правду. В остальном это был сложный человек. У него были свои оправдания. Уже потом…

Рут недоговорила и поплотнее закуталась в шаль. Стало вдруг заметно, как она устала.

— Что же, пойдемте за стол, — проговорила она.

— А Юдит? — пробормотал Тренди.

— Позволим ей жить своей жизнью. Она это умеет, поверьте.

Последняя фраза отметала любые разговоры на эту тему, и на протяжении всего вечера Тренди больше не вспоминал о Юдит. Рут с блеском удавалось поддерживать светскую беседу и быть веселой, как во время первых их разговоров. С ее губ больше не слетело ни одного признания. То, что она старалась сохранить некую тайну, лишь усиливало ее очарование, если она в этом нуждалась. Тренди все больше и больше сомневался, что она вдова. К тому же, когда они стояли перед портретом печального мужчины, Рут вскользь упомянула фамилию своего отца — она была такой же, как у нее. Но спрашивать об этом было бы бестактно. Вот почему на протяжении нескольких недель, по причине своего безупречного воспитания, Тренди так и не смог ничего больше разузнать о загадочной личности капитана Ван Браака.