Желания

Эпилог

Завершая рассказ об этой странной и, на самом деле, очень короткой эпохе, поскольку она была связана с недолговечной модой, охватившим мир на несколько месяцев желанием поиграть в конец света, одинокий и хранимый обратным ходом времени историк продолжает спрашивать себя, как тонкие нити могут до такой степени связывать судьбы отдельных людей и огромные толпы. В последний раз прочитывая документы, позволяющие восстановить жизнь Матье Флоримона и его подруги Юдит Ван Браак, внимательно просматривая фильмы Командора, вновь перелистывая газеты и журналы того времени, историю капитана, записки Корнелла об обитателях «Светозарной» и «Дезирады», неудовлетворенный и обеспокоенный хроникер хотя и не может больше ничего переделать из написанного, тем не менее испытывает некое сомнение.

С началом года все снова встало на свои места. Пришла весна, а за ней лето, а потом другие зимы, другие спокойные весны, и ветреные осени, и жаркие лета. Конец мира не наступил, а золотой век тем более. В свои права вступила пошлость. Изгнанный из библиотеки за незаконное присвоение книг, Нюманс вернулся вместе с Беренисой на родные острова. Малколм и Рут переехали жить на Барбадос. То время, когда они не плавали на яхте, профессор был занят тем, что собирал сведения о прошлом враждебных домов и записывал то, что рассказывали последние главные действующие лица этой истории. Решив, что дело наконец закончено, он поместил эти огромные архивы в банковский сейф, где, как он предполагал, они будут под надежной защитой, потребовав, чтобы сейф не вскрывали максимально возможный срок. Архивы профессора были самым тщательным образом проанализированы и послужили основой этого произведения. Корнелл так и не совершил путешествие на Рокаибо, но при каждой встрече с Тренди и Юдит он дотошно расспрашивал их и вел записи с потрясающей точностью. Избавившись, наконец, от «Светозарной» и своей собственной истории, Рут тоже стала многословной и часто обращалась к воспоминаниям, но они слишком интимны, чтобы воспроизводить их в этом рассказе.

А мир продолжал идти своей дорогой со своими обычными потрясениями. Как и предполагалось, кардинал Барберини стал папой. Долгое время он боролся с приверженцами оккультизма и черной магии. Когда общество вновь обратилось к религии, он возвратил Ватикану его пышность и роскошь и выступил меценатом всех точных наук.

Особенно он поощрял исследования, связанные с болезнью. Еще несколько лет болезнь продолжала занимать умы, много людей умерло, но лекарство, в конце концов, было найдено. Болезнь понемногу сошла на нет, так же, как и возникла. После многочисленных официальных дискуссий, прославляющих свободу слова, теперь снова можно было без страха произносить запрещенные слова и молчать, когда хотелось; и, наконец, в ознаменование столь счастливого избавления были вручены медали тем, кто, будучи заражен, получил шанс выздороветь.

Дракену тоже воздали по заслугам. По мнению музыковедов, лихорадка, одиночество и молчание, в котором он вынужденно пребывал, только развили его композиторские способности. И действительно, именно в те месяцы, когда все считали его умершим, он написал свои лучшие произведения: ораторию, прелюдии, две сонаты и, наконец, «Великую симфонию света и тьмы», вместе с «Сансинеей» сохранившуюся в памяти потомков.

Судьба — или дьявол, столь часто делающий все по-своему, — жестоко обошлась с Крузенбург. Вскоре она вышла из моды, исчезла из виду, ее забыли. От царства тьмы все постепенно перешли к царству света. Кроме сверкания, сияния и белизны не было разве что салюта. Так приветствовали новое время, из которого, вопреки всем своим усилиям, Констанция фон Крузенбург вскоре канула в такую безвестность, что до сего дня никто не знает, как и когда закончилась ее жизнь.

Крушение Командора оказалось еще более стремительным. Совершенно поразительно, как мог человек, всего лишь финансировавший фильмы, оказывать подобное влияние на своих современников. По слухам, он вернулся на свою виллу на Лаго-Маджоре и скоропостижно скончался там при странных обстоятельствах. Как могло это случиться с человеком, которого все считали наделенным темной силой и который так остро предчувствовал перемены? Поговаривали, что он умер от болезни, вырвавшей из общества самых блистательных его представителей, таких, как Альфас и Эффруа, так же скончавшихся с интервалом в несколько месяцев. Ирония судьбы: когда Командор был жив, люди не могли подобрать слов, прославлявших его достоинство, силу и неуязвимость, а после его смерти не переставали обсуждать, как были жалки последние минуты этого черного гения скандалов. И не нашлось никого, кроме моряков, нанятых для погребальной службы, чтобы проводить в море урну с его прахом.

Зато много говорили о распродаже его коллекций, среди которых привлекала внимание серия из семи неподписанных картин, по виду совсем недавних. К моменту приобретения их одним голландским музеем наконец установили, что автором картин являлась Юдит Ван Браак, более известная своими морскими фресками. До сих пор еще находятся знатоки, приезжающие в Амстердам исключительно ради изучения ее творчества, ведь на заднем плане ее полотен изображены великие люди того времени — Эффруа, Альфас, Дракен — все самые блистательные представители той Высокой или Низкой, кому как нравится, эпохи, а рядом с ними — неизвестные лица: улыбающаяся темноволосая певица, жгучий метис, измученная зрелая женщина перед автомобилем, другая женщина, белокурая и нежная, склонившаяся над огнем в камине, и, наконец, темноволосый молодой человек, чей профиль можно увидеть на каждой картине — всегда в самой глубине сцены, в приоткрытой маленькой дверце. И до сих пор не поддается научному анализу странный свет на картинах Юдит Ван Браак; а сама художница из-за необъяснимой скромности отказывается поделиться своим секретом.

После смерти Командора никто так и не купил «Дезираду». Заваленная мебелью вилла все еще хранит очарование и находится в прекрасном состоянии. Но за ней закрепилась дурная репутация, что связано с пребыванием на ней Командора, и потому «Дезираду» предоставили ее одиночеству. Дом стоит прочно, и, похоже, пройдет не один десяток лет, прежде чем он разрушится и окончит свои дни, как его близнец, «Дезирада» с острова Рокаибо.

«Светозарная» снова открыта и принадлежит, согласно желанию Рут, Тренди и Юдит. После возвращения беглянки Тренди возобновил свои исследования в области деформации позвоночников рыб. Именно его блестящие выводы, как теперь известно каждому, привели к новым открытиям и помогли понять последующим поколениям многие тайны моря. Объявление о смерти Дрогона ничуть не потрясло Тренди. Он вычеркнул его из памяти и больше не держал на него зла. Все демоны вернулись под землю, а рыбы — в морскую глубину. Осталась только, — возможно, чтобы питать мечты и безумия людей, — Большая Спящая Рыба. Итак, Тренди ждал весны и заключения о своих исследованиях. Юдит теперь жила с ним, на последнем этаже «Светозарной». С наступлением тепла она приходила на берег к «Королю рыб». Время от времени они совершали на нем путешествия вдоль берега. Осенью Тренди оставлял свои записи и скелеты и смотрел, как Юдит, распахнув халатик, подставляет тепло весенним лучам, лежа на оставленном приливом песке или в саду Рут, усыпанном молодыми ирисами. Иногда в нем разливалась черная желчь ревности, и он начинал искать на ее, ставшем таким родным теле знак, печать Командора. Но ничего не находил, и это было еще хуже. Тренди с силой сжимал в кармане амулет Беренисы, вспоминал, как блуждал по Опере, вспоминал всех женщин, которыми он увлекался, считая, что навсегда потерял Юдит. Он скрывал от нее эти мысли, а также воспоминание об опустошительном наслаждении. Юдит еще немного его пугала, но это постепенно проходило, поскольку Тренди обнаружил, что на смену юной девушке пришла женщина, спокойная и нежная, больше не писавшая странных картин и мечтавшая о ребенке.

И он дал ей его. Когда Тренди не работал, он наблюдал за Юдит из окон «Светозарной». Сверкающее на солнце море не мешало ему рассмотреть мельчайшие детали ее тела, набухшие груди, нежную выпуклость живота, где росла тайная память, перешедшая из одного тела в другое, черная, тяжелая, молчаливая и упорная, слепая, безразличная к сомнениям и сражениям мира, пришедшая из глубин неизвестных веков.